Неточные совпадения
Помню, что она один раз приходила, а может
быть, и приезжала как-нибудь, с моей молочной
сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.
Сад, впрочем,
был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей
сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Нянька наша
была странная старуха, она
была очень к нам привязана, и мы с
сестрой ее очень любили.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об этом между отцом и матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а детей, то
есть нас с
сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
Сердце у меня опять замерло, и я готов
был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в детскую — читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами
быть и что она поручает мне смотреть за
сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время
было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
В жаркое летнее утро, это
было в исходе июля, разбудили нас с
сестрой ранее обыкновенного:
напоили чаем за маленьким нашим столиком; подали карету к крыльцу, и, помолившись богу, мы все пошли садиться.
Мать отвечала очень почтительно, что напрасно матушка и сестрица беспокоятся о нашем кушанье и что одного куриного супа
будет всегда для нас достаточно; что она потому не дает мне молока, что
была напугана моей долговременной болезнью, а что возле меня и
сестра привыкла
пить постный чай.
Наконец, сон одолел ее, я позвал няню, и она уложила мою
сестру спать на одной кровати с матерью, где и мне приготовлено
было местечко; отцу же постлали на канапе.
Мысль остаться в Багрове одним с
сестрой, без отца и матери, хотя
была не новою для меня, но как будто до сих пор не понимаемою; она вдруг поразила меня таким ужасом, что я на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное и потому многих разговоров не понял, хотя и мог бы понять.
В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел отойти ни на шаг от матери, и отец, боясь, чтобы я не расплакался, если станут принуждать меня, сам принес мне чаю и постный крендель, точно такой, какие присылали нам в Уфу из Багрова; мы с
сестрой (да и все) очень их любили, но теперь крендель не пошел мне в горло, и, чтоб не принуждали меня
есть, я спрятал его под огромный пуховик, на котором лежала мать.
Первая
была Александра Степановна; она произвела на меня самое неприятное впечатление, а также и муж ее, который, однако, нас с
сестрой очень любил, часто сажал на колени и беспрестанно целовал.
Не веря согласию моего отца и матери, слишком хорошо зная свое несогласие, в то же время я вполне поверил, что эта бумага, которую дядя называл купчей крепостью, лишает меня и
сестры и Сергеевки; кроме мучительной скорби о таких великих потерях, я
был раздражен и уязвлен до глубины сердца таким наглым обманом.
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен
был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная
сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Я терял уже сознание и готов
был упасть в обморок или помешаться — как вдруг вбежала Параша, которая преспокойно спала в коридоре у самой нашей двери и которую наконец разбудили общие вопли; по счастию, нас с
сестрой она расслышала прежде, потому что мы
были ближе.
Ей
было это очень неприятно и стыдно за меня перед двоюродными
сестрами, что я хотя мужчина, а такой трус.
Когда мы с сестрицей вошли туда, бабушка, все тетушки и двоюродные наши
сестры, повязанные черными платками, а иные и в черных платках на шее, сидели молча друг возле друга; оба дяди также
были там; общий вид этой картины произвел на меня тяжелое впечатление.
Рябая девица
была Александра Ивановна Ковригина, двоюродная моя
сестра, круглая сирота, с малых лет взятая на воспитанье Прасковьей Ивановной; она находилась в должности главной исполнительницы приказаний бабушки, то
есть хозяйки дома.
Между прочим тут находились: Александр Михайлыч Карамзин с женой, Никита Никитич Философов с женой, г-н Петин с
сестрою, какой-то помещик Бедрин, которого бранила и над которым в глаза смеялась Прасковья Ивановна, М. В. Ленивцев с женой и Павел Иваныч Миницкий, недавно женившийся на Варваре Сергеевне Плещеевой; это
была прекрасная пара, как все тогда их называли, и Прасковья Ивановна их очень любила: оба молоды, хороши собой и горячо привязаны друг к другу.
Прасковьи Ивановны я не понимал; верил на слово, что она добрая, но постоянно
был недоволен ее обращением со мной, с моей
сестрой и братцем, которого она один раз приказала
было высечь за то, что он громко плакал; хорошо, что маменька не послушалась.
Бабушка же и тетушка ко мне не очень благоволили, а сестрицу мою любили; они
напевали ей в уши, что она нелюбимая дочь, что мать глядит мне в глаза и делает все, что мне угодно, что «братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления на любящее сердце моей
сестры, и никакое чувство зависти или негодования и на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
Любимыми гостями Прасковьи Ивановны
были: Александр Михайлыч Карамзин и Никита Никитич Философов, женатый на его
сестре.
Двоюродные
сестры наши, Ерлыкины, также
были там.
Покойница матушка верила им во всем, на все смотрела их глазами и по слабости своей даже не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать
была на стороне старших
сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
Я не хочу притворяться, я не люблю ваших
сестер и помню их обиды; но мстить им никогда не
буду.
Миницкие не замедлили приехать и привезти с собою двух старших дочерей. Мы с сестрицей любили их, очень им обрадовались, и у нас опять составились и прежние игры, и прежние чтения. С утра до вечера мы
были неразлучны с
сестрой, потому все комнатные наши занятия и забавы
были у нас общие.
«Пусть-де околеет, туда и дорога ему…» И прогневалась на
сестер старшиих дорогая гостья, меньшая
сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою, то не
буду я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».
И отец ее, честной купец, похвалил ее за такие речи хорошие, и
было положено, чтобы до срока ровно за час воротилась к зверю лесному, чуду морскому дочь хорошая, пригожая, меньшая, любимая; а
сестрам то в досаду
было, и задумали они дело хитрое, дело хитрое и недоброе: взяли они, да все часы в доме целым часом назад поставили, и не ведал того честной купец и вся его прислуга верная, челядь дворовая.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с
сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом,
будь моей невестою желанною.
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение дочери меньшой, любимой и молодому принцу-королевичу. И проздравили жениха с невестою
сестры старшие завистные и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там
была, пиво-мед
пила, по усам текло, да в рот не попало.