Игра

Эль Кеннеди, 2019

Какой урок я усвоил после того, как в прошлом году мои развлечения стоили моей хоккейной команде целого сезона? Больше никаких провалов. Больше никаких шашней, и точка. Как новому капитану команды, мне нужна новая философия: сначала хоккей и учеба, а потом уже девушки. То есть я, Хантер Дэвенпорт, официально принимаю целибат… и неважно, насколько это все усложнит. Но в правилах ничего не сказано о том, что мне нельзя дружить с девушкой. И не буду лгать: моя сокурсница Деми Дэвис – классная телка. Ее остроумный рот чертовски горяч, как и все в ней, но тот факт, что у нее есть парень, исключает любой соблазн до нее дотронуться. Вот только проходит три месяца нашей дружбы, и Деми одна и в поисках новых отношений. И она нацелилась на меня. Избегать ее невозможно. Мы вместе работаем над годовым учебным проектом, но я уверен, что смогу ей противостоять. Между нами все равно ничего не выйдет. У нас слишком разное происхождение, цели, противоречащие друг другу, а ее родители меня терпеть не могут. Мутить с ней – очень плохая идея. Осталось только убедить в этом свое тело – и сердце.

9

Хантер

Я сажусь в свой Лендровер и сразу же включаю кондиционер. Господи, как в середине сентября может быть так жарко? Поймите меня правильно, я надеюсь, что так будет всегда, но после того, как я провел полчаса во дворе с Деми, я весь обливаюсь потом.

Я выезжаю со студенческой парковки и еду обратно в Гастингс, где быстро проезжаю мимо своей улицы на другую в паре кварталов от нее.

Я не шутил, когда сказал Деми, что хочу, чтобы кто-то проконсультировал меня насчет девушек, заселяющихся в таунхаус. Я не имею ничего против них, но я в колледже, черт возьми. Я хочу тусить с парнями. В этом году я недоступен для девушек, и нет ни единой причины, почему я должен столько знать об эвкалиптовых масках для лица и тампонах, которыми пользуются все в доме. Кроме того, циклы Рупи и Бренны каким-то образом синхронизировались, поэтому менструация у них теперь в одно и то же время. Когда это случается, с ними очень сложно общаться.

Я паркуюсь на подъездной дорожке за джипом Мэтта и Конора. Они живут вместе с нашим товарищем по команде Фостером и двумя старшекурсниками — Гевином и Алеком.

Когда Мэтти открывает дверь, я радуюсь знакомому шуму издевающихся друг над другом парней, звуку нажатия кнопок на геймпадах и ароматам пиццы и протухшего пива, когда еще даже не наступил полдень. Вот это колледж.

— Привет, — говорю я всем в гостиной.

Фостер развалился в кресле, удерживая на коленке банку пива. Гевин и Алек рубятся в шутер. Нет только Конора, но он, видимо, на занятиях.

Не знаю точно, чья очередь сейчас следить за Пабло Яйцебаром, но он лежит на кофейном столике в мягком чехле, который сделал для него Баки, и ему очень это идет. Кто-то черным маркером нарисовал ему глаза и пятачок прямо над каракулями тренера — и вуаля, теперь у Пабло морда свиньи с подписью Дженсена вместо рта.

Если честно, я удивлен, что он еще цел. Пьяные студенты — не лучшая кандидатура для ухода за яйцом.

— Как дела, Пабло? — приветствую я яйцо. Он не отвечает, потому что ненастоящий, но я хотя бы пытаюсь делать вид.

Правило номер тысяча из руководства капитана: выбирай, за что сражаться.

— Кто сегодня вместо яичной мамочки? — спрашиваю я.

— Кон. Но он только что ушел с какой-то телкой наверх, поэтому мы ждем подходящего момента. — Мэтт усаживается на диван.

Я плюхаюсь на другом конце.

— Подходящего момента для чего?

Мэтт и Фостер злорадно друг другу улыбаются.

— Для кормления. Пабло вот-вот чертовски проголодается.

Гевин фыркает, не отрывая взгляда от экрана.

Я подавляю вздох. По моим источникам, с прошлой недели все немного начало переходить границы. Вчера мне написал Джесс Уилкс, жалуясь, что остальные парни постоянно звонят ему, когда он с Кэти. Теперь это официальная игра — максимально достать того, кто ухаживает за яйцом.

— Сколько уже прошло времени? — спрашивает Алек, порхая пальцами по геймпаду.

— Только минут десять, — отвечает Фостер. — У них, наверное, еще прелюдия.

— У нее, — предполагает Гевин.

— Или она ему отсасывает, — возражает Мэтт.

На секунду они замолкают.

— Не, — наконец говорит Фостер, поднимая пиво к губам. — Сначала он занимается ей, потом она ему отсасывает, потом они трахаются. Такой у секса порядок.

Я начинаю хохотать.

— Да ладно? Так написано в инструкции?

Мэтт хихикает.

— В таком порядке занимаюсь им я, — вставляет Алек. — А вы как делаете?

— Я не знаю, мать твою. Я не отслеживаю свои сексуальные похождения, как будто это исследование неизвестных науке Мальдивских островов. — Я закатываю глаза. — Тут нет никакого порядка. Ты просто смотришь по ходу дела.

— Ход дела всегда один и тот же, — упрямо говорит Алек.

— Это правда, — соглашается Фостер. — Обычно у меня тоже все так и происходит.

— Странно. — Когда я вспоминаю свои перепихи, они точно все разные. Иногда мы вваливаемся ко мне в комнату, и не успеваю я моргнуть, как она уже стоит на коленях с моим членом во рту. А однажды я был с девушкой, которой хватило всего секунды три поцелуев, а потом она повернулась и сказала, чтобы я оттрахал ее в задницу. А в последнее время продолжительность стала увеличиваться: я целую каждый дюйм их тела или наоборот. Иногда мы даже начинаем с секса, а заканчиваем прелюдией.

— Я не знаю, чем вы, ребята, занимаетесь, но у меня все по-разному, — признаюсь я.

— Может быть, это зависит от девушки, — предполагает Фостер. — Я встречался с одной и той же всю старшую школу, и я сужу по ней.

— Мы с Сашей вместе три года, — кивая, говорит Алек о девушке, с которой встречается сейчас.

— Точно, все зависит от девушки, — подтверждает Мэтт. — Например, Джесс. У них с Кэти самая предсказуемая сексуальная жизнь в мире. Когда мы вместе жили в общаге в прошлом году, они вешали на дверь этот тупой носок, и я знал, что у них все закончится ровно через сорок семь минут. Я мог даже вычислить точное время оргазма.

— Звучит как-то скучно.

Хотя, может быть, секс с тем, кого ты безумно любишь, каждый раз кажется разным? Понятия не имею. У меня было несколько девушек в старшей школе, но ни одна из них не была «той самой».

— Ладно. Прошло двадцать две минуты, — объявляет Фостер. — Он либо в ней по самые яйца, либо у нее занят рот. В любом случае член в игре. Повторяю, член в игре.

— Вы просто засранцы. Как капитан команды, я должен это остановить, — предупреждаю я.

Они все ждут.

Мой рот расплывается в улыбке. С другой стороны, у Конора столько секса, что ничего страшного не случится, если один из них прервут.

— Но я не буду. Вперед. Давайте.

Фостер и Алек взбегают наверх по узкой лестнице. Через секунду их тяжелые шаги глухо звучат по потолку. Когда они начинают молотить в дверь Конора кулаками, стук эхом отзывается по всему дому. Как будто спецназ ломится в наркопритон.

— Пабло голоден! — кричит Фостер.

— Покорми меня! — воет Алек.

На другом конце дивана Мэтт сгибается от смеха.

Все становится еще хуже: в воздухе звенят гневные ругательства, и два огромных хоккеиста на бешеной скорости сбегают с лестницы. Сразу за ними несется Конор — с голой грудью, босиком, с наспех натянутыми клетчатыми боксерами, свисающими с одного бедра. Его светлые волосы взъерошены, а губы немного опухли.

— Вы гребаные мудаки, — рычит он.

— Что? — Фостер невинно моргает. Он показывает на кофейный столик. — Наша свинья хочет обедать. У нас домашнее животное, брат. Сначала домашнее животное, а потом вагина.

— Домашнее животное, потом вагина, — повторяет Мэтт.

Гевин отрывает взгляд от игры и с серьезным видом кивает.

— Мудрые слова Томаса Джефферсона.

— Я кормил его утром, — возражает Конор.

Фостер вытаращивается на него.

— Он ест три раза в день, эгоистичный засранец. Смотри, он умирает от голода.

Я гляжу на яйцо и его глупую морду, закрываю лицо руками и трясусь от беззвучного смеха.

— Дэвенпорт! — лает Конор. — Ты капитан. Я подаю на них жалобу.

Я поднимаю голову с еще дрожащими губами.

— А в чем жалоба?

Он тычет в воздух указательными пальцами.

— Я трахался.

— Это не жалоба, а констатация факта.

Фостер скрещивает руки на громоздкой груди.

— Не забудь: нужно просидеть пять полных минут, чтобы убедиться, что он все съел.

Кон со вздутыми на лбу венами хватает Пабло со стола. На мгновение кажется, что сейчас он метнет его в стену, но в последнюю секунду он еле слышно ругается и поворачивается. С кухни доносится тихое бормотание.

Я гляжу на Мэтта.

— Он же не будет готовить настоящую еду?

— Нет, правила не такие.

— А какие правила?

— Какие мы сами придумаем, — отвечает Фостер с ухмылкой. — Но суть такая, что на Пабло надо тратить по пять минут.

— Но идти против системы нельзя, — говорит Мэтт.

— Какой еще системы? — морщусь я. — Это полный бред.

— Он ест три раза в день, срет два раза в день и требует внимания, когда кому-то из нас скучно, и хочется поиздеваться над тем, чья очередь следить за Пабло.

— Но так можно делать только несколько раз в день, — добавляет Фостер. — Тем не менее сообщения с часу ночи до пяти утра очень даже поощряются.

— Это же все очень полезно, — говорит мне Алек. — Как ты не понимаешь?

— Со мной вы тоже будете такое вытворять? — Я содрогаюсь. Моя очередь в пятницу.

— Не, с тобой мы бы никогда такое не сделали, — уверяет меня Фостер.

Другие соглашаются.

— Никогда.

— Конечно нет.

— С капитаном никогда такое делать не будем.

Чертовы лжецы.

В четверг вечером нам с Деми удается найти время для второго сеанса. Мы опять встречаемся в ее спальне в особняке Теты. Она сидит, скрестив ноги, с виноградным чупа-чупсом во рту на кровати с фиолетовым покрывалом. Я развалился на диванчике, развлекая ее новой сочной историей из жизни отвратительного Дика Смита.

— В общем, она пообещала принести клубничный чизкейк и обычный тыквенный пирог. Все остальное складывалось просто прекрасно. Официанты были на высшем уровне. На столе стоял хрусталь, который мои бабушка с дедушкой подарили нам на свадьбу. К нам должны были приехать родственники из Палм-Спрингс и Манхэттена. День благодарения в Хэмптонсе — это всегда важное событие.

Деми внимательно наблюдает за мной. Я знаю, что она пытается понять, к чему я веду.

— Но гвоздем программы должен был стать клубничный чизкейк, — хвастаюсь я. — Это был первый пирог, проданный моими родителями, когда они открыли маленькую пекарню на Бертон-стрит, впоследствии превратившуюся в огромную десертную империю. Все было идеально: мать была бы очень тронута тем, что я вспомнил и постарался порадовать ее. Видит бог, моего брата Джеффри не очень заботит ее счастье.

Деми сует чупа-чупс за щеку.

— Вы часто прикладываете столько усилий, чтобы получить одобрение своей матери?

— Дело совсем не в одобрении. Я же сказал: я хотел сделать мать счастливой.

— Понятно.

Я раздраженно пыхчу.

— В общем. Ужин был великолепным, пришло время десерта, и знаете что? Официанты приносят только гребаный тыквенный пирог, и все. Никакого чизкейка. На лице я с трудом сохранял улыбку, а внутри весь кипел. Кэтрин извинилась после ужина и объяснила, что все пекарни в районе либо были закрыты, либо больше не принимали заказы, но гребаные извинения ничем не могли мне помочь. Она выставила меня идиотом перед всей семьей, а чертов Джефф пошутил, что тыквенный пирог был очень оригинальным, и я хотел его прикончить. Счастливого Дня благодарения, да?

На мгновение повисает тишина. Я перевожу взгляд на Деми и вижу, что она внимательно меня изучает.

— Ого, — медленно произносит она. — Тут надо много распутывать. Наверное, первый вопрос у меня такой — если все пекарни в праздник были закрыты, то справедливо ли винить жену в том, что она не смогла купить чизкейк, как вы считаете?

— Она могла купить его днем раньше, — холодно говорю я. — Это не оправдание.

Она пару раз качает головой.

— Боже. Ты так хорошо это делаешь, — замечает она.

Я неловко пожимаю плечами.

— Да? Думаешь, мне надо бросить хоккей и стать актером? — Тупая шутка.

Самое забавное то, что это совсем не шутка. История, которую я сейчас рассказал, — правда, как она есть. Не упомянул я только то, что сын этого мудака неделю за неделей перед Днем благодарения выслушивал отвратительное хвастовство по поводу этого тупого клубничного чизкейка, а потом годами терпел жалкое нытье из-за тыквенного пирога.

Да, познакомьтесь с моим отцом, которого не колышет никто, кроме него самого. Он хотел выглядеть лучше своего брата, и пошли на хрен все закрытые пекарни и моя ужасная эгоистичная мать за то, что не учли его потребности. Бедная мама месяцами после этого ходила на цыпочках. Этого мужчину невозможно удовлетворить.

Когда я открыл свой конверт для пациента на прошлой неделе и увидел назначенное мне заболевание, то чуть не рассмеялся вслух. Мне не нужно ничего изучать: я полностью знаком с симптомами и с тем, как они проявляются. Я жил с этим всю свою жизнь.

— Почему для вас было так важно хорошо выглядеть в глазах вашей семьи? — спрашивает доктор Деми.

— В смысле?

Она формулирует по-другому:

— То, что должно было стать радостной семейной встречей, превратилось в соревнование между вами и вашим братом. Мне просто интересно, почему вы участвовали в этом соревновании?

— Мне плевать на соревнования, а ему нет. Он завидует мне, потому что я старше и успешнее него. И я что, должен был позволить ему оскорблять меня? Ну уж нет. Я буду отвечать.

— Понятно. — Пауза. — Как вам кажется, к людям рядом с вами вы предъявляете высокие требования или средние?

Интересно, какие выводы она делает? Очевидно, что у Деми очень высокие умственные способности. Это одна из многих причин, почему мне нравится проводить с ней время. Главная причина — с ней легко общаться, и нет никакого намека на то, что наши отношения должны перестать быть только дружескими. У нее есть парень, которого она явно любит, поэтому меня ничто не искушает. Конечно, у нее охренеть какое сексуальное тело, и она часто носит узкие топы, которые обтягивают ее упругие сиськи и обнажают живот, но я способен любоваться этим, не фантазируя о том, как я срываю с нее одежду.

Деми делает еще несколько записей и говорит:

— Ладно, давай заканчивать. Мы встречаемся с Нико, чтобы поужинать. Но, мне кажется, я начинаю формулировать твой диагноз.

— Это очень интересно, — признаюсь я. От меня не ускользает ирония того, что я хорошо провожу время, подробно описывая, как работают мозги моего отца.

Папа — не самый любимый мой человек, но я обычно никому на него не жалуюсь. Всю свою жизнь я просто помогал изображать шаблонно-идеальную семью. Просить о большем было бы слишком эгоистично. Я же богатенький парень, выросший в Гринвиче и ходивший в элитную частную школу. У других жизнь сложилась намного хуже. Кто-то из них страдает от настоящего физического насилия, что намного хуже, чем просто быть не в состоянии удовлетворять нереалистичные требования какого-то эгоиста. Тем не менее это потрясающе — описывать события своего детства с точки зрения папы. Я не знаю, все ли делаю правильно, но изучение темы вряд ли поможет мне узнать что-то новое об особенностях такого мышления.

— Увидимся на следующей неделе, — говорю я Деми. — Но в понедельник я вряд ли смогу.

— А в середине недели?

— В среду вечером — да. Но не на выходных: у нас три игры.

— Ладно, тогда, наверное, в среду вечером, — говорит она, — но обычно в этот день я хожу в спортзал.

— Ты ходишь в спортзал?

— Конечно. Почему, ты думаешь, я так хорошо выгляжу?

Естественно, я снова перевожу взгляд на ее поджарое миниатюрное тело. Она вряд ли выше метра шестидесяти, но, боже, ее ноги кажутся бесконечными. Длинные, загорелые и голые в ее крошечных джинсовых шортах. Готов поспорить, ее задница упругая и идеально, идеально лежит в руках.

Вот блин.

Это происходит.

Я фантазирую о ней.

Хорош, чувак, хорош!

— В общем. — Я отрываю взгляд, но она уже меня поймала.

— О боже, прекрати. Тебе нельзя так на меня смотреть, — требует Деми. — Ты же монах, помнишь?

— Ни на что я не смотрел, — вру я.

— Вранье. У тебя во взгляде читался секс.

— Неправда. Поверь мне, жгучий взгляд — это не мой способ подката. — Я усмехаюсь. — Если бы я действительно к тебе подкатывал, то ты бы не просила меня прекратить.

— У тебя есть какой-то способ подката? — На красивом лице Деми расцветает веселая улыбка. У нее потрясающая кожа. Светящаяся и безупречная, и на ней даже вряд ли есть макияж. — Покажи!

— Нет.

— Пожалуйста.

— Нет, — рычу я. — Тебе нельзя это видеть.

— Почему? — ноет она.

— Две причины: у тебя есть парень и я монах.

— Ладно. Но, к твоему сведению, я уверена, что твой подкат — отстойнее отстоя. — Ухмыляясь, она открывает ящик стола и, немного покопавшись, вытаскивает очередной чупа-чупс. На этот раз вишневый. Или клубничный.

— По-моему, у тебя зависимость от сахара, — сообщаю я ей.

— Нет, просто мне нравится держать что-то во рту.

— Я даже не буду комментировать это утверждение.

Она глядит на меня.

— Это называется «оральная фиксация», Хантер. Она довольно распространена.

— Ага. Как скажешь.

Несмотря на все мои усилия полностью забыть этот разговор, мысли о Деми и ее оральной фиксации преследуют меня всю дорогу до дома и пожирают сексуально озабоченный мозг. И вот я уже запираю дверь в ванную, встаю под душ и настолько крепко сжимаю эрегированный член, что такой хваткой мог бы разбить мрамор напополам.

Это снова происходит.

Я фантазирую о Деми Дэвис, и на этот раз я не останавливаюсь.

Я представляю ее пухлые губы, обхватившие чупа-чупс, но через несколько секунд он сменяется головкой моего члена. Я проталкиваю его в ее сексуальный рот, и она тут же высовывает язык, потому что она ужасно хочет почувствовать этот вкус.

«М-м-м, — бормочет она в моих фантазиях. — Вкус как у конфеты». И я представляю, как говорю ей, что ее киска, наверно, на вкус еще слаще, отчего она стонет, и этот горловой звук пробегает по всей длине моего ствола прямо до яиц.

— Черт побери. — Мое хриплое ругательство эхом отзывается в душевой кабинке. Я прислоняюсь лбом к плитке, пока удовлетворяю себя быстрыми, отчаянными движениями. Мой член такой твердый, что даже болит. Из-за пара в ванной трудно дышать. Когда я начинаю трахать собственный кулак, то прислоняюсь лбом к руке и глотаю горячий кислород. Боже, как же хорошо. Моя пошлая фантазия со сценарием растворяется в насыщенном паром воздухе. Теперь я глажу член под случайные картинки, проносящиеся у меня в голове: Деми отсасывает мне, грудь Деми вываливается из ее узких топов, ее загорелые ноги… раздвинутые для меня. Черт, интересно, какие звуки она издает при оргазме?.. Я взрываюсь, как бутылочная ракета. Черт возьми. Мои бедра застывают, когда волна жаркого удовольствия прокатывается по всему телу. Я кончаю в ладонь, тяжело дыша, в глазах скачут черные точки, член безумно колет.

То, что я фантазировал о Деми, вызывает во мне только слабую вину. Думаю, она бы меня простила, если бы я ей рассказал. Это же обязано было случиться. У меня отчаянное положение — пять бесконечных месяцев без секса. К концу месяца я буду дрочить под фантазии о Майке Холлисе.

Я начинаю всерьез беспокоиться о своей вменяемости.

Громкий стук сотрясает дверь.

От испуга я чуть не смываю себя в слив.

— Хантер! — визжит Рупи. — Вылезай уже оттуда. Ты закончишь всю горячую воду, а я хочу помыться перед сном!

В моем горле застревает болезненный стон. Я все еще сжимаю свой член, но он быстро становится мягким — вот что делает голос Рупи с пенисами.

— Иди отсюда, — рычу я в дверь, но с террористами переговоров не ведут. Если я не послушаюсь, то она найдет на «Ютубе» какое-нибудь видео о том, как взламывать замки, выбьет дверь и силой вытащит меня из-под душа.

Ненавижу своих соседок.