Вредная привычка жить

Юлия Климова, 2006

Любовь до смерти… Как романтично! Черта с два! Престарелый любовник Альжбетты Федор Потугин ничего не придумал лучше, как помереть во время жаркого соития прямо на объекте страсти. Девчонка чуть с катушек от страха не съехала. Хорошо, подружки Анна и Солька проявили должное понимание и спрятали тело заплесневелого мачо в пустующей квартире по соседству. На следующий день туда вселилась супружеская пара. А утром Анна обнаружила труп горе-любовника на своем рабочем столе!..

Глава 2

Я по-прежнему не люблю магазины и становлюсь незаменимой сотрудницей процветающей фирмы

Когда я иду в магазин, то мысленно беру с собой пистолет: я готова пристрелить себя в примерочной, когда надеваю брюки или кофту в обтяжку.

Я готова себя пристрелить сто миллионов раз.

«Смерть в примерочной»,

«Она убила себя, разочаровавшись»,

«Пуля избавила ее от депрессии»,

«Русская рулетка — надень брюки 46-го размера» — вот такими заголовками пестрели бы газеты, если бы я хоть раз действительно взяла с собой в магазин пистолет.

— Девушка, покажите эти брюки.

— Какой у вас размер?

У меня нет размера, потому что у меня нет уже никаких нервов, чтобы иметь этот самый дурацкий размер.

— Покажите брюки, — напираю я.

— А какой у вас размер?

Может, она неживая, может, она не понимает, что у меня-то 46-й размер, но налезает только 48-й?

Она что, никогда сама не была в примерочной, или она не знает, как тяжело признать свое поражение перед лишним куском карамельного торта?

— Да дайте же мне эти брюки! — ору я, и девушка, вздрогнув, протягивает мне то, что я требую.

Я иду в примерочную, Солька семенит за мной.

— Ну что ты орешь, с тобой стыдно ходить по магазинам, — шипит она мне в спину.

— Мне тоже стыдно ходить с тобой в закусочную, но я же хожу.

— А что, что такого?! — возмущается Солька

— А то, что суп — это суп, и его едят ложкой. Бутерброд — это бутерброд, и его не надо разламывать на 25 кусочков, выстраивать их в ряд и только потом есть. Не надо есть из моей тарелки, потому что это моя тарелка, не надо пить мой компот — это мой компот, и не надо, в конце концов, обгладывать кости с таким видом, как будто это — самое вкусное в курице!

— Хватит, хватит, — уступает мне Солька, потому что перед примерочной мне лучше не перечить, да и аргументы у меня железные.

Брюки 46-го размера, и они на меня налезают. Они на меня налезают, но вот я не влезаю в них, у вас такое бывает? У меня — всегда: я всегда слишком велика для простого и естественного.

Солька смотрит на мою обтянутую тканью попу и говорит:

— Если свитер надеть навыпуск, то ты — богиня.

— А если вообще без свитера, — спрашиваю я, — то тогда как?

Тогда я что, не хороша собой? Этого не может быть, и я поворачиваюсь задом к зеркалу.

— Кто виноват, — говорит Солька, — что у тебя такая большая… душа.

Потом, помолчав, добавляет:

— Давай попробуем 48-й.

— Что? Что?! — вскидываю я брови.

Признаться себе, продавщице, да всему миру, что у меня большая душа и она никак не хочет помещаться в эти брюки?!

— Нет! — ору я и победно выхожу из примерочной.

Солька идет за мной.

— Заверните, — говорю продавщице, и она нервно сует брюки в пакет.

Она знает, что мысленно я взяла пистолет с собой… что я готова разорвать весь мир не потому, что я такая плохая девчонка, а потому, что у меня очень большая… душа.

Я иду вперед.

Солька шепотом извиняется перед продавщицей и топает за мной.

— Ну и в чем ты пойдешь на работу?

— У меня есть одна юбка.

— Коричневая?

— Да.

— Это не юбка, — говорит Солька с жалостью.

— Правильно, это не юбка — это моя жизнь!

Солька молчит: спорить со мной бесполезно.

Мы поднимаемся к себе на этаж. Слава пилит. Надежда умирает последней, и я звоню в его дверь.

— Ты голубой?

— Нет, — спокойно отвечает Слава, совершенно не удивляясь вопросу.

— А почему? Почему ты не голубой?! — истерично кричу я.

Славка смотрит на Сольку и ищет в ней спасение, но та лишь пожимает плечами и крутит пальцем у виска. Похоже, это входит у нее в привычку.

— Если ты так хочешь, — говорит Славка, — если тебя успокоит это, то я стану голубым.

— Спасибо, друг, — говорю я и иду к своей квартире, по пути пиная дверь Альжбетты.

Она высовывается в коридор, пока я нервно тереблю ключи, понимающе смотрит на Сольку и спрашивает:

— Что, опять в магазин ходили?

— А сколько тебе лет? — спрашиваю я, злорадно поглядывая на Альжбетку.

Скорость зарождения гадостей в моей большой душе происходит всегда просто молниеносно, я даже люблю себя в такие моменты, потому что я непобедима!

Альжбетта закрывает дверь, я облегченно вздыхаю и захожу в квартиру.

— Зеленый чай вчера кончился, — сообщает Солька из кухни.

— Значит, пришел конец моим почкам.

Убираю брюки в шкаф и кладу их на стопку одежды 46-го размера — придет день, придет день…

Солька идет к себе за чаем, а я достаю коричневую юбку, тяжело вздыхаю и утешаюсь тем, что мои профессиональные способности затмят даже эту юбку. Я по телевизору видела, что делают секретарши, и вот что я вам скажу: налить чай я уж как-нибудь смогу, да я просто профессионал в разливании чая!

На следующий день я отправилась на новое место работы. Я была бесподобна и решительна: Солька объяснила мне, что такое факс и ксерокс, и я могла бы с закрытыми глазами собрать и разобрать два этих необходимых в жизни агрегата.

— Вы кто? — спросила меня тоненькая женщина в тоненьких очках.

— Я ваша новая секретарша, трепещите!

Тоненькие очки поползли вверх, а женщина явно дала усадку по всем своим габаритам.

— Валентин Петрович, Валентин Петрович! — заверещала она сиплым голосом. — К нам новая сотрудница!

Видно, назвать меня секретаршей у нее просто язык не повернулся.

Валентин Петрович, чувствуя неладное, вышел в коридор.

Вообще-то внешне я нормальная, это внутренний мир мой столь богат, что не все его выдерживают. Я вспомнила наставления и заклинания Сольки и изобразила на лице добрую и ласковую улыбку сироты.

Валентин Петрович сказал сухое «пройдите», и я оказалась в приемной, далее шел его рабочий кабинет.

— Здесь вы будете работать, — сказал мой начальник, указывая на стол, заваленный аппаратурой и бумагами.

Я неплохо владею компьютером, но тут просто не удержалась.

— Я такую штуку по телевизору видела, — сказала я, показывая на монитор.

Все мое существо кричало: гоните меня, гоните, я не хочу у вас работать, я вообще работать не могу, я людей боюсь, или люди боятся меня, — не помню, в чем в последний раз меня обвиняла моя мама.

— Я рад, что вам у нас понравилось, — мрачно глядя на меня, сказал Валентин Петрович.

Мне показалось, что ему вообще-то все равно, кто тут будет заливать заварку кипятком и тыкать пальцем в клавиатуру, я или еще какая-нибудь мечтательница.

— Взаимно, — кивнула я головой и сразу взялась за дело.

Я сгребла весь хлам с моего рабочего места на подоконник и уселась за стол. Хлам не дал мне возможности передохнуть, потому что шумно съехал с подоконника на пол.

— Вот так! — многозначительно сказала я и положила ногу на ногу. Моя коричневая юбка зацепилась за гвоздь на стуле, я просунула руку под стол и стала проделывать там некоторые манипуляции, которые, по моему мнению, должны были освободить меня от столь глупого заточения. Валентин Петрович посмотрел на стоящую рядом тоненькую женщину в тоненьких очках и сказал:

— Любовь Григорьевна, сотворите чудо, — и вышел из комнаты вон.

— Вам, милочка, — обратилась ко мне Любовь Григорьевна, — надо немного заняться собой, и потом, ваши слова… они несколько резки и грубоваты, а вы же лицо фирмы!

— Хорошо, — пообещала я, — завтра я перед работой почищу зубы и надену новые брюки, и дай бог вам терпения, когда вы будете проходить мимо меня.

Время шло, но меня все не увольняли.

— Понимаете, нам очень нужна секретарша, но желающих на это место предостаточно, так что, милочка, в ваших интересах как-то изменить ситуацию и подумать о своем более подобающем поведении.

— Любовь Григорьевна, вы прекрасны, — сказала я, закатив глаза.

Тоненькие очки съехали на нос, а тоненький голосок переспросил:

— Что? Что вы говорите?!

— Я говорю, что вы прекрасны, вы являете собой образ законченного стиля и полной неготовности к миру, который, возможно, еще распахнется перед вами…

Любовь Григорьевна, по всей видимости, жила замкнутой жизнью. Вряд ли она позволяла себе оглянуться в сторону понравившегося ей мужчины или просто выпить кофе в какой-нибудь забегаловке, наверняка она страдала от неразделенной любви к одному из сотрудников, и наверняка она не знала, что я — это тот экземпляр душевности и человечности, который все это ей предоставит в самое ближайшее время.

От моих слов Любовь Григорьевна села на стул.

— Воды? — заботливо предложила я.

— Нет, нет! — испугавшись, она подпрыгнула с места.

Наверное, вода из моих рук ей заранее казалась отравленной, и она уже представляла, как скончается в корчащих ее тоненькое тело муках.

— Как хотите, — пожала я плечами, — а вы здесь кто? Владычица морская или как?

Любовь Григорьевна гордо выпрямилась: вот момент, когда она может заткнуть меня! Так она думала: по всей видимости, она не знала, что заткнуть меня невозможно.

— Я финансовый директор.

— Я рада за вас, — искренне сказала я, складывая хлам, свалившийся с подоконника, обратно на подоконник. — Наверное, тяжело досталась вам эта должность.

— В каком это смысле?

— Учились много, в каком еще может быть смысле!

Я хотела добавить: «Посмотрите на себя», но сдержалась.

— У меня за плечами университет и аспирантура, — гордо сообщила тоненькая директриса.

— Ну и как?

— Что как?

— Принесло вам это заслуженное счастье?

— Мне кажется, — строго начала Любовь Григорьевна, — вам пора уже приступить к своим обязанностям, мой кабинет вот здесь. — И она указала прозрачным пальцем на еще одну дверь в приемной.

— Я так понимаю, что я и ваша секретарша тоже? — осведомилась я.

— Вы понимаете правильно, и я не потерплю разгильдяйства и неуважения, — сказала Любовь Григорьевна более мягко.

Я внимательно посмотрела на нее и улыбнулась: есть контакт! Она, сама того не ведая, уже любила меня. Так всегда бывает, надо было время засечь: за сколько минут она прикипела ко мне? Все же большая душа — это сила!

Когда за ней закрылась дверь, я сказала ей вслед:

— Сработаемся, Любовь Григорьевна…

К обеду я перезнакомилась почти со всеми, вернее, все перезнакомились со мной. Такое впечатление, что им делать было нечего, как только заглядывать ко мне в приемную и говорить свое дежурное «ой!».

Любовь Григорьевна не вылезала из кабинета до вечера: понятное дело, она боялась меня. Валентин Петрович пару раз просил чай, что я виртуозно выполняла. Я посоветовала ему пить зеленый чай, дабы его почки однажды не оказались в тазу какого-нибудь уролога или кто там лечит эти почки.

Валентин Петрович поперхнулся чаем и попросил меня купить зеленый.

Я же говорю, что, по большому счету, я несу людям добро, и уж если я была в свое время готова спасать и охранять океаны, то поверьте, людей-то я уж как-нибудь отмажу от мирской суеты.

Завал на столе был мною побежден в рекордно короткие сроки: я взяла из шкафа коробки и свалила все туда. На столе остался только компьютер, подставка с ручками, ежедневник и горшочек с кактусом.

Кактус находился на последней стадии издыхания, и я уже намеревалась сделать ему искусственное дыхание, когда открылась дверь и волшебный мужчина обратился ко мне со словами:

— Вы секретарь?

— Отныне и навсегда.

— Это надо напечатать до завтра.

— А вы кто?

— Начальник отдела планирования, — сообщил уверенный в себе блондин.

Эх, на беду он родился блондином, я их не люблю — ни с супом, ни на закуску, ни в качестве трофея, вернувшись с охоты… Нет, я не люблю блондинов!

— Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу, я тут, знаете ли, пашу на…

Я замялась в поисках фамилий своего руководства. На дверях оказались таблички, и я продолжила:

— Я пашу, как вол, на Селезнева и Зорину, а вам нужна своя, личная, на все готовая секретарша.

— Значит, не будешь печатать?

— Нет.

— Хорошо подумала?

— Да.

Волшебный мужчина направился прямиком к Селезневу. Мне не жаль было бы постукать пальцами по клавиатуре для этого пижона, но дедовщины я не терплю: у него должна быть своя секретарша или кто-то в отделе, уже давно привыкший выполнять подобную работу, так что, простите, — вас здесь не стояло.

Я была уверена в своей правоте, но вместе с этой правотой наверняка нажила себе одного врага, начальника отдела планирования, в народе — Семенова Бориса Александровича.

Выходя из кабинета Селезнева, он смерил меня таким взглядом, что кактус окончательно скукожился и упал, что меня тронуло до глубины души. Не обращая внимания на каменное лицо Семенова, я выковыряла пальцем дырочку в сухой земле и упрямо воткнула туда остатки кактуса, потом открыла маленький пакетик с яблочным соком и со словами: «Пей, маленький» — полила его из трубочки. Колючки больно застряли под кожей, но разве я могла об этом думать, когда на моем столе умирал одинокий, забытый людьми кактус.

Глядя на все это, Семенов Борис Александрович здраво решил, что мне лучше не доверять свои бумажки, и ритмичным шагом покинул приемную.

Вечером, собирая пожитки в сумку, я стащила пару блокнотов, три ручки, еще ластик и коробочку скрепок и сделала вывод, что, раз меня не уволили сегодня, меня не уволят никогда.

Итак, у меня есть работа.