Оно мне было надо. Вертикальные мемуары

Эдуард Струков

Мемуары свидетеля эпохи, написанные в жанре авантюрно-плутовского романа. Ироничные и откровенные истории, объединённые одним героем, за которым явственно угадывается автор. Полудокументальное повествование об одной отдельно взятой человеческой жизни, в котором нашлось место и страшному, и смешному, и грустному. Интересная и предельно честная книга, написанная живым и современным русским языком в редком жанре вертикальной миниатюры, иллюстрирована уникальными фото. Книга содержит нецензурную брань.

Нежить

Детство моё, по великому счастью,

прошло в тех самых местах,

где творил поэт Анненский,

рисовали Перов и Левитан,

бродил с ружьём любитель охоты Ульянов-Ленин,

героически тонули в болотах конники Доватора,

спасался бегством из России сам Бонапарт,

словом, в тех самых заветных краях,

где так и хочется завалиться

в ласковые тёплые травы-ковыли,

разглядывая пухлогрудые белые облака,

плывущие в звенящей полуденной тишине

над головами высоченных мачтовых сосен.

Но детства прошедшего уже не вернёшь,

а сырая земля весною особенно коварна,

поэтому приходится искать

сухой ствол упавшего дерева,

которых много понавалено

вдоль и поперек крутых берегов

чёрной холодной ведьмы-Велесы.

Сидишь вот так себе, греешься на солнышке,

пытаешься найти умные мысли в беспутной голове,

беспричинно улыбаешься приветливому зелёному миру,

и вдруг ощущаешь на себе чей-то внимательный взгляд.

Мурашки бегут по телу, волосы становятся дыбом —

кто-то явно смотрит тебе в спину.

Резко повернёшься или оглянёшься тайком —

вроде бы никого не видно.

Но ведь кто-то же явственно разглядывает тебя…

Может быть, зверь какой пялится?

Так нет никакой нужды лесному зверю

так долго и пристально тебя рассматривать,

у зверя, в отличие от тебя, своих дел по горло.

Думаете, это человек смотрит из леса?

Так в этой глуши нет никого на все сто вёрст окрест,

кроме доживающих свой век старух,

которым едва хватает сил пару раз в неделю

доползти за хлебом до местного магазина.

Редкие местные жители открыты и приветливы,

охочи до неспешных и распевных разговоров,

всегда готовы показать дорогу заблукавшему «москвичу»,

как принято испокон веку называть здесь всех чужих.

Может, это турист или ягодник?

Но какие весною грибы-ягоды?

Туристы, те сплавляются гуртом, прекрасно понимая,

что такое трудное предприятие в одиночку не осилить,

ходят по лесу коллективно,

галдят и перекрикиваются.

Но кто же тогда смотрит тебе в спину?

Может, принесла нелёгкая незнакомого лихого человека?

В деревне всегда заметно присутствие чужих людей —

то трава не там и не так примята,

то ветка знакомая надломлена,

то след чужого сапога чётко отпечатался в грязи,

птицы на припёке молчат,

собаки перелай злой затеяли —

и примет таких можно найти превеликое множество.

Но и тут не сходится,

потому как любой человек в лесу

всегда рано или поздно сам себя обязательно выдаст,

хрустнет сухой веточкой,

нет, нет, да и шевельнётся,

сдвинется с места, задышит, нарушит лесной покой.

Остаётся грешить только на лесную нежить.

«Точно! Нежить!», — вспыхиваю я от догадки,

и в ту же минуту замечаю,

что приветливое синее небо

над бедовой головой моей

хмурится прямо на глазах,

в лесу быстро темнеет,

вода в реке журчит громче,

ледяным холодом обдаёт порыв лёгкого ветерка,

вся природа вокруг поляны съёживается, смурнеет,

супится в ожидании чего-то малоприятного.

От нежити нет спасения,

против неё не помогают

ни жаркая торопливая молитва,

ни крестное знамение,

ни серебряная пуля крупного калибра,

нежить ничего и никого не боится,

она питается людским страхом,

ей нравится так напугать человека,

чтоб мчался он, не разбирая дороги,

в ужасе прятался где попало

и боялся даже нос оттуда высунуть.

Какая она, нежить, с виду,

точно не знает никто,

потому что нет у неё ни лица, ни тела, ни рук, ни ног —

нежить есть злой мёртвый дух,

сгусток негативной энергии,

поселившийся в том месте,

которое ему приглянулось,

и нужное обличье ей, нежити,

придаёт богатая человеческая фантазия,

которая и напридумывала всех этих чертей, русалок,

водяных, упырей и прочую нечисть.

Жалко, что нет больше посредников

между людьми и нечистой силой,

городские экстрасенсы сплошь хитрые жулики,

а клыкасто-клюкастые старушки все давно повымерли,

никто больше не умеет договариваться с духами,

поэтому возникают конфликты с параллельным миром,

а потом мы сетуем — то не так, это не этак, не идут дела.

Где ж им пойти, нашим делам,

если не чтим мы ни домовых, ни леших, ни водяных,

или кем там ещё для нас нежить прикидывается…

Но я-то как раз сам из местных,

в пастушеском детстве попривык

ко всяким лесным странностям,

и хотя становится страшно мне до жути,

холодный пот ручейками бежит по моей спине,

сердце готово выпрыгнуть из пересохшего горла,

но я успокаиваю себя,

монотонно раскачиваюсь,

напевая под нос что-то унылое,

отгоняя от себя плохие мысли.

Прабабка моя, та знала точно,

какую мантру-заговор надо петь в таких случаях,

но где ж тут теперь упомнишь,

приходится полагаться на свои инстинкты,

они редко обманывают.

Я мычу под нос нараспев привычную колыбельную,

которую пел своим детям,

нежить стоит за моей спиной,

чутко прислушиваясь, маракуя своей соображалкой,

что же со мной в этаком самозабвении делать дальше.

Нежить — она хитрая,

то обернётся доброй старушкой,

одарит ребёнка конфеткой, возьмёт его за ручку,

чтобы навсегда увести в страшное неведомое место.

То заманит летом глупую детвору искупаться в реке,

заморочит голову, покажет красивую лилию,

заманит ею в омут-вир самого весёлого малыша,

защекочет его там до смерти

и утянет глубоко-глубоко на чёрное дно.

А ещё нежить приводит из леса мёртвых людей,

пропавших давным-давно.

Наверху — чёрная холодная река Велеса, приток Западной Двины, течёт с Валдая на юг. Внизу — «родовое имение» семьи автора в деревне Зеленьково Жарковского р-на. Фотографии из архива автора

Батя мой своими глазами видал,

как вышел однажды из леса

самый настоящий давно убитый немецкий солдат,

постоял-покачался и побрёл себе куда-то

по своим фашистским делам.

Нежить любит старые кладбища,

водит туда горемычных людей стреляться или вешаться.

Рассказывали мне,

как повадилась было нежить

водить с кладбища покойников на колхозную свиноферму,

где несчастные свиньи,

издали чуявшие мертвяка,

подымали жуткий неистовый визг.

Ещё помню, как блукали мы с дедом,

собирая в Картавских лесах чернику,

нежить отвела деду глаза,

он от испуга потерял дорогу,

панически заметался со страшными криками,

бегал по мхам между медных стволов,

а я, семилетний малец, спокойно сидел и смотрел,

как стекает живица с подрубленной кем-то сосны,

совсем не понимая дедовой суеты,

потому что прекрасно видел то самое место меж деревьев,

откуда мы вошли в черничник.

Дед мой вообще был очень чукав,

мнительный, он легко приходил в неистовство,

от чего совсем терял голову,

однажды «в грибах» нежить завела его так далеко,

что вернулся он домой только через четыре дня,

пройдя через леса и болота сотню километров

аж до самого Нелидова,

чудом миновав Пелецкий мох,

в котором сгинуло народу видимо-невидимо.

Я замолкаю и открываю глаза.

Солнце несмело вышло из-за туч,

вода в реке с лёгким плеском

несётся в далёкую Балтию,

лес тих и задумчив,

словно мой дядюшка с похмелья,

спина хоть и затекла,

но уже давно высохла от пота,

желудок просит еды,

поэтому приходится вставать,

опираясь на длинный дрын,

без которого в этих местах нынче ходить опасно,

мало кто там лежит под кустом,

гадюк стало так много,

что страшно спать в доме,

они живут под фундаментом,

вдруг какая-нибудь решит зайти погреться у печи?

Нежить успокоилась, пропала.

Выжатый, как лимон,

то и дело спотыкаясь,

я осторожно шагаю через заливной луг

напрямик к деревне,

заслышав голоса, гул трактора,

облегчённо улыбаюсь.

Вроде бы выбрался.

Умываюсь в избе,

долго смотрюсь в зеркало,

разглядываю своё лицо,

глубоко запавшие глаза,

удивляюсь тому, что утром брился,

а вот поди ж ты,

как отросла щетина на щеках всего-то за полдня.

Не забыть бы вечером оставить домовому

на загнетке тёплой печи

немного молока и печеньку —

домовые, они страшно как падки на сладенькое.

А завтра, пожалуй, вот что —

схожу-ка я на тот заброшенный хутор,

где жили в стародавние времена при царе

старик-колдун с красавицей-дочерью,

к которой посватался было молодой учитель

из местной церковно-приходской школы,

наш родственник по бабке.

Но жениха вскоре забрали на германскую войну,

а старый ведьмак совсем спятил —

решив то ли себя утешить, то ли дочку,

принял обличье своего зятя,

якобы приехавшего на побывку.

Так и жили «молодые» год или два,

пока тайна не раскрылась,

не пришёл с войны друг убитого жениха.

Невеста вскорости повесилась,

прокляв перед смертью отца,

и теперь постылая душа его

бродит по окрестностям в ожидании Страшного Суда.

А в детстве мы на том хуторе

самую сладкую малину собирали,

что тоже примета нехорошая…

Засыпаю-проваливаюсь с мыслью:

«Если с нежитью я договорился,

то неужели с каким-то старым хреном

завтра не смогу управиться?!…»

(на этом месте записи пропавшего гр-на С.

в найденной участковым тетради обрываются)