Дневник леди Евы

Юлия Белова, 2023

Глэдис Джонсон, студентка медицинского факультета Оксфордского университета, участвует в эксперименте с временной капсулой и попадает в прошлое – в XIV век. Она не успевает в установленный час вернуться домой. И теперь, чтобы попасть обратно в будущее, ей нужно… умереть.

© Юлия Белова, 2023

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023

* * *

Часть первая. Глэдис

Глава 1. Чистота эксперимента

— Ты в курсе, что в последнее время Глэдис проявляет к тебе нездоровый интерес?

Вопрос был задан как бы невзначай. Оливер Джонсон — для друзей просто Олли — врать не умел и поэтому спросил прямо, но небрежным тоном, распутывая провода, перед тем, как воткнуть их в соответствующие разъемы перед началом эксперимента.

Том Хейли, его друг и компаньон, к которому, собственно, и был обращен вопрос, притворился, будто внимательно разглядывает амперметр, а то мало ли что… Но вопрос, повисший в воздухе, требовал ответа, и Том промычал что-то в том духе, что этого мог не заметить только слепой и ее интерес не кажется ему таким уж нездоровым.

Вообще-то, об этом знали уже все вокруг, Глэдис была девушкой энергичной и привыкла получать то, чего ей хотелось, и, кроме того, не любила неопределенности. Поэтому между ней и Томом уже давно не было ничего непонятного. Только старший брат, как всегда, оказался последним, кто об этом узнал.

Том по праву считался одним из первых красавчиков на отделении физики в Оксфорде, где они учились вместе с Олли. Они как-то сразу подружились, хотя на первый взгляд были совсем разными: застенчивый немногословный Олли и всегда модно одетый Том с манерами рокового мужчины. Тем не менее они составляли неплохой тандем. Блестящий теоретик, Том был не очень силен там, где нужно было собрать аппаратуру и что-то выяснить эмпирически. Олли, напротив, не был богат теоретическими идеями, но, если к нему с такой идеей приходили, он, некоторое время поразмыслив, выдавал примерный список приборов и оборудования для эксперимента. Казалось, нет такой проблемы, которую он не мог бы решить технически.

Глэдис тоже училась в Оксфорде, но на отделении клинической медицины. Она была младше Олли на два года. Том часто бывал у них дома на правах друга, и как-то так сложилось, что со временем она стала вести себя с Томом как с женихом. Собственно, никто не был особенно против. Том рассудил, что когда-то придется жениться, так почему бы не на Глэдис — она была любимицей отца, известного нефролога, наверняка он поможет дочери открыть частную практику, да и дружба с Олли сыграла не последнюю роль. Правда, Том не спешил приближать счастливый момент — свадьба никуда от него не денется, считал он, а вокруг еще много хорошеньких девчонок, к тому же положение жениха спасало его от слишком настойчивых притязаний, а Глэдис смотрела на его мелкие приключения сквозь пальцы.

Сейчас друзья были заняты тем, что они называли «делом своей жизни». Идея была не нова в принципе, но очень привлекательна для них. Наука наконец доказала возможность путешествий во времени, и теоретических выкладок на эту тему было достаточно, так что не было необходимости изобретать велосипед. Идея осуществить такое путешествие на практике пришла Тому в голову сразу после знакомства с Олли. Друзья пришли к общему мнению, что это им по силам, и с энтузиазмом взялись за дело. Том подбирал условия и параметры, а Олли — аппаратуру.

Вопрос с лабораторией был решен сразу. На заднем дворе дома родителей Олли имелся гараж, который построил их с Глэдис отец. Планировалось, что со временем, когда Олли купит себе приличную машину, он будет держать ее там, но Олли по-прежнему предпочитал покупать очень старые машины и ремонтировать их. Чем более безнадежной казалась рухлядь, тем интереснее представлялась ему задача. Поездив некоторое время на реанимированной страшилке, парень ее продавал и покупал следующую. Отец ворчал, что его сын, видимо, не наигрался еще в лего, однако всегда заинтересованно следил за судьбой очередного приобретения Олли, цокая языком и восхищенно покачивая головой, когда развалюха, поднятая буквально из руин золотыми руками сына, бодро трогалась с места. И все же ставить в хороший новый гараж эти, по его словам, «ржавые чудовища» не разрешал, и Олли потихоньку приспособил гараж под мастерскую. Доктор Джонсон решил, что, по-видимому, сын безнадежен, и махнул рукой, предоставив молодого изобретателя самому себе.

Теперь в гараже была устроена целая лаборатория. Олли и Том вдохновенно возились со странным агрегатом. Самой заметной его частью, если не считать густого переплетения проводов и приборов, была дешевая душевая кабина, которую друзья гордо именовали «временной капсулой». Некоторых успехов они уже достигли. Первой в прошлое отправилась отбивная котлета, которую Глэдис заботливо принесла на обед своему любимому. Благополучное возвращение котлеты в целости и сохранности вызвало бурю восторгов у изобретателей. Съев котлету и не ощутив никакой разницы во вкусе по сравнению с другой такой же, которая предназначалась Олли и в будущее не перебрасывалась, экспериментаторы пошли дальше.

Следующим подопытным оказалась канарейка, которую Том купил в зоомагазине. Она тоже благополучно вернулась — и, кажется, даже в хорошем настроении, насколько это можно понять по птице. С этого момента началась серия экспериментов с разными животными. Друзья научились забрасывать их только в прошлое. В будущее попасть они не могли.

Готовясь к очередному эксперименту (теперь в прошлое должна была отправиться обезьяна, купленная под большим секретом ввиду возможных осложнений со стороны Глэдис — убежденной «зеленой»), друзья сделали еще одно открытие. Оказывается, никто еще до них подобных экспериментов не проводил. После кропотливой работы с литературой им удалось найти упоминание только об одной небольшой серии опытов — мелкие животные перемещались на несколько часов назад и только в пределах лаборатории. Их же машина могла перемещать живые объекты не только во времени на несколько лет назад, но и в пространстве, как свидетельствовали записи видеокамеры, которая всегда путешествовала с очередным подопытным животным. А значит, они стали обладателями уникального прибора! Это пахло серьезной научной победой, не говоря о возможной коммерческой выгоде!

Теперь главное было — сохранить эксперименты в тайне до тех пор, пока машина будет запатентована и ее можно будет показать научному миру. Они будут первыми! С ума сойти! Теперь друзья стали более ревностно следить за любыми работами в этой области, но пока никто в мире не выдал никакого результата, хоть отдаленно похожего на их достижения. Это обнадеживало изобретателей. Оставалось только отладить машину так, чтобы результаты были предсказуемыми, и приступить к главной стадии эксперимента — перемещению человека. Им казалось естественным, что перемещаемым объектом должен стать кто-то из них двоих. Это было и заманчиво, и страшно. Первый человек, шагнувший через время, конечно, станет знаменит почти так же, как первый человек, полетевший в космос. Но с другой стороны… Они тщательно изучили все записи камер, которые принесли с собой предыдущие пернатые и мохнатые путешественники. С перемещением человека было сложнее. На него возлагалась обязанность добыть доказательства того, что он был в прошлом. Животные никуда не уходили, потому что перемещались в клетке, и без проблем возвращались обратно. Вернулись живыми и невредимыми они все, даже та крыса, которая ухитрилась сбежать из клетки и погибла в прошлом. Человеку придется покинуть место высадки, пройтись по окрестностям, а потом вернуться на то же место к назначенному сроку. Это был риск. Друзья кинули жребий. Выпало перемещаться Тому. Решающую стадию эксперимента назначили на ближайшее воскресенье, так как ни у одного, ни у другого не было в это время срочных дел.

В воскресенье они явились в гараж рано утром.

— Черт, я не спал всю ночь! — сказал Том. — Вот уж не думал, что буду так нервничать.

— Ты что, струсил? — поддел его Олли. — Зато потом ты станешь знаменитостью! Или давай я слетаю…

— Ты спятил?! Следи за приборами! Если что пойдет не так, ты сможешь это поправить, а я — нет!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Олли. — Ты прихватил с собой что-нибудь, чтобы отметить место?

Вместо ответа Том продемонстрировал шесть металлических колышков для палатки и моток блестящей ярко-желтой ленты, которой перевязывают подарки.

— Отлично! Камера, хронометр — не забудь. Я поставлю время пребывания — час. Готов? От винта!

— Не так быстро! — раздался от входа женский голос.

Глава 2. Шаг в прошлое

На пороге, прислонившись плечом к косяку, стояла Глэдис. Это была невысокая девятнадцатилетняя девушка, с хорошо оформившимися женственными изгибами фигуры. У нее были светлые волосы со слегка рыжеватым оттенком. Голубые глаза, ясные и блестящие, придавали лицу живое, энергичное выражение. Она была белокожей, и каждая весна оставляла свою отметину на ней в виде веселой россыпи мелких золотистых веснушек на носу, щеках и даже на плечах, с чем девушка яростно и безуспешно боролась. Она была окружена, как облаком, тем едва уловимым очарованием юности, которое так мало ценят в себе молодые девушки и которое они же с такой ностальгией вспоминают, когда это время остается далеко позади.

— Ты шпионила за нами?! — угрожающе рыкнул Олли.

— А что такого? — пожала плечами Глэдис. — Если сначала вы только и говорите о своей крошке, а потом вдруг начинаете шнырять, как два Джеймса Бонда, и разводить какие-то тайны, поневоле заинтересуешься — вдруг вы влипли в какие-то неприятности? Том, дорогой, — она послала молодому человеку бархатный взгляд, — ты завтракал? Я принесла тебе сандвичи. Просто свинство, что этот негодяй Олли не дает тебе поспать в воскресенье! Это наверняка его идея.

— Но ты-то тоже на ногах, — хмуро заметил «негодяй».

— Я — это другое дело. У меня через неделю экзамен по практической хирургии.

Друзья злорадно переглянулись.

— У профессора Кросби, да? Ох, задаст он тебе перцу!

Хирургия была, пожалуй, единственным слабым местом Глэдис в учебе. Она не боялась крови, не была брезглива и хорошо работала в анатомическом театре, но операции на живом человеческом теле вызывали у нее решительный протест. Ей приходилось это делать, и она покорно ассистировала на операциях, но только для того, чтобы успешно сдавать экзамены. Девушка очень хотела стать врачом общего лечебного профиля, поэтому готова была терпеть и хирургию. Профессор Кросби был чудовищем ее ночных кошмаров, хотя ничего страшного не было в этом полноватом, добродушном человеке, влюбленном в свою профессию хирурга. Он искренне не понимал, как это дочь такого человека, как доктор Джонсон, не в состоянии самостоятельно сделать аппендэктомию, и считал, что этот психологический барьер необходимо убрать. А для этого он видел только одно средство — работать, работать, и еще раз работать у операционного стола, и выбирал в качестве ассистента Глэдис каждый раз, когда имел такую возможность. Поэтому девушка, мягко говоря, не испытывала восторга перед экзаменом, и Олли с Томом это было прекрасно известно. Однако ответила она спокойно и холодно:

— На вашем месте, вместо того, чтобы упражняться в остроумии, я бы подумала о том, как не допустить, чтобы о ваших занятиях узнал папа, ну, и… другие…

— Проклятье, Глэдис, что об этом знает папа? Ты ему донесла?

— Подожди, Олли, ну узнает твой старик о том, чем мы здесь занимаемся, что с того? — попытался разрядить обстановку Том.

— Ты не понимаешь, Том, если старик узнает, лаборатории конец. Он потратил уйму денег, чтобы построить эту хибару! Сколько, по-твоему, стоит тот подъемник? Но он убежден, что там, где опыты, непременно будут взрывы. В некоторых вещах он понимает только свою точку зрения. Что ты ему рассказала, козявка?

Глэдис не отреагировала даже на обидное детское прозвище, которым брат изводил ее когда-то, и ответила так же спокойно:

— Остынь, Оливер! Папа и мама и сами не слепые. И если ты заметил, не дураки, — едко добавила она. — Поэтому они подозревают, что здесь что-то не так, но пока не вмешиваются. От меня зависит, узнают ли они подробности или нет. Впрочем, я могу их успокоить. Если они узнают, что я тоже участвовала в ваших делах, они решат, что ничего предосудительного ты не делаешь. Я считаюсь здравомыслящей девушкой, не забыл? Я могу сказать, что вы изобрели принципиально новый солярий и хотите запатентовать его, как свою разработку, а я у вас в качестве эксперта, и лишних вопросов не будет.

— Ну да, эксперт, — хмыкнул Олли. — Да тебе стоит только вылезти на солнце, и ты становишься пестрой, как кукушечье яйцо!

Это было неосторожно со стороны Олли. Вот теперь голубые глаза девушки полыхнули настоящим гневом.

— Оливер Джонсон! Видит Бог, я давала тебе шанс, но теперь — пеняй на себя. Я пошла к папе!

— Может, свяжем ее до конца опыта? — тоскливо предложил Олли. — И заткнем рот!

— Только попробуйте сунуться, — уходя, бросила через плечо Глэдис. — Я так заору, что сюда сбегутся все — от прислуги до мамы с папой, и тогда будьте уверены, я молчать не стану!

— Постой, Глэдис! — это уже вступил в боевые действия Том. — Подожди же!

Услышав голос дорогого Тома, Глэдис остановилась и царственно обернулась:

— Да, милый!

— Скажи, чего ты хочешь?

— Так бы давно! Вы затеяли, судя по всему, интересное дело. Мне всегда было любопытно побывать в прошлом. Кроме того, это все может стать всемирно известным. Я тоже хочу в этом участвовать. Предлагаю отправить в прошлое меня!

— Вот, смотри, Глэдис, — говорил Олли. — Человеческое существо, проходя через время принудительно, «продавливает» в пространстве-времени туннель, точно соответствующий форме его тела в трехмерном пространстве, и появляется примерно в расчетной местности, в расчетный момент истории, говоря условно. Туннель поддерживается некоторое время, что и является гарантией возврата. Для тебя мы зададим время возврата — через час. За час ты должна будешь сделать запись на камеру и найти там какой-нибудь предмет, который можно предъявить как доказательство того, что ты была в прошлом. Это необходимо. По истечении времени существования туннеля — через час — ты должна оказаться точно в том месте, в котором вышла после прохождения через время, это очень важно! Тогда ты просто вернешься в исходный момент и исходное место, то есть в эту кабинку, наше время притянет тебя обратно, потому что ты принадлежишь ему. При обратном прохождении твоего тела туннель затянется, пространство-время вернется к первоначальному состоянию без изменений. Но тебе непременно — слышишь? — непременно надо оказаться на том самом месте!

— А если я не успею? — Голос Глэдис невольно дрогнул.

Олли помрачнел:

— Если экспериментатор по каким-то причинам опоздает к концу существования туннеля, его возвращение затруднится, потому что туннель распадется. Но он не исчезнет совсем, так как через него было перемещено тело из другого времени, и только в один конец. Правда, он станет не целой дырой во времени, а будет похож на дуршлаг, вставленный во временной туннель, и будет сохраняться, пока все вещества, составляющие перемещенное тело, не пройдут по нему обратно. Словом, для того, чтобы вернуться, экспериментатор должен будет умереть в том, другом, времени, тогда его тело материализуется в исходной точке снова живым.

— А это верный способ? — Девушка содрогнулась.

— Если говорить языком науки, то это значит — попусту забивать тебе голову. — Олли уже начал сердиться. — Поэтому я скажу так: Том все просчитал, и в теории все верно. А потом — так было с крысой, которую мы как-то переместили в прошлое, но она там погибла. Она вернулась снова живая. Но я надеюсь, ты не станешь испытывать этот способ на себе? Просто приди на место вовремя! Хотя… если тебе все это не нравится, ты еще можешь отказаться, — в его голосе прозвучала скрытая надежда.

— Ну нет. Прийти вовремя не так уж сложно. А в какое время вы меня собираетесь отправить?

— Ну, скажем, в средние века. В промежуток от тринадцатого до шестнадцатого века. Или ты хочешь знать точную дату?

— Да мне без разницы… Надо пойти надеть что-нибудь подходящее, чтобы меня не кинули сразу в костер. И не вздумайте меня надуть!

— Иди, иди! — проворчал вслед Олли. — Больно надо тебя надувать…

Когда Глэдис ушла, друзья переглянулись. Разумеется, они оба знали все то, что Олли только что говорил девушке, но теперь, когда все условия были озвучены, экспериментаторы впервые всерьез задумались о самой неприятной стороне опыта.

— Ты уверен, что это хорошая идея? — спросил Олли. — Что-то у меня кошки на душе скребут… Может, пока ее нет, запустим в прошлое меня? Правда, Том, заводи машину!

— Ты же знаешь свою сестру, — возразил Том. — Устроит скандал. Она всегда выполняет свои обещания. Рассекретит нашу крошку раньше времени, и пойди докажи, что это мы ее изобрели! А знаешь, я даже рад, что так получилось. Если Глэдис так хочет — пусть отправляется.

Олли внимательно посмотрел на друга. Как-то раньше он никогда не замечал, что Том, в общем-то, трус. Или просто не хотел этого видеть?

Вернулась Глэдис. На ней была простенькая белая блузка, сарафан из небеленого полотна и сандалии.

— Ну, я готова! — весело сказала она. — Начинайте!

Ей казалось, что она падает спиной вперед в какую-то плотную, вязкую массу, ничего не было видно, только пятна света, которые иногда казались цветными, иногда возникало ощущение, что какие-то похожие на слои глины пласты смыкались над ней. Как Алиса, падающая в Страну Чудес, подумалось Глэдис, только, в отличие, от героини Кэрролла, ей было страшно. Очень страшно. Оставалось только надеяться, что Олли и Том не ошиблись. Наконец пространство вокруг начало быстро меняться и оформилось в «картинку».

Она оказалась на серпообразно изогнутой опушке леса, которая переходила в луг. По-видимому, здесь была ранняя осень — воздух теплый, но деревья уже чуть тронуты золотом, и трава начала желтеть. На противоположном краю луга росли невысокие кусты, отделяя луг от другого участка земли, расположенного ниже, на склоне пологого холма. Это, видимо, было поле, судя по равномерному, светло-желтому цвету растительности. Там работал какой-то человек. Издали Глэдис не могла разглядеть, как он одет. Она прикинула расстояние. У нее в запасе только час — успеет ли она дойти до того человека и вернуться на это же место? А ведь надо еще расспросить его и взять какие-то вещи в доказательство того, что она, Глэдис, была в другом времени. Вот будет смешно, подумала она, если окажется, что ребята отослали ее всего на год или два назад! Но, приглядевшись, она поняла, что местность вокруг совершенно незнакомая, значит, либо расстояние от дома очень велико, либо это действительно другое время.

Для начала, решила Глэдис, надо отметить место, где она стояла, чтобы точно попасть потом во временной туннель. Она все еще держала в руке колышки для палатки и моток подарочной ленты. Воткнув колышки в землю вокруг себя, куда могла дотянуться, она намотала на них ленту. Получилась небольшая вольера с низкой, но яркой оградой. С некоторым трепетом девушка переступила через желтый бордюрчик, как будто пересекла границу неведомого, и двинулась по склону к полю и крестьянину.

Где-то в лесу, слева, довольно далеко, слышались звуки рога и какой-то шум. Глэдис ощутила смутное беспокойство, когда поняла, что звуки приближаются. Она уже преодолела луг более чем наполовину и остановилась, раздумывая. Если идти дальше, охотники могут вылететь прямо на нее. Она не могла точно определить, где они. Неизвестно, как они поведут себя, увидев одинокую девушку. Если она вернется назад, то может, удастся спрятаться в лесу недалеко от места высадки. Возможно, придется вернуться в будущее, а потом повторить попытку… Да, но как же вернуться ни с чем, без трофеев? Она очень ярко представила себе ироничные подначки Тома и горестные причитания Олли, что ее никак нельзя было отправлять туда, он же предупреждал!

Пока она раздумывала, события понеслись вскачь. Сначала из кустов, окаймлявших опушку, выкатился какой-то серый ком и стремительно понесся в ее сторону. Она разглядела, что это небольшой, по-видимому, годовалый кабанчик, который бежал не разбирая дороги и не то не видел девушки, не то просто был слишком занят своими проблемами. Он пролетел за ее спиной, примерно в пятнадцати шагах, и скрылся в кустах на противоположном краю «серпа». Совсем близко послышался лай собак. Глэдис уже не думала, а просто развернулась и побежала обратно, к своей «вольерке», как к спасительному убежищу.

Краем глаза она видела, что из кустов показалась свора охотничьих псов, которые явно шли по следу зверя, а вскоре за ними вынеслись и сами охотники. Вдруг лай собак изменился. Ровные и звонкие голоса гончих перешли в беспорядочное тявканье. Она невольно оглянулась. Собаки крутились возле того места, где она пересекла след кабана. Охотники, догнав свору, громко бранились. Вдруг мужчина в зеленом жилете, ехавший впереди, оглянулся и увидел Глэдис.

— Это она! Собаки потеряли след, потому что вон та нищенка перешла его! Она заплатит за это! За ней!

Теперь ей стало по-настоящему страшно. Она оказалась на месте того самого несчастного (хотя, учитывая обстоятельства, вероятно очень везучего) кабана. Глэдис припустила бегом что было сил, даже не заметив, что выронила камеру. Стоять в середине «вольерки» не имело смысла — наоборот, если отвлечь охотников, а потом вернуться, можно было бы получить шанс закончить это путешествие более-менее благополучно, и бог с ними, с трофеями, уже не до них. Она вломилась в кусты и углубилась в лес.

«Надо найти ручей, — лихорадочно думала она. — Тогда собаки меня не найдут!»

К счастью, ручей оказался недалеко. Глэдис с размаху влетела в воду. Платье тут же намокло до колен, но девушка не обратила на это внимания. Хуже было то, что сандалии тоже намокли и стали скользкими. Она прошла вниз по течению, стараясь не упасть, потом выбралась на противоположный берег и побежала вглубь леса. Собак больше не было слышно — наверное, они потеряли ее след у ручья. Но голоса охотников были отчетливо слышны по-прежнему, судя по всему, они не собирались отказываться от идеи поймать ее. В другое время она бы рассердилась, но теперь ее занимало только собственное спасение, и поэтому она бежала дальше. Теперь пора было поворачивать обратно к опушке, чтобы успеть к отправке в будущее. Наверняка они не ждут такого маневра.

Голоса были слышны довольно далеко позади, но возникали то справа, то слева. Наверное, охотники рассыпались в цепь и прочесывали лес. Глэдис решила повернуть назад, к этим голосам. Оставалось только одно — каким-то образом просочиться сквозь цепь. Она осторожно пошла назад. Голоса приближались. Когда они стали слышны совсем четко, она выбрала себе самое ветвистое дерево. В своем саду ей часто приходилось залезать на яблони — самые аппетитные и румяные яблоки, как известно, растут на верхушке, и сейчас ей оказалось не очень трудно взобраться довольно высоко. Правда, мешало мокрое платье и сандалии, но она справилась с этой задачей.

Оказавшись в густой кроне, она перевела дух, но страхи, которым до сих пор не было места в ее голове, теперь обступили со всех сторон. А если внизу пройдут с собаками и ее почуют? А если она не успеет ко времени? А если она заблудится, как тогда? А что, если она останется в этом времени и ей придется умереть? От одной мысли об этом она покрылась холодной испариной. Хватит паниковать, сказала она себе. Еще ничего не случилось. И тут Глэдис услышала разговор совсем рядом, чуть в стороне от того дерева, на котором она сидела. Охотники, к счастью, были без собак.

— Ставлю свой нож против медной пуговицы, что она не будет нас дожидаться. Надо было отправить несколько человек в обход, лес скоро кончится, — говорил один.

— Эй, Алан! — возразил другой. — Уж не хочешь ли ты, чтобы ее и вправду поймали? Несчастной старухе не поздоровится. Сэр Роджер больно разошелся, не стоит попадаться ему под руку.

— С чего ты взял, что она старуха? По-моему, молодая: дочь или жена какого-нибудь йомена.

— Не знаю, я не разглядывал. Может, из-за ее хламиды так показалось?

Глэдис наверху сокрушенно покачала головой. Хламида! Ну надо же! И это они о сарафане, купленном совсем не дешево на этническом празднике в окрестностях Эдинбурга. Да их прапрапраправнучки только мечтают о такой одежде! Радовало только одно — увлеченные разговором, охотники не смотрели наверх и постепенно удалялись.

Глэдис посмотрела на хронометр. Как быстро летит время! Прошло уже сорок две минуты со времени высадки! Надо срочно возвращаться. Тем не менее она подождала, пока парочка не скрылась из виду совсем, а потом соскользнула на землю. Самое неприятное заключалось в том, что она теперь не представляла, в какую сторону бежать. Ну разве что — очень примерно. Откуда пришли те двое? Она пошла в сторону, противоположную той, откуда еще слышались голоса. Несколько минут она шла в этом направлении. Как сказал один из них? Лес скоро кончится, значит, он небольшой. Но опушки не было видно. Напрасно девушка высматривала просветы среди стволов. Голоса охотников слышались то с одной стороны, то с другой. Ну где же этот луг, он ведь немаленький!

Она все шла и шла, поминутно посматривая на хронометр. Времени оставалось все меньше. Глэдис начала паниковать.

«Спокойно, спокойно, — уговаривала она себя. — Еще ничего не потеряно». Оставалось меньше десяти минут, и тут она чуть не задохнулась от радости: где-то справа послышалось журчание ручья. Это тот самый ручей, который она пересекла, отрываясь от погони! Значит, она все время шла вдоль него! Она торопливо вбежала в воду и снова перешла ручей вброд. Главное — выйти на луг. Теперь хотя бы ясно, куда идти. Через несколько минут впереди показался просвет. Глэдис припустила бегом и вскоре вылетела на тот самый луг. Она вышла из леса почти на конце изгиба серповидной опушки. Место высадки было гораздо правее. Девушка понеслась вдоль опушки не разбирая дороги, как тот кабанчик, который стал причиной ее неприятностей. Вот уже недалеко. Она боялась даже посмотреть на хронометр. Ей казалось, что она даже различает далеко впереди еле видный желтый контур в траве…

— Вот она! — послышался крик.

Занятая своими мыслями и сосредоточенная на одной цели, Глэдис не заметила расположившихся под деревьями троих охотников. Среди них был и тот, в зеленом жилете.

— Хватайте ее, парни, она задолжала нам кабана! — выкрикнул он и сам расхохотался над своей шуткой.

Двое побежали к ней. Для того чтобы попасть в контур, ей надо было двигаться им навстречу. Девушка растерялась. И все же, пересилив страх, она рванулась вперед. Теперь она ясно видела свой спасительный «вольерчик». Еще немного, еще… И вдруг желтый контур, дрогнув, растаял. Время вышло. Громко вскрикнув от отчаяния, Глэдис резко свернула в лес.

Она неслась, задыхаясь, заячьими петлями, слыша треск сучьев сзади, проламываясь через кусты.

В конце концов девушке пришлось остановиться, чтобы отдышаться, и она обратила внимание, что погони больше не слышно. Глэдис стояла, тяжело дыша и прислушиваясь. Вокруг была тишина, какая стоит обычно в осеннем лесу. Шумели верхушки деревьев, где-то поскрипывал старый ствол. Все вокруг было безмятежно, и этому лесу не было никакого дела до затерявшейся во времени девчонки.

Только теперь у нее появилось время, чтобы осознать весь ужас положения. Она не успела! Что же делать? Зачем только она ввязалась в эту авантюру! Значит, она застряла здесь, непонятно в каком времени, и нужно теперь… умереть? Ее разум и психика нормального человека сразу восстали против такого поворота событий. Но как же тогда быть? Олли говорил, что других вариантов нет. Может, не надо убегать от этих охотников, а выйти к ним и постараться разозлить их побольше? Не обязательно они ее убьют, но ничего хорошего от такого поступка ждать не приходится. Она поежилась. Значит, самоубийство? Повеситься прямо здесь, в нарядном осеннем лесу? Среди солнечных бликов и пряно пахнущей листвы? Нет, это было выше ее сил. Поразмыслив еще немного, Глэдис решила пока ничего не предпринимать и подождать подходящего случая. Может быть, очень захочется есть, или пойдут дожди, или просто случится что-то очень плохое. Может, тогда будет легче уйти из жизни? Она встала и пошла просто вперед, без определенного направления. Не сидеть же все оставшееся время под деревом!

Снова впереди забрезжил просвет. Неужели это кончился лес? Она вышла на довольно большую светлую поляну. Наверное, это когда-то была вырубка. Кто-то вырубил деревья для каких-то нужд, оставив почему-то в центре огромный старый дуб. Девушка невольно залюбовалась им.

— Вот ты где! Попалась! — неожиданно раздалось сзади.

Глэдис окатило холодной волной страха. Она попыталась отскочить, но кто-то крепко схватил ее за руку. Она совершенно не слышала, как он подкрался.

«Он же охотник! — пронеслось в ее мозгу. — Значит, умеет ходить бесшумно!»

Это был тот самый, в зеленом жилете. Он, видимо, был ровесником Тома и Олли, но пониже ростом и более крепкий на вид. Пожалуй, его можно было бы назвать привлекательным, если бы не густой запах алкоголя и безумное веселье в мутных глазах. Он был один. Глэдис попыталась успокоиться.

— Убери руки, — сказала она спокойным и холодным тоном, который обычно безотказно действовал на брата.

— Ты что, собралась мне указывать?! — Безумные глаза полыхнули темным гневом исподлобья, он стиснул ее руку так, что она чуть не вскрикнула, показалось, что запястье сдавило камнями.

— Что ж, давай поговорим… — ее голос предательски дрогнул.

— Какие могут быть разговоры с добычей, — оскалил он белые волчьи клыки.

Белоручку Боба считали нелюдимым и мрачноватым. Не потому, что он от природы был злым. Просто не умел говорить так, чтобы люди слушали его, открыв рот. Ну и ладно. Не менестрель же он! Понимать его умела только Мэй — его жена. И еще, конечно, железо! Оно, казалось, всегда угадывало, чего от него хочет Боб, и послушно принимало форму то ножа, то серпа, то наконечника стрелы…

Одевался он тоже очень просто: рубаха, похожая на тунику с рукавами (котта), из грубого полотна, до колен, суконные чулки-шоссы, широкий пояс — вот и весь наряд. И прозвище ему дано было, понятно, в шутку. Кузнецы не бывают белоручками. Но так уж он был устроен, что всегда казался закопченным: заросший до глаз черной бородой, с обнаженными руками, покрытыми такой же черной растительностью (ему всегда было жарко, как будто он впитал в себя горячий воздух кузницы про запас), и, когда в воскресенье он шел с семьей в церковь, отовсюду неслось: «Белоручка Боб, Белоручка, замараться не боишься?» Он никогда не злился на это — такие уж шутки в Уолхалле, его родной деревне. Вообще, по виду Боба никогда нельзя было сказать, какое у него настроение.

Но сегодня оно было отменным. Осенью Боб всегда запасал древесный уголь на время дождей. Сэр Роджер, владелец этой земли, выделил ему в этом году большой участок леса и разрешил рубить деревья на уголь. Здесь кузнец завел обширную угольную яму. А как же! Новую дорогу-то проложили через Уолхалл! Заказов стало больше — угля не напасешься. За лето Боб со старшим сыном нажег много — должно хватить на все дождливое время. Вот и сейчас сзади поскрипывает телега, нагруженная мешками, вокруг осенний лес. Тепло и тихо. Даже ветра нет. Тропинка еле заметна, но впереди уже показалась поляна, старая вырубка, а недалеко от нее — хорошая дорога до самого Уолхалла. Задумавшись, он не сразу понял, что давно слышит странные звуки, похожие на тихое поскуливание. Боб пошел вперед быстрее. Он никого не боялся: не каждый осмелится связаться с кузнецом — невысокий, кряжистый, как дубовый пень, он даже на вид был очень силен, но все же вытащил из-под мешков увесистую дубину, окованную железом, так, на всякий случай.

Выйдя на поляну, Боб осмотрелся и нахмурился. Под дубом, стоящим посреди вырубки, смутно белела женская фигурка. Молодая девушка лежала, высоко подтянув исцарапанные, в ссадинах колени. Вокруг валялись клочья одежды. Она мелко вздрагивала и, всхлипывая, слабо куталась в то, до чего могла дотянуться. Боб наскоро привязал лошадь и пошел к дубу. Услышав шаги, девушка подняла на него испуганные, красные от слез глаза и попыталась отползти подальше.

— Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. — Кузнец старался говорить как можно мягче, но она по-прежнему отодвигалась от него. Нетрудно было догадаться, что с ней произошло. — Кто это сделал? — Она никак не дала понять, что услышала вопрос.

Может, немая? Кузнецу не хотелось ввязываться в историю из-за неизвестной девчонки: кто знает, что подумает ее родня? Но не оставлять же ее в лесу — косые лучи солнца уже стали красноватыми, близился вечер.

Боб сходил к телеге и принес толстый суконный плащ, который он прихватил с собой на случай дождя. Укутавшись в плащ, девушка, казалось, почувствовала себя увереннее — по крайней мере, она смогла встать и с помощью Боба доковылять до телеги. Он помог ей взобраться на мешки с углем и двинулся в путь.

В деревню они въехали уже в темноте. Хорошо знающая дорогу лошадь сама нашла дом кузнеца. Мэй и Джо, старший сын, встречали его на крыльце. Джо держал зажженный факел.

— Что-то ты поздно сегодня, старый, — ворчливо сказала Мэй, — ужин давно остыл.

— Я рано закончил, да вот задержался на старой вырубке. Джо, посвети-ка мне!

Разбуженная светом факела, девушка сонно заморгала и приподнялась на телеге. Как только уснуть умудрилась на угловатых мешках!

— Святой Боже! — ахнула Мэй. — Кто это?

— Нашел под дубом. Ничего не говорит, только дрожит и плачет. Расспроси-ка ты ее, Мэй, у тебя это лучше выходит.

— Бедняжка! Как тебя зовут? — участливо спросила Мэй.

— Г-глэдис…

— Слава Богу, — проворчал Боб. — А то я уж думал, у нее языка нет.

— Вот что, старый, — решительно сказала Мэй, — давай-ка ее в дом. Джо, разбуди Хильду, принесите воды. Пойдем, милая, держись за меня.

Глава 3. Новая жизнь

Глэдис, вздрогнув, проснулась среди ночи. Что-то плохое случилось с ней. Что-то очень плохое. Да! Она не дома, а бог знает где! В каком времени, в какой местности — непонятно! Она прислушалась к сонному дыханию людей. В одной большой комнате, на широких нарах, покрытых соломенным матрацем, спали мальчики, их двое. Девочки, которых тоже двое, спали здесь же, на других нарах, в уголке, отгороженном занавеской. Посреди комнаты стоял большой крепкий стол. Вокруг него — лавки и табуретки, сколоченные грубо, но прочно, на века. Одну из этих лавок приспособили под кровать для Глэдис. Прямо в комнате, под потолком, на крюках висели сельскохозяйственные инструменты вперемешку с пучками трав. В углу располагался камин. Простенок с проходом отделял от общей комнаты помещение, служившее кухней. Там был еще один камин с плитой; под потолком, на полках и небольших колышках стояла и висела посуда, в основном глиняная, но попадались и медные горшки и сковородки. На большом сундуке в кухне спали хозяин и хозяйка.

Глэдис вспомнила этот долгий, страшный день. Перемещение во времени, бегство по лесу, а потом тот… Её передернуло. Ужас и отвращение до тошноты. Мерзкое ощущение беспомощности. Вечером та женщина, которую зовут, кажется, Мэй, помогла ей помыться, но Глэдис сама себе казалась грязной, хотелось мыться и мыться снова. В душ, в горячую ванну! Но здесь нет ни душа, ни ванны. Девушка снова начала всхлипывать. Вот теперь ей не было жалко своей жизни. Домой, немедленно домой, прочь отсюда! Интересно, останется ли память о том, что здесь произошло? Лучше бы не осталась! Теперь — самое трудное. Как это сделать? Перебрав разные варианты, она решила, что, пожалуй, самый верный и доступный сейчас способ — повеситься. В сарае, где стоит лошадь, наверняка есть вожжи. А хозяева? Они были так добры, даже дети! Написать им записку? Смогут ли они ее прочитать? Разговорный язык в целом не очень отличается, пожалуй, только оборотами, а вот письменный… Оставить что-нибудь на память? Но если верить Олли, этот предмет тоже вернется с ней по временному коридору после ее смерти. Так ничего и не решив, Глэдис осторожно встала. Хозяйка дала ей широкую длинную полотняную рубаху, которую называла «блио», взамен ее одежды, от которой остались только клочки. Непривычное одеяние, но удобное. Девушка осторожно, стараясь ничего не задеть, прошла через комнату. Это было относительно легко. Труднее оказалось справиться с дверным засовом и тяжеленным брусом, которым была заложена дверь. Как только они ворочают такую тяжесть? А ведь дверь запирала хозяйка! Наконец и с этим покончено. Глэдис выскользнула во двор. Там было темно, но глаза, привыкшие к темноте, различали очертания предметов. Конюшню Глэдис нашла легко по звукам, которые издавала лошадь. Вожжи тоже нашлись почти сразу, они висели у двери. Петлю девушка завязывать не умела, как-то раньше не приходилось, но с грехом пополам она вспомнила, как выглядит лассо, и изобразила нечто похожее. Небо уже серело. Через открытую дверь проникал мутный свет. Глэдис разглядела над собой балку и перебросила через нее конец вожжей, кое-как закрепив его внизу. Петля угрожающе раскачивалась над ее головой.

«Кому суждено быть повешенным, тот не утонет», — вспомнилась ей пословица. Ее снова захлестнул страх.

«Зато потом я окажусь дома», — подбодрила она себя и огляделась в поисках подставки. Нашлось деревянное ведро. Проклятье, тоже очень тяжелое, как они пользуются такими вещами? Глэдис подтащила его под петлю и взобралась на него. Дрожащими руками надела петлю на шею и почувствовала, что у нее не хватает духу спрыгнуть с ведра.

«Смелее! — понукала она себя. — Еще немного, и ты дома!» Но ужас сковал, как льдом. Неимоверным усилием воли она крошечными шажками продвигалась к краю, как вдруг…

— Так и знала! Ну надо же, чуть не проспала! — Глэдис крепко схватили за руку, и девушка едва не заорала от неожиданности. Это была Мэй.

«Наверное, не суждено мне быть повешенной», — мелькнула у Глэдис мысль.

Они сидели на лавке возле дома, чтобы не будить остальных. Мэй принесла уже знакомый Глэдис толстый суконный плащ (тоже тяжелый!) и укутала девушку.

— Я знаю, что с тобой случилось, — неторопливо говорила женщина. — Это бывает. Лет двадцать тому, а может, и больше, здесь недалеко осаждали замок. Солдаты так и шмыгали по окрестностям. А я молоденькая была, пошла в лес за хворостом. Ну и встретились мне двое… Что я могла поделать? Тоже всякое думала потом… Да Бог отвел. Потом Боб ко мне посватался. И ведь знал… А вот видишь — и живу, и детки у нас. Когда надо будет, Бог заберет у тебя жизнь. А пока — грех ее выбрасывать, как старый башмак. Иди в дом, поспи. Завтра проснешься, и жизнь покажется милее.

Глэдис слушала рассеянно. Она согрелась, и ее вправду клонило в сон, поэтому она охотно последовала совету Мэй. Девушка улеглась на свою лавку с каким-то облегчением. В глубине души она даже рада была, что попытка не удалась, но также понимала, что следующую совершить будет труднее.

Глэдис жила в семье Белоручки Боба уже почти две недели. В первые дни она только лежала на своей лавке, свернувшись калачиком, отказываясь от еды и не желая двигаться. Наконец Мэй растормошила ее и сунула в руки какую-то работу. Это заставило девушку встряхнуться. За работу она взялась, не желая быть нахлебницей, но после выполнения Мэй снова придумала ей занятие, и так далее. Работы в хозяйстве было много. Ремесло Боба отнимало у него все время. Старший сын тоже был занят в кузнице, поэтому то, что в других семьях делают сообща муж и жена, здесь ложилось на плечи Мэй и детей. Надо отдать должное Бобу, зарабатывал он неплохо, и многое из необходимого просто покупалось, но работы в усадьбе было все равно предостаточно.

Домик, в котором жила семья, был небольшим и состоял, судя по всему, из каркаса, сколоченного из массивных деревянных брусьев, пространство между которыми было заполнено глиной. Снаружи он был тщательно побелен, а выступающие части брусьев просмолены. Крыша была соломенная, двускатная. Под ней помещался чердак со слуховым оконцем. Окошки в доме были маленькие, затянутые бычьим пузырем, их было всего три, не считая слухового. За домом располагался сад с огородом, небольшой, но ухоженный. В саду росли две или три яблони, грушевое дерево и пара вишен. В огороде часть урожая была собрана и сложена в кучки здесь же. То была морковь, брюква, репа, свекла. В доме под нарами, на которых спали девочки, Глэдис видела несколько тыкв средних размеров. Урожай постепенно перекочевывал в подвал, вырытый прямо под домом и выстланный соломой. Перед домом был устроен небольшой дворик, обсаженный живой изгородью. В него выходило одно из окошек, возле которого рос куст жасмина. Если выйти из дома, то справа находилась конюшня и помещение для коз. Здесь же жили куры и помещался амбар, в котором хранилось зерно. В левой части двора был построен хлев для свиней, к которому примыкал загон, обнесенный досками, и сарай, в котором хранились кузнечные инструменты Боба и поковки про запас. Сама кузница находилась за пределами двора, на отшибе.

Семейка коз, куры, пара свиней — все это было в ведении Мэй. Активно помогали дети; кроме Джо, которому недавно исполнилось шестнадцать лет (постоянная работа в кузнице сделала его крупным и мускулистым, отчего он казался старше), была еще Хильда, тринадцати лет от роду, она считалась главной женщиной после матери, затем по возрасту шла восьмилетняя Джен, и, наконец, шестилетний Дрю. Заняты были все. Глэдис старалась не отставать. Работа ей не очень нравилась. Хоть она выросла в загородном доме, сельская жизнь была ей незнакома. Но она старалась хоть чем-то помочь. Одевались в просторные рубахи: котта — широкая рубаха с узкими рукавами и сюрко — такая же рубаха, только еще более широкая и рукава пошире, да пошита из более плотной ткани. Все прихватывалось поясом. Одежда женщин мало отличалась от одежды мужчин по крою, мужская была покороче — максимум до колена. Дополняли наряд суконные или льняные шоссы и башмаки из грубой кожи. С непривычки Глэдис было холодно в этой одежде, но Мэй и дети порой одевались еще легче и, кажется, не испытывали никаких неудобств.

В воскресенье Мэй настояла, чтобы Глэдис пошла с семьей в церковь.

— Если не пойдешь, то люди подумают, что ты колдунья. В Уолхалле не любят чужих, — сказала она.

Боб и дети тщательно умылись и надели чистую одежду. В целом она была пошита так же, как и повседневная, но из более тонкого полотна, отделана цветной тесьмой, и пояс к этой одежде полагался более красивый.

Деревенская церковь была очень небольшой и скромной, но каким-то чудом вместила всех прихожан. В церкви священник, отец Эндрю, увидев новое лицо, обратился к Глэдис и мягко, но настойчиво пригласил ее на исповедь. Глэдис никогда не была особенно религиозна, но все вокруг были так серьезны и торжественны, что и она поневоле прониклась общим настроением. Отец Эндрю расспрашивал ее очень подробно о том, кто она и откуда пришла, что случилось с ней. Глэдис пришлось нелегко, но она кое-как выкрутилась, сославшись на то, что недавно подверглась нападению разбойников, что до сих пор нездорова и мысли путаются, но обещала прийти в самое ближайшее время и все рассказать. Но в целом он произвел на Глэдис благоприятное впечатление, хотя и показался чересчур любопытным.

После посещения церкви Глэдис всерьез подумала о том, что можно рассказывать о себе, а что — нет. Она определенно нуждалась в легенде. Правду говорить нельзя — это очевидно. В конце концов девушка придумала сносную, на ее взгляд, историю. Другой важный результат, который Глэдис принесла из церкви, — она наконец определила время, в котором оказалась: начало XIV века! В алтаре у священника лежало законченное письмо, и внизу стояла дата. Глэдис украдкой подсмотрела ее. Цифры были написаны витиеватым почерком, и последние две она не разобрала, не то 26, не то 36. Вот это да! Если бы удалось смыться отсюда с трофеем, ребята были бы очень довольны. Только где они теперь…

Дни текли за днями, похожие один на другой. Повторить попытку самоубийства у Глэдис пока не получалось: она почти никогда не оставалась одна, все время рядом была Мэй или крутился кто-то из детей. К тому же, как только Глэдис начинала думать о новой попытке, снова откуда-то изнутри поднимался ледяной ужас, и девушка опять откладывала мысли о возвращении в долгий ящик. Как ни странно, ей не было настолько плохо, чтобы желание уйти из жизни стало очень сильным. Каждодневная работа была однообразной и тяжелой, но приносила небольшие радости в виде удовлетворения от порядка в доме, наведенного своей рукой, вида живописных гроздей сушеных яблок и груш, в нанизывании которых принимала участие и Глэдис, даже блики солнца на поверхности воды в ведре согревали душу. Странно, что раньше Глэдис не замечала этих маленьких радостей. Наверное, ее слишком многое отвлекало от них там, в ее времени, а здесь не было никаких изощренных развлечений вроде телевизора или компьютера, и красота мира проявлялась ярко и выпукло, практически была частью жизни этих людей. Мэй учила Глэдис шить, а девушка взамен показала хозяйке несколько приемов вышивки, которым ее когда-то обучили в школе, но Мэй они были незнакомы, и женщина с энтузиазмом принялась их осваивать. Вдруг это мирное течение жизни всколыхнул трагический случай.

Накануне вечером, придя из кузницы, Боб радостно рассказывал, что получил из замка Блэкстон, владения сюзерена, большой заказ на наконечники стрел и копий и разнообразные пряжки для доспехов и упряжи: Виль, замковый кузнец, не любил мелкой работы и старался отдать ее кому-нибудь другому. Сам он ковал нагрудники, налокотники, шлемы и тому подобное. Но Боб не был так разборчив и брался за любую работу. Ему доставлял удовольствие сам процесс возни с железом. К тому же этот заказ сулил неплохой заработок. Весь следующий день Боб и Джо провели в кузнице и вернулись под вечер усталые, но довольные. Вот и сегодня они снова отправились в кузницу. Мэй и Джен пошли кормить скот, Хильда копалась в огороде, Дрю бегал на улице с такими же маленькими ребятишками. Глэдис возилась во дворе с большим чаном, который они выкатили вдвоем с Мэй. Назревала стирка. Девушка уже привыкла обходиться во время уборки без моющих средств, но для стирки и мытья Мэй варила домашнее мыло из жиров и щелока. Оно было без отдушек и почти не пахло, но стирало хорошо. Глэдис уже вылила в чан ведра два воды (она научилась управляться с тяжелыми бытовыми предметами), как вдруг безмятежное утро прорезал нечеловеческий вопль, донесшийся из кузницы.

Глэдис и Мэй бросили всё и помчались туда. Мэй вбежала первая и замерла на пороге.

— Уходи, не смотри туда, — бросила она через плечо. — Лучше не пускай сюда детей.

— Я изучала медицину, Мэй! — возразила Глэдис. — Пусти меня, мне надо посмотреть. Не бойся, в обморок не упаду, — добавила она, увидев, что женщина колеблется.

Картина была в самом деле ужасная. Боб катался по полу, подвывая, как раненый пес. Вся передняя сторона левой руки и частично бок были обожжены. В центре ожог был страшного иссиня-черного цвета, его окаймляла красная зона, покрытая большими пузырями. К краям зона светлела. Джо, белый как полотно, невнятно что-то бормотал бескровными губами. Из его бессвязных оправданий Глэдис поняла, что они ковали наконечники для стрел, Джо отковывал куски железа в бруски, а Боб отсекал от брусков по кусочку и придавал им форму. Один из брусков у Джо упал и откатился к горну. Юноша этого не заметил. Через некоторое время Боб понес к двери ведро с готовыми поковками и случайно наступил на этот злосчастный брусок, который покатился, как ролик, под ногой кузнеца, и он чуть не упал в горн, но успел подставить руку. К счастью, Боб работал без сюрко и котты, и дело не осложнилось горящей одеждой, но и без того положение было не из легких. Бок пострадал меньше, хотя и там вздулись волдыри. Мэй хотела их вскрыть, но Глэдис не дала, предупредив, что так можно погубить больного. Ожог на руке был очень серьезным. Глэдис было ясно, что обугленные ткани нужно удалить, иначе они будут отравлять близлежащие, и может развиться газовая гангрена. Она закусила губу: опять хирургия! Обезболивающие, антибиотики, где вы! Нет даже хирургических инструментов. Боба отвели в дом. Он непрерывно стонал. Плита в кухне, к счастью, была горячей. Глэдис велела нагреть воды, принести чистого полотна и острый нож.

— Джо, найди что-нибудь тяжелое, желательно не железное. Ты должен ударить отца по голове так, чтобы он потерял сознание, — сказала она юноше. — Тогда ему не будет больно. Сможешь?

Парень кивнул. Операция длилась недолго и прошла хорошо. Глэдис ухитрилась не задеть крупных сосудов, а Джо удачно ударил Боба по голове дубовой скалкой, так что кузнец пришел в себя только после того, как Глэдис закончила. Мэй не вмешивалась, видимо поверив девушке. По окончании они вместе укутали руку и торс Боба в полотно.

Последовавшие за этим дни были сущим кошмаром для семейства. Боб испытывал сильные боли. Глэдис удалось немного облегчить их с помощью вытяжки из маковых зерен (пришлось вспомнить основы фармакологии и историю медицины — курсы, которые она с интересом прослушала в университете, но не придала им особого значения), потом поднялась температура. Повязки меняли так часто, как только позволяли запасы полотна. Обнадеживало то, что признаков гангрены пока не было.

Джо никто ничего не сказал, но на парне и так лица не было. К счастью, основную часть заказа они сделали вдвоем, так что теперь юноша мог работать в кузнице один. Он уже достаточно знал и умел. Но ему нужно было помогать — раздувать мехи. За это взялась Мэй.

Домашние дела легли на Хильду. Глэдис помогала как могла, но заботы о больном отнимали у нее много времени и сил, девушка отходила от него очень редко и ненадолго. Один день выдался особенно тяжелым. Боб почти все время был без сознания, но по крайней мере не страдал от боли. Он только лежал и тяжело дышал. Ночью Глэдис, сидя рядом с больным, услышала приглушенные всхлипы. Девушка встала и пошла в кухню. Мэй лежала на сундуке и плакала, уткнувшись лицом в подушку. Девушка обняла ее.

— Как мы будем жить без него… — прошептала женщина. — Что будет с детьми? Джо еще так мало умеет!

— Мэй, никто не умер, — Глэдис попыталась сказать это как можно увереннее.

— Ну так умрет, не сегодня, так завтра. — Мэй снова залилась слезами.

— Тебе надо поспать, нам нужны силы.

— Не оставляй нас сейчас, слышишь? — Мэй вдруг порывисто схватила девушку за руку. — Не знаю, что бы я делала без тебя!

— Я не оставлю вас, обещаю, — голос Глэдис невольно дрогнул. — И сделаю все, чтобы Боб поправился.

— Так ты думаешь, он может выжить? — Даже в темноте Глэдис ощутила горячую надежду, которая вдруг проснулась в женщине.

— Да, может, — медленно сказала девушка; ей не хотелось обнадеживать попусту, но она чувствовала, что сейчас надо сказать именно это. — То, что он жив до сих пор, — хороший признак.

— Правда? Если он выживет, клянусь, ты станешь мне еще одной дочерью!

— Пока рано говорить об этом, — напомнила Глэдис. — Будет лучше, если ты поспишь.

Мэй послушно улеглась и, измученная тревогами, вскоре заснула. Глэдис вернулась к больному и уловила перемену в его состоянии. Он больше не был без сознания. Он спал.

С этой ночи Боб пошел на поправку. Он проспал всю ночь и весь день и к вечеру, проснувшись, попросил есть. Еще днем Мэй зарезала курицу, и теперь больной смог поесть бульона с овощами и кусочками мяса. После этого он опять уснул. Рана начала заживать. Глэдис в сопровождении Хильды сходила на болото и набрала ликоподиума — болотного мха и, как только рана покрылась коркой, стала присыпать ее сухим мхом, чтобы ускорить заживление и избежать нагноения.

Выздоровление шло очень медленно, но верно. Наступил октябрь, зарядили дожди. Джо и Мэй работали в кузнице. Заказов стало меньше, не все решались доверять свои дела мальчишке, но кое-как удавалось сводить концы с концами. Однажды Боб потребовал, чтобы ему помогли добраться до кузницы, и с тех пор стал ходить туда каждый день. Работать он пока не мог, но помогал советами, и само его присутствие придавало значимости работе Джо.

«Слава Богу! — шептала Мэй. — Слава Богу!» Она горячо молилась каждый вечер и исправно ходила в церковь, что Глэдис, к своему стыду, совсем забросила, занимаясь больным. Но Мэй смотрела на нее сияющими глазами и все время повторяла: «Что бы мы делали без тебя!», на что девушка отвечала: «Я только отдаю долг». Она и в самом деле была благодарна Мэй за то, что та удержала ее от самоубийства.

Однажды, уже в конце октября, вечером в дверь кто-то постучался. Это оказалась соседка. Женщина была в отчаянии. Муж ремонтировал крышу, которая начала протекать, поскользнулся и, по ее мнению, сломал руку. Она просила Глэдис посмотреть его. Рука оказалась не сломана, хоть и торчала под немыслимым углом. Это был вывих. Лечение заняло пару минут, а благодарные соседи вознаградили лекаря курицей и десятком яиц, что было кстати, потому что за время болезни Боба Мэй зарезала почти всех своих кур. На следующий день в дверь опять постучали. Пришла женщина с другой улицы. У нее заболел ребенок. Глэдис осмотрела его, порекомендовала лечение, и через пару дней малыш пошел на поправку. И снова ей удалось заработать. Мэй и раньше никогда не давала понять, что девушка в тягость семье, но теперь, внося свою лепту в семейный котел, Глэдис окончательно успокоилась. Кроме того, Боб тоже горел желанием как-то отблагодарить ее, и Глэдис попросила его сделать ей хирургические инструменты. Эту просьбу было не так-то просто выполнить — хороший металл был редкостью и ценился очень высоко. Как правило, заказчики приходили со своим, излишков практически не было, но для Глэдис Боб нашел сталь нужного качества, и Джо под руководством отца сделал небольшой хирургический набор. К Глэдис стали приходить с разными болезнями. Бобу и Джо пришлось сделать дополнительно зубные щипцы и акушерские инструменты.

Не всё удавалось. Однажды пришла девушка и попросила избавить ее от беременности. Глэдис отказалась наотрез. Девушка пошла к какой-то знахарке, а потом умерла от заражения крови. И хоть Глэдис не была виновата в ее смерти, родня несчастной стала смотреть косо. В другой раз пришел йомен, у которого распух и почернел палец на правой руке. Ничтожная ранка начала нарывать, но он слишком долго не обращал на нее внимания. Это была гангрена. Глэдис сказала, что палец придется отнять, но он и слышать об этом не хотел. А через несколько дней пришла его жена и сказала, что у мужа жар. Не ожидая ничего хорошего, Глэдис пошла к больному. Теперь распухла вся кисть. Глэдис мысленно застонала — операция предстояла нешуточная, а опыта у нее не было. Оставить все как есть — значит, обречь больного на медленную и мучительную смерть. Оперировать — она не чувствовала себя компетентной для такой операции. Где вы, доктор Кросби! Поколебавшись, она все-таки взялась за операцию. С «наркозом» ей снова помог Джо, который так приложил больного деревянным молотком по голове, что девушка даже немного испугалась за его череп. Лекарка старалась изо всех сил. Два пальца пришлось ампутировать, а остальное она просто хорошо почистила. Случилось то, чего она всегда подсознательно боялась. Больной пришел в себя и начал кричать от боли, его пришлось держать. Если бы она поддалась первому импульсу, то бросила бы скальпель и убежала. Однако, сжав волю в кулак и огромным усилием уняв дрожь в руках, девушка закончила операцию. Глэдис опасалась болевого шока, но пациент выжил. Она гордилась собой. Неимоверными усилиями ей удалось сохранить почти всю кисть. Жена йомена совала ей какие-то деньги, клялась, что больше пока нет, но потом она непременно заплатит еще, но девушка так устала, что ей было не до проблем фермерши. В каком-то полусне она дала рекомендации, как ухаживать за раной, и ушла. Дома ее стошнило. Девушка подумала, что это от напряжения, кое-как добралась до постели и заснула, не раздеваясь. Утром она в полудреме слышала, как Мэй возмущалась женой йомена, которая заплатила, по мнению женщины, сущие гроши. Другой лекарь взял бы вдвое дороже, да и где его найдешь, другого. Глэдис улыбалась сквозь сон и вдруг с удивлением почувствовала, что ее опять тошнит.

Йомен явно выздоравливал. Но вместо благодарности, его жена принялась жаловаться всем и везде на то, что ее мужу отрезали два пальца, и работник он теперь никакой, вот черт дернул связаться с девчонкой, которая ничего не смыслит, а лечить берется! Мэй бросалась на защиту каждый раз, когда слышала такое.

— Сейчас у него двух пальцев нет! — кричала она. — А то мужа бы не было, так с пальцами и похоронила бы!

— Да он и так через пару дней на поправку пошел, и нечего было человека калечить! — возражали оппоненты.

Глэдис сначала расстраивалась, потом только удивлялась человеческой глупости и неблагодарности. Ей было достаточно своих проблем. Тошнота не проходила, но наряду с ней появился зверский аппетит. Как-то утром, подкладывая ей в миску тушеные овощи, Мэй внимательно посмотрела на девушку и вдруг села напротив. Никого кроме них за столом не осталось. Боб и Джо ушли в кузницу, Хильда и Джен — в сарай к скоту, маленький Дрю деловито мел первый снег во дворе.

— Девочка моя, — по-матерински ласково сказала женщина. — А ведь ты в тягости.

— Нет! Этого не может быть! — горячо возразила Глэдис, хотя и сама давно понимала, что это так.

— Придется смириться, милая! Уж я-то знаю. Ну да ничего. Дети подросли, Боб, хвала небесам и тебе, поправляется. Где четверо, там и пятый. Проживем. Только не вздумай наделать лишнего! — строго предупредила она.

О «лишнем» Глэдис думала постоянно, но все время откладывала возвращение домой: то Боб был еще нездоров, то злополучный йомен, которого она не хотела оставлять в таком состоянии, а теперь… Что делать? Кто знает, как поведет себя во временном коридоре ее изменившееся тело? И в каком состоянии оно материализуется там, в будущем? Она подумывала и о медицинском решении проблемы, но, вспомнив о судьбе своей неудавшейся пациентки, не решилась. Оставалось ждать до родов.

— Кто же отец ребенка? — как-то спросила Мэй. — Может, разыскать его? Мужчины иногда признают своих детей. Как он выглядел?

— Я плохо помню. Помню, что на нем было белое блио и зеленый суконный… одежда без рукавов.

— Зеленый гамбезон? Ну, это мог быть кто угодно, хоть сам сэр Роджер, но он не стал бы делать такого, я уверена. Он все-таки рыцарь. Знаешь, что? Говори всем, что его отец умер. Тогда к тебе будут относиться как к вдове. А если отец неизвестен, могут подумать, что ты… нехорошая женщина.

Время текло не торопясь. Пришло Рождество. Мэй с утра хлопотала на кухне, по дому плыли вкусные запахи. Дети украшали дом и двор как могли. Везде по деревне слышались песни и смех. Утром 25 декабря дети проснулись рано, их веселая возня разбудила Глэдис. Она встала и выглянула из-за занавески. Возле камина были сложены подарки, каждый ребенок получил свой и радовался: Джо степенно поглаживал круглый бок красивого, окованного железом сундучка для вещей, Хильда получила новые башмачки, Джен — теплые чулки очень красивого лазурного цвета, Дрю — раскрашенную деревянную лошадку на колесиках, Мэй щеголяла в новом белоснежном чепце с яркими лентами, Бобу достался крепкий кожаный пояс с металлическими бляхами и удобной кожаной петлей для кошелька.

— А ты что стоишь? — спросила Мэй девушку. — Видишь тот сверток? Это тебе.

В свертке оказался кусок белоснежного тонкого полотна. Глэдис ходила в старой одежде Мэй, своей у нее пока не было. Это был первый кусок полотна, который принадлежал лично ей! Девушка сделала заметку в памяти, чтобы потом сшить что-нибудь с помощью Мэй. Глэдис было немного совестно оттого, что она не припасла ничего для своих друзей, но долго предаваться унынию не пришлось: все семейство собралось в церковь, и Глэдис пошла вместе с ними.

Церковь тоже была украшена еловыми ветками и множеством свечей. Снова отец Эндрю пригласил девушку на исповедь, но теперь она была готова и предложила ему придуманную версию своего прошлого. Он задал пару вопросов, но в целом принял ее без видимых сомнений.

Дома Мэй зажгла свечи во всех окошках, на столе их горело пять. Накрыли стол к рождественскому обеду. Ради праздника на столе было жареное мясо, овсяная каша плам-порридж, лепешки, душистый сыр, пудинг и вино. Вся семья радостно ужинала, потом пели рождественские песни, потом пошли гулять по деревне. Односельчане весело приветствовали семейство и Глэдис, то там, то тут разворачивались небольшие представления. Дети изображали разные моменты из истории семьи плотника Иосифа. На деревенской площади взрослые представляли пантомиму о святом Георгии и драконе. Везде было весело, время летело незаметно.

Дни после Рождества тоже были окутаны атмосферой праздника. На улицах и на площади пели и танцевали, местный трактирщик выставил большую бочку эля и угощал всех. Уютно и светло было в домах, на улицах и на душе. Но это было, пожалуй, последнее светлое время для Глэдис в этой деревне.

Неприятности начались сразу после Нового года. К Глэдис пришла старуха по имени Эби. У нее заболела корова. Девушка пыталась объяснить, что она не умеет лечить коров, но Эби ничего слушать не хотела, только обещала заплатить все больше и больше. Наконец Глэдис сдалась, не столько ради награды, сколько уступив настойчивости старухи. Девушка решила хотя бы посмотреть, что можно сделать.

Несчастное животное лежало на боку и стонало, как человек. Глэдис ничего не понимала в ветеринарии, только смутно помнила, что у травоядных какой-то сложный желудок. По ее мнению, ничего сделать было нельзя. Кажется, корова съела с сеном что-то острое — гвоздь или кусок проволоки. Самое гуманное, что можно было сделать, — прирезать ее побыстрее. Девушка сказала об этом хозяйке.

— Да ты что, рехнулась?! — закричала Эби. — Она же стельная! Да ты сама ее и испортила!

Глэдис поняла, что спорить бесполезно, и ушла. Но Эби на этом не успокоилась. Конечно, корова сдохла, несмотря на то, что другая знахарка все же взялась ее лечить, а по деревне поползли слухи. Глэдис припомнили всё сразу, и даже то, что она почти два месяца не ходила в церковь. Это было явным признаком колдовства.

Однажды к дому кузнеца пришла целая толпа, вооруженная кольями и топорами. Люди требовали отдать им ведьму для расправы. Мэй и дети торопливо забаррикадировали дверь. Тогда раздались угрозы поджечь дом. По счастью, из кузницы прибежали Боб и Джо. Они, конечно, не справились бы с целой толпой, но их крепкие фигуры и решительный вид немного охладили пыл сторонников крутых мер. К тому же Боб напомнил, кто ковал им эти самые топоры, и пригрозил, что уйдет вместе с семьей, а им придется ходить за поковками в Блэкстон, а это дальше и дороже выйдет. Крестьяне немного погудели еще для порядка и разошлись. Но выходить на улицу Глэдис стало опасно.

— Ничего, — говорила Мэй. — Поворчат и забудут.

Но глаза ее тревожно блестели. Через несколько дней нападению подверглась Хильда. Девочка шла за водой, когда ей встретилась стайка других детей. Сначала ее стали дразнить и оскорблять, а потом кто-то кинул камень, и тут же в нее полетели камни, палки, какие-то овощи — все, что подвернулось под руку обидчикам. Она вернулась домой вся в слезах, покрытая синяками и с рассеченной бровью. Мэй сходила к родителям тех детей и вернулась мрачная. Видимо, понимания она не нашла.

Глэдис приняла решение. Оставаться здесь дольше и подвергать опасности этих славных людей она не могла. Вечером девушка тайком собрала кое-какие пожитки и ночью, дождавшись, когда все уснут, осторожно встала, прихватила свою одежду и вышла во двор. Теперь уже дверной брус не казался ей таким тяжелым, как раньше, — в повседневной жизни ей встречались предметы и тяжелее. Она наскоро набросила верхнюю одежду и, с трудом справившись с засовом на воротах, вышла на улицу. Луна была на ущербе, но кое-что можно было смутно разобрать. Она решила дойти до площади, а там отправиться куда потянет, наудачу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как ее окликнули:

— Глэдис! Ты куда?

К счастью, это была Хильда, а не Мэй. Наверное, не могла уснуть после побоев, бедняжка.

— Хильда, возвращайся в дом. На улице холодно.

— Ты уходишь совсем, да? Не уходи, пожалуйста! Это ничего, что они меня сегодня побили, меня и раньше дразнили, правда! Я же с ними никогда не играла, всегда помогала маме по дому! Не уходи! Пойдем домой!

Глэдис обняла девочку:

— Мне пора, Хильда. Я не могу остаться. Если с кем-то из вас случится что-то плохое, я сама себя не прощу. Прости. И передай маме, что я никогда не забуду, что сделали для меня вы все, и ты тоже! Прощай.

Поцеловав Хильду на прощание, Глэдис ушла, оставив девочку стоящей среди улицы.

Девушка никогда не думала, что идти зимней ночью через лес так страшно. В ее времени дикие животные старались не встречаться с человеком, а здесь она слышала отдаленный волчий вой и почему-то чувствовала: эти звери здесь хозяева. Наверное, потому дорога и была такой безлюдной. То там, то здесь что-то похрустывало, заставляя ее испуганно шарахаться. Она шла всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. К счастью, ничего с ней не приключилось, и уже после того, как совсем рассвело, она почувствовала запах дыма. Еще через некоторое время впереди показалась деревня.

Домики с заснеженными крышами и дымками над трубами выглядели очень уютно. Но в самой деревне все оказалось не так идиллично. Она стучалась то в один дом, то в другой, просясь хотя бы погреться, но везде ей отвечали, что у них самих места мало. Тогда она начала спрашивать, нет ли в деревне больных. Ей сразу назвали несколько домов, где кто-то болел. В одном доме был больной старик. У него было, видимо, слабое сердце и высокое давление. Глэдис порекомендовала сладкое питье, тепло к ногам и сделала кровопускание. Старику стало легче. Его дочь, сурового вида женщина, дала девушке два пенни и в ответ на ее просьбу о жилье подсказала, кто мог бы ее приютить. Хозяйка указанного дома, хоть и без восторга, согласилась пустить девушку на постой до весны, но предупредила, что за стол и крышу над головой она должна будет платить два шиллинга в неделю. Глэдис пришлось согласиться. Она начала откладывать деньги еще до Рождества — так, на всякий случай. Подсчитав свои сбережения, она заплатила за две недели вперед. До конца дня она обошла еще двоих больных. Случаи были не очень тяжелые, и ее лечение помогло почти сразу. Она снова немного заработала. Девушка повеселела, но к вечеру она буквально валилась с ног от усталости. Эту ночь она спала очень крепко.

Снова потянулись дни, похожие один на другой. С утра до вечера Глэдис обходила больных, иногда ей подсказывали, где есть еще пациенты. Зарабатывала она немного, но кое-что удалось отложить, и, когда пришло время платить за жилье, нужная сумма у девушки нашлась. Хозяйка порой просила ее что-то сделать по хозяйству, и Глэдис снова и снова вспоминала добрым словом Мэй и ее семейство, где многому научилась. Хозяйке девушка сказала, что осталась вдовой и вынуждена зарабатывать на жизнь ремеслом лекаря, чтобы прокормить себя и будущего ребенка. Женщина относилась к ней далеко не так тепло, как Мэй, но предложенную историю встретила с пониманием. Глэдис старалась уделять должное внимание и церкви, памятуя о том, какие последствия может повлечь небрежность в этом вопросе, и ее репутация укрепилась.

Беременность протекала нормально, и Глэдис подумывала уже о родах. Но снова вмешался случай. Была примерно середина февраля. Глэдис шла от одного больного к другому. Проходя по улице, она услышала сзади скрип телеги и посторонилась, давая дорогу. Телега уже почти обогнала ее, девушка повернула голову, глянула на седока и прямо-таки уперлась взглядом в ненавидящие глаза Эби. Телега проехала мимо, понукания возницы слышались уже в конце улицы, а Эби, извернувшись невероятным образом, все обжигала девушку злобой даже издали. Домой Глэдис вернулась в этот день с неприятным предчувствием.

Слухи поползли по деревне уже на следующий день. А через несколько дней двое пациентов отказались от услуг Глэдис. Девушка опасалась, что если так пойдет дальше, то ей нечем станет платить за жилье. Хорошо, что она недавно внесла плату до конца февраля. Теперь, когда она проходила по деревне, женщины шептались у нее за спиной. Это было знакомо. Ей очень не хотелось уходить именно сейчас. Небо хмурилось, мороз сменялся оттепелью все чаще. Снег стал рыхлым и вязким. Даже обходить пациентов стало трудно. Но угроза витала в воздухе. Хозяйка дома не раз намекала, что март — это уже весна. С трудом Глэдис удалось уговорить ее подождать, пока не подсохнет дорога. Но однажды ночью женщина растолкала ее. Прибежал мальчик, сын одной из пациенток, и сказал, что на площади собирается народ с факелами, вооруженный кто чем, и все говорят о ведьме. Насколько можно было понять, всех взбудоражил один из йоменов, к которому недавно приехала погостить родственница, порассказавшая немало интересного. Нетрудно было догадаться, кто это. Наверняка Эби не ограничилась одними фактами и ее россказни обросли массой красочных подробностей. Глэдис вскочила и быстро собрала свои невеликие пожитки. Хозяйка дала немного еды на дорогу, но попрощались они сдержанно. Женщина явно боялась за себя и свою семью.

И снова бегство. От дома, в котором жила Глэдис, вела только одна дорога, выходившая за пределы деревни. В противоположном конце улицы была площадь, с которой доносился гомон толпы, мелькали огни. Глэдис пошла куда глаза глядят, стараясь придерживаться дороги. Это было непросто, потому что снег подтаял и черные проталины сливались с ночной темнотой. Вязкая подмерзшая грязь налипала на башмаки, и они казались пудовыми. Молодая женщина шла уже несколько часов, когда вдруг поняла, что за ней погоня. Сзади доносился шум многих голосов, который не стихал, а, наоборот, приближался. Она постаралась прибавить шагу, но и так уже выбивалась из сил. Она остановилась возле большого камня, на котором были высечены какие-то знаки, и, опираясь на него, перевела дух. Теперь шум был слышен отчетливо. Глэдис снова охватил ужас. Конечно, скорее всего, они ее убьют, и она окажется дома, но как! Отдать себя добровольно на растерзание разъяренной толпе? Она не хотела такой смерти. С трудом оттолкнувшись от камня, она двинулась дальше, сама не представляя куда.

Глава 4. Сэр Джейкоб

В сереющем свете наступающего утра проступили обочины. Становилось светлее. Начинался хмурый день, дул сильный, но нехолодный ветер. У Глэдис теплилась надежда, что скоро дорога начнет подтаивать, идти станет совсем трудно и крестьяне повернут назад. Взрыв криков сзади показал, что преследователи настроены решительно, и, наверное, они увидели ее следы на дороге. Сил у нее почти не было. Хотелось лечь на обочину, накрыться плащом, и будь что будет. Но она упрямо продолжала двигаться вперед, даже не замечая, что лес кончился и по обе стороны от дороги потянулись открытые пространства — луга или поля. Теперь она была как на ладони. Радостный крик сзади возвестил о том, что ее заметили. Обернувшись, она увидела, как из-за леса вываливает толпа, человек двадцать. Мелькали колья и вилы, часть факелов они потушили, но некоторые еще горели. Близость цели придала сил преследователям, и погоня закончилась скоро. Ее окружили со всех сторон. Ни одного сочувствующего взгляда — искаженные злобой лица и сжатые кулаки. Женщины дергали за одежду, мужчины пока только выкрикивали оскорбления.

— Попалась, ведьма! — выкрикнул невзрачный человечек, и толпа отозвалась угрожающим ревом.

— Я не ведьма, разве я причинила кому-то зло? Люди, я только лечила ваших родных, вспомните! — Глэдис сама понимала, что это вряд ли подействует на них, но ей показалось, что крики как-то стали потише.

— А моя корова? — вперед протиснулась Эби. — Это ты отравила мою корову! Ох, если б вы только видели ее, кормилицу мою! — запричитала Эби. — Лежит, бедная, живот распух, и черная кровь течет изо рта! Это все она!

— Я даже не трогала твою корову, Эби! Я в первый раз в жизни увидела ее, когда она уже была больна! Побойся Бога!

— Ах, ты еще и Бога вспомнила! — разъярился краснолицый бородатый йомен.

— Я же христианка, как и вы! Я ходила в церковь вместе с вами! — сделала она жалкую попытку, но только ухудшила положение.

— Ах ты, дрянь! — завопили из толпы. — Ты и церковью готова прикрыться! Что вы стоите, бейте ее, ребята!

— Постойте, мой ребенок ни в чем не виноват! — отчаянно крикнула девушка. — Если вы убьете меня, вы убьете и его!

— Подлая ведьма! — зашипела какая-то женщина. — Кого ты можешь породить? Только такую же, как ты!

— А мы сейчас посмотрим, — ухмыляясь, сказал здоровенный детина, поигрывая огромным ножом. — Если у нее там девка, значит, она собиралась породить такую же ведьму и ее надо сжечь живьем, а если мальчишка — то оставим ее в покое!

Толпа отозвалась криками одобрения и смешками.

— Люди, одумайтесь! — почти прошептала Глэдис помертвевшими губами. — Я же не выживу после такого!

— Ну и подыхай, ведьма! — плюнула ей в лицо Эби.

К Глэдис потянулись руки со всех сторон, схватили за одежду и за волосы. Она скорчилась, прикрывая живот, и закричала не своим голосом:

— На помощь!!! Помоги-и-ите!!!

Молодая женщина ни на что не надеялась, но это было последнее, что она могла сделать. И вдруг…

— Эй вы, сброд, прочь с дороги!

Увлеченные расправой, крестьяне не заметили группы всадников, которые подъехали с той же стороны, с которой пришли и они сами. Это был отряд из десятка рыцарей, судя по добротной одежде и легким походным доспехам.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — властно обратился к йоменам один из них.

— Мы честные йомены из Сэнда, ваша милость, — с поклоном ответил краснолицый. — А я старший, меня зовут Бен, по прозвищу Карнаухий. Ведьма объявилась в наших краях, вот мы ее и судим.

— Из Сэнда?! — рыкнул рыцарь. — Это же на земле сэра Роджера Блэкстона! А как вы посмели судить кого-то на земле сэра Джейкоба Лоувэлли?

Крестьяне притихли.

— Я же вам кричал про межу, а вы не послушали, — прошептал кто-то.

— Вы что, ослепли, не видели пограничного знака?! — громыхал рыцарь. — А ну, пошли прочь отсюда, пока я не велел вас всех высечь!

— Простите нас, сэр рыцарь, — закланялся еще больше покрасневший краснолицый. — Мы уйдем, сейчас же уйдем… Хватайте ведьму, ребята, и пошли отсюда.

У Глэдис появилась хрупкая надежда.

— Прошу вас, сэр рыцарь, не отдавайте меня им! Я не виновата, они… — Чья-то ладонь зажала ей рот, но ее уже услышали.

Рыцарь, который вел переговоры, обернулся к другому рыцарю, который был одет богаче всех и держался чуть поодаль, не проявляя видимого интереса к происходящему.

— По-моему, это совсем не похоже на суд, — лениво сказал тот. — Вы же хотели разорвать ее на части, или мне показалось? В любом случае на моей земле вершу суд только я! Отпустите эту женщину, я сам решу ее судьбу!

Крестьяне медлили. Им совсем не хотелось расставаться с добычей, а столкновение было невыгодно обеим сторонам. Йоменов было больше, но для десятка хорошо вооруженных конных рыцарей они не были серьезными противниками. Будучи вассалами другого лорда, йомены могли не подчиниться, и нападение на них могло означать ссору с соседом. Но с другой стороны, они нарушили границу чужих владений, что само по себе заслуживало наказания. Ситуация походила на весы с качающимися чашами. Обе группы стояли лицом к лицу. Повисла напряженная пауза. Наконец Глэдис почувствовала, что державшие ее руки медленно разжались.

— В чем вы ее обвиняете? — спросил тот же рыцарь.

— Отравила корову! Сглазила девушку! Искалечила человека! — посыпались обвинения.

— Молчать! А ты что скажешь? — обратился он к Глэдис. — Кто ты такая? Откуда?

Глэдис очень устала и еле держалась на ногах, но страх придавал ей сил.

— Я сирота, ваша милость, — начала она историю, которую придумала раньше. — Воспитывалась в монастыре, где меня обучили медицине. Я зарабатываю на жизнь тем, что лечу людей. Я никому не причинила вреда! Я отказалась лечить корову этой женщины, а меня обвинили в том, что несчастное животное сдохло!

— Неправда! Ты сама ее отравила, потому и отказалась лечить… — высунулась вперед Эби.

— Заткнись! — прикрикнул на нее первый рыцарь. — А то отведаешь плети. Как ты смеешь вмешиваться в суд рыцаря!

— А что с искалеченным человеком? — все так же лениво спросил сюзерен.

— Мне пришлось отнять два пальца, чтобы остановить гангрену, но я сохранила ему кисть. Если бы он позволил мне начать лечение раньше, я бы смогла сохранить больше! — История, которая, как ей казалось, уже была забыта, теперь снова взволновала девушку, и у нее даже голос окреп.

Лицо собеседника было закрыто шлемом, но он заметно оживился:

— Я встречался с чем-то подобным, когда воевал. Это смелый шаг, но он бывает необходим… А эти скоты, конечно, не оценили?

— Вы бы полегче, сэр рыцарь… — начал было детина с ножом, но один из рыцарей угрожающе двинулся к нему, и парень притих.

— На моей земле тебе следует вести себя скромнее, — высокомерно проговорил лорд, — я вправе приказать бросить тебя в подвал моего замка и потребовать выкуп у твоего сюзерена. Не думаю, что он будет доволен. Но сначала я разберусь с этим делом. А знаете ли вы тех, кого она вылечила?

Сначала царила тишина, только свистел в поле весенний ветер. Глэдис даже забеспокоилась, что никто ничего не вспомнит, но…

— Моего ребенка вылечила от ушных болей, — неохотно сказала одна из женщин.

— Мне вырвала больной зуб! Уж как я с ним намучился…

— У моей жены принимала роды!

— И старого Билла лечила от колик в животе! — Примеры посыпались как из рога изобилия, теперь уже их было трудно остановить. Крестьяне как будто очнулись. Некоторые поглядывали на девушку чуть ли не виновато, а какая-то женщина сердито шикнула на Эби, когда та попыталась снова вылезти с какими-то обвинениями:

— Помолчи уж, и так из-за тебя стыда теперь не оберешься. И ведь все знают твой дурной язык!

— Довольно! — поднял руку лорд.

Крестьяне затихли.

— Я понял, что эта женщина принесла больше пользы, чем вреда. Я считаю ее невиновной и забираю с собой. А вам приказываю немедленно убраться с моей земли.

Крестьяне не стали больше спорить и потянулись в обратный путь, рассуждая о том, что был свой лекарь в деревне, а теперь придется больных возить за пять миль, к знахарке.

— Клянусь небом, они пришлют еще к вам посольство, мистрис, — весело сказал главный рыцарь, которого все называли сэром Джейкобом, — и попросят вернуться.

— Ни за что, — прошептала Глэдис, оседая прямо в снежно-водяную кашу. Страх, который поддерживал ее последние несколько часов, истаял, и силы совсем испарились.

Ее перенесли на относительно сухое место на обочине, постелив два или три плаща, уложили. Двигаться дальше она не могла, и сэр Джейкоб послал оруженосца в деревню за повозкой.

Замок Лоувэлли стоял на естественной возвышенности и даже издали производил впечатление чего-то тяжелого и массивного. Холм был окружен рвом с водой, через который к воротам вел подъемный мост. На ночь его поднимали и закрывали им ворота. Толстые внешние стены высотой футов пятьдесят образовывали периметр в форме шестигранника, в каждом углу которого располагалась круглая башня, как бы утопленная в стену наполовину. Более высокие башни чередовались с более низкими, что обеспечивало лучшую зону обстрела в случае нападения. Низкие башни были примерно на восемь футов выше стены, высокие — на все двенадцать. Вход защищали ворота, набранные из двух слоев толстых дубовых досок и окованные снаружи медью. По бокам от ворот помещались привратные башни, соединенные сверху галереей с бойницами, на которой во время осады могли располагаться лучники. За воротами начинался небольшой двор, кольцеобразно опоясывающий замок вдоль второй, внутренней стены, которая была устроена почти так же, как внешняя, и тоже имела свой ров, но меньший, чем внешний. В кольцеобразном дворе помещались мастерские — кузница, две пекарни, кухня и столовая для рабочих, трудились шорники, гончары, плотники, здесь же жили их семьи, женщины занимались ткачеством и вышивкой.

За внутренней стеной начиналось жилое пространство. С обеих сторон от входа во двор располагались разные служебные помещения: справа — конюшня, сараи для домашней живности, большая кухня, обслуживающая замок; слева — мастерская оружейника, псарня, домик для слуг, сарай для дров, еще одна пекарня и при ней — мельница. В центре этого пространства высился квадратный донжон — главная башня, высотой в шестьдесят футов. Тоже массивный, как и стены, с маленькими окошками, он напоминал подозрительного и мрачного человека, который на всех смотрит прищурившись. Вход в него располагался на уровне пятнадцати футов от земли. К нему вела деревянная лестница с перилами, сделанная добротно, но с таким расчетом, чтобы ее можно было быстро обрушить.

Рядом с донжоном располагалось более веселого вида жилое крыло, которое соединялось с ним крытой деревянной галереей примерно на высоте входа в башню. Это был каменный трехэтажный домик, с фигурными рамами и цветными витражами, выкрашенный в красивый голубой цвет. На первом этаже в нем располагалась часовня. Стены домика были более тонкими, чем в донжоне. Вокруг жилого крыла был разбит сад, примыкавший вплотную к стене с одной стороны. Он был не очень большой — всего несколько плодовых деревьев и кустов, грядки для овощей и зелени, зато в нем нашлось место и для цветника, который, наверное, был очень мил в конце весны — начале лета, но пока выглядел как-то грустно. Раньше здесь жили, кроме сэра Джейкоба, его родители, брат и две сестры. Этим и объяснялось наличие жилого крыла и сада с цветником, сам хозяин был неприхотлив и, наверное, обошелся бы одним донжоном. Но теперь он остался здесь один: отец умер от какой-то болезни, мать ушла в монастырь, брат погиб на турнире, сестры вышли замуж и жили в замках мужей, иногда посещая родное гнездо и навещая одинокого брата.

Глэдис поместили в жилом крыле, в небольшой комнате рядом с часовней на первом этаже. Сэр Джейкоб был не женат, детей у него тоже не было, поэтому многие помещения пустовали. Комната была удобная, правда, немного холодная. В ней было два застекленных окна, выходивших в сад, большой камин между ними, подле него располагалась длинная лавка и лежал мягкий ковер. Справа от входа, изголовьем к стене, стояла широкая кровать с темно-синим балдахином. Если не считать металлической стойки, на которую можно было повесить одежду, готовясь ко сну, и пары канделябров, то в комнате больше не было ничего, но девушку устраивало и это.

Первые дни она только спала. Еду ей приносили в комнату. Она даже не понимала, вкусно или нет то, что она ест. Усталость и страх обессилили ее. Оставаться одна она боялась, и сэр Джейкоб распорядился, чтобы с ней в комнате ночевала Мэг — женщина лет сорока с небольшим. Глэдис все гадала, что заставило рыцаря так заботиться о ней, но вскоре получила ключ к разгадке.

Как-то вечером, через несколько дней после ее поселения в замке, хозяин зашел к ней. После приветственных слов и непременных вопросов о здоровье он перешел к главному, и по его тону она поняла, что вопросы копились у него давно, но он не хотел беспокоить гостью до того, как она отдохнет. Сначала он расспрашивал ее о жизни в монастыре, и Глэдис как могла выкручивалась. Но потом он сменил тему и завел разговор о ней самой, о том, что заставило ее наставников обучать ее медицине, и, собственно, о медицине, и молодая женщина обрела почву под ногами.

Сэр Джейкоб был очень любознателен и начитан для рыцаря. Он читал сочинения Галена, Роджера Бэкона, Парацельса. Они интересовали его как с философской, так и с естественнонаучной точки зрения. Он был скорее ученым, чем воином, и ценил в людях прежде всего то, что позже назвали образованием.

Рыцарь хотел выяснить, что гостья знает о разных процессах, происходящих в человеческом теле. Ее познания в анатомии и физиологии привели его в восторг, хотя некоторые факты он воспринял с недоверием. Например, идею о клеточном строении организма он принял сразу, но решительно воспротивился тому, что клетки тоже живые. Он упорно доказывал, что этого быть не может, по его мнению, они должны быть похожи на мертвые камни, из которых строят дом, и подобно тому, как жилым этот дом делает присутствие людей, так и в теле есть жизнь благодаря душе. А если бы клетки были живыми, то давно расползлись бы кто куда.

Разговор затянулся за полночь. Мэг давно дремала на своем соломенном матрасе, но оба — и гостья, и хозяин — остались очень довольны вечером. Глэдис почувствовала некоторое облегчение: после пережитого она боялась даже вспоминать о своей профессии, иногда девушке казалось, что она никогда больше не подойдет к больному, по крайней мере не здесь. Теперь же искренний интерес сэра Джейкоба и ее собственный рассказ о том, что когда-то заставило ее поступить в университет, оживили в ней и прежнюю любовь к медицине, но практиковать она еще опасалась. Зато исправно ходила в церковь, что с одобрением воспринял замковый капеллан — отец Джозеф.

Беседы с хозяином замка стали ежевечерними, теперь они касались не только медицины, но и других тем — мироздания, биологии, того, что в этом времени считалось алхимией, философии. Глэдис как-то незаметно узнавала многое и о самом хозяине замка, осторожно рассказывала о себе то, что не противоречило легенде. Такое времяпрепровождение нравилось им обоим и заметно скрашивало вечера. Но однажды рыцарь пришел утром. Молодая женщина только-только успела встать и умыться.

— Прошу извинить меня за ранний визит, Глэдис, — сказал он с поклоном. — Но, кажется, дело не терпит отлагательства. Возможно, вы еще недостаточно окрепли после пережитых вами волнений, но тем не менее я прошу вас применить ваше искусство лекаря. Один из моих слуг тяжело болен. Я знал этого егеря с малых лет. Сколько я себя помню, он служил моему отцу, даже спас ему жизнь как-то на охоте, лишившись при этом глаза. К сожалению, я узнал о его болезни слишком поздно… И тем не менее позволю себе просить вас помочь ему.

У Глэдис по спине побежали ледяные мурашки. Если случай безнадежный и больной умрет, это может означать новые гонения.

— Он так плох? — спросила она, и голос ее невольно дрогнул.

— Его жена уверена, что он умирает. Они уже пытались лечить его, но ничего не помогает. Послушайте, Глэдис! — кажется, на этот раз сэру Джейкобу изменила его флегматичность. — Я помню, что вы пережили! Вам нечего бояться! Осмотрите его и, если есть хоть капля надежды, помогите ему! Вы будете под моей защитой при любом исходе дела, никто не посмеет вас ни в чем обвинить!

Молодая женщина все еще колебалась. Беременность перевалила за седьмой месяц. Новые осложнения были некстати, к тому же неизвестно, что ждет ее у больного… Но отказать человеку, который спас ей жизнь и с которым уже возникла дружба, она не могла.

— Во дворе ждет запряженная повозка, — решительно сказал сэр Джейкоб и вышел.

Оставалось только надеть плащ, взять узелок с инструментами и выйти вслед за ним.

Больной жил в Строберри Хилл — деревне, находившейся неподалеку. Его звали Катберт. Положение в самом деле было не из легких. Жар, затрудненное дыхание, отрешенный взгляд единственного глаза — все говорило о запущенной болезни. Его жена, хрупкая молчаливая женщина, только тихо плакала. Глэдис осмотрела его, послушала хрипы в груди и поставила диагноз.

— У вашего мужа воспаление легких, — сказала она женщине. — Я ничего не могу обещать, но мы попробуем его спасти.

И снова увидела в глазах женщины ту же безумную надежду, что и раньше во взгляде Мэй. Но теперь это зрелище заставило ее поежиться — ей уже пришлось убедиться, что слишком горячая вера становится иногда бомбой замедленного действия. Порекомендовав пока давать через каждый час попеременно то отвар из ивовой коры и ромашки, то теплое молоко с коровьим маслом и медом и ставить на грудь и на голову компрессы из полотна, смоченного раствором уксуса, Глэдис вышла во двор.

— Он очень плох, но мне нужно в замок, а потом — снова сюда, — сказала она сэру Джейкобу.

В замке она потребовала, чтобы ее проводили в кладовые, и перерыла множество бочек, мешков и ящиков, пока не собрала то, за чем пришла, — ком серой плесени.

— И что, это вам понадобится? — брезгливо поинтересовался сэр Джейкоб, глядя на ее добычу. — Право, это в самом деле похоже на какое-то зелье!

Молодая женщина потребовала поставить в ее комнате стол, принести жаровню с углями и некоторую посуду. Отец Джозеф только крестился и качал головой, наблюдая за ее манипуляциями, но не вмешивался. Сделать водную вытяжку из плесени было не очень сложно, смущало только то, что невозможно было проверить результат. Пришлось положиться на удачу. Вернулась она к больному только поздно вечером. По крайней мере его состояние не ухудшилось. Вместе с женой Катберта, которую звали Лин, Глэдис поставила ему горчичник на грудь и дала чашку вытяжки из плесени, остальное лекарство она оставила Лин, велев давать больному на следующий день с утра по чашке четыре раза в день, продолжая процедуры. В замок молодая женщина вернулась уже далеко за полночь и уснула, едва успев раздеться и улечься в кровать.

Проснувшись утром, Глэдис ощутила смутное беспокойство. Полежав еще немного, она вспомнила события вчерашнего дня. Дверь открылась, и вошла Мэг с кувшином воды для умывания.

— Есть ли какие-нибудь новости, Мэг? — спросила молодая женщина, заранее боясь услышать ответ, что вот, мол, из деревни прислали сказать, что больной умер.

— Да что тут может случиться, миледи? — флегматично пожала плечами Мэг. — Вот, Джейн и Кэт поругались на кухне из-за одного стрелка… А больше ничего…

Глэдис облегченно вздохнула и принялась за утренние процедуры и завтрак. После завтрака она снова отправилась в кладовые за плесенью, заслужив неодобрительный взгляд сторожа.

Приготовив новую порцию вытяжки, она снова поехала в деревню, благо сэр Джейкоб распорядился всегда держать повозку наготове для лекаря. Лин встретила ее во дворе. По сияющим глазам женщины Глэдис поняла, что, видимо, есть перемены к лучшему. И правда: больной спокойно спал. Жар уменьшился. Молодая женщина снова оставила лекарство и уехала.

По прошествии двух дней температура спала. Глэдис рискнула поставить банки. А еще через несколько дней такой терапии стало ясно, что Катберт начал выздоравливать. То ли от природы сильный организм справился с болезнью, то ли не знавшее антибиотиков тело хорошо отреагировало на них, то ли просто повезло.

Глэдис склонялась скорее к последнему. Ведь могло случиться все, что угодно — она могла неправильно выбрать грибки, у больного могла быть врожденная непереносимость пенициллина, или просто болезнь могла зайти слишком далеко… Молодая женщина даже думать не хотела, как все повернулось бы в этом случае. Как бы там ни было, егерь явно ожил. Он еще натужно кашлял, но уже охотно разговаривал с лекарем и даже пытался шутить.

Конечно, об этом стало известно и в замке. Сэр Джейкоб передал ей через Мэг приглашение отныне делить с ним трапезу в парадном зале. Глэдис оценила это. В мире, где очень много значило происхождение, это было знаком серьезного признания ее заслуг. Начиная с того времени, она снова вернулась к медицинской практике. Теперь это было не так рискованно — защитой служили стены замка и имя его владельца.

А через полтора месяца у нее родился крепенький мальчик. Из деревни привезли самую лучшую повитуху. Сначала, правда, возникла некоторая заминка. Глэдис, несмотря на боли, не позволяла той прикоснуться к себе, требуя, чтобы та вымыла руки. Напрасно женщина уверяла, что мыла руки вот только этим утром, строптивая роженица была непреклонна. Бедная Мэг металась от одной к другой, пытаясь убедить одну в том, что повитуха очень опытная и у нее выживает каждый второй ребенок, не меньше! Другую она уговаривала, приводя в пример самые разные причуды рожениц. И наконец конфликт был улажен — повитуха, не переставая недовольно ворчать, вымыла руки и была допущена к процессу родов. Впрочем, все прошло гладко, заплатили ей щедро (об этом позаботился сэр Джейкоб), и женщина осталась вполне довольна.

Глэдис смотрела на сына, и ее переполняла тихая радость. Он казался ей самым красивым и самым чудесным существом на земле.

— Как вы его назовете, миледи? — спросила как-то Мэг.

Малыш лежал в колыбельке, похожей на лодочку, укрытый одеяльцем из овечьей шкуры, и молодой женщине почему-то пришел на ум миф об аргонавтах.

— Джейсон, — сказала она неожиданно для себя. — Его будут звать Джейсон.

— Назвали бы вы его как-нибудь иначе, — с сомнением сказала Мэг. — Ну, там, Бертольдом, или Бертраном, как какого-нибудь рыцаря, или, скажем, Артуром, или Ричардом, как короля… А Джейсон — что это за имя!

— Нет, пусть его зовут, как великого путешественника и воина, — улыбаясь, сказала Глэдис. Так мальчика и окрестили в замковой часовне.

Дни текли, похожие один на другой. Дел у Глэдис было много. Заботы о Джее занимали большую часть дня, помощь Мэг была просто неоценима, но в основном ребенком занималась мать. Не признавая кормилиц, она кормила его сама, неизменно вызывая неудовольствие Мэг.

— Вам надо беречь здоровье, мистрис, — ворчала та. — Виданное ли дело — леди сама кормит! Вы потеряете свою красоту!

Но Глэдис только отмахивалась. Ей нравилось в сынишке все — как он ест, деловито причмокивая, хмуря крошечные белесые бровки, как доверчиво посапывает, засыпая, этот теплый мягкий комочек. Он стал целым миром для нее. Отрываться от него, даже ненадолго, было выше ее сил.

И все же она по-прежнему практиковала. Больших трудов стоило убедить отца Джозефа, что никакого колдовства в ее ремесле нет. Священник смирился далеко не сразу и не со всем в ее деятельности, но Глэдис не жалела, что потратила на него время.

Болезни, с которыми к ней приходили, были разнообразными — от разных ран и ожогов до инфекций. Приходилось лечить всех. Она вспомнила даже то, чему не уделяла особого внимания в университете, например, фитотерапию и массаж, не говоря уже о фармакологии. Ингредиенты для лекарств ей поставляли бродячие торговцы, которые порой забредали в замок. В их ящиках находилась масса всякой всячины — от ароматических масел до тканей и ювелирных украшений. Среди шарлатанских «чудодейственных» средств, которые они предлагали, Глэдис иногда находила настоящие перлы — кашалотовый воск, мускус, струю бобра, нутряной медвежий жир, живицу растений из далеких стран, растертый корень женьшеня. Кроме того, когда кто-то из мастеров собирался в крупный город, чтобы продать там на базаре свои изделия, молодая женщина всегда давала список того, что нужно спросить у аптекаря. Как правило, ее поручения выполнялись, так как все понимали, что с каждым может случиться какая-то болезнь.

Лекарства ей приходилось готовить самой, но она справлялась, даже смогла освоить получение средств для наркоза в полевых условиях, ведь особенно много приходилось заниматься хирургией. Травмы встречались часто. Теперь Глэдис оперировала более смело и все так же жалела, что не изучала работу доктора Кросби так подробно, как следовало. На полостные операции она решалась редко, только в крайнем случае, когда другого выхода не было, потому что на результате сильно сказывалось отсутствие полноценной асептики. Она очень старалась — заставляла поддерживать чистоту в операционной, не пускала туда никого в верхней одежде, сама переодевалась в чистое, входя в помещение, кипятила все что можно и как можно чаще. Но от главного неудобства деваться было некуда: оперировать приходилось голыми руками — не было подходящих материалов, чтобы сделать хирургические перчатки, которые можно легко стерилизовать, поэтому часто приходилось иметь дело с гнойными осложнениями после операций. И все же, как она могла судить по рассказам о деятельности других медиков, ее результаты были совсем не плохи.

Сэр Джейкоб велел построить небольшой домик между внешней и внутренней стенами для того, чтобы Глэдис могла спокойно принимать больных, и отец Джозеф, поупиравшись, все же освятил его. В нем был камин, помещение вроде кухни, чтобы готовить лекарства, комната с операционным столом и маленькая кладовка, которую девушка приспособила под кабинет. Все это по приказу лорда тщательно убирали.

День, с которого начался новый виток истории Глэдис, был таким же, как все. С утра она, покормив Джея, вышла к воротам, чтобы осмотреть новых пациентов, потом принимала их в своем домике. После обеда она вышла с малышом на руках в сад на прогулку. Вдруг с верха донжона раздался резкий звук трубы. Молодая женщина подняла голову. Башенный сторож вскинул вверх и опустил сигнальный флаг. Это означало, что к воротам приближается всадник. Трое солдат побежали к подъемному мосту, чтобы встретить гостя, и вскоре он показался — усталый гонец в запыленной одежде прошел через двор в сопровождении стражи и скрылся в жилом крыле. Глэдис очень хотелось узнать, какие вести привез этот всадник, но она знала, что, пока он не поговорит с хозяином замка, никто ничего не расскажет. Может, Мэг удастся что-то узнать через слуг? Но и Мэг только пожимала плечами и помалкивала.

Вечером, как всегда, пришел сэр Джейкоб. После недолгого разговора Глэдис решилась наконец задать интересовавшие ее вопросы.

— Ах, это… — устало произнес лорд. — Письмо от моего кузена Нэда из Лондона. Снова зовет ко двору. Но я так понимаю, что ему просто не с кем поговорить по душам. Мы так играли, когда он был ребенком, а мне поручали присматривать за ним. Бывало, обведем вокруг пальца охрану, отстанем от охоты, найдем какое-нибудь укромное место и лежим под деревом, глядя сквозь листву… Разговариваем… Он представлял себя английским королем, я — французским или испанским, и мы вели переговоры от лица наших стран. Иногда мы даже объявляли друг другу войну, вскакивали и устраивали поединок. В шутку, конечно… Теперь ему, наверное, тоже хочется чего-то подобного. Он пишет, что хотел бы что-то обсудить, как в старые добрые времена. По правде сказать, терпеть не могу его двор. Хорошо, что он не приказывает прямо…

— Но разве он — ваш сюзерен? — воскликнула пораженная Глэдис. — Как он может вам приказать?

Сэр Джейкоб с удивлением посмотрел на нее:

— Король вправе приказать любому рыцарю! И если бы он приказал, я бы, безусловно, подчинился. Но он не приказывает, а только намекает. Кажется, он задумал на этот раз что-то грандиозное!

— Король — ваш кузен?

— Ну да! Моя мать была из рода Плантагенетов, так что я троюродный брат нынешнего короля Эдуарда. Можно сказать, мы росли вместе.

После этого они снова болтали о разных отвлеченных вещах и больше не возвращались к этой теме. Но этот разговор не давал Глэдис покоя. Она никак не могла уснуть и сама удивлялась этому. Что-то важное сказал сегодня ее владетельный друг, но что? Наконец молодая женщина забылась зыбким и беспокойным сном. Проснулась она резко, как от толчка, и села в постели. Ночь и тишина. Горит всего одна свеча. Накинув котту, Глэдис осторожно обошла спящую возле ее кровати Мэг и подошла к ребенку. Он тоже спал. Улыбаясь, она смотрела на маленького человечка, и мысли ее текли немного сонно и нежно. Казалось, на всей земле и вокруг был мир и покой. Мир и покой… Она как будто снова проснулась. Какой сейчас год?! Двадцать седьмой! «Кузен Нэд» задумал что-то грандиозное! Эдуард II, как она помнила, не очень любил авантюры, а вот его сын действительно способен на нечто грандиозное. А что может задумать амбициозный молодой король!? Ну конечно! Через семь лет начнется война, которую потом назовут столетней! Глэдис никогда не была особенно сильна в истории, но леденящие кровь рассказы о зверствах солдат с обеих сторон, которые читал учитель в школе, поневоле запомнились ей. А бунты крестьян, а эпидемии, голод… Что может грозить ей самой — не важно. Но Джей! Он же не вернется с ней в будущее. Ему придется жить в этом времени со всеми его опасностями. Время еще есть. Значит, король хочет обсудить планы с сэром Джейкобом и, может быть, прислушается к его мнению…

На следующий вечер, когда сэр Джейкоб снова зашел к ней поболтать перед сном, она заговорила с ним о «кузене Нэде».

— Полно, Глэдис! — отмахнулся милорд. — У короля теперь другие игры и другие друзья.

— Но он же хочет видеть именно вас! — возразила Глэдис. — Наверное, ему нужен совет мудрого человека! Он может совершить какую-нибудь роковую ошибку!

— Он и так наделал много глупостей, и больше, кажется, сделать уже невозможно. Бедняга Нэд и правда очень одинок. Но это оттого, что он никогда не умел разбираться в людях и всегда окружал себя разным сбродом. Его нельзя за это винить — старый король, его отец, был великим воином, но ему некогда было заниматься воспитанием сына, и вот теперь у Нэда почти не осталось настоящих друзей. Ведь быть рядом с ним — значит терпеть его теперешних «приятелей», а я, признаться, как только вижу этого выскочку Диспенсера, мне сразу хочется вызвать его на поединок до смерти.

— Новые приятели — пустышки, Хью Диспенсер просто пользуется слабостью короля. Вы не обязаны с ним дружить! — возразила Глэдис. — Но возможно, королю Эдуарду не хватает как раз настоящего друга!

— Откуда вам это известно? — Глаза сэра Джейкоба удивленно расширились. — Вы были при дворе! Ну конечно, как я раньше не догадался! Вы не похожи на простолюдинку, я давно подозревал это!

Глэдис поняла, что увлеклась.

— Я многое слышала в монастыре, у нас бывали и очень знатные посетители, — попыталась она выкрутиться. — Некоторые из них опасались, что король по чьему-то наущению начнет большую войну, а это неисчислимые беды для Англии!

— Разве вам была доступна тайна исповеди? — с сомнением протянул лорд.

— Нет, но мне приходилось оказывать им медицинскую помощь, а с лекарями иногда беседуют откровеннее, чем с прочими людьми.

На этом разговор закончился, но Глэдис не собиралась складывать оружие. Так или иначе она поднимала тему войны в их последующих разговорах. Она приводила в пример раны, которые получали во время сражений, и подробно рассказывала, как долго иногда воинам приходилось их залечивать после, говорила о болезнях, которыми чревато большое скопление трупов, о голоде, на который обрекает война, и тому подобное.

Наконец сэр Джейкоб не выдержал:

— Глэдис, все, что вы говорите, — чистая правда! Я сам воевал и видел многое! Но это все в прошлом. Я не хочу ни дворцовых интриг, ни турниров, ни даже странной (да простит мне Бог) дружбы короля. Покой и книги — вот мой удел. Даже если бы я захотел предотвратить войну, которой вы, по-видимому, опасаетесь, — что может сделать один человек?

— Я думаю, сэр Джейкоб, — сказала она мягко, — что если вы оглянетесь назад и вспомните былые времена, то найдете в прошлом много примеров того, что смог сделать один человек. А если чего-то не вспомните, то книги, безусловно, вам помогут.

Рыцарь вскоре ушел, а Глэдис легла спать. Закрыв глаза, она подумала, что из-за того, что в Великобритании рождались такие люди, как сэр Джейкоб, наверное, и появились Оксфордский и Кембриджский университеты. Она улыбнулась и уснула.

Сэр Джейкоб пришел к ней на следующий вечер, как всегда. Вид у него был торжественный.

— Я много думал о нашем вчерашнем разговоре, — начал он. — Вы правы, Глэдис, абсолютно правы. И одному человеку под силу повернуть ход истории. В конце концов, разве не это случилось, когда Спаситель взошел на крест во имя искупления грехов рода человеческого! Я ни в коей мере не претендую на такой подвиг, от моих скромных сил и не требуется так много. Но я готов. Я сделаю для Англии все, что в моих силах! Я принял решение. Как только смогу, я отправлюсь в монастырь, чтобы молиться о судьбах моей Родины и ее народа! Клянусь, я возьму на себя самые строгие обеты, чтобы Господь услышал мои молитвы.

— Но… Я… — только и смогла выговорить пораженная Глэдис.

— Не говорите ничего! — Сэр Джейкоб подошел к молодой женщине и взял ее руки в свои. — Это вы открыли мне глаза, и я безмерно вам за это благодарен! О вас и вашем сыне я позабочусь. Вы ни в чем не будете нуждаться. Мой замок и земли относятся к майорату, и я не могу подарить их монастырю. Они могут перейти только по наследству к мужчине из нашего рода. К сожалению, у меня есть только один родственник, который может наследовать мне. Это мой двоюродный брат — сэр Арнольд. Мы никогда не были дружны, но он рыцарь и благородный человек. Он позаботится о вас.

Сэр Джейкоб давно ушел, а Глэдис все еще не верила своим ушам. Вот как он ее понял! Кто бы мог подумать. Зная сэра Джейкоба, она понимала, что это окончательное решение и его уже не переубедить. Ее терзали сомнения и смутные плохие предчувствия.

Глава 5. Рыцарское слово сэра Арнольда

Вскоре после этого разговора сэр Джейкоб стал активно готовиться к принятию монашеского сана. Он много молился, а к середине осени уехал. Дел у него было много. Для того чтобы оставить мир, нужно было испросить разрешения у сюзерена и у короля, а это означало некоторое время пребывания при дворе в ожидании аудиенции и непременную обязанность погостить в замке сюзерена. «Кузен Нэд», очевидно, был недоволен решением сэра Джейкоба, потому что при дворе короля рыцарь пробыл особенно долго. Дело осложняла распутица, поэтому вернулся он только в конце весны, но по его довольному виду можно было судить, что поездка закончилась удачно. Тут же было отправлено письмо в монастырь, и оставалось только дождаться ответа от настоятеля, чтобы начать сборы в дорогу.

В это же самое время в замке появились новые хозяева. Сначала приехал в сопровождении небольшой свиты сэр Арнольд. Он был довольно высоким, как и сэр Джейкоб, но все время сутулился, как будто хотел выглядеть меньше. Внешность у него была какая-то блеклая, словно он очень долго сидел в темноте: мышиного цвета редкие волосы, лоб с большими залысинами, светло-голубые, как будто вылинявшие, глаза, мучнисто-белая кожа. Сэр Джейкоб познакомил с ним Глэдис почти сразу. Она так и не поняла, какое впечатление произвела на сэра Арнольда. На его лице не отразилось ровным счетом ничего, хотя он тут же рассыпался в комплиментах, «расшаркался», как сказала бы Мэг.

В тот же вечер в присутствии свидетелей — замкового капеллана отца Джозефа и не знакомого Глэдис рыцаря — были оговорены условия, на которых замок Лоувэлли должен был перейти к сэру Арнольду. В числе прочих было и условие заботиться о гостье замка — мистрис Глэдис и ее ребенке. С сэра Арнольда было взято слово рыцаря, что он выполнит все. Сэр Арнольд дал это слово, даже, возможно, более поспешно, чем следовало. Он вообще с большим трудом скрывал свою радость по поводу так нежданно свалившегося на него наследства. Как рассказывала Мэг, до этого он жил с семьей в небольшом доме на земле своего сюзерена и только мечтал о своем замке. Обстоятельства обязывали его проявлять сдержанность, но ему просто не сиделось на месте. То он тщательно обследовал кладовые, то ходил по жилому крылу, открывая все двери и осматривая комнаты, то бродил по донжону. Однажды он так же заглянул в комнату Глэдис. Молодая женщина собиралась кормить ребенка. Увидев ее, сэр Арнольд возвел очи горе и стал пространно объяснять, что ему-де безмерно жаль, что его дорогой брат сэр Джейкоб покидает этот мир, и он, сэр Арнольд, хочет исполнить волю своего брата как можно лучше, вот и осматривает замок, чтобы понять, что здесь нужно сделать и тому подобное. Потом он уехал, но недели через три вернулся в сопровождении жены, двух девочек, шести и девяти лет, и четырехлетнего мальчика.

Жена сэра Арнольда, леди Брангвина, была высокой худой дамой с резкими скулами, нездоровый желтый оттенок кожи говорил о том, что, возможно, у нее проблемы с печенью. Однажды Глэдис даже заикнулась о том, что могла бы осмотреть леди, так, на всякий случай, чтобы предупредить возможные болезни. Это вызвало настоящую бурю. Девушке было заявлено, что никакой необходимости в этом нет, леди никогда ничем не болела и абсолютно здорова, и, если ей понадобится помощь лекаря, она заявит об этом сама и уж конечно обратится к настоящему лекарю, с разрешением на лечение, а не к деревенскому коновалу, который, или которая, вообразила о себе невесть что! Вот так!

Ошеломленная такой бурной реакцией, Глэдис осталась стоять на месте, а леди Брангвина, повернувшись, гордо покинула место боя. Через несколько дней Глэдис получила ключ к разгадке такого поведения, встретив в коридоре молоденькую служанку. Девушка плакала навзрыд. Глэдис участливо поинтересовалась, что ее так взволновало, и служанка, глотая слезы, рассказала, что она всегда была горничной, убирала помещения господ, следила за чистотой, а теперь леди Брангвина, придравшись к какой-то мелочи, отправила ее на кухню помогать кухарке и сказала, что это насовсем. А все из-за того, что сэр Арнольд шлепнул ее, горничную, пониже спины, а леди заметила. В общем, Глэдис поняла, что, видимо, леди ревновала своего мужа ко всем подряд и, возможно, имела на это причины. Теперь все работы в жилом крыле выполняли только пожилые женщины и мужчины. Все молодые служанки были отправлены кто куда — в пекарни, на кухню, в птичник, и чем привлекательнее была девушка, тем дальше была ее ссылка.

И сама Глэдис стала понемногу отдаляться от новых хозяев. Так она перестала есть вместе с ними в большом зале. Во время ужина царило такое чопорное и холодное молчание, что невольно приходила на ум мысль о покойнике в доме. А потом почему-то все блюда стали готовиться в очень небольшом количестве, и, когда слуги заканчивали обносить хозяев, на долю Глэдис оставались только какие-то крохи. Наконец ей это надоело, и она стала оставаться в комнате, ссылаясь на то, что у нее есть срочная работа.

Теперь еду ей приносила Мэг и прямо из кухни, что было только к лучшему, потому что эта еда была горячее той, которую ели в зале, да и на кухне знали Глэдис (ее средство от ожогов часто оказывалось там кстати) и старались передать ей что-то вкусненькое. Правда, теперь ей доставалось гораздо меньше мясных блюд, но она была неприхотлива и при случае могла обойтись одними овощами. В часовню она тоже заглядывала теперь реже, и только тогда, когда там никого не было, но отец Джозеф ни разу не упрекнул ее за это.

Сэр Джейкоб ни во что не вмешивался. Он теперь вообще редко выходил из своей комнаты, все время проводя в молитвах, даже его скудную еду ему приносили туда же. Только один раз он изменил своему добровольному затворничеству. Это случилось, когда леди Брангвина решила отобрать у Глэдис домик, в котором она принимала пациентов. Дама заприметила чистенькое помещение и задумала поселить там свою приближенную, вдову в годах, которая часто исполняла при леди обязанности компаньонки. Злые языки говорили, что с некоторых пор леди стала подозревать, что ее подруга недостаточно уродлива. Ничтоже сумняшеся, леди отдала распоряжение освободить домик, но, когда слуги принялись выносить из него пузырьки с лекарствами и травы, прибежала Глэдис. Разгорелся скандал. Глэдис пыталась вразумить хозяйку, что не сможет принимать больных в замке, так как доступ туда ограничен, что, в общем, правильно, но людей надо лечить, и хозяин замка обязан заботиться о своих вассалах. Леди ни в какую не хотела уступать и кричала, что раз у Глэдис нет разрешения на медицинскую практику, то она и не лекарь. На что ей начали возражать все собравшиеся на шум люди: многие из них уже получили медицинскую помощь от Глэдис и не хотели лишиться своего лекаря. Леди крикнула стражу, люди схватились кто за что, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в разгар конфликта не появился сам сэр Джейкоб в сопровождении отца Джозефа, который, как потом выяснилось, не только известил набожного рыцаря, но и уговорил вмешаться. Все мигом притихли. Большинство собравшихся все еще были вассалами сэра Джейкоба и уважали своего сюзерена, несмотря на его причуду с уходом в монастырь.

— Друзья мои, — обратился он к собравшимся, — я смиренно прошу вас разойтись по своим делам. Замку по-прежнему нужны ваши руки. А вас, леди Брангвина, я прошу найти сэра Арнольда и зайти ко мне в комнату. И не забывайте, — добавил он, видя, что дама собирается возражать, — передача замка еще не состоялась.

Ей было нечего сказать на это, и все понемногу разошлись. Примерно часа через два в комнате Глэдис объявилась сияющая Мэг.

— Можете и дальше принимать больных в своем домике, мистрис, — весело сказала женщина. — Я не знаю, что там им сказал сэр Джейкоб, только эта сушеная треска, да простит меня Бог, я имею в виду миледи, выскочила из его комнаты как ошпаренная и вся в красных пятнах! Да и сэр Арнольд вышел мрачнее тучи. Ох, только бы сэр Джейкоб передумал отдавать им замок!

Но, к несчастью, он не передумал. В середине лета пришел ответ из монастыря. Сэр Джейкоб уехал, но через две недели вернулся. В замке стали готовиться к церемонии передачи собственности. Однако переписка с монастырем затянулась до осени.

Джей рос. В девять месяцев впервые пошел сам, некоторые слова уже произносил совсем четко. В начале лета ему исполнился год. Глэдис с грустью вспоминала, как отмечались дни рождения в ее семье. Бабушка и дед были бы в восторге от внука! Наверняка надарили бы подарков, и Олли, конечно, не остался бы в стороне. Наверное, он подарил бы погремушки собственной конструкции, которые начинают светиться и петь колыбельные, если их легонько качать, или смешно ойкать, если их дергать. Такие игрушки он дарил ее подругам, у которых были дети… Как жаль, что нельзя показать малыша родным. Она стала сильно скучать по дому. Спасал только Джей. Уже сейчас было заметно, какой он хорошенький и какой умница: малыш всегда с интересом наблюдал за тем, как мама готовит лекарства, и с удовольствием играл со стеклянными флакончиками. Флакончики были грубоватыми, но прочными. Стекло было таким толстым, что они не разбивались даже от довольно сильного удара, поэтому Глэдис была относительно спокойна. Правда, однажды Джей умудрился засунуть в горлышко такого флакона пальчик, пытаясь достать прилипшую внутри соломинку, и пальчик застрял, да так крепко, что пришлось звать оружейника. Это был очень искусный мастер, он пришел с малым молотом, который использовался при изготовлении кольчуг, и одним точным и аккуратным ударом разбил горлышко флакона, да так, что ребенок не поранился, только заревел от страха. Для Глэдис разбитый флакончик был довольно большой потерей, они были редкостью и стоили дорого. Сэр Джейкоб ничего не жалел для нее, а как-то будет обстоять дело теперь? Но что такое какой-то флакончик по сравнению со здоровьем Джея! Он всегда мог отвлечь ее от мрачных мыслей, как будто чувствовал, когда мама начинала грустить.

И все же размеренная жизнь в замке успокоила ее, душевные рубцы от страшных событий первых месяцев в этом мире понемногу начали заживать, и в ней проснулся интерес к окружающей жизни.

Жители замка выглядели грубоватыми и прямодушными. Рост большинства из них был небольшим — даже невысокая по меркам своего времени Глэдис казалась среди них весьма статной. Однако при небольшом росте они были очень сильны, даже женщины. Это объяснялось отчасти тем, что бытовые предметы были тяжелыми, не говоря уже о том, что доспехи, даже легкие, были еще более увесистыми. Отчасти своим здоровьем люди были обязаны привычкой находиться в холодных помещениях.

Экология здесь не играла такой уж важной роли. Безусловно, вода, овощи и мясо были свободны от разных синтетических добавок, но это компенсировалось неразборчивостью в выборе продуктов и ужасающей антисанитарией. Как-то Глэдис увидела, как служанка, которая несла с кухни какое-то блюдо, уронила на землю кусок мяса, а потом спокойно подобрала его, вытерла и положила обратно на блюдо. Причем никто из присутствующих во дворе не обратил на это никакого внимания.

Другой случай был связан с отравлением. Глэдис позвали к внезапно заболевшему гончару. Молодая женщина обследовала его и констатировала отравление спорыньей; она спросила жену гончара, где та брала хлеб, и женщина сказала, что пекла его сама. Осмотрев запас зерна, который, к счастью, оказался небольшим, Глэдис нашла зараженные зерна и велела все уничтожить, объяснив, что зерно теперь ядовито. Однако хозяйка, видимо, не послушалась, и Глэдис через некоторое время снова пришлось лечить и гончара, и теперь уже всю его семью. Однако отравлениями, травмами и инфекциями все ограничивалось. Простудных заболеваний практически не было.

Мужчин в замке было большинство, хоть и незначительное. От слишком настойчивых ухаживаний молодую женщину спасало поначалу положение личной гостьи хозяина, а потом подмогой стал статус лекаря — кто же захочет ссориться с тем, от кого может зависеть здоровье! Поэтому отношения с мужской частью населения замка не выходили за рамки уважительно-деловых и мелких знаков внимания. К своему удивлению, Глэдис поймала себя на том, что почти не думает о Томе. Его образ стал каким-то бледным и размытым в ее памяти. Она не могла припомнить ничего такого, что было присуще именно ему, что отличало бы его от других мужчин. Однажды, вспомнив о нем, Глэдис подумала — а смог бы он, избалованный вниманием, выжить в этом мире? Ведь здесь его знания физика-теоретика вряд ли кто-то оценил бы. Скорее смог бы Олли. У нее самой так много сил уходило на то, чтобы выжить, что совсем ничего не оставалось на личную жизнь и даже на переживания о ней… И все же в последнее время она начала замечать за собой, что невольно замедляет шаг, когда, проходя по двору, видит тренировочные поединки стражников. Ей нравилось наблюдать за их отточенными ловкими движениями, в которых сквозило такое явное желание победить, что и ее саму охватывал какой-то азарт.

А между тем моментов, доставляющих удовольствие, становилось все меньше. Как-то в конце лета, проходя по коридору, она встретилась с сэром Арнольдом, идущим навстречу. Когда они поравнялись, коридор почему-то показался ей узким, так незаметно она оказалась оттесненной к стене.

— Что это значит, сэр рыцарь? — спросила Глэдис спокойным холодным тоном.

— О! Простите мне мою неловкость! — пропел сэр Арнольд, не торопясь, однако, менять позицию. — Но вы так очаровательны, а два одиноких сердца…

— Может, мне сказать леди Брангвине, что она слишком мало уделяет вам внимания в последнее время, раз вы чувствуете себя одиноким? — язвительно поинтересовалась молодая женщина и, высвободившись, ушла, успев заметить недобрый прищуренный взгляд блеклых голубых глаз.

Вскоре после этого сэр Арнольд в своей вкрадчивой манере объявил Глэдис, что в целях безопасности она будет теперь жить в донжоне, в комнате над большим залом. Это было вполне в духе нового хозяина Лоувэлли. Как-то так получалось, что у всех, кто пытался ему возражать, вскоре начинались неприятности, поэтому его стали недолюбливать и побаиваться.

Новая комната Глэдис была гораздо меньше прежней и располагалась прямо над большим залом. Несмотря на стены неимоверной толщины, это делало ее очень шумной во время пиров и праздников, которые, однако, случались не так уж часто. Высокое стрельчатое окно не было застеклено. К вечеру его закрывали двумя тяжелыми ставнями, а осенью в него вставили раму, затянутую бычьим пузырем, но все равно от окна сильно дуло, а комната от недостатка света казалась мрачной. Кровать была меньше, но для Глэдис это было не важно, а Мэг позаботилась о хорошем матрасе, набитом сеном, шерстяных одеялах разной плотности и подушках. На случай особенно холодной погоды была предусмотрена тяжелая накидка из волчьих шкур. Туалет в виде чуланчика находился в коридоре и представлял собой скрипучий деревянный ящик, торчащий на дубовых балках, выступающих из стены, футах в двадцати пяти над землей. Добираться до разных нужных служб тоже стало неудобно — сначала надо было пробраться по извилистой темной каменной лестнице, выдолбленной прямо в толще стены, потом пройти через небольшой холл и спуститься по деревянной лестнице во двор. Так что даже купание Джея теперь превращалось в целое приключение. Но Глэдис не жаловалась. Новое положение позволяло поддерживать некоторую дистанцию.

Семья сэра Арнольда была ей неприятна, даже маленький Зигберт, которому в сентябре исполнилось пять лет. Как-то Глэдис вышла погулять с Джейсоном. Зигберт уже был во дворе. Увидев Джея, он пошел ему навстречу спокойно, даже лениво, однако, подойдя, вдруг с силой толкнул малыша плечом, как будто не заметив его на своем пути, и так же спокойно пошел дальше. Джей упал и заплакал. Подхватив его, Глэдис увидела совсем рядом обломки деревянной бочки с торчащими острыми щепками. Мальчик только чудом не напоролся на них. Молодой женщине хотелось верить, что это была случайность. Дочери сэра Арнольда тоже не отличались дружелюбием. Только завидев Глэдис, они начинали шептаться, поджимая губы точь-вточь как их маменька, косо поглядывая и спеша увести друг дружку.

Но самую большую настороженность вызывал у Глэдис глава семейства. Он предпринял еще одну попытку сблизиться с ней, такую же откровенную и отвратительную, и снова получил отпор. По странному стечению обстоятельств в этот же вечер у него случилось недомогание, что, по-видимому, было отнесено на счет мести лекаря, потому что попытки прекратились, а сэр Арнольд стал относиться к молодой женщине с некоторой опаской. Она же, в свою очередь, подозревала, что недомогание было спровоцировано леди Брангвиной, однако в данном случае дурная слава оказалась на руку именно Глэдис. И все же она никогда не могла понять, что на уме у нового лорда Лоувэлли. Однажды между ними произошел разговор, которому молодая женщина не придала никакого значения, но позже пришла к выводу, что он стал ключом к последующим событиям.

Был чудесный летний день, начало августа. Погода уже несколько дней стояла прекрасная. Цветов в саду стало уже мало, но зато на деревьях висели почти созревшие плоды. Больных в этот день не было, и Глэдис, взяв сына на руки, спустилась в сад погулять. К ее удивлению, в саду она застала сэра Джейкоба, который только недавно вернулся из очередной поездки в монастырь, а сегодня, наверное, тоже решил подышать свежим воздухом. Он явно обрадовался появлению молодой женщины, отметил, что Джейсон вырос, порасспрашивал ее о том, хорошо ли с ней обращаются и всем ли она довольна. Глэдис не стала его расстраивать, рассудив, что после его отъезда ей все равно придется справляться самой с этими проблемами, так какая разница, когда начинать — раньше или позже. Ей очень не хватало их вечерних разговоров, однако, как только она попыталась поговорить на эту тему, он мягко, но решительно остановил ее, напомнив, что теперь у него есть более важная миссия, и вскоре ушел. Только теперь Глэдис заметила, что они были не одни. Недалеко за кустами со скучающим видом стоял сэр Арнольд, делая вид, что кроме облаков его ничто больше не интересует. Увидев, что замечен, он тут же подошел к Глэдис с приятной улыбкой и поприветствовал ее как ни в чем не бывало. Поговорив немного о погоде, о том, что скоро осень, он вдруг переключился на Джейсона, бегавшего поблизости.

— Кстати, — спросил он вдруг, — а кто отец этого прелестного малыша? Или мне не стоит этого спрашивать? — вкрадчиво добавил он.

Расслабившаяся было после разговора с сэром Джейкобом, Глэдис снова мгновенно собралась. Вот уж с кем надо постоянно держать ухо востро.

— Его отец погиб в стычке с разбойниками, — ответила она. Так они решили в свое время с Мэй. Сначала хотели остановиться на версии, что муж Глэдис погиб в крестовом походе, но потом рассудили, что могут возникнуть вопросы о том, с кем он воевал, где погиб, найдутся сослуживцы… Поэтому в качестве легенды придумали стычку с разбойниками.

— Если вам не трудно, я не хотела бы говорить на эту тему, — продолжила она, — мне до сих пор тяжело об этом вспоминать…

— О! Конечно, конечно, — как будто спохватился он и перевел разговор на другое, но ей показалось, что он далеко не исчерпал запас своих вопросов на эту тему.

Вечером догадка подтвердилась. Мэг предупредила, что ее как бы невзначай расспрашивала служанка миледи, хотела знать все о Джее и Глэдис, в частности кто отец ребенка. Однако молодая женщина решила, что это просто задетое и разожженное любопытство.

«Пусть помучаются», — подумала она с улыбкой, засыпая. Больше разговоров на эту тему не было, и Глэдис вскоре забыла о них. Тем более что неумолимо приближался день передачи замка в собственность сэра Арнольда и отъезда сэра Джейкоба в монастырь. Беспокойство Глэдис росло.

Церемония прошла в начале зимы, в декабре, когда замерзли дороги и установился санный путь. На нее были приглашены многие знатные вельможи. Приехали сестры сэра Джейкоба, а также его сюзерен — сам сэр Генри Кривая Шея и сюзерен сэра Арнольда — герцог Йоркский. Глэдис присутствовала на ней, но почти ничего не видела. Слезы застилали глаза. Прощаясь со всеми, сэр Джейкоб подошел и к ней.

— Утрите слезы, сестра моя, — сказал он, ласково обняв молодую женщину, — я буду молиться и за вас, и за вашего сына. Вы помогли мне понять мое истинное предназначение, и Господь вознаградит вас за это.

На пир, данный по случаю церемонии, Глэдис не пошла. Ей было не до веселья. Да и приглашение как-то свелось к тому, что ее появления на пиру с нетерпением ждут, но будут просто счастливы, если она и вовсе не придет.

В большом зале шумели трое суток. Глэдис недоумевала, что можно делать так долго за столом. Первые сутки Джейсон почти не спал и капризничал, а на вторые стал засыпать как ни в чем не бывало. На третьи сутки гости разъехались, и сразу вслед за ними отбыл и сэр Джейкоб.

Новые времена начались в замке Лоувэлли сразу на следующий день. Слуги суетились, снимая гербы сэра Джейкоба и полотнища с его цветами. Взамен вешали гербы сэра Арнольда и яркие красно-зеленые с серебром вымпелы, отчего стало казаться, что замок объят пламенем. Конечно, у Глэдис сразу же окончательно отобрали домик для приема пациентов и намекнули, что неплохо было бы и ей самой переселиться за внутреннюю стену, чему молодая женщина воспротивилась, пригрозив, что пошлет письмо рыцарю, при котором сэр Арнольд давал слово заботиться о ней и ребенке, и разговоры на эту тему увяли.

Помещение для работы ей предоставила Роз, жена того самого гончара, которого Глэдис лечила от отравления спорыньей. Теперь принимать пациентов и оперировать приходилось в ее столовой. Женщина с детьми мужественно сидела в кухне или уходила в мастерскую к мужу. Взамен она получала каждый день качественную уборку, которую по старой памяти продолжали делать в помещении лекаря. Так прошла зима.

Рождество Глэдис провела с Джеем в своей комнате. Мэг ушла к родным. С кухни принесли праздничную кашу плам-порридж и большой кусок пирога. Молодая женщина зажгла везде свечи, и комната стала похожа на сказочное жилище. Сев с ребенком перед камином, она спела несколько рождественских песенок, а Джей смеялся и хлопал в ладошки.

Как-то раз, уже ближе к весне, проходя через двор к своему «медпункту», как Глэдис в шутку называла про себя домик гончара, молодая женщина снова остановилась, чтобы посмотреть на учебный поединок. Сражались стражник и стрелок. Стражнику нечего было противопоставить звериной ловкости и боевому искусству стрелка, и поединок завершился очень скоро. Стрелок поднял глаза на Глэдис и слегка поклонился, показав изящным жестом, что свою победу посвящает ей. Молодая женщина приветливо помахала в ответ и двинулась дальше. Таких эпизодов было много и раньше, поэтому она почти не обратила на него внимания. Однако через пару дней ситуация повторилась. Опять поединок, тот же стрелок и снова победа и поклон. Теперь ситуация, повторившись, невольно отложилась в памяти Глэдис.

Однако как только она вошла в помещение для больных, то тут же забыла обо всем на свете. На лавке сидела женщина, держа на руках трехлетнего ребенка. Его личико было синюшным, дышал бедный малыш тяжело и с хрипом. Диагноз был очевиден. Дифтерия. Глэдис почувствовала, как по спине побежали ледяные мурашки. В университете рассказывали, что эта болезнь уносила сотни детских жизней, пока не был открыт анатоксин. Где же он теперь? Оставалось только одно средство. Серебряную трубочку она заготовила давно, на всякий случай. Глэдис помчалась в свою комнату, даже не заметив, что по пути ей снова попался тот же стрелок.

Вернувшись к больному ребенку, она велела выйти матери и Роз с детьми. Операция прошла быстро. Глэдис усыпила малыша эфиром собственного изготовления и, разрезав трахею, вставила в горло трубочку. К счастью, она подошла по размеру. Затем молодая женщина отдала матери спящего ребенка. Мать, увидев, что ребенок жив и спокойно дышит, чуть не сошла с ума от радости. Глэдис с большим трудом удалось ее успокоить, чтобы дать ей лекарства для ребенка и предупредить, что через неделю она снова должна прийти, а малыш не сможет разговаривать в течение этого времени. Роз было строго-настрого наказано вымыть все в доме и ничего не давать соседям. Глэдис сама приняла участие в уборке, а после они с Роз тщательно вымылись.

Несколько дней прошли спокойно. Глэдис с тревогой присматривалась к Джею, но он был по-прежнему веселым и беззаботным. В нем прибавилось энергии и самостоятельности. Теперь он научился сам спускаться по лестнице в холл и совершенно не боялся темноты. Лестница во двор была ему еще не по силам, здесь помогали Глэдис и Мэг. Во дворе ему было интересно все. Только когда там появлялся Зигберт, малыш хмурился и на всякий случай держался поближе к матери. А сын сэра Арнольда, в свою очередь, всячески старался досадить ему — однажды сунул прямо в руки мертвую птицу, в другой раз обрызгал с ног до головы водой из лужи только что вылитых помоев, поэтому молодая женщина старалась не выпускать сына из виду во время прогулки. Жаловаться на него лорду было бессмысленно.

Все дни после визита женщины с мальчиком где-то внутри у Глэдис жило смутное беспокойство, и она часто бегала к Роз, спрашивая, не пришла ли женщина с маленьким мальчиком после операции. С ребенком гуляла Мэг. На пятый день, возвращаясь из «медпункта», Глэдис вошла во внутренний двор замка и замерла на месте: Зигберт тыкал лицом в сугроб, как котенка в лужицу, маленького мальчика. Тот только слабо отбивался. И конечно, это был Джей! Но почему он один? И они так далеко! В этот момент рядом с мучителем и его жертвой возникла рослая мужская фигура. Мужчина молча вытащил Джея из сугроба, отцепив руки Зигберта. Тот яростно взвизгнул и подпрыгнул вверх, пытаясь схватить скрюченными пальцами ускользнувшую добычу, но спаситель не обратил на него никакого внимания. Вытирая лицо мальчику, сидевшему у него на руках, и нашептывая что-то успокаивающее, он повернулся, чтобы идти к донжону. Глэдис, сорвавшись с места, понеслась к ним.

— Эй, постойте, — крикнула она, — я здесь! Спасибо вам, — задыхаясь, проговорила она, подбежав и взяв сына на руки. — Простите, я не знаю, как вас зовут, но пусть Бог вас наградит за то, что вы сделали. Я все видела!

— Друзья зовут меня Дик, миледи, — отозвался стрелок с учтивым поклоном. — Я был бы рад, если бы и вы были моим другом.

Он был хорошо сложен. Одет аккуратно, даже щеголевато, но не чрезмерно. Черные вьющиеся волосы, тонкие, тщательно подстриженные усы, правильные черты лица, но самой странной, броской чертой были его глаза. Пожалуй, этот цвет можно было бы назвать голубым, но его оттенок был настолько светлым, что радужка казалась почти белой. На этот раз Глэдис хорошо его разглядела, однако была слишком занята своими проблемами, только еще раз поблагодарила и ушла в донжон. В комнату прибежала Мэг и, заливаясь слезами, стала просить прощения, что оставила ребенка во дворе одного, но ее позвала миледи, и отказаться было никак нельзя! Сердиться и отчитывать ее было бесполезно, поэтому Глэдис только попросила в следующий раз, прежде чем оставлять Джея одного, известить ее во что бы то ни стало.

Казалось, что все обошлось, но к вечеру Джей стал вялым, отказался от еды. Глэдис забеспокоилась. Малыш рано попросился спать, и мать уложила его. Однако ночью он проснулся и заплакал. Молодая женщина всю оставшуюся часть ночи продержала его на руках. Утром ему стало немного легче, и Глэдис удалось покормить его, но к обеду поднялась температура. Появились признаки дифтерии. Ей надо было идти к больным, но она боялась оставить ребенка даже ненадолго, поэтому взяла его на руки и спустилась во двор. Почти сразу ей попался Дик.

— Что с вами, миледи? — участливо спросил он. — Что-то с ребенком?

— Дик, прошу вас, — заговорила она. — Ко мне должна прийти важная пациентка. Идите к Роз, жене гончара, и попросите ее немедленно дать мне знать, когда она появится.

Глэдис снова поднялась в комнату. Ожидание было мучительным. Весь день она давала Джею отвары из трав и ивовой коры, чтобы сбить температуру, вытяжку из плесени, делала ингаляции с ромашкой, и к утру ребенку стало лучше.

На следующий день она была все так же занята лечением, когда в комнату постучали и вошел Дик. Пациентка с мальчиком пришла, сообщил он. Глэдис вздохнула с облегчением. Она оставила сына на попечение Мэг и побежала к Роз. К счастью, ни у Роз, ни у ее детей не было никаких признаков дифтерии.

Болезнь мальчика пошла на убыль. Операция снова прошла успешно. Глэдис вынула трубку и аккуратно зашила разрез. Мысленно перекрестившись, она нацедила немного крови ребенка во флакончик, чтобы потом постараться приготовить вытяжку, хоть отдаленно напоминающую анатоксин. После этого она снова вручила мальчика матери, рассказав, как лечить его дальше и когда можно будет прийти, чтобы снять швы.

Джею было явно лучше, хотя еще дней десять он оставался бледным и не таким подвижным, как обычно. Захваченная на самой ранней стадии, болезнь медленно отступала, а серебряная трубка осталась в активе.

Но через несколько дней Глэдис заметила необычную активность в жилом крыле. Там, видимо, что-то случилось. На следующий день в замок приехал гость — чопорный и одетый во все черное. Как сообщила Мэг, это врач, вызванный леди Брангвиной, а мастер Зигберт очень плох. Ему делают кровопускание за кровопусканием, но и это перестало помогать. Отец Джозеф постоянно там. Глэдис просто места себе не находила. Джей весело прыгал в кровати и просился гулять, а что чувствовала леди Брангвина, Глэдис догадывалась, так как сама пережила подобное совсем недавно. Она даже пыталась передать лекарства и советы по лечению ребенка через Мэг, но та вернулась расстроенная.

— Что толку, мистрис, они даже слушать меня не захотели — ни миледи, ни ее служанка. Слушают только этого своего черного, вот чисто ворон, прости Господи! А мальчику совсем плохо.

Теперь оставалось только надеяться. Ночью их с Мэг разбудил нечеловеческий крик, донесшийся откуда-то снизу, а утром стало известно о смерти сына сэра Арнольда.

После похорон стало как-то тихо. В замке, к счастью, никто не заболел, потому что таких маленьких детей больше не было, а взрослые более устойчивы к этой болезни. Леди Брангвина совсем перестала появляться где бы то ни было. Смерть сына сильно подкосила ее. Глэдис даже было по-человечески жаль эту женщину, потерявшую ребенка так нелепо.

Однако вскоре новая напасть заявила о себе. На этот раз даже Мэг ничего не знала. Глэдис сама узнала о приближающейся беде совершенно случайно. В тот день было много больных, и молодая женщина провела в «медпункте» весь день. Возвращаясь к себе в комнату уже вечером, она задержалась у входа в донжон. Был чудный закат, какой бывает в конце марта — прозрачный и еще холодный, но уже с робким обещанием будущего тепла. Она с наслаждением дышала этой ранней весной, когда до нее донеслись обрывки разговора из большого зала. Промелькнули слова «мой сумасбродный кузен», «нежданный наследник», и она стала невольно прислушиваться. Для этого она бесшумно добралась до начала лестницы, ведущей наверх. Здесь было темно, а наступающие сумерки делали это место еще более укромным, и в то же время здесь было слышно, что говорили в большом зале. Одним из собеседников был сэр Арнольд. Он явно пришел сюда, чтобы поговорить о чем-то приватном, о чем не хотел беседовать в жилом крыле. И правда, в такое время в большой зал, как правило, никто не приходил. Второй, с кем он беседовал, отвечал более глухо, было трудно разобрать не только слова, но и голос, — Глэдис никак не могла понять, кто это.

— Кто бы мог подумать, что он оставит после себя ублюдка, — говорил сэр Арнольд, — я столько лет ждал, надеялся, что когда-то стану хозяином в этом замке! Ведь больше некому, только я мог быть наследником! Я боялся, что он женится и родит сына. Я послал тебя сюда для того, чтобы ты немедленно известил меня, если такое вдруг случится. И вот все прошло как по маслу! Ему вздумалось уйти в монастырь! И что же я узнаю, когда приезжаю сюда? Что по замку, по моему замку бегает возможный наследник?! Как ты мог так опростоволоситься? Почему я узнал об этом так поздно?

Собеседник что-то неразборчиво ответил.

— Да! — продолжал сэр Арнольд. — Передача замка в мои руки состоялась. Это было надежно, пока Зигберт, мой прямой наследник, был жив! А теперь что? Не знаю, сможет ли леди Брангвина еще раз родить сына! А если эта нищенка с манерами царицы Савской докажет, что ее отпрыск — его сын?! Тогда он сможет претендовать на майорат! Его признают законным наследником, и замок будет принадлежать им! А куда денемся мы — ты знаешь? И кто будет так щедро платить тебе?

Снова невнятное бормотание собеседника.

— Почему до сих пор не доказала? Ты меня удивляешь! Это же ясно как день! Она думала, что все и так у нее в руках! А может, думала, что сможет его переубедить. Ну, положим, переубедить его нельзя, это я знаю, как никто другой. Но если она потребует, чтобы он засвидетельствовал, что ее сын — его ребенок, он не откажется, я знаю это так же точно!

И опять неразборчивый комментарий.

— Как это — не его! Да у них даже имена похожи, вслушайся! Стала бы она так называть не его ребенка! Но довольно слов! Теперь мне нужно от тебя дело. Ты должен уничтожить этого ребенка, слышишь? Ты уже достаточно близко подобрался, теперь действуй! Но помни, что эту смерть не должны связывать с моим именем! Ты понял? Не должны. Ребенок должен погибнуть как бы от несчастного случая, чтобы были свидетели, которые смогут это подтвердить. А потом можно будет устранить и мать, она нам ни к чему, еще поднимет шум! Уже грозила мне, что напишет сэру Артуру, при котором я давал рыцарское слово заботиться о ней и ее ублюдке. Придумаем что-нибудь о том, что она помешалась от горя. Ты все понял? Ну а теперь иди. Еще не хватало, чтобы мое отсутствие заметили.

Они вышли из зала. В сгустившихся сумерках их было почти не видно, и Глэдис так и не узнала, кто был таинственным собеседником сэра Арнольда. У нее дрожали колени. Она поняла, о ком они говорили — о ней и Джее. Джей! Они готовы убить его из-за одних подозрений, основанных только на страхах сэра Арнольда! Молодая женщина дала себе слово не спускать глаз с сына. И все же кто этот незнакомец, который «уже достаточно близко подобрался»?

Она ломала голову над этим. Этот человек живет в замке давно, в качестве соглядатая. Он может общаться с ней запросто. Кто же это? Гончар, которого пришлось лечить от отравления? В его доме Глэдис бывала каждый день. Стрелок Дик? Но он не такой уж близкий, и у него была возможность убить Джея, правда, это было еще до смерти Зигберта. С егерем Катбертом она тоже общалась очень часто — он приходил в замок сообщить о звере и предложить охоту и всегда навещал ее, выказывая всяческое почтение. Кроме того, это мог быть любой из ее пациентов, многие из них приходили к ней не по одному разу.

Оставлять ребенка было не с кем, кроме Мэг. К счастью, ее можно было исключить из списка подозреваемых: Глэдис была уверена, что собеседником сэра Арнольда был мужчина. Но, как показали последние события, Мэг могли отвлечь. Брать малыша с собой она тоже не могла. Недавний случай с дифтерией доказал, каким опасным даже на расстоянии может быть для него ремесло мамы. В общем, вопросов было больше, чем ответов. А пока — начался апрель. Больных стало меньше. Не все могли пробиться к замку через распутицу, а в самом замке народу было мало и болели редко. Поэтому Глэдис большую часть времени проводила с сыном.

Наступил май. Дороги подсохли, зацвел сад. Погода то баловала по-весеннему теплым солнцем, то снова поливала дождями и застилала туманами. Глэдис снова начала осторожно практиковать. Вспышка дифтерии заставила ее более внимательно вспоминать фармакологию. Она экспериментировала — получала формалин из муравьиного настоя, вытяжки из разных грибков, изучала травы. Происков против Джея пока заметно не было. Дик появлялся каждый день — то помогал принести воды для купания, то развлекал ребенка, показывая блестящее оружие или затевая прогулки по разным службам замка. Часто Глэдис ловила на себе пристальный взгляд его светло-голубых глаз, и постепенно это начало вызывать у нее какой-то трепет. Но что-то мешало ей пойти на сближение с этим человеком. Она не могла не заметить, что Дик пользуется успехом у женской части населения замка. Это даже иногда вызывало скандалы, однако ей он всегда выказывал только преданность. Такое отношение с его стороны грело ее самолюбие, и все же подслушанный разговор не шел у нее из головы.

— Дик, почему ты не носишь цветов своего сюзерена? — спросила молодая женщина как-то раз. — Ведь ты служишь сэру Арнольду. Все в замке, так или иначе, носят его цвета.

— У меня нет сюзерена, — получила она неожиданный ответ. — Я вольный наемник, служу тому, кто мне платит. В известных пределах, конечно, — поспешно добавил он.

Между тем жизнь шла своим чередом, Джейсону исполнилось два года. Мэг подарила ему вышитую рубашечку, Катберт — деревянного единорога, выточенного из корня какого-то дерева, Дик — игрушечный меч.

Во второй половине июня вдруг пришло сообщение, что герцог Йоркский с супругой по дороге с турнира намерены заехать в замок Лоувэлли. Началась суматоха. Охотники уезжали рано утром, чтобы добыть дичи, на скотном дворе и в птичнике забивали животных, с кухни пахло жареным мясом. Эти хлопоты не трогали Глэдис, но она напряглась. В этой суматохе могло случиться что угодно, подстроить несчастный случай было легче легкого. Она почти не спала, перестала принимать больных, не отходила от Джея. Через несколько дней она была так измотана, что засыпала почти на ходу. Мэг помогала как могла, но и они вдвоем не могли следить за Джеем постоянно. Он уже сам мог преодолеть лестницу во двор и вообще рос очень крепким для своего возраста. Недалек тот день, когда он захочет гулять сам, и удержать его будет очень трудно, как понимала Глэдис. И все чаще на ум приходила мысль, что так ребенка не уберечь.

Наконец гости приехали. С самого утра в большом зале кипела уборка, накрывали столы, вешали парадные полотнища с гербами. Глэдис не пошла гулять с сыном, наблюдая через открытое окно за суетой во дворе. Вот замахали стражники у ворот, затрубили герольды, и в ворота торжественно въехала яркая кавалькада всадников. Впереди ехал сенешаль и знаменосец со знаменем, на котором красовался герцогский герб, за ним — герцог с женой и около двадцати всадников. Дорогие одежды, блестящие доспехи, разноцветные плюмажи — все это, казалось, заполнило двор. Сэр Арнольд и леди Брангвина вышли встречать дорогих гостей. Одни слуги принимали коней и вели их на конюшню, другие встречали всадников и провожали их в комнаты для отдыха. На кухне суетятся кухарки и их помощники — жизнь кипит. Глэдис немного расслабилась. Мэг возится в комнате, перебирая вещи. Как мирно все это выглядит! Никто не посмеет ничего сделать с ребенком, когда в замке столько народу, решила она. Слишком много посторонних глаз.

На нее навалилась усталость. Снова охватила хандра. В таком состоянии ее и застал внезапно появившийся Дик.

— Что с вами, миледи? — участливо спросил он. — Что-то случилось?

— Не обращай внимания, Дик. Просто грустно.

— Мне больно видеть вашу грусть, миледи! — сказал Дик, и его удивительно светлые глаза мягко заблестели на загорелом лице.

Да, он был очень хорош собой, хоть и не во вкусе Глэдис. Но ей так нужна была поддержка! Она чувствовала себя одинокой и беззащитной перед этим ощущением наползающей грозовой тучи.

— Спасибо, Дик, — с чувством сказала она, — у меня не так много осталось друзей в этом замке.

На его лице промелькнуло странное выражение. Всего на миг. Но она так была поглощена своими переживаниями, что приняла его за еще одно проявление сочувствия.

— Вам надо отдохнуть хоть немного, — сказал он. — Я могу погулять с мастером Джеем, покажу ему лошадей, если вы не против.

Она заколебалась. Но сейчас день. Во дворе полно народу, в замке гости… Что может случиться? Они с сыном в последнее время так мало бывали на свежем воздухе. А Дик смотрел так тепло…

— Джей, ты хочешь посмотреть на лошадок? — обратилась она к сыну.

— Д-да! — радостно и очень четко выкрикнул малыш.

— Ты пойдешь гулять с мастером Диком?

В ответ Джей только ликующе запрыгал.

— Понятно. Дик, вы обещаете, что будете оберегать его?

— Глаз не спущу, миледи! — весело отозвался мужчина, подхватывая мальчика на руки.

— Прямо не узнать его, — улыбнулась Мэг, не отрываясь от работы, когда стрелок вразвалочку вышел с Джейсоном на руках. — Стал такой заботливый! Может, время его пришло, детишек захотелось, семьи… И то сказать, сколько можно болтаться по свету! — Она с усилием распрямилась. — Дик, он парень неплохой, со всеми всегда приветливый. Правда, девушки к нему так и липнут, что твои мухи к меду! Да и сам он раньше любил пыль в глаза пустить. Был у него перстень, изумруд с рубином в серебряной оправе, красивый такой…

— Подожди-подожди. — Рассеянно слушавшая Глэдис вдруг встрепенулась. — Как ты сказала? Изумруд с рубином? Я не видела у него такого перстня. Когда ты видела у него перстень в последний раз?

— Да еще зимой… А теперь что-то давно его не видно, мы еще удивлялись: куда он мог его деть? Ведь не расставался с ним, даже Лу не подарил, а уж как она просила, так просила…

Но Глэдис уже не слышала. Она выбежала из комнаты и полетела вниз по лестнице, умирая от страха. Перстень исчез как раз в то время, когда сэр Джейкоб ушел в монастырь, а Дик начал интересоваться Глэдис и малышом. Значит, ему понадобилось скрыть то, что он носит цвета сэра Арнольда? На выходе из донжона ей попался один из слуг.

— Куда пошел Дик с ребенком? — крикнула она на бегу.

Слуга озадаченно махнул в направлении двора.

Уже выбежав на деревянную лестницу, ведущую во двор, она увидела их. Видимо, Дик только что сошел с нее и не спеша шел поперек двора. Джей спокойно сидел у него на руках. Удивительно, но народу вокруг практически не было — наверное, гости ушли в свои комнаты, чтобы отдохнуть с дороги, а все остальные были заняты приготовлениями к пиру. Стараясь не выдать своей паники, Глэдис стала быстро спускаться. Она преодолела всю лестницу, а Дик прошел почти весь двор. Он не свернул направо к конюшням, а пошел прямо. В этой части двора стояла широкая колода с водой, из которой поили лошадей и скот. До конюшен было отсюда рукой подать, так просто было бы сказать, что отвлекся на минуту на строптивого жеребца, а ребенок убежал и упал в воду… Тогда убийство было бы не таким явным — дети часто бывают непредсказуемыми. Дик был уже совсем рядом с колодой, а Глэдис совсем запыхалась. Она боялась сделать слишком резкое движение, чтобы не спровоцировать «несчастный случай».

— Дик, — мягко окликнула она, — Дик, я забыла кое-что!

Он медленно обернулся к ней. Как раз в этот момент во дворе никого не было! Неужели он так точно все рассчитал?

— Что же, миледи? — На его губах заиграла какая-то неприятная, холодная улыбка, и он сделал еще один маленький шаг назад, к колоде.

Он все равно сделает это, поняла Глэдис, при ней или без нее — он все равно убьет Джея, а потом все ее обвинения спишут на бред обезумевшей от горя матери. Ее охватило отчаяние. Ничего не подозревающий Джей засмеялся и протянул к ней ручки. Она не видела пока, как спасти ребенка, но знала, что скорее умрет сама, чем позволит этому хладнокровному предателю сделать свое дело. Пока что главное — отвлечь его, между ними еще слишком большое расстояние.

Конец ознакомительного фрагмента.