Вредная привычка жить

Юлия Климова, 2006

Любовь до смерти… Как романтично! Черта с два! Престарелый любовник Альжбетты Федор Потугин ничего не придумал лучше, как помереть во время жаркого соития прямо на объекте страсти. Девчонка чуть с катушек от страха не съехала. Хорошо, подружки Анна и Солька проявили должное понимание и спрятали тело заплесневелого мачо в пустующей квартире по соседству. На следующий день туда вселилась супружеская пара. А утром Анна обнаружила труп горе-любовника на своем рабочем столе!..

Глава 8

Приходится брать на себя обязанности феи. Я узнаю, что наша доблестная милиция выполнила возложенную на нее миссию

Стол хоть и не пах, но память неумолимо требовала взять тряпку, порошок и смыть с глянцевой доски налет вчерашних событий.

Любовь Григорьевна вышла из кабинета и сочувственно посмотрела на меня:

— Моешь?

— А что, вам приятно на меня смотреть?

— Почему ты всегда огрызаешься?

Я вытерла сухой тряпкой лужу на столе и сказала:

— Боюсь, Любовь Григорьевна, это все тянется с далекого детства. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать, и, думаю, это серьезно подорвало мою психику.

— Мне очень жаль, — поправляя очки и вздыхая, сказала тоненькая Любовь Григорьевна.

— Не стоит… Мне, знаете ли, так даже больше нравится, всегда можно под это дело оправдать свои гаденькие поступки.

В приемную вошел Крошкин, это наш самый главный юрист, вроде дядька неплохой.

— Здравствуй, Аня, — кивнул он.

Я расплылась в довольной улыбке: меня тут явно уважают.

— Любовь Григорьевна, будьте любезны, разберитесь с этими документами, возможно, бухгалтерия здесь должна кое-что пересмотреть, я сделал пометки на полях.

Любовь Григорьевна повела себя странно, то есть она себя повела так… Как бы это объяснить… Как Альжбетка! Запрокинув голову чуть назад, поправляя отсутствующие локоны и знойно улыбаясь, Любовь Григорьевна с легким придыханием сказала:

— Да, конечно, Илья Дмитриевич, я отложу все дела и сделаю это в первую очередь.

Обалдеть!

Крошкин отдал бумаги и вышел.

Любовь Григорьевна с нежностью смотрела на закрывающуюся дверь.

Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения — и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.

— Нравится он вам, да?

Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:

— Работайте!

— У вас тоже родители в разводе, что ли? — поинтересовалась я.

Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.

Я решила быть честной, ибо этому меня учили с детства. Маме моей, во всяком случае, это бы понравилось.

— У вас практически нет шансов, практически — потому что один маленький шанец есть всегда, и вот, Любовь Григорьевна, правда в том, что шанец этот сконцентрирован сейчас на мне: я могу вам помочь.

Любовь Григорьевна остановилась и, не оборачиваясь, спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Вы так и просидите в своем кабинете, перебирая бумажки, если не послушаетесь своей старой доброй феи-крестной, то есть меня.

— Я ничего не понимаю!

— Надень туфли, Золушка! — скомандовала я, и Любовь Григорьевна подскочила на месте.

— Ты ненормальная!

— Возможно, но я вам нужна.

Очки скукожились и жалобно посмотрели на меня.

— Послушайте, выгляните в окно, пройдитесь по офису: весь мир кишит молоденькими хрупкими Белоснежками, возьмите хоть Лариску из бухгалтерии. У нее грудь, как две уютные диванные подушки. Очнитесь, надо же как-то работать над собой и вообще над отношениями!

Любовь Григорьевна замерла и слушала.

— Ну запали вы на этого Крошкина, понятное дело, весьма стоящий мужик, но вам пора уже как-то действовать!

— Как? — заинтересованно спросила Любовь Григорьевна.

— Надо стать — какой?

— Какой?

— Незаменимой, единственной, такой, чтобы дух захватывало. Сколько вам лет?

— Сорок…

— Ну так я вам скажу, что в сорок лет следует уже как-то шевелиться, молодежь наступает на пятки, причем делает это грудью.

Любовь Григорьевна села на стул рядом с моим столом. Я, закончив уборку, любовно поставила выживший кактус на его законное место.

— Да, он мне нравится, — сказала тихо Любовь Григорьевна, теребя край стола.

— То, что вы признались, это хорошо, — многозначительно сказала я, — не каждый решается сказать подобное вслух, вы молодец!

Любовь Григорьевна выпрямила спину: по всей видимости, в этот момент она гордилась собой. Я знаю, как расположить к себе столь наивную душу, как Любовь Григорьевна, — просто надо ее приласкать.

— Надо бы вам имидж сменить, — сказала я, — и не растекайтесь перед ним, когда его видите, — боритесь, это вам не отчеты писать.

— Что же мне делать?

— Распускаете свой злобный пучок, идете и делаете стрижку, покупаете новые шмотки, причем покупаете их только в тех отделах, куда не ступала ваша нога, и побольше решительности и уверенности в глазах.

— Я так не смогу.

— У вас нет выбора, — сказала я, пожав плечами.

— Есть, мне и так хорошо, мы с ним видимся, и мне этого хватает.

— Даже не надейтесь, что ваша жизнь и дальше будет медленно тонуть в болоте, я повторяю — у вас нет выбора. Если вы не пойдете дорогой, которую я вам сейчас протоптала, я расскажу Крошкину, что вы в него втрескались.

— Нет! — вскочила Любовь Григорьевна.

— Да, — улыбаясь, сказала я, — и вы же знаете, что я это сделаю.

— Это шантаж!

— Не спорю.

— Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?!

— Я добрая фея-волшебница, мне по должности положено.

— Ты, ты, ты… интриганка! А по должности тебе положено печатать и на телефонные звонки отвечать!

— Послушайте, чего вы боитесь? Того, что начнете себя чувствовать женщиной? Поверьте, это не страшно, я пару раз пробовала, это стоит того.

Любовь Григорьевна снова села на стул и заплакала.

— Вы это напрасно, — сказала я, — вам еще жить да жить.

Любовь Григорьевна заплакала еще громче.

— Вы же, как все нормальные люди, хотите быть счастливой, так чего вы ждете, доставайте свою харизму — и вперед!

— Я даже не знаю, что это такое, — всхлипывала Любовь Григорьевна, — это что-то неприличное?

Тяжело вздохнув, я включила компьютер, дунула на экран, в надежде, что пыль сделает самостоятельные выводы, и сказала:

— Обратной дороги нет, мужайтесь.

— Хорошо, в конце концов я ничего не теряю, хотя моя репутация…

— Ваша репутация покрылась паутиной, не будем о ней.

— Хорошо, — еще раз сказала Любовь Григорьевна, вытирая слезы.

Я облегченно вздохнула: Крошкин Илья Дмитриевич теперь от нас никуда не денется.

— А как там дела с трупом? — поинтересовалась я.

— Я сегодня звонила следователю, оказывается, этот человек умер не здесь.

— Не может быть, а где?!

— Я не знаю, но установили, что смерть наступила из-за сердечного приступа, такое бывает у мужчин в его возрасте.

— Да уж, надо проследить за Ильей Дмитриевичем, как бы его удар не хватил, когда он увидит ваше преображение.

— Аня!

— Молчу, молчу, — улыбаясь, сказала я. — Ну и что милиция?

— Говорят, что скорее всего нам его подбросили в шутку.

— И давно так принято шутить?

— Мне тоже показалось это странным.

— То есть вы хотите сказать, что сами бы так шутить не стали?

— Аня!

— Молчу, молчу.

— Дело, скорее всего, закроют, так как состава преступления нет.

— Ничего себе, а что, им все равно, кто его сюда принес?

Любовь Григорьевна пожала плечами, поправила очки и сказала:

— Мне это неизвестно, такое мог сделать любой случайный прохожий. Этот человек здесь даже никому не знаком.

— Ну не знаю, если у вас принято вокруг офиса ходить с трупами…

— Я только поняла, что милиция вполне довольна тем, что его не убили, а он сам умер.

— А что Валентин Петрович? Где он, кстати?

— Он сказал, что с утра будет в банке, конечно, ему неприятно, что такое случилось у нас.

— Понятное дело, кому понравится такой подарочек…

— Я не понимаю, как это все произошло? — всплеснула руками Любовь Григорьевна. — Теперь все сидят и шушукаются по кабинетам.

— Не волнуйтесь, когда они увидят вас в новом обличии, они сменят тему.

— Аня!

— Молчу, молчу.

Любовь Григорьевна покачала головой.

В принципе все не так уж и плохо вырисовывалось: дело затухнет и нам с девчонками беспокоиться будет не о чем, но все же мне хотелось дознаться до истины.

— А что, это так просто — внести сюда труп?

— В каком смысле?

— А как же замки, охрана и так далее?

— Мы здесь не так давно арендуем офис, всего четвертый месяц, еще не все наладили, вернее, сигнализацию установили, но она потом сломалась, и как-то все руки, видно, не доходили до нее.

— Хорошо, сигнализация дохлая, но замки-то должны быть?

— Замки, конечно, есть, и они вроде как и не сломаны, — пожимая плечами, сказала Любовь Григорьевна.

— А сложно ли их открыть?

— Я не знаю, — замотала головой директриса.

— Вообще-то, кому надо, тот откроет отмычкой, был бы навык…

— Теперь-то сигнализацию приведут в порядок, Валентин Петрович велел сегодня же все сделать.

— Это правильно, — поддержала я столь мудрое решение своего руководителя. — А вы точно раньше этого человека не видели, того, который столь бесцеремонно лежал у меня на столе?

— Нет, — уверенно сказала будущая нимфа.

— Вспомните, может, он заходил к кому-нибудь в офисе?

Я надеялась, что Любовь Григорьевна вспомнит Федора Семеновича: я все же чувствовала, что какая-то связь тут есть.

— Точно нет, я бы такого запомнила.

Любовь Григорьевна отправилась в свой кабинет и там два часа просидела над бумажками Крошкина. Выйдя, она протянула их мне и сказала:

— Пойдешь в столовую, занеси в бухгалтерию, пусть исправят.

Бухгалтерия — это, как я понимаю, такое гнездо, где высиживают сплетни. Зиночка была типичным представителем класса подобных наседок.

Она сидела у окна и считала ворон. Я села рядом, дабы помочь ей в этом деле.

— О! Привет, — сказала она, поворачиваясь ко мне.

— Что в мире делается? — спросила я, кидая бумаги на стол.

Конец ознакомительного фрагмента.