Неточные совпадения
Он принял его с отверстыми объятьями, с криком и похвалами; несколько раз принимался целовать Гоголя, потом кинулся обнимать меня, бил кулаком
в спину, называл хомяком, сусликом и пр. и пр.; одним
словом, был вполне любезен по-своему.
В один вечер сидели мы
в ложе Большого театра; вдруг растворилась дверь, вошел Гоголь и с веселым, дружеским видом, какого мы никогда не видели, протянул мне руку с
словами: «Здравствуйте!» Нечего говорить, как мы были изумлены и обрадованы.
В одну минуту несколько трубок и биноклей обратились на нашу ложу, и
слова «Гоголь, Гоголь» разнеслись по креслам.
Не знаю, заметил ли он это движение, только, сказав несколько
слов, что он опять
в Москве на короткое время, Гоголь уехал.
Я удостоверен, что они были получены Гоголем, потому что
в одном своем письме Погодин очень неделикатно напоминает об них Гоголю, тогда как он дал честное
слово нам, что Гоголь никогда не узнает о нашей складчине; но вот что непостижимо: когда финансовые дела Гоголя поправились, когда он напечатал свои сочинения
в четырех томах, тогда он поручил все расплаты Шевыреву и дал ему собственноручный регистр,
в котором даже все мелкие долги были записаны с точностью; об этих же двух тысячах не упомянуто; этот регистр и теперь находится у Шевырева.
В 1839 году Погодин ездил за границу, имея намерение привезти с собою Гоголя. Он ни
слова не писал нам о свидании с Гоголем, и хотя мы сначала надеялись, что они воротятся
в Москву вместе, но потом уже потеряли эту надежду. Мы жили лето на даче
в Аксиньине,
в десяти верстах от Москвы. 29 сентября вдруг получаю я следующую записку от Михаила Семеновича Щепкина...
В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, многое даже теми же самыми
словами.
— Видно,
в словах моих и на лице моем выражалось столько чувства правды, что лицо Гоголя не только прояснилось, но сделалось лучезарным.
Впрочем, я не вполне поверил его
словам, потому что на его переезд достаточно было одного часа, и у меня осталось сомнение, что Гоголь колебался взять у меня деньги и, может быть, даже пробовал достать их у кого-нибудь другого, На другой день мы назначили ехать с ним
в Патриотический институт.
Двадцать девятого ноября, перед обедом, Гоголь привозил к нам своих сестер. Их разласкали донельзя, даже больная моя сестра встала с постели, чтоб принять их; но это были такие дикарки, каких и вообразить нельзя. Они стали несравненно хуже, чем были
в институте:
в новых длинных платьях совершенно не умели себя держать, путались
в них, беспрестанно спотыкались и падали, от чего приходили
в такую конфузию, что ни на один вопрос ни
слова не отвечали. Жалко было смотреть на бедного Гоголя.
[Он потерян, но
слова Гоголевой записки сохранились
в письме моем к жене, писанном
в тот же день.]
Когда Гоголь садился вместе с Васьковым, то сейчас притворялся спящим и
в четверо суток не сказал ни одного
слова; а Васьков, любивший спать днем, любил поговорить вечером и ночью.
В этот день бедный Константин должен был встать из-за стола и, не дообедавши, уехать, потому что он дал
слово обедать у Горчаковых, да забыл.
Что же собственно разумел Гоголь под
словами: «к каким чудным пользам и благу вело меня то, что называют
в свете неудачами», то это обстоятельство осталось для меня неизвестным.
Слова самого Гоголя утверждают меня
в том мнении, что он начал писать «Мертвые души» как любопытный и забавный анекдот; что только впоследствии он узнал, говоря его
словами, «на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет»; что впоследствии, мало-помалу, составилось это колоссальное создание, наполнившееся болезненными явлениями нашей общественной жизни; что впоследствии почувствовал он необходимость исхода из этого страшного сборища человеческих уродов, необходимость — примирения…
В словах Гоголя, что он слышит
в себе сильное чувства к России, заключается, очевидно, указание, подтверждаемое последующими
словами, что этого чувства у него прежде не было или было слишком мало.
Под
словами «и то, что я приобрел
в теперешний приезд мой
в Москву» Гоголь разумеет дружбу со мной и моим семейством; а под
словами юноша, полный всякой благодати, — Константина.
Впрочем, и по наружности он стал худ, бледен, и тихая покорность воле божией слышна была
в каждом его
слове; гастрономического направления и прежней проказливости как будто не бывало.
После объяснилось, что Погодин пилил, мучил Гоголя не только
словами, но даже записками, требуя статей себе
в журнал и укоряя его
в неблагодарности, которые посылал ежедневно к нему снизу наверх.
Наконец, видя, что он уступает, Константин громко возвестил его
в гостиной, так что ему уже нельзя было не войти, и он вошел; но дама не сумела сказать ему ни
слова, и он, оставшись несколько минут, ушел.
Мы не верили глазам своим, не видя ни одного замаранного
слова, но Гоголь не видел
в этом ничего необыкновенного и считал, что так тому и следовало быть.
Гоголь у нас обедал, после обеда часа два сидел у меня
в кабинете и занимался поправкою корректур,
в которых он не столько исправлял типографические ошибки, сколько занимался переменою
слов, а иногда и целых фраз.
В самом деле, соединение подчеркнутых мною
слов очень странно отзывается
в ушах и
в уме слушателя.
В словах моих, что отсутствие Гоголя может продолжаться почти три года, заключается ясное доказательство, что он никогда не говорил мне о своем отъезде на пять лет.
Если мои записки войдут когда-нибудь, как материал,
в полную биографию Гоголя, то, конечно, читатели будут изумлены, что приведенные мною сейчас два письма, написанные
словами, вырванными из глубины души, написанные Гоголем к лучшим друзьям его, ценившим так высоко его талант, были приняты ими с ропотом и осуждением, тогда как мы должны были за счастье считать, что судьба избрала нас к завидной участи: успокоить дух великого писателя, нашего друга, помочь ему кончить свое высокое творение,
в несомненное, первоклассное достоинство которого и пользу общественную мы веровали благоговейно.
Все, что можно сказать
в объяснение такой странности, заключается
в одном
слове: не было полной доверенности к Гоголю.
Но он выразился так скромно, так кротко, как нельзя более; и со всем тем он раскаялся и
в этих немногих
словах и
в чувстве негодования против Погодина.
Слова же Погодина, что если б он изрезал
в куски «Ревизора» и рассовал его по углам своего журнала, то Гоголь не имел бы права сердиться, ясно показывают натуру Погодина, который, ссудив деньгами Гоголя, считал себя вправе поступать с его великим творением по собственному произволу.
В пояснении строк: «Пропажа их <писем> исходит из того же источника, из которого выходили разные вести о вас, много причинившие вашей маменьке горя», и
слов самого Гоголя: «У маменьки есть неблагоприятели, которые уже не раз ее смущали какими-нибудь глупыми слухами обо мне, зная, что этим более всего можно огорчить ее», следует привести выписку из письма Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 31 мая 1849 года...
Плетнев печатает эту книгу
в возможном секрете и потому не говорит об этом никому ни
слова.
Говоря о примирении искусства с религией, он всеми
словами и действиями своими доказывает, что художник погиб
в нем; дай бог, чтобы это было только на время…
От 6 и 8 февраля. «Книгу Гоголя мы прочли окончательно, иные статьи даже по три раза; беру назад прежние мои похвалы некоторым письмам или, правильнее сказать, некоторым местам: нет ни одного здорового
слова, везде болезнь или
в развитии, или
в зерне». «Гоголь не перестает занимать меня с утра до вечера…».
Этим письмом исчерпываются материалы, предназначенные С. Т. Аксаковым для книги «История моего знакомства с Гоголем». После смерти Гоголя Аксаков напечатал
в «Московских ведомостях» две небольшие статьи: «Письмо к друзьям Гоголя» и «Несколько
слов о биографии Гоголя», хронологически как бы завершающие события, о которых повествуют аксаковские мемуары (см. эти статьи
в четвертом томе).
Неточные совпадения
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное
слово должно произвесть электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение
в один миг ока. Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты, починки, поправки…
словом, наиумнейший человек пришел бы
в затруднение, но, благодарение богу, все идет благополучно.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому
слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять
в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя
в голове, — один из тех людей, которых
в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не
в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Коробкин (продолжает).«Судья Ляпкин-Тяпкин
в сильнейшей степени моветон…» (Останавливается).Должно быть, французское
слово.