Сестры

Юлия Гурина, 2021

В романе «Сестры» Юлия Гурина со свойственным ее прозе пристальным вниманием к душевным переживаниям описывает жизнь двух сестер. Старшая – благополучная домохозяйка, мечтающая о втором ребенке. Она твердо знает, как все в жизни устроено, как должно быть и что нужно делать. Младшая – одинокая, замкнутая в себе, неуверенная – ни на что не претендует, ведь с детства к ней относились как к слабой и зависимой. Нелепая случайность перечеркивает их прежнюю жизнь и вскрывает неприглядные семейные тайны. Привычный мир сестер рушится, все переворачивается с ног на голову, но после множества трудностей сестры наконец понимают, что их сила в семье, в том, чтобы поддерживать друг друга и решать проблемы сообща. [i]Внимание! Содержит ненормативную лексику![/i]

Дыра в спине

— У тебя тоже дыра внутри?

— Что?

— У меня как будто дыра в спине.

— Маша, ты пугаешь меня.

— У тебя нет дыры?

— Нет, я просто скорблю.

— У тебя получается плакать? У меня не получается почему-то. Как ты думаешь, это очень плохо? Ведь я любила маму и отца, а плакать не могу.

— Опять ты все про себя, — Катя вела машину довольно нервно, часто сигналила и обругивала водителей: «Где твои глаза? Где мозги твои, лопух? Все пропил, что ли?!»

— Сегодня мне приснилась мама. Она пришла ко мне и была вся будто без кожи, красная-красная. Хотела сказать что-то, но рот у нее никак не закроется, только стон слышен.

— Маша, прекрати. Я тоже живой человек, мне неприятно это все слышать. Она же и моя мать. Я переживаю не меньше твоего, но я стараюсь что-то делать. Понимаешь, что-то исправить в этой чертовой жизни!

— Как? Я бы тоже хотела все исправить… Я бы хотела, чтобы мне не снилась мама вот так, чтобы она была жива. Но как? Как это исправить, Катя?!

Катя не отвечала. Дорога молча вела их вперед. Они ехали по той самой проселочной дороге, где все и случилось. Попутно искали, где же то самое место. Где больше примята трава? Вся трава была примятой, ржавой. Трава уже сдалась и не боролась за жизнь. Любой поворот казался этим самым местом. Дорога извивалась. Двадцать мест, где могло это случиться, Маша зачем-то считала.

Машину родителей сотрудники отдела полиции по дорожно-транспортным происшествиям эвакуировали на спецстоянку. Восстановлению не подлежит, тотал — под списание. Личные вещи можно забрать у следователя.

Подъехали к дому родителей. Когда-то давно это была типовая дача 6 х 6 метров, постепенно она разрасталась, будто была живым существом. В семье шутили, что это не дом, а гриб. Укрепили фундамент, утеплили, пристроили две комнаты, сделали большую террасу на первом этаже и балкон на втором. Удача иметь участок такого внушительного размера и недалеко от Москвы. Мама к дому относилась как еще к одному своему детищу, любимому домашнему животному, хотя и звучало это странно: домашнее животное — дом. Марина Львовна с азартом выискивала разные подушечки, крючки, кружки и прочую домашнюю утварь, которая подходила бы ее любимцу. В последнее время ее увлекал «немецкий стиль» — клетчатые шторы и скатерти. Грубый разноцветный фаянс. Хлопковые покрывала. Она даже купила себе видеоуроки по декорированию и рукоделию. Весь дом был увешан картинами и картиночками: репродукции, какие-то «милые» вещички с вернисажа и рисунки дочек. Катя рисовала в основном вазы с цветами, а Маша портреты — ужасно смешные, выведенные детской неокрепшей рукой, с размазанными акварельными ресницами. Автопортреты, портрет сестры, отца и матери. У отца получились ярко-красные глаза. И всю семью это ужасно смешило.

Родители переехали в дом насовсем с весны. Квартиру в городе сдали. На работу ездили из пригорода. Дольше, конечно, получалось — почти два часа в один конец на машине и час сорок со станции. Говорили, что дорога для них не в тягость, наоборот, очень важное время — подумать, почитать, послушать музыку. Андрей Петрович слушал записи выступлений с научных конференций и аудиокниги. Марина Львовна предпочитала читать бумажные, никак не могла перейти на электронные. Все эти подробности вдруг стали важными, весомыми. Сколько раз за свою жизнь Катя это еще вспомнит?

О чем они думали в своем последнем путешествии? Что звучало в машине, музыка или какая-то аудиокнига? Позднее дочери узнают, что в машине была флешка с «Философией одного переулка» Пятигорского. Но слушали ли они ее? Или была музыка? Продолжала ли она играть после того, как автомобиль перевернулся?

Катя открыла дверь. Несколько дней дом не топили. На пороге валялись тапочки — высокие тапки-валеночки мамы и отцовские тапки из меха. Катя надела тапочки мамы и пошла разбираться, как включить котел.

Андрей Петрович летом провел в доме отопление и страшно гордился современной системой обогрева, которая совмещала разные способы: газ, электричество и дрова — любым на выбор средством можно растопить котел.

«Мы же не для себя — для вас стараемся, чтобы вам тут было удобно. Чтобы мы все собирались за большим семейным столом», — Марина Львовна говорила это, почему-то немного оправдываясь. Будто жить только лишь для себя неправильно.

Маша переступила через порог. И почувствовала запах. Удивительно: дом изменился почти до неузнаваемости, но запах остался тем же, что и двадцать лет назад, когда это была просто дача. Запах пробуждает воспоминания, у него самый короткий путь к нашим банкам памяти. Маша сделала несколько шагов и застыла.

Где-то внутри огромного разросшегося дома стоял тот самый первый летний домик, его переоборудовали в гостевую и чулан для хранения всевозможных запасов. И запаха. Пример того, как устаревшее, прошлое успешно встраивается в настоящее.

Все в доме говорило о желании праздного дворянского отдыха. Мечта родителей — жить на природе, занимаясь любимыми делами, читать книжки, слушать музыку, есть любимую еду, греться на солнце летом или у печки зимой. Они частенько говорили о том, как будут принимать друзей и приучать их к барской жизни. Как дом со временем наполнится взрослеющими внуками и правнуками. Идиллия.

Дочери наведывались в «имение» нечасто. Родители не настаивали. Катя изредка приезжала, привозила Артема погостить. Маша же дом избегала. Обычно у нее находились неотложные дела или случалось недомогание, мешающее приезду. И сейчас Маше захотелось уйти, убежать через калитку далеко в лес, как тогда к ручью, где в холодной воде успокаивала окрапивленные ноги.

— Где же эта коробка? — Катя металась по дому. Открывала шкафы, ящики, тумбочки.

Нужна была коробка с документами. Вся эта волокита с наследством — лучше не откладывать, потом еще тяжелее будет.

Маша подключилась к поискам. Первым делом осмотрела коридор. Не лежит ли что-то на комодике около входа. Внутри комода. Куча рекламок, листков, платочков и прочего хлама. В гостиной на столе и диванах тоже не было. В спальне у мамы (родители спали в разных комнатах) — тоже ничего. Катя тем временем отправилась в дачную библиотеку. Сюда свозили все книги, освобождая место на городских полках для новых. Здесь были ставшие ненужными словари: толковые, философские, иностранных слов. Тут были подборки «Нового мира» и «Дружбы народов», Катя в детстве называла их скучными книгами — все одинаковые, бледные, с блеклыми мелкими буквами на вытянутых листах. Нижние полки стеллажей были закрыты дверцами, там лежали коробки с разными бумагами. Доклады, отчеты, школьные тетради и дневники Кати и Маши. Где же эта коробка? Катя помнила, что мама хранила документы в жестяной коробке из-под печенья «Москва». В библиотеке ничего не нашлось.

Коробка лежала в спальне у отца, в шкафу на верхней полке. Никакой логики, почему именно там. На полке соседствовали сундучки со старой бижутерией, клатчи, ненужные подарки — свечи, запонки, нераспакованные подарочные полотенца, перевязанные ленточками.

— Маша, я нашла! — крикнула Катя, взяла коробку и спустилась на кухню. — Вытри со стола, чтобы не запачкались документы.

Маша послушно взяла тряпку. Она была самой послушной в их семье. Самой покладистой, тихой, даже вялой.

В раковине лежала немытая посуда. На столе крошки и разлитый компот — смородиновый, наверное. Маша смотрела, как след от компота исчезает, впитываясь в тряпку.

— Так, нужно найти документы на дом и квартиру. Как же они выглядят? — бормотала Катя, доставая бумажки одну за другой.

В коробке все лежало вперемешку: свидетельства о рождении родителей, их аттестаты, дипломы — толстые синяя и красная корки, какие-то справки, документы на машину, медицинские книжки из поликлиники, полисы ОМС, справка о погашенном кредите, что-то еще. Какие-то старые фотографии в целлофановом пакете, который от старости стал будто бы чуть-чуть маслянистым. Катя решила смотреть с конца стопки бумаг.

— Что это? — Катя взяла в руки небольшой бледно-зеленый потрепанный листок бумаги. Маша увидела, как лицо Кати вытягивается, становясь все более овальным. Катя медленно повернула листок. — Свидетельство об у-сы-но-вле-ни…

Катя проговаривала последнее слово медленно, оно почти растворилось в воздухе.

Маша потянулась к листку и попробовала его прочесть.

Гражданин(ка) Любовь Владимировна Морозова, родившаяся 16 февраля 1989 года.

Место рождения — Москва

Усыновлен (удочерена)

гражданином Грибановым Андреем Петровичем

и гражданкой Грибановой Мариной Львовной

с присвоением ему (ей)

фамилии Грибанова

имени Мария

отчества Андреевна

О чем в книге регистрации актов об усыновлении (удочерении) 1989 года апреля месяца 3 числа произведена запись № 4.

….

Сестры глядели друг на друга глазами, полными ужаса и недоумения. Память яростно отматывала назад время. Катя отчетливо помнила, что мама ходила беременной. У нее сильно отекали ноги. Было высокое давление, ей постоянно было жарко. Катя несколько раз видела живот, который рос. Ее, восьмилетнюю девочку, тогда это ужасало, но при этом сквозь ужас она испытывала благоговение перед чудом. Она вспомнила, как мама, уже на большом сроке, подняла майку и предложила положить руку на живот, пообщаться с младшим братиком или сестренкой. И Катя с трудно преодолимым, но все-таки преодолимым страхом положила руку на бледный округлый живот и почувствовала, как что-то шевелится под кожей. На животе уже появились растяжки, несколько венок у пупка проступали синим. Мама же была беременна, совершенно точно! При чем же тут свидетельство об усыновлении? Катя провалилась в более раннее воспоминание, когда у мамы еще не было живота. И она, Катя, пела песню «У меня сестренки нет, у меня братишки нет. Говорят, с детьми хлопот невпроворот!». Она помнила, как выклянчивала себе братишку или сестренку, потому что у всех есть, а у нее нет. Как радовалась, когда родители, неестественно румяные, сказали ей, что скоро в их семье появится еще один человек. Как они пошли в гастроном, где на втором этаже делали молочные коктейли, и купили себе три самых больших коктейля. На дворе стояло жаркое лето. Кате как раз купили новые красивые белые гольфы с рюшами, и папа шутил, что придется делиться новыми гольфами с сестренкой или братишке отдать свой конструктор. И Кате очень хотелось братишку, но не хотелось отдавать свои новые гольфы и конструктор. Вот зачем в такие важные воспоминания обязательно влезают ненужные и необязательные детали, например гольфы? Почему бы не запомнить что-нибудь более важное: дату, улыбку мамы, свои собственные чувства? Почему вместо этого просто гольфы?

За окном пошел дождь со снегом. Круглые шарики — не дождинки и не снежинки — падали на желтую траву и пустые растерзанные грядки.

Маша чувствовала, как эти шарики сыплются в нее, будто она была полым сосудом, кувшином, выброшенным на улицу. Как они залетают в дыру в спине. Как внутри становится все больше стужи. Значит, она не из этой семьи. Значит, она чужая. Не родная. Ее приютили. Почему же не сказали? Почему утаили? Маша почувствовала, что ее мутит. Она выбежала во двор, где ее и стошнило. Слишком много новостей. Слишком много всего поднимается к кромке реальности. Чересчур многое, чему следовало таиться на дне забвения, врывается в сегодняшний день. Маша присела на крыльцо. Она была уже не Машей, а дырявым безымянным кувшином.

Катя вышла за Машей. Вернулась в дом, взяла две дачные куртки, одну набросила на себя, а другой укутала Машу. Так и сидели они на крыльце родительского дома — два птенчика, в гнездо к которым уже никогда не прилетят взрослые умные птицы. Катя обнимала Машу, потому что мы в ответе за тех, кого приручили. И внезапно эта затасканная фраза приобрела еще один неприятный смысл.