Неточные совпадения
Между тем кончил я свой
перевод «Филоктета».
Прочитав его сначала у Кокошкина,
прочел и Николеву
в присутствии Глинки и Шатрова. Тогда не скупы были на похвалы, и, право, смешно вспомнить, как они хвалили меня за этот
перевод! Даже замечаний делали мало, отговариваясь тем, что нечего замечать.
Шаховскому, прибавя, что Ф. Ф. Кокошкин, мастерское чтение и сценический талант которого, а также знание театрального искусства признаны всеми, не один раз
читал мне свой
перевод именно с тем намерением, чтоб я мог
прочесть его петербургским артистам и чтоб они из моего чтения поняли, чего желает
в их игре переводчик «Мизантропа».
Шаховского; рассказал, с каким успехом я
читал его
перевод в доме Державина, как был доволен Гаврила Романович и как велел его благодарить; рассказал даже и то, что после первого представления «Мизантропа», во время антракта перед какой-то другой пиесой, я пошел
в ложу к Державину, который при других сказал мне, что он «больше оценил достоинство
перевода, когда я
читал „Мизантропа“ у него
в гостиной, и что после моего чтения он остался недоволен игрою актеров».
Никому из нас Писарев еще не
читал своего последнего
перевода, потому что торопился его переписать и послать
в цензуру.
В этом же публичном заседании Общества я должен был
читать отрывки из моего
перевода осьмой сатиры Буало «На человека».
Неточные совпадения
Тут только Левин вспомнил заглавие фантазии и поспешил
прочесть в русском
переводе стихи Шекспира, напечатанные на обороте афиши.
Он
прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия
в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания
в мифологии и с пользой изучал, во французских
переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания
в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог
в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не
читал их.
По утрам я
читал, упражнялся
в переводах, а иногда и
в сочинении стихов.
Райский нашел тысячи две томов и углубился
в чтение заглавий. Тут были все энциклопедисты и Расин с Корнелем, Монтескье, Макиавелли, Вольтер, древние классики во французском
переводе и «Неистовый Орланд», и Сумароков с Державиным, и Вальтер Скотт, и знакомый «Освобожденный Иерусалим», и «Илиада» по-французски, и Оссиан
в переводе Карамзина, Мармонтель и Шатобриан, и бесчисленные мемуары. Многие еще не разрезаны: как видно, владетели, то есть отец и дед Бориса, не успели
прочесть их.
Так было до воскресенья. А
в воскресенье Райский поехал домой, нашел
в шкафе «Освобожденный Иерусалим»
в переводе Москотильникова, и забыл об угрозе, и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег
читать до темноты. А
в понедельник утром унес книгу
в училище и тайком, торопливо и с жадностью, дочитывал и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.