Теория убийства

Эндрю Мэйн, 2019

Профессор биоинформатики и охотник за серийными убийцами доктор Тео Крей получает неофициальный запрос от ФБР о расследовании необъяснимого убийства. Двое криминалистов погибли на том самом месте, где пойманный Креем убийца закапывал тела своих жертв. Под стражей находится судебно-медицинский эксперт в состоянии шока, не проявляющий агрессии. Магнитно-резонансная томография его мозга показывает нечто необычное. Что же заставило его совершить убийство? Вскоре доктор Крей обнаруживает таинственного человека, посещающего места преступлений. Его новый враг обладает не менее великолепным интеллектом, чем сам Крей, и так же патологически одержим…

Глава 4

Грань

Я паркую прокатную машину напротив дома Ойо на окраине Атланты. Он стоит недалеко от церкви, где Ойо служил священником. Когда первобытная часть подсознания понимает, где я, по телу пробегает дрожь.

По периметру участка стоят металлические ограждения. Ворота замотаны полосатой полицейской лентой и обвешаны знаками «Вход воспрещен». Но ни лента, ни знаки не мешают людям приносить цветы и фотографии жертв маньяка. Деревья и разросшиеся кусты, оставшиеся от питомника растений, который был там до того, как Ойо купил участок, в лунном свете как будто окутаны голубоватым мерцанием. Несмотря на то, что и церковный лагерь, и питомник принадлежали Ойо, он предусмотрительно указал разные данные в документах на собственность, чтобы формально они не были связаны.

Состоятельные люди, спонсировавшие покупку, стали его последними жертвами. От мысли, что Ойо купил церковный лагерь потому, что тот был рядом с заросшим садом и сараем, где он мог спокойно творить свои жуткие дела, становится не по себе. Подростки из неблагополучных семей впервые попадали в лагерь и проводили лето в двух шагах от помещения, где монстр насиловал и мучил жертв перед тем, как убить их самыми жуткими способами, которые приходили ему в голову.

Мои мысли возвращались к человеку, которого обыватели теперь знали под именем Тоймен, намного чаще и совершенно иначе, чем к истории с Джо Виком. Вик был как сила стихии. Я убежден, что он был прирожденным убийцей. Он полностью отдавал себе отчет в том, что творит, и шел на неимоверные ухищрения, чтобы скрыть свои преступления, но никогда не пытался остановиться. В ту ночь, что мы встретились лицом к лицу, он без колебания убил всю свою семью — они были лишь реквизитом, от которого Вик избавился, как только в нем отпала нужда.

У Ойо тоже было влечение — ему нужно было убивать и поедать этих мальчиков. Но его убийства были как религиозные ритуалы на основе смеси восточноафриканских верований и христианства. Что-то подобное проводили многие шаманы. Так, в отдаленных уголках Африки «ведьминых детей» — девочек и мальчиков альбиносов — изгоняли из племени, а иногда и убивали, чтобы получить магическую силу.

Когда я рассказываю об этом коллегам, они, конечно, ужасаются такому варварству. Тогда я спрашиваю их, как часто они слышат шутки или сами шутят на тему инвалидов или умственно отсталых. Да, конечно, одно дело убить ребенка за генетические отличия и совсем другое — пошутить про инвалида, но и то, и то — акты жестокости и дегуманизации. И хотя в законе четко прописано, что можно делать, а чего нельзя, наше личное чувство дозволенного может придерживаться других норм.

Я убил Ойо. И если бы меня судили, то, возможно, признали бы виновным. Мою совесть это ничуть не отягчает, я знаю, что совершил правильный поступок. Но Ойо был уверен в том же самом. Я думаю, он был уверен в собственной моральной правоте, убивая этих детей. И хотя он явно наслаждался процессом, сами убийства были весьма сходны с традиционными жертвоприношениями, которые вполне одобряются некоторыми культурами. Разве палач не имеет права получать удовольствие от работы?

Мой преподаватель философии как-то сделал мне неоценимый интеллектуальный подарок, наверное, лучший в моей жизни, — набор мыслительных инструментов. И хотя в основе была не его собственная идея, то как он использовал эти инструменты, до сих пор во многом определяло образ моего собственного мышления. Профессор Рикман — или просто Рик, как мы его звали — советовал представить ящик с инструментами, в котором лежат очки, меняющие наш взгляд на вещи и способ мышления. Каждая пара очков дает нам определенные знания. Так он на практике использовал модель психики человека — чтобы понять, как видят мир другие люди.^[3]

У него были очки, через которые видят мир меньшинства, очки пещерного человека, жителя бронзового века и многих других. И все они помогали понять, что наша точка зрения на мир обусловлена тем, что мы видим, что знаем и наконец тем, как мы думаем о вещах. Моими любимыми были очки пришельца. Их нужно было надеть, если хочешь представить, как что-либо в нашем мире выглядит для существа, только что прибывшего с другой планеты, где млекопитающие никогда не развились в сложных приматов, не было людей, а вся эволюция пошла совсем по другому пути.

Что подумал бы пришелец, сравнив Ойо с врачами и полицейскими, присутствующими на казни серийного убийцы? А с инквизиторами, пытавшими и сжигавшими еретиков? Сумел бы пришелец найти хоть одно различие между Ойо и врачом, проводящим эвтаназию безнадежного больного, чтобы избавить того от страданий? Эту мысль можно было продолжить вопросом абортов, жестокости к животным, и даже использования антибиотиков, чтобы убить миллионы ни в чем не повинных бактерий.

Я не сторонник идеи, что все морально сравнимые вещи тождественны, это нерационально, но, тем не менее, важно помнить, что на любое явление может быть несколько точек зрения. Первые европейцы, высадившиеся в Южной Америке, были шокированы ритуальными убийствами и человеческими жертвоприношениями ацтеков. При этом их не смущали многочисленные ничуть не менее варварские практики, применявшиеся на родине, — поскольку их традиции и обоснование были знакомы и понятны, они воспринимали их по-другому. Мне приходилось бывать в штабах оперативного управления боевыми действиями, где словосочетания типа «сопутствующие потери среди мирного населения» использовались легко и непринужденно. Примерно так могли рассуждать вожди ацтеков и майя, когда планировали свои Цветочные войны и прикидывали, сколько тысяч подданных погибнут в ритуальной схватке.^[4]

Когда я начинаю высказывать подобные соображения вслух, то обычно получаю ярлык пацифиста и хиппи. Приходится объяснять, что я вовсе не против точечных ударов и принимаю необходимость лишать жизни преступников, просто мне некомфортно от того, как все опускают глаза, стоит им предложить подумать о моральной стороне вопроса.

Я бросаю взгляд на детский лагерь Ойо, а потом снова на его дом. Две совершенно разные жизни, служившие одной цели. Ойо глубоко верил, что его деяния — часть религиозного ритуала. Джо Вик просто хотел убивать. Оба были злодеями, лишавшими других людей жизни, но только у поступков Ойо были своеобразные обоснования. И насколько эти обоснования отличались от тех, что были у моих скандинавских предков, сжигавших на погребальном костре вполне живых жен погибшего вождя? Племена на родине Ойо в Африке могли похвастаться ничуть не меньшим набором жестоких ритуалов и странных суеверий. Когда-то давно и в моем роду мог быть свой Ойо, но ему не нужно было прятаться — он делал то, что было нормально для окружающих.

Именно это меня и пугало. У Джо Вика могли быть генетически обусловленные проблемы с контролем поведения, да и враждебная среда, в которой он вырос, могла сыграть роль. А вот Ойо — хотя и у него в генетическом коде могли иметься отклонения от нормы — всегда придерживался убеждений, что творит угодное высшим силам дело. Джо Вик убивал и закапывал жертвы, как хищник добычу. Ойо религиозно осмысливал каждый этап своей кровавой «карьеры» и при этом убивал десятилетиями, оставаясь непойманным. Ойо был умен и обаятелен. И при этом абсолютно сумасшедшим. Любое из его убеждений, что убийство или поедание жертвы дает магические способности, можно было научно проверить и опровергнуть. Но это ему и в голову не приходило. Такая проверка противоречила бы его религиозным убеждениям.

Джо Вик отдавал себе отчет, что он монстр, и просто прикидывался обычным человеком, насколько мог. Ойо же считал себя абсолютно нормальным, просто другие не понимали и не разделяли его веры. Он не считал себя монстром. Как не считали себя монстрами вожди ацтеков, инквизиторы, врачи Третьего рейха, для которых геноцид стал логичным и приемлемым следствием борьбы с распространением туберкулеза.

Это было страшнее всего — понимать, что рискуешь стать монстром, совершенно не осознавая этого. Как можно, придя в себя посреди лужи крови над телом убитого ребенка со следами собственных зубов и вкусом крови во рту, оглядеться и сказать самому себе: «Да ничего, все в порядке, это нормально»? У Ойо вот получилось. И, возможно, каждый раз, когда я повторяю про себя, что не испытываю никаких угрызений совести после хладнокровного и осознанного убийства Ойо, я становлюсь на шаг ближе к нему.

Я вздрагиваю, осознав, что за мной кто-то наблюдает. Темная фигура приближается к машине и стучит в стекло. Зря я не захватил пистолет. Но потом я узнаю Николсона. Сколько он за мной следит?

Примечания

3

Модель психики человека — система репрезентаций психических феноменов, интенсивно развивающаяся в детском возрасте. Обладать моделью психического состояния — означает быть способным воспринимать как свои собственные переживания (убеждение, намерение, знание и пр.), так и переживания других людей, — что позволяет объяснять и прогнозировать их поведение.

4

Цветочные войны — ритуальные войны, которые велись городами-государствами Мезоамерики (в частности, ацтекскими и майянскими городами-государствами), в том числе и с собственными вассалами, ради захвата пленников, которых приносили в жертву богам.