Сестры

Юлия Гурина, 2021

В романе «Сестры» Юлия Гурина со свойственным ее прозе пристальным вниманием к душевным переживаниям описывает жизнь двух сестер. Старшая – благополучная домохозяйка, мечтающая о втором ребенке. Она твердо знает, как все в жизни устроено, как должно быть и что нужно делать. Младшая – одинокая, замкнутая в себе, неуверенная – ни на что не претендует, ведь с детства к ней относились как к слабой и зависимой. Нелепая случайность перечеркивает их прежнюю жизнь и вскрывает неприглядные семейные тайны. Привычный мир сестер рушится, все переворачивается с ног на голову, но после множества трудностей сестры наконец понимают, что их сила в семье, в том, чтобы поддерживать друг друга и решать проблемы сообща. [i]Внимание! Содержит ненормативную лексику![/i]

Тайны под шубой

Живешь себе спокойно в обычной семье: родители, сестра, школа, институт. Летом дача. И все у вас благополучно, скучнополучно даже. Жизнь похожа на селедку под шубой. Слои овощей, майонез вкуснючий, домашний (по семейному рецепту), свекла тертая, селедка на дне, а сверху желток. Все как у всех. И ты даже не подозреваешь, что под ровными традиционными слоями спрятана семейная тайна. Что в майонез примешаны измельченные кости скелета. И ты сам не обычный человек, а воплощение страшной семейной тайны. Интересно, есть хоть одна семья в мире без скелета?

Нельзя сказать, что Катя и Маша жили душа в душу или неразлейвода. Не душа в душу. Разлей вода. Есть огромная разница между младшей сестрой из воображения и реальной младшей сестрой. Младшая сестра, если вы не знали, это ужас-ужас. Особенно если она младше на восемь лет. Особенно если ты ее просила и пела родителям песенку «У меня сестренки нет», а потом она у тебя появилась. Катя чувствовала себя так, будто это она произвела сестру на свет своими просьбами и шантажом. Детская психика предельно эгоцентрична.

Мама носила тяжело. Несколько раз ложилась на сохранение. С самого начала все было нелегко с этой беременностью. Катя уже тогда виноватила себя. Рисовала маме вазы с пионами и ромашками. Она верила, что чем больше нарисует картину, тем лучше будет маме. Малышка родилась раньше срока — тридцать вторая неделя. Долго была в реанимации — несколько месяцев. Мама ездила к ней, как на работу, каждый день. Была зима. Новый год встретили вот так — втроем реально, но вчетвером. А в конце апреля Машу привезли в дом. Катя смотрела на красного крошечного ребенка. С малюсенькими сморщенными ручками и пяточками, на которых тоже были складки, будто пятки малышей производят из кальки. Но Катя радовалась, в недрах эмоций она откопала радость и радовалась как могла. Ведь если есть сестра — надо радоваться, это же любовь и все такое хорошее. Катя старалась радоваться изо всех своих детских сил.

Вскоре началось непредсказуемое. Для Кати непредсказуемое, а для взрослых вроде бы известное, но они об этом не предупреждали — что будет вот так. Маша орала. Она плакала днем, плакала ночью. Она срыгивала постоянно. И что-то не так у нее было по неврологии. Родители возили ее в больницу показывать разным профессорам. Маша стала центром семейного напряжения. Главным божком. Жизнь которого постоянно была под угрозой.

Катя слышала, как мама кому-то из подруг, плача, рассказывала по телефону, что Маша чуть не умерла в кроватке. Просто перестала дышать. Мама схватила ее всю синюю и начала трясти. И только тогда Маша задышала.

С младшей сестрой совершенно не о чем было говорить. Она вообще не говорила долго. И пошла поздно. Катя по-прежнему рисовала вазы с цветами — ими были увешаны все стены, оклеен туалет, две картины висели на стеклянной двери в кухню. Но Катя, увы, уже навсегда была изгнана из детского рая, она превратилась в семейную тень.

Маша, Маша, Маша. Машенька, малышка. «Смотри, как она улыбается. Смотри, как она машет ручкой. Смотри, она пытается ползти. Маша никак не садится, уже восемь месяцев, Маша не садится, Маша не садится, Маша села!!!» Будто не о чем больше говорить. Все разговоры в семье вертелись вокруг Маши. «Маша — это наша победа! Маша перестала таращить глазки, у нее опять дрожит подбородок! Маша пытается идти! Смотрите, она сделала шаг!!! Целый шаг! Умница!» Кате велено было радоваться. Велено было становиться взрослой. Нет, она не страдала, уж точно не осознавала, что страдает. Ей надо было приспосабливаться к новой реальности и учиться радоваться тому, чему положено. Принимать правила.

Иногда и ей перепадало внимание. По вечерам отец затеял читать ей «Маленького принца». Он садился с Катей на диван, она прижималась к его подмышке, и они читали. Полчаса. Это были их великие полчаса. «Дети должны быть очень снисходительны к взрослым», — читал отец. И Катя старалась.

Внимание родителей утекало к Маше. Даже когда Катя заболела корью, она не стала главной, потому что все очень боялись, что Маша заразится. Катю с температурой отвезли к бабушке. Она неделю смотрела на старый бордовый ковер, на котором распускались цветы и рассказывали ей свои истории. Еще по ковру полз градусник, он извивался, как гусеница, и перебирал мелкими ворсинками. Когда болезнь миновала, Кате позволили вернуться в дом. Маша, слава богу, не заболела. Понимали ли родители тогда, что Кате их недоставало? Или им было совсем не до нее? Катя вертела свои детские воспоминания, как большой хрустальный шар. Сейчас, после стольких лет, ей казалось, что она тогда ощущала какую-то недосказанность, какое-то мрачное изменение в их семейном укладе, ошибочно полагая, что все из-за появления сестры. Что дети всегда вот так мрачно появляются. Но теперь понятно, что это было дыхание тайны. Запрятанного за пазуху халата материнского горя, которое нельзя показывать. И родители порой избегали Кати, чтобы она не разглядела их черную тоску. Маша стала для всех одновременно и выходом из горя, и его источником, откуда оно сочилось мертвой водой.

Выяснилось, что мама тогда потеряла ребенка. Недоношенная девочка родилась с серьезными пороками. Гематомы, кисты, позже присоединилась инфекция — то ли катетер в слабую венку неправильно поставили, то ли пневмония новорожденных развилась, то ли все это сразу. Девочка прожила всего две недели. И умерла. Ушла как ангел, тихо улыбнувшись Марине.

— Все знают, что недоношенные дети не улыбаются. Но она улыбалась. Марина не стала бы придумывать, — тетя Лена рассказывала Кате, руки терзали клетчатый носовой платок.

Марина с Андреем никак не могли принять смерть малышки. Уже точно не сказать, у кого возникла идея усыновления. Марина не мыслила вернуться в дом одной. И для Андрея это было бы очень болезненное поражение. Начались поиски ребенка. Подключили связи. Все это время Марина имитировала, что ребенок в больнице. Андрей и Марина вцепились в мысль, что весь этот театр нужен для Кати: что хотя бы для нее не будет семейного горя. Они верили, что берегут ее, спасают. Через пару месяцев девочка нашлась. Связи решили все, время вообще было очень неровное, смутное.

— Отказница-мать — слишком молодая, школьница. Дочь чиновника из какого-то региона. Сибирь или Урал, уже не вспомнить. Залетела непонятно от кого. Родители привезли ее в Москву, она тут доносила. Родила, написала отказ и вернулась назад как новенькая, — продолжала тетя Лена. — Мы все убеждали себя, что делаем очень доброе, благородное дело.

— Девчонка назвала новорожденную Любовью. Наверное, любовь большая у нее была. Фамилию дали потому, что тогда отказников определяли сначала в Морозовскую. А врача, принимавшего роды, звали Владимиром — вот и набралось информации, — тетя Лена говорила, а слезы-то текли сами собой. — Но решили девочку переназвать, чтобы как-то от той истории отгородить, что ли. Назвали Машей. И никто про это не знал. Никто, кроме нас троих. Получилось все провернуть. И не узнали бы. Нам казалось, мы победили смерть… Если бы… Эээх…

— А что с тем ребенком? С той девочкой, которая умерла? — чугунным голосом спросила Катя.

— Кто ж знает, тогда проще относились к детям. Тазами в морг забирали. И дело с концом.