Неточные совпадения
Я думал сначала
говорить подробно в моих записках вообще о ружейной охоте, то есть
не только о стрельбе, о дичи, о ее нравах и местах жительства в Оренбургской губернии, но также о легавых собаках, ружьях, о разных принадлежностях охоты и вообще о всей технической ее части.
К чему, например,
говорить теперь о прежних славных породах собак, об уменье выдерживать и соблюдать их, когда самые породы уже
не существуют?
Едва ли нужно
говорить о том, что в ружейном стволе
не должно быть: расстрела, выпуклостей, внутренних раковин, еще менее трещин и что казенный щуруп должен привинчиваться всеми цельными винтами так плотно, чтоб дух
не проходил.
Пословица,
не всегда верная в приложении к жизни,
говорит, что «от добра добра
не ищут».
Пули известны всем. Надобно прибавить, что только теми пулями бить верно, которые совершенно приходятся по калибру ружья. Впрочем, из обыкновенных охотничьих ружей, дробовиков, как их прежде называли, редко стреляют пулями: для пуль есть штуцера и винтовки. Эта стрельба мне мало знакома, и потому я об ней
говорить не буду.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что
не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник
не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно
говорит с охотником; а в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас
говорил, охотник
не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего
не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Вот все, что я счел за нужное сказать о технической части ружейной охоты. Может быть, и этого
не стоило бы
говорить, особенно печатно, но читатель вправе пропустить эти страницы.
Как скоро обогреет хорошенько солнце — снежная кора распустится, раскровеет, как
говорит парод, начнет садиться с глухим гулом, похожим на отдаленный пушечный выстрел, и
не поднимет ноги человека; с каждым шагом будет он вязнуть по пояс в снежную громаду.
Стон стоял в воздухе (как
говорят крестьяне) от разнородного птичьего писка, свиста, крика и от шума их крыльев, во всех направлениях рассекающих воздух; даже ночью, сквозь оконные рамы,
не давал он спать горячему охотнику.
Дупельшнепа и гаршнепа народ никак
не называет, а просто
говорит: «Серые кулички, что по болотам в кочках живут».
Говоря о болотной дичи, я часто буду упоминать о месте ее жительства, то есть о болотах. Я стану придавать им разные названия: чистых, сухих, мокрых и проч., но людям,
не знакомым с ними в действительности, такие эпитеты
не объяснят дела, и потому я хочу
поговорить предварительно о качествах болот, весьма разнообразных.
В такие мочливые года, как
говорят крестьяне,
не только иссякшие ключи получают прежнее течение, но нередко открываются родники и образуются около них болота там, где их никогда
не бывало.
Наконец, есть болота зыбкие, которые народ
не совсем верно называет трясинами, ибо они
не трясутся, а зыблются, волнуются под ногами человека, ходенем ходят, как
говорит тот же народ.
По прошествии времени весенних высыпок, на которых смешиваются все эти три лучшие породы дичи (дупель, бекас и гаршнеп), о превосходстве которых я уже довольно
говорил, дупели занимают обыкновенные свои болота с кочками, кустиками, а иногда большими кустами
не мокрые, а только потные — и начинают слетаться по вечерам на тока, где и остаются во всю ночь, так что рано поутру всегда их найти еще в сборище на избранных ими местах.
О названии «лежанка», которого никто
не знает на Руси, придаваемом гаршнепу в «Книге для охотников», изданной в 1813 году в Москве, я уже
говорил.
Я никогда
не находил много гаршнепов вдруг в одном болоте (
говоря о стрельбе уже осенней), никогда двух вместе; но я слыхал от охотников, что в других губерниях, именно в Симбирской и Пензенской, осенью бывает гаршнепов очень много, что весьма часто поднимаются они из-под собаки по два и по три вдруг и что нередко случается убивать по два гаршнепа одним зарядом.
Я потому
говорю об этом утвердительно, что ни я, ни другие охотники никогда
не видали молодых красноножек.
Говоря в строгом смысле, составить особенный отдел речной дичи, но он бы состоял
не более как из трех куличьих пород, и потому
не из чего хлопотать об их отделении.
Говоря о средних и мелких куличках, я
не упоминал о том, какую дробь надо употреблять для их стрельбы, и потому скажу единожды навсегда, что при расстоянии близком всего лучше бекасиная дробь нумер 9-й, для самых мелких куличков — нумер 10-й; на расстоянии дальнем я предпочитаю 8-й нумер.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас буду
говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно
не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он
не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то есть самец куличка-воробья
не имеет весною гривы и
не переменяет своего пера осенью.
Это изменение самцов составляет их особенность,
не сходную с выцветанием селезней, о чем я стану
говорить в своем месте.
Небольшие пруды их, распространяя кругом мокроту и влажность,
не только поддерживают прежние, но даже производят новые болота и мочежины, новые приюты и приволья для всякой дичи. Собственно о прудах я стану
говорить после.
Теперь остается
поговорить об озерах; они
не имеют течения, но тем
не менее хороши.
Такие пруды бывают иногда очень глубоки; их нельзя назвать совершенно стоячими, глухими: хотя один раз в году, а все же вода в них переменяется, но относительно к птице о них
не стоит
говорит.
Надобно отыскивать благоприятную местность, из-за которой было бы подкрасться к ним поближе. Местность эта может быть: лес, кусты, пригорок, овраг, высокий берег реки, нескошенный камыш на прудах и озерах. Нечего и
говорить, что стрелять надобно самою крупною дробью, безымянной, даже
не худо иметь в запасе несколько картечных зарядов, чтоб пустить в стаю гусей, к которой ни подойти, ни подъехать, ни подкрасться в меру нет возможности.
Охотники
говорят, что яиц бывает до двенадцати, но я более девяти
не нахаживал.
Но я
не стану
говорить об утках собственно пролетных: это завело бы меня слишком далеко и при всем том дало бы моим читателям слабое и неверное понятие о предмете.
Хотя утки всегда едят очень много, о чем я уже
говорил, но никогда они так
не обжираются, как в продолжение августа, потому что и молодые и старые, только что перелинявшие, тощи и жадны к еде, как выздоравливающие после болезни.
Вот лучшие породы уток, мне известные. Теперь я стану
говорить об утках низшего достоинства, которые охотниками
не уважаются, особенно потому, что все, без исключения, постоянно и сильно пахнут рыбой. Всё они уже утки-рыбалки, или рыболовки; это по преимуществу водоплавающие птицы.
Имя дрофы —
не знаю, откуда происходит. В Оренбургской губернии зовут ее по-татарски тудак, или дудак. Это же название слыхал я в соседственных губерниях, но в Курской, вместо дрофа,
говорят дрохва. Я остаюсь убежден в нерусском происхождении этого слова.
Дрофу в одиночку и даже в паре заездить, как
говорят охотники, то есть, увидав их издали, начать ездить кругом; сначала круги давать большие, а потом с каждым разом их уменьшать; дрофа
не станет нажидать на себя человека и сейчас пойдет прочь, но как везде будет встречать того же, все ближе подъезжающего охотника, то, походя взад и вперед, ляжет в какую-нибудь ямку, хотя бы в ней негде было спрятать одной ее головы: в этом глупом положении, вытянув шею и выставив напоказ все свое объемистое тело, подпускает она охотника довольно близко.
Не желая менять верное малое на неверное большое,
говорят: «
Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки»; выражение в небе уже показывает высоту журавлиного полета.
Это я
говорю о стрепетах смирных и
не напуганных.
Впоследствии времени, когда кроншнепы сядут на яйца или выведут молодых, добывать их гораздо больше, а в местах
не стреляных, как я уже
говорил, нетрудно убивать их во множестве, но в это время, еще более исхудалые, сухие и черствые на вкус, они потеряют свою цену, особенно степняки третьего, малого рода.
Это первая
не перелетная,
не улетающая дичь, о которой я начинаю
говорить.
Говорю это предположительно: с тех пор, как ввелись в употребление замки нового устройства, мне
не удалось и видеть озимых кур.
Яиц я
не находил более десяти, но,
говорят, их бывает до пятнадцати, чему я
не совсем верю, потому что в последнем случае коростели были бы многочисленнее; яички маленькие, несколько продолговатой формы, беловато-сизого цвета, покрыты красивыми коричневыми крапинками.
Нечего и
говорить, что этот жалкий, заглушаемый шумом крик
не похож на звучный, вольный перепелиный бой в чистых полях, в чистом воздухе и тишине; как бы то ни было, только на Руси бывали, а может быть и теперь где-нибудь есть, страстные охотники до перепелов, преимущественно купцы: чем громче и чище голос, чем более ударов сряду делает перепел, тем он считается дороже.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь,
не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами и любят моститься (как
говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Во-первых, птица вообще мало боится шума и стука, если
не видит предмета, его производящего, во-вторых, токующий тетерев, особенно глухой, о чем я буду
говорить ниже,
не только ничего
не слышит, но и
не видит.
Я
не стану
говорить о токах глухих тетеревов и о выводе тетеревят, потому что в этом они совершенно сходны с простыми тетеревами, полевиками, или березовиками, как их называют: последние гораздо ближе мне известны, и я буду
говорить о них с большею подробностию.
Кто
не знает тетерева, простого, обыкновенного, полевого тетерева березовика, которого народ называет тетеря, а чаще тетерька? Глухарь, или глухой тетерев, — это дело другое. Он
не пользуется такою известностью, такою народностью. Вероятно, многим и видеть его
не случалось, разве за обедом, но я уже
говорил о глухаре особо. Итак, я
не считаю нужным описывать в подробности величину, фигуру и цвет перьев полевого тетерева, тем более что,
говоря о его жизни, я буду
говорить об изменениях его наружного вида.
Самка несет до десяти и даже до двенадцати яиц, как
говорят охотники, но я сам никогда более девяти
не нахаживал.
Голубь и голубка сидят попеременно на яйцах в продолжение двух с половиною недель. Многие охотники
говорят, что все голубиные породы выводят детей по три раза в одно лето.
Не могу с точностию подтвердить этого мнения, но считаю его вероятным потому, что в мае, июне и июле нахаживал я голубей, сидящих на яйцах, а равно и потому, что яиц бывает всегда только по два.
Мясо клинтуха точно такого же качества, как и витютина, даже нежнее, следственно лучше. К ружью они гораздо послабее старших своих братьев, вяхирей. Охотники мало уважают эту дичь, когда попадается она в одиночку; но когда из большой стаи вышибить несколько пар, особенно с прилета, — охотники
не пренебрегают клинтухами. Я уже
говорил, как дорого раннее появление их весною.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я
говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть
не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда,
не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Впрочем, эта охота никогда
не бывает очень добычлива относительно к числу охотников и нейдет в сравнение со стрельбою на высыпках даже весенних, а об осенних и
говорить нечего: самому счастливому охотнику редко удастся убить на тяге более двух пар, а некоторым
не достанется ни одной штуки.
К числу дичи, как я уже сказал, принадлежат
не одни птицы, но и звери, как-то: медведи, олени, кабаны, дикие козы и зайцы. Мне хорошо известны только зайцы, и о них-то я намерен
поговорить теперь.
Но всегда есть исключения: иногда и в степи попадаются беляки, иногда и в лесных местах, как, например, около Москвы, водятся русаки, только они почти никогда
не ложатся на дневку в большом лесу, а всегда на открытых местах или в мелком кустарнике; старый русак, матерой, как
говорят охотники, всегда крупнее и жирнее беляка одного с ним возраста и в то же время как-то складнее: уши у русака острее; лапки его, особенно передние, поменьше и поуютнее, и потому русачий малик (след) отличается с первого взгляда от беличьего.