Неточные совпадения
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но
не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая
не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я
не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она
слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего
не понимаю».
Переправа кареты, кибитки и девяти лошадей продолжалась довольно долго, и я успел набрать целую кучу чудесных, по моему мнению, камешков; но я очень огорчился, когда отец
не позволил мне их взять с собою, а выбрал только десятка полтора, сказав, что все остальные дрянь; я доказывал противное, но меня
не послушали, и я с большим сожалением оставил набранную мною кучку.
Я ни о чем другом
не мог ни думать, ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что
не будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но отец уверял ее, что это случилось только в первый раз и что горячность моя пройдет; я же был уверен, что никогда
не пройдет, и
слушал с замирающим сердцем, как решается моя участь.
После ржаных хлебов пошли яровые, начинающие уже поспевать. Отец мой, глядя на них, часто говорил с сожалением: «
Не успеют нынче убраться с хлебом до ненастья; рожь поспела поздно, а вот уже и яровые поспевают. А какие хлеба, в жизнь мою
не видывал таких!» Я заметил, что мать моя совершенно равнодушно
слушала слова отца.
Не понимая, как и почему, но и мне было жалко, что
не успеют убраться с хлебом.
Долго находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он был весь белый от мучной пыли; я начал было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я обратился с остальными вопросами к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался, хотя мне
не хотелось его
слушать.
Мироныч отвечал: «Слушаю-с; по приказанию вашему будет исполнено; а этого-то Василья Терентьева и
не надо бы миловать: у него внук буян и намнясь чуть меня за горло
не сгреб».
На такие речи староста обыкновенно отвечал: «
Слушаю, будет исполнено», — хотя мой отец несколько раз повторял: «Я, братец, тебе ничего
не приказываю, а говорю только,
не рассудишь ли ты сам так поступить?
Здоровых мать и
слушать не стала, а больным давала советы и даже лекарства из своей дорожной аптечки.
Я поспешил рассказать с малейшими подробностями мое пребывание у дедушки, и кожаные кресла с медными шишечками также
не были забыты; отец и даже мать
не могли
не улыбаться,
слушая мое горячее и обстоятельное описание кресел.
Дедушка с бабушкой стояли на крыльце, а тетушка шла к нам навстречу; она стала уговаривать и ласкать меня, но я ничего
не слушал, кричал, плакал и старался вырваться из крепких рук Евсеича.
Всякий день заставлял ее
слушать «Детское чтение», читая сряду все статьи без исключения, хотя многих сам
не понимал.
Я пробовал им читать, но они
не хотели
слушать и называли меня дьячком.
Я
не понимал, что должен был произвесть мой рассказ над сердцем горячей матери;
не понимал, что моему отцу было вдвойне прискорбно его
слушать.
Хотя я
не один уже раз замечал, что мать неохотно
слушает мои горячие описания рыбной ловли, — в эту минуту я все забыл.
Я
не мог удержаться от смеха,
слушая, как моя маменька старалась подражать Мавлютке, коверкая свои слова.
Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть: такой страшный, одним глазом смотрит…» Каждое слово Параши охватывало мою душу новым ужасом, а последнее описание так меня поразило, что я с криком бросился вон из гостиной и через коридор и девичью прибежал в комнату двоюродных сестер; за мной прибежала Параша и сестрица, но никак
не могли уговорить меня воротиться в гостиную.
Мать простила, но со всем тем выгнала вон из нашей комнаты свою любимую приданую женщину и
не позволила ей показываться на глаза, пока ее
не позовут, а мне она строго подтвердила, чтоб я никогда
не слушал рассказов слуг и
не верил им и что это все выдумки багровской дворни: разумеется, что тогда никакое сомнение в справедливости слов матери
не входило мне в голову.
Я читал довольно долго, как вдруг голос Евсеича, который, вошедши за мной, уже давно стоял и
слушал, перервал меня: «
Не будет ли, соколик? — сказал он.
Долго и терпеливо
слушал Евсеич; наконец так же сказал: «
Не будет ли, соколик?
Все ведь держалось покойником, а теперь нас с Танюшей никто и
слушать не станет.
Дальнейших возражений и вопросов моих
не стали
слушать.
Все это я заметил и уже
не слушал потом никаких уверений и утешений.
«
Послушайте, — сказал отец, — если мать увидит, что вы плачете, то ей сделается хуже и она от того может умереть; а если вы
не будете плакать, то ей будет лучше».
Я ей говорю о том, как бы ее пристроить, выдать замуж, а она и
слушать не хочет; только и говорит: «Как угодно богу, так и будет…» А отец со вздохом отвечал: «Да, уж совсем
не та матушка! видно, ей недолго жить на свете».
Я с восторгом описывал крестьянские работы и с огорчением увидел, уже
не в первый раз, что мать
слушала меня очень равнодушно, а мое желание выучиться крестьянским работам назвала ребячьими бреднями.
Когда я стал пенять сестре, что она невнимательно
слушает и
не восхищается моими описаниями, Параша вдруг вмешалась и сказала: «Нечего и
слушать.
Я охотно и часто ходил бы к нему
послушать его рассказов о Москве, сопровождаемых всегда потчеваньем его дочки и жены, которую обыкновенно звали «Сергеевна»; но старик
не хотел сидеть при мне, и это обстоятельство, в соединении с потчеваньем,
не нравившимся моей матери, заставило меня редко посещать Пантелея Григорьича.
Я
не подал никакого знака, что
не сплю, и
слушал с усиленным вниманием.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни,
слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Не умея почти писать, она любила читать или
слушать светские книги, и, выписывая их ежегодно, она составила порядочную библиотеку, заведенную, впрочем, уже ее мужем.
В этом роде жизнь, с мелкими изменениями, продолжалась с лишком два месяца, и, несмотря на великолепный дом, каким он мне казался тогда, на разрисованные стены, которые нравились мне больше картин и на которые я
не переставал любоваться; несмотря на старые и новые песни, которые часто и очень хорошо певала вместе с другими Прасковья Ивановна и которые я
слушал всегда с наслаждением; несмотря на множество новых книг, читанных мною с увлечением, — эта жизнь мне очень надоела.
Морозы стояли еще сильные, и меня долго
не пускали гулять, даже
не пускали сбегать к Пантелею Григорьевичу и Сергеевне; но отец мой немедленно повидался с своим слепым поверенным, и я с любопытством
слушал их разговоры.
Веретенников-то сколько! а турухтанов-то — я уже и
не видывал таких стай!» Я
слушал, смотрел и тогда ничего
не понимал, что вокруг меня происходило: только сердце то замирало, то стучало, как молотком; но зато после все представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчетливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение!.. и все это понятно вполне только одним охотникам!
Забыв свою болезнь и часто возвращающиеся мучительные ее припадки, Чичагов,
слушая мое чтение, смеялся самым веселым смехом, повторяя некоторые стихи или выражения. «Ну, друг мой, — сказал он мне потом с живым и ясным взглядом, — ты меня так утешил, что теперь мне
не надо и приема опиума». Во время страданий, превышающих силы человеческие, он употреблял опиум в маленьких приемах.
Параша
слушала неравнодушно, и когда дело дошло до колотого сахару, то она вспыхнула и заговорила: «Вот
не диви, мы, рабы, припрячем какой-нибудь лоскуток или утащим кусочек сахарку; а вот благородные-то барышни что делают, столбовые-то дворянки?
Когда мы подъехали к лесу, я подбежал к Матреше и, похвалив ее прекрасный голос, спросил: «Отчего она никогда
не поет в девичьей?» Она наклонилась и шепнула мне на ухо: «Матушка ваша
не любит
слушать наших деревенских песен».
Сидя в диванной и внимательно
слушая, о чем говорили, чему так громко смеялись, я
не мог понять, как
не скучно было говорить о таких пустяках?
Хотя на следующий день, девятый после кончины бабушки, все собирались ехать туда, чтоб
слушать заупокойную обедню и отслужить панихиду, но отец мой так нетерпеливо желал взглянуть на могилу матери и поплакать над ней, что
не захотел дожидаться целые сутки.
Разумеется, половина времени проходила в чтении вслух; иногда мать читала мне сама, и читала так хорошо, что я
слушал за новое — известное мне давно,
слушал с особенным наслаждением и находил такие достоинства в прочитанных матерью страницах, каких прежде
не замечал.
Мать еще прежде
не один раз говорила, что она хотела бы побывать в Казани и помолиться тамошним чудотворцам; что она
не видывала мощей и очень бы желала к ним приложиться; что ей хотелось бы посмотреть и
послушать архиерейской службы.
Ходит честной купец, дивуется; на все такие диковинки глаза у него разбежалися, и
не знает он, на что смотреть и кого
слушать.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается,
не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж
не дивуется, ничего
не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса
послушать, захотелось с ним разговор повести,
не ходя в палату беломраморную,
не читая словесов огненных.
И услышала она, ровно кто вздохнул, за беседкою, и раздался голос страшный, дикой и зычный, хриплый и сиплый, да и то говорил он еще вполголоса; вздрогнула сначала молодая дочь купецкая, красавица писаная, услыхала голос зверя лесного, чуда морского, только со страхом своим совладала и виду, что испужалася,
не показала, и скоро слова его ласковые и приветливые, речи умные и разумные стала
слушать она и заслушалась, и стало у ней на сердце радошно.
Не слушала таких речей молода купецка дочь, красавица писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого на свете страшилища
не испугается и что
не разлюбит она своего господина милостивого, и говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек — будь мне дедушка, если середович — будь мне дядюшка, если же молод ты — будь мне названой брат, и поколь я жива — будь мне сердечный друг».