Тень Сохатого

Фридрих Незнанский

На светской вечеринке в Российском сообществе предпринимателей происходит беспрецедентный случай. Один из самых богатых и уважаемых бизнесменов страны Генрих Боровский расстреливает в упор своего лучшего друга и делового партнера Олега Риневича. Расстреливает не таясь, на глазах у всех. Александру Борисовичу Турецкому предстоит выяснить мотивы этого жестокого и странного преступления. Чем дальше Турецкий углубляется в это дело, тем более загадочным оно становится. Судьбы страны и Генриха Боровского тесно переплетены. Докопаться до истины непросто, каждый факт жизни бизнесмена опутан прочной паутиной лжи. В конце концов Турецкий понимает: чтобы распутать это дело, ему придется рискнуть многим: на карту поставлена его собственная жизнь…

Глава третья

Сколько веревочке ни виться…

1. Бизнесмен Ласточкин

Председатель совета директоров МФО «Город» (и, как его называли журналисты, главный финансист акционеров компании «Юпитер», которую возглавлял пребывающий ныне за решеткой Генрих Боровский) Антон Павлович Ласточкин с раннего утра пребывал в дурном расположении духа. И не только духа, но и тела. Вечером предыдущего дня ему довелось присутствовать на юбилее одного очень старого и очень уважаемого человека. Ну и, конечно, пришлось выпить.

Начиналось все со здравицы в честь юбиляра, которую Ласточкин произнес экспромтом и в рифму («Тостующий пьет до дна!» — орали гости). Затем юбиляр вдруг захотел выпить за Антона Павловича (гости мгновенно переориентировались и теперь уже заставили выпить до дна «тостуемого», каковым на этот раз оказался Ласточкин). А там уже закрутилось и завертелось — бокал за бокалом. И так до полного помутнения сознания, чего Антон Павлович практически никогда себе не позволял.

Еще вечером, добираясь домой, он был крайне недоволен собой. Сквозь дурман и пьяный кураж в хмельной голове вертелась вполне трезвая мысль: «Тони, ты напился как свинья. Завтра тебе будет стыдно и плохо». Ласточкин пытался заглушить упреки внутреннего голоса залихватской песней, но ему это плохо удавалось. Уж так устроено в природе, что за все вечерние и ночные удовольствия приходится расплачиваться утром. Вот и на этот раз внутренний голос не обманул Ласточкина. Утром Антону Павловичу было так плохо, что и словами не опишешь.

Едва открыв глаза, он снова их закрыл, не выдержав яркого света, бьющего из окна. Лоб и виски готовы были взорваться от боли, а десна и язык высохли и распухли, как будто он сорок дней бродил по пустыне без капли воды.

Будучи человеком волевым, Антон Павлович заставил себя подняться с постели. Но лишь для того, чтобы добраться до бутылки с ледяной кока-колой и крана с холодной водой. Освежившись, Ласточкин почувствовал себя немного лучше.

Едва он перевел дух, как в дверь позвонили.

Антон Павлович натянул махровый халат и, слегка пошатываясь, подошел к двери. Выглянув в глазок, он увидел женщину средних дет со скучным, ничего не выражающим лицом.

— Кто там? — морщась от боли, спросил Ласточкин (каждое сказанное слово отзывалось у него в голове мощным набатом).

— Вам повестка! — ответила невыразительная женщина. — Получите и распишитесь.

«Какая еще, к чертям собачьим, повестка?» — недовольно подумал Ласточкин и, секунду поколебавшись, открыл дверь.

— Вы Ласточкин? — спросила женщина, окинув его опухшую физиономию хмурым взглядом.

— Он самый, — проворчал Антон Павлович. — Ну и где ваша повестка?

— Вот она. — Женщина протянула ему конверт с синей печатью. Затем достала из сумки журнал и ручку, раскрыла журнал, протянула ручку Ласточкину и сказала: — Распишитесь, где галочка.

Все еще плохо соображая, Антон Павлович взял ручку (конверт с печатью он держал в другой руке) и размашисто расписался в журнале.

— Это все? — поднял он взгляд на женщину.

Та кивнула:

— Да. До свидания.

— Прощайте.

Невзрачная женщина развернулась и ушла. Ласточкин закрыл дверь, прислонился спиной к стене и, зевнув, распечатал конверт, даже не глянув на обратный адрес. Вынув из конверта листок бумаги, Антон Павлович некоторое время держал его в подрагивающих пальцах, щурясь на мелкий шрифт. Потом лицо его выразило удивление, затем на смену удивлению пришло возмущение — Ласточкин нахмурил брови, прорычал что-то неприличное и, смяв листок в руке, с силой швырнул его в угол прихожей.

Он был рассержен, оскорблен и… — чего уж греха таить — изрядно напуган.

Да и как тут не испугаться, когда тебе присылают повестку на допрос, да не куда-нибудь, а в саму Генеральную прокуратуру! И фамилия у следователя истинно басурманская — Гафуров. Что-то в этой фамилии было неприятное, что-то, от чего хотелось зажать пальцами нос, поморщиться и сказать: «Фу-у-у».

Окончательно проснувшись, Ласточкин, кряхтя и чертыхаясь, наклонился и поднял с пола смятый листок. Расправил его и еще раз прочел мелко набранный текст. Так и есть — вызов на допрос.

По-прежнему держа повестку в руке, Антон Павлович сел на стул и задумался. Что бы это все могло значить? Под него стали копать? Но зачем? Кому это могло понадобиться? И самое главное — какое дело хотят ему пришить? У Ласточкина были на этот счет определенные догадки, и догадки эти касались одного из его друзей и коллег по бизнесу, который уже черт-те знает какие сутки пылился на тюремных нарах. И звали этого человека Генрих Боровский.

«Может, все еще и обойдется? — меланхолично подумал Антон Павлович. — В конце концов, обвинить меня в чем-то можно, но доказать это будет ой как нелегко. Во-первых, нужно позвонить адвокату. А во-вторых… Вот он-то и подскажет, что нужно сделать во-вторых! Главное — никакой самодеятельности».

Многолетняя привычка во всем доверять профессионалам заставила Ласточкина взять с полки телефон и набрать номер адвоката Райского.

Больничная палата была небольшой — Антон Павлович сам так захотел. Он не любил пафоса и помпезности ни в чем, а уж тем более в таких деликатных вещах. Тем не менее палата была чистой и опрятной. На окнах висели приятные, радующие глаз шторы, стены покрывали бежевые обои (любимый цвет Ласточкина), в углу пристроилась светлая тумбочка, а на ней — цветной телевизор. Возле кровати Антона Павловича стоял небольшой журнальный столик. Свежая пресса, пара книг, карандаш для пометок, Библия и портативный компьютер — вот и все, что лежало на этом столике. Аскетично, но уютно.

Нельзя сказать, что Антон Павлович прятался в больнице от правосудия. У него и в самом деле прихватило сердце после получения повестки и разговора с адвокатом Райским. Адвокат не смог сказать ему ничего утешительного, лишь посоветовал «тщательней следить за своим здоровьем и не загружаться выше крыши всякими проблемами». Совет был дельный, но — в свете нынешних происшествий — абсолютно неприменимый.

Едва положив трубку на рычаг, Антон Павлович тут же почувствовал давящую боль в сердце. Зная наследственную слабость своей сердечно-сосудистой системы, он, не мешкая ни секунды, вызвал «скорую». Боль в сердце неприятно поразила Ласточкина, но дальше было еще страшней: по дороге в больницу Антон Павлович дважды терял сознание, что для крепкого сорокалетнего мужика (каковым до сих пор считал себя Ласточкин) было случаем экстраординарным.

Антон Павлович не на шутку перепугался. А безжалостный пожилой врач, вместо того чтобы успокоить бизнесмена, подтвердил самые мрачные его опасения.

— У вас микроинсульт. Придется полежать пару недель в больнице, — таков был его диагноз.

«Вот и началось, — с тоской подумал Ласточкин. — А раз началось, то уже никогда не закончится». Что именно имел Антон Павлович в виду — свою ли болезнь, вызов ли на допрос в прокуратуру — на этот вопрос он бы и сам не смог точно ответить.

Одно было ясно: он был несчастен и чувствовал себя ужасно.

2. Адвокатский ход

Гафуров сдвинул к переносице черные тонкие брови и строго посмотрел на Райского, который пару минут назад появился в его кабинете.

— Господин адвокат, я вызывал на допрос бизнесмена Ласточкина, а не вас. — Тут Гафуров нахмурился еще больше и сказал, повысив голос: — Где он?

Несмотря на резкий тон, каким встретил его «важняк» Эдуард Гафуров, адвокат Райский оставался спокойным и невозмутимым. Глаза его смотрели доброжелательно, а на губах застыла вежливая полуулыбка.

— К сожалению, господин Ласточкин не может явиться в прокуратуру, — сказал Райский.

Гафуров усмехнулся, блеснув золотым зубом, и поднял черную бровь:

— Да ну? И что же ему помешало?

— Внезапная болезнь, — ответил Райский и, вздохнув, печально потупил глаза. — Антон Павлович в больнице. В кардиологическом отделении. Если вы по-прежнему хотите задать ему вопросы, вам придется приехать туда самому.

Гафуров недовольно крякнул и побарабанил смуглыми пальцами по столу.

— Значит, вот как, — прищурившись, сказал он.

Райский кивнул:

— Именно так. И никак иначе. — Он поднял руку и, откинув белоснежный манжет рубашки, посмотрел на часы. — Кстати, я сейчас как раз собираюсь к нему. Если хотите, могу вас подбросить.

— Подбрасывают улики, — недовольно отозвался Гафуров. — А меня вы можете подвезти.

Райский улыбнулся и миролюбиво ответил:

— Это как вам будет угодно. Но для начала… — Улыбка его стала еще теплее: — Эдуард Маратович, не могли бы вы мне сказать, что вы инкриминируете моему клиенту?

Гафуров приосанился и изрек:

— Мы инкриминируем ему кражу у государства двухсот миллионов долларов… — Подумал и добавил: — США.

Райский снисходительно улыбнулся, словно ему сказали нечто такое, что иначе чем бред сивой кобылы и не назовешь.

— Каким же образом он мог их украсть? — спросил Райский. — И когда?

Гафуров блеснул золотым зубом.

— А это нам расскажет сам господин Ласточкин, — в тон адвокату ответил он. — Кажется, именно его банк был посредником при одной любопытной сделке… э-э… — Гафуров щелкнул пальцами, — …в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. Помните, та самая сделка, когда ЗАО «Берег» приобрело на конкурсной основе двадцать процентов акций ОАО «Недра»? Или вы не в курсе?

Теперь уже Райский нахмурился.

— Могу я узнать, кто инициировал возбуждение этого дела?

— Можете, — кивнул Гафуров. И заговорил сугубо официльным тоном: — Уголовное дело против Антона Ласточкина было возбуждено Генпрокуратурой после проверки обращения заместителя председателя Комитета по экономической политике и предпринимательству Госдумы Бориса Юркина. Юркин поставил под сомнение легитимность совершенной в девяносто четвертом году сделки с ОАО «Недра». Таким образом, мы имеем все основания подозревать миллиардера Ласточкина в хищении двадцати процентов акций ОАО «Недра», принадлежащих государству.

Повисла пауза. Гафуров любовался произведенным эффектом, а Райский с выражением крайней удрученности на лице обдумывал слова следователя. Итак, тучи сгущались над головой Генриха Боровского. А то, что всплывшее вдруг дело с акциями «Недр» было направлено главным образом на Боровского, Райский не сомневался.

Дело обещало быть сложным и громким. С одной стороны, это было хорошо. С другой… Райский собирался съездить в отпуск куда-нибудь на южное море, бывший сокурсник, любитель дайвинга, звал его поплавать с аквалангом, «погарпунить золотых рыбок», как он выражался. И Райский склонен был согласиться. Но теперь об охоте на «золотых рыбок» можно было надолго забыть. Что ж, ничего не поделаешь, работа есть работа.

— Гм… Понятно, — сказал наконец Райский. — Что ж, если вы не заняты, мы можем ехать. После перенесенного микроинсульта Антон Павлович чувствует себя не очень хорошо, однако на пару ваших вопросов он вполне может ответить. Так что, едем?

Гафуров внимательно посмотрел на Райского, чуть заметно усмехнулся, кивнул и ответил:

— Едем.

Разговор с Гафуровым произвел на Антона Павловича Ласточкина удручающее впечатление. Опасаясь ловушек, почти каждый свой ответ он согласовывал с адвокатом Райским, нашептывая ему на ухо слабым голосом, и лишь получив необходимые инструкции, отвечал. Ответы Ласточкина не отличались разнообразием и были в основном односложными: «да», «нет», «не совсем». Самые многословные были примерно такими: «нет, я ничего об этом не знаю», «мне нечего об этом сказать», «мне нужно просмотреть деловые бумаги, чтобы ответить вам точно, а пока…» Далее следовало пожатие плечами и печальный вздох.

«Важняк» Гафуров был спокоен и холоден. Он то и дело вглядывался в лицо бизнесмена пристальным и жестким взглядом, как бы говорящим: «Давай-давай, дружок, юли, крутись, выворачивайся, но все равно ты не уйдешь от расплаты. Мне известно про все твои преступления. И уж будь спокоен, я сделаю все, чтобы надолго упрятать тебя за решетку». Ласточкина пристальные взгляды следователя выводили из себя и заставляли нервничать. И Гафуров, видя это, вглядывался в лицо бизнесмена все пристальнее и холоднее, наслаждаясь властью над запуганным, больным человеком.

Напрасно Райский пытался смягчить атмосферу шутливым тоном и бодрым, веселым голосом. Разговор Гафурова и Ласточкина все больше походил на беседу кровожадного Сфинкса и случайного путника, на свою беду попавшего в лапы к этому неугомонному монстру.

Наконец Антон Павлович не выдержал. Он прижал ладонь к груди, придал своему лицу выражение невыносимого страдания и сказал голосом слабым и ломким, как березовый прутик:

— Простите, господа, но мне что-то не по себе. Не могли бы мы отложить наш разговор до лучших времен? Боюсь, что я еще слишком слаб для обстоятельной беседы.

Райский посмотрел на Гафурова.

— Вы задали несколько вопросов и получили несколько ответов, — учтиво сказал он. — Учитывая состояние здоровья моего клиента, я думаю, что для первого допроса этого вполне достаточно.

Гафуров медленно покачал головой.

— Я так не думаю, — возразил он. — Но, учитывая состояние здоровья вашего клиента, готов отложить продолжение допроса до лучших времен. — Он встал со стула, одарил Ласточкина еще одним пристальным взглядом и с усмешкой сказал: — Поправляйтесь, Антон Павлович. Вы нам очень нужны.

Ласточкин побледнел. Гафуров, удовлетворившись этим, повернулся и направился к выходу. Покидая палату, он громко хлопнул стеклянной дверью, заставив Ласточкина вздрогнуть.

— Каков подлец, — простонал Антон Павлович, как только дверь за следователем закрылась. — Ему бы только в гестапо работать.

— Да уж, — уклончиво отозвался адвокат. — Сложный человек. Впрочем, в Генпрокуратуре простых не держат. — Райский посмотрел на бледного Ласточкина, покачал головой и добавил: — Вы плохо выглядите, Антон Павлович. Я позову врача.

3. Изюм из булочек

Арест бизнесмена Ласточкина насторожил Александра Борисовича Турецкого. Его не покидало ощущение, что вся эта история, лихо закрученная прокуратурой и активно раздуваемая прессой, шита белыми нитками. Этим он и поделился с женой за ужином.

Ужинали они в маленьком китайском ресторанчике, который открылся неподалеку от их дома и куда жена Ирина любила захаживать — иногда просто для того, чтобы выпить чашку зеленого чаю.

— Ты посмотри, какой здесь колоритный зал! — восхищенно говорила она мужу, оглядывая многочисленные ширмочки и огромные веера, развешанные по стенам. — Такое чувство, как будто мы за тысячу километров от дома. А дом-то — вон он, совсем рядом!

В ответ Александр Борисович скептически пожимал плечами. Он не разделял восторгов жены. Он предпочитал ужинать дома. Борщ, пельмени, жареная курочка, котлеты и макароны с подливкой — простая домашняя кухня нравилась «важняку» гораздо больше здешней экзотики.

— Ни за что на свете не стану есть еду, которая называется «сычуанской», — сердито отзывался он. — Меня от одного названия мутит.

— Между прочим, твои любимые пельмени были изобретены в Китае, — информировала Ирина своего строптивого мужа. — И они есть в меню.

К третьему посещению ресторанчика Турецкий вполне смирился с неаппетитными названиями блюд. Даже глупая улыбка на круглом лице официантки-казашки, изо всех сил изображающей китаянку, перестала его раздражать. Ирина Генриховна одержала очередную победу над мужем и в глубине души торжествовала.

За совместными ужинами Турецкий часто делился с Ириной своими мыслями и соображениями относительно дела, которое он в данный момент вел. Так было и на этот раз. Ирину скепсис мужа не удивлял. Она давно привыкла к тому, что Турецкий ничего не принимает на веру, не имея веских доказательств или хотя бы гипотез, имеющих «правдоподобный вид» (как выражался сам Александр Борисович). В шумихе, поднявшейся вокруг компании «Юпитер», возглавляемой Боровским, ему виделся чей-то злой умысел.

— Пойми, дорогая, в нашем деле случайностей почти не бывает, — сказал Турецкий, запив свинину с ананасами китайским пивом и поморщившись. — Конечно, случается, что одно дело тянет за собой другое. Но здесь не тот случай.

— Почему ты так в этом уверен? — поинтересовалась Ирина.

Турецкий пожал плечами:

— Ну, во-первых, интуиция.

— О, простите, мистер Холмс! — шутливо воскликнула Ирина. — Продолжайте, пожалуйста.

— А во-вторых, я знаком с материалами дела Боровского. Конечно, кое-что там есть, но… — Он вновь пожал плечами. — Все это похоже на изюм из булочек.

— Из каких булочек? — не поняла Ирина.

— Ну вот смотри. Допустим, тебе понадобился изюм, чтобы положить его в плов, так?

— Так.

— А под рукой у тебя этого изюма нет. Зато есть целая куча булочек с изюмом. Что ты будешь делать?

Ирина усмехнулась:

— Ну, по крайней мере, не стану ковырять булочки, чтобы достать из них изюм.

Турецкий кивнул:

— Вот именно. А тут такое ощущение, что перелопатили гору булочек, в надежде достать хоть что-нибудь. А когда хочешь достать хоть что-нибудь, ты это «что-нибудь» обязательно наковыряешь.

— Даже если булочки без изюма? — усомнилась Ирина.

Турецкий отпил пива, снова поморщился и ответил:

— В этом случае изюм можно заранее туда запихать. А потом «найти». Время от времени такое случается. И не делай таких изумленных глаз.

Ирина Генриховна и впрямь насмешливо выпучила глаза, изображая изумление. Но Турецкий, судя по его озабоченному виду, не настроен был шутить, поэтому Ирина ответила серьезно:

— Что ж, тебе виднее. Ты можешь наблюдать эту чехарду изнутри, а я знаю только то, что говорят по телевизору. А что, ты и в самом деле, думаешь, что Ласточкина арестовали, чтобы прижать Боровского?

— Не знаю, золотце, не знаю. Я не занимаюсь делом Ласточкина. А что касается Боровского… тут тоже все покрыто туманом и мраком. Сам он упорно отмалчивается. Как будто нарочно роет себе могилу.

— Или боится, что по неосторожности может сказать что-то такое, что принесет вред не только ему, но и его близким людям, — заметила Ирина. — Впрочем, это мое субъективное женское мнение. Тебе на него конечно же наплевать.

— Ну почему же, — возразил Александр Борисович. — Женщины тоже иногда бывают правы. Особенно ты. — Он с любовью посмотрел на жену и, улыбнувшись, добавил: — Ты у меня удивительно проницательная женушка!

— С кем поведешься, от того и наберешься, — парировала Ирина.

Турецкий вновь улыбнулся и сказал:

— Спасибо.

— За что? — подняла брови Ирина.

— Не так уж часто ты говоришь мне комплименты.

— Не так уж часто ты на них напрашиваешься, — с прежней иронией ответила Ирина. — Ты собираешься вникать в детали дела Ласточкина?

Турецкий задумался, покручивая на столе высокий стакан с недопитым пивом. Ирина смотрела на него внимательно и уважительно (она знала, что мужу нравится, когда она так на него смотрит, и изредка баловала его этим взглядом). Наконец он ответил:

— Дело ведет Гафуров. Если честно, мне этот парень не по душе…

— Да, ты что-то о нем рассказывал, — кивнула Ирина.

— Обращаться к нему за помощью… — Турецкий дернул плечом.

— Бесполезно? — спросила Ирина.

— Не то чтобы бесполезно, но малоинформативно. Это довольно скользкий тип. И скользит он, как правило, в том направлении, в каком ему укажет Казанский.

Ирина задумчиво наморщила лоб:

— Ты говорил, но я забыла — это какой-то ваш начальник?

— «Какой-то», — шутливо передразнил Турецкий. — Казанский — это начальник Следственного управления Генпрокуратуры. А Гафуров из тех, кому карьера дороже истины, поэтому он легко повернется туда, куда подует ветер.

Ирина деловито кивнула:

— Ага, ясно. И что ты намерен делать?

— Хочу поговорить с журналистами, — сказал Турецкий. — По части добывания информации они настоящие доки. Помнишь Семена Комарова?

— Того самого? Журналиста?

— Угу.

— Помню.

— Я ему сегодня звонил. Он обещал свести меня с одним обозревателем, который знает историю Ласточкина как свои пять пальцев.

— Откуда такая осведомленность?

— Он написал о Ласточкине и его банке цикл статей в «Финансовом еженедельнике». Статейки я просмотрел, но хочу еще раз услышать всю историю из уст самого обозревателя. От и до.

— А с Гафуровым этот твой обозреватель уже говорил?

Александр Борисович покачал головой:

— Нет. Гафуров с ним даже не встречался. Гафуров вообще ведет себя так, словно ему известны все тайны вселенной. А зачем человеку, который знает все тайны вселенной, встречаться с какими-то журналистами?

— Как зачем? — насмешливо спросила Ирина. — Ведь их можно посадить! Разве не в этом заключается ваша работа?

— Отчасти и в этом, — спокойно ответил Турецкий, привыкший к ерничанью жены. — Но только если будет дан такой приказ. А пока приказа нет, они могут гулять спокойно.

— Ну слава богу. Тогда давай закажем вина и выпьем за свободу!

Турецкий приподнял бровь и удивленно посмотрел на жену.

— Но сегодня только четверг, — возразил он.

Ирина пожала плечами:

— Ну и что? Зато завтра до обеда у меня нет занятий, и я буду отсыпаться.

— Как скажешь, дорогая, — сдался Турецкий, повернулся и жестом подозвал луноликую официантку.

4. Эстрадный номер

На следующее утро у Турецкого было много бумажной работы. Протоколы, отчеты и информационные справки, которые требовалось подшить в дело, были разложены по столу. Время от времени Александр Борисович закуривал сигарету, откидывался на спинку стула и с ненавистью оглядывал все это бумажное «сокровище».

Он вдруг вспомнил, что где-то за границей трупы мусульманских террористов заворачивают в свиные шкуры, чтобы они не попали в мусульманский рай. «Мое тело завернут в эти бумаги, — со злорадной грустью подумал Турецкий. — Тогда я не то что в рай, в чистилище не попаду».

На столе зазвонил телефон. Турецкий взял трубку:

— Да.

— Алло, Александр Борисович?

— Он самый.

— Здравствуйте. Я — Олег Попов.

— Правда? — Турецкий усмехнулся и протянул руку за пачкой сигарет. — А я — Юрий Никулин. Как насчет совместного эстрадного номера?

На том конце провода повисла пауза.

— Простите, вырвалось само собой, — повинился Турецкий. — Вы Олег Иванович Попов, обозреватель «Финансового еженедельника», так? — Турецкий закурил и помахал рукой, отгоняя от лица дым.

— Совершенно верно, — отозвался Попов. — Вот уж не думал, что у сотрудников Генпрокуратуры есть чувство юмора.

— В Генпрокуратуре все есть. Даже свои клоуны. Семен передал вам мою просьбу?

— Да. Я поэтому и звоню.

— Где и когда мы встретимся?

— М-м… Ближайшие полтора часа у меня загружены… Что, если часика в два в каком-нибудь кафе? Вас это устроит?

— В два? — Турецкий прикинул в уме, сколько времени ему понадобится, чтобы закончить работу с бумагами, лежащими у него на столе, и кивнул: — Вполне. Где вам удобней?

— Где-нибудь в центре. Знаете ресторан «Пироги»?

— Это где на стенах полки с книгами?

— Точно.

— Что ж, давайте. Если мне не изменяет память, там подают не только домашние пироги, но и неплохую маринованную говядину.

— Отлично. Тогда давайте на первом этаже. На мне будет коричневый вельветовый пиджак.

— Заметано. Только не опаздывайте. У меня времени тоже в обрез.

Журналист клятвенно пообещал прийти вовремя, и Турецкий положил трубку на рычаг.

Олег Попов пришел вовремя. А вот Турецкий на пятнадцать минут опоздал.

— Пробки, — объяснил он, усаживаясь за столик.

— Бывает, — кивнул журналист.

Несмотря на столь знаменитое имя, Олег Попов вовсе не был похож на клоуна. Это был сухопарый молодой человек со строгим лицом, высоким лбом с залысинами и тонкими, поджатыми губами инквизитора.

Он сухо поздоровался с Турецким, в то же время внимательно и несколько неприязненно буравя его небольшими черными глазами. Было видно, что он не питает теплых чувств к представителям закона, вероятно считая их всех продажными и подлыми людьми. Турецкому был прекрасно знаком такой тип журналистов. Жизнь научила их не доверять людям, поэтому им трудно было менять свои убеждения. Впрочем, Александра Борисовича это нисколько не напрягало, поэтому он не обратил на неприветливый тон Попова никакого внимания.

Александр Борисович заказал себе чашку кофе, и беседа началась.

— Итак, вы хотите узнать подробности дела Ласточкина, — проговорил Попов сухим, строгим голосом. — Но вы понимаете, что я могу дать вам лишь свою оценку событий? И она не обязательно совпадет с вашей.

Турецкий кивнул:

— Прекрасно понимаю. Свою оценку я знаю сам. А вот ваша меня весьма и весьма интересует.

Журналист чуть склонил голову, пытаясь понять, какой тайный смысл вложил Турецкий в эту фразу, но, видимо, никакого тайного смысла не обнаружил, а потому стал еще суровее.

— Прежде всего, я хочу сказать, что не верю в вину Антона Ласточкина и считаю это дело целиком и полностью сфабрикованным, — грубовато изрек журналист.

Сказав это, Попов снова внимательно уставился на Турецкого, оценивая эффект, произведенный только что произнесенными словами. Но лицо Александра Борисовича было абсолютно непроницаемо. Поэтому Попову ничего не оставалось, как продолжить:

— Дело крутится вокруг акций фирмы «Недра». Десять лет назад ЗАО «Берег» на конкурсной основе приобрело двадцать процентов этих акций. А «Берег» в то время контролировался банком «Город», которым руководил Антон Ласточкин. Впрочем, зачем я вам это рассказываю? Вы ведь в курсе, да?

— Как сказать, — сказал Турецкий, достал из пачки сигарету и вставил ее в рот. — Что-то я знаю, что-то — нет. Рассказывайте все по порядку, так вам и самому будет удобнее.

— Хорошо, — согласился Попов, подождал, пока Турецкий прикурит, и продолжил: — Одним из условий договора являлось то, что победитель конкурса должен был взять на себя определенные обязательства. А именно — выполнить заведомо нереальную инвестиционную программу. Дело в том, что стоимость приобретенных «Берегом» акций составляет что-то около двухсот двадцати пяти тысяч долларов. А инвестировать в ОАО «Недра» следовало двести восемьдесят миллионов долларов. В частности, фирма «Берег» должна была погасить задолженность фирмы «Недра» перед энергетиками, построить в Мурманске Дом малютки, пивной завод и другие социально значимые объекты.

— Да уж, значимые, — хмыкнул Турецкий. — Особенно пивной завод.

— Мурманская областная прокуратура, — продолжил Попов, — тут же подала в арбитражный суд иск о признании конкурса недействительным. Судебная тяжба длилась два года. За это время фирма «Берег» успела частично выполнить свои обязательства по инвестированию — примерно на сумму одиннадцать миллионов долларов.

Несмотря на это, в Фонде федерального имущества вдруг решили, что «Берег» не справляется со своими обязательствами, и подали иск о возврате акций.

— Те самые двадцать процентов?

— Да. Стоимостью двести двадцать пять тысяч долларов. Но к тому времени хозяева «Берега» не могли этого сделать, поскольку акции уже были перепроданы. К тому же они были не согласны с решением Фонда федерального имущества. Они ведь уже инвестировали в «Недра» одиннадцать миллионов долларов и не собирались списывать эти деньги со счетов. Их можно понять, правда?

— Ну, разумеется, — кивнул Турецкий. — Моя жена лишнего червонца со счетов не спишет, не то что миллионы долларов. Продолжайте.

Попов продолжил:

— Два года назад Фонд изменил свои требования и попросил взыскать с «Берега» вместо перепроданных акций пятьсот миллиардов рублей. В зачет убытков. «Берег» не стал спорить, и в конце две тысячи второго года эта сумма была перечислена на счет Фонда.

— Какую роль во всем этом играл Антон Ласточкин? — спросил Турецкий.

Попов пожал плечами:

— Сейчас это трудно сказать. Но лично я уверен, что к «хищениям» акций он отношения не имел. — В кармане у журналиста запиликал телефон. — Простите, — сказал Попов, достал трубку и приложил ее к уху. — Слушаю… Да… Нет… Что?.. Ну, почему же, я готов… А попозже нельзя?.. Хорошо, я подъеду.

Журналист убрал телефон в карман, посмотрел на Турецкого и сказал извиняющимся голосом:

— Александр Борисович, простите, но мне нужно идти.

— Это настолько обязательно? — поднял брови Турецкий.

Попов вздохнул:

— Увы. Срочное дело. Я и сам не ожидал.

Журналист бросил на стол деньги за кофе, встал и протянул руку Турецкому:

— У меня есть ваш телефон. Постараюсь позвонить вам сегодня вечером. Еще раз простите за то, что отнял у вас время.

— Ничего, переживу.

Турецкий пожал журналисту руку, тот еще раз извинился и ушел.

Александр Борисович отхлебнул кофе и достал еще одну сигарету. Встреча с журналистом не принесла желаемых результатов. Впрочем, Турецкий понял, что ничего нового Попов сообщить ему не сможет. Стандартный набор фактов, который можно прочесть в любом журнале, не говоря уже о материалах дела Ласточкина, которые Александр Борисович успел просмотреть.

Еще раз ознакомившись с этими материалами сегодня утром, Турецкий пришел к выводу, что здесь налицо гражданско-правовой конфликт, подлежащий разрешению со стороны арбитражного суда. Отсюда можно было сделать вывод, что дело против Ласточкина было возбуждено безосновательно и по «заказу». Но Александр Борисович никогда не спешил с выводами.

Размышляя, Турецкий докурил сигарету, выплеснул в рот остатки остывшего кофе, и к тому моменту, когда подошел официант со счетом, в его голове уже созрел план дальнейших действий.

5. Депутатский запрос

Олег Иванович Юркин, тот самый депутат Госдумы, который послал депутатский запрос относительно «криминальной» деятельности бизнесмена Боровского, а позже и Ласточкина, сидел перед Турецким и неприязненно поблескивал глазами из-под насупленных бровей. Он был весь какой-то всклокоченный и нахохленный, этот Юркин. Всклокоченные седоватые волосы, встопорщенный пиджак, явно не подогнанный по фигуре, даже косматые брови и те грозно топорщились в разные стороны, как крылья лохматой птицы. Да и кабинет у него был какой-то неуютный. Слишком функциональный, что ли. Ни тебе картинки на стене (кроме портрета любимого президента), ни фотографии жены и детей на столе — ничего такого.

Турецкий заговорил с ним предельно вежливым и мягким тоном:

— Скажите, Олег Иванович, вы послали этот депутатский запрос по своей инициативе?

Юркин фыркнул:

— Что это за вопрос такой? Ну, конечно, по своей! По чьей же еще? — Он хищно прищурился на Турецкого. — А что вы вообще имеете в виду?

Турецкий вежливо улыбнулся:

— Олег Иванович, не стоит принимать мои вопросы в штыки. Мы с вами просто разговариваем.

Юркин грозно нахмурил брови:

— Вот именно. Но я хочу знать, что вы имели в виду, когда задавали этот вопрос?

— Что я имел в виду? — Турецкий задумчиво потеребил пальцами плохо выбритый подбородок. — Ничего особенного. Просто я подумал, вдруг вам кто-нибудь позвонил и попросил это сделать? Всякое ведь бывает в жизни. Допустим, идея у вас созрела давно, но не было… как бы это сказать… толчка извне. Знаете, как у художников и поэтов? Замысел они вынашивают годами, а потом р-раз — сели и написали гениальную вещь.

— Какой еще толчок? — скрипуче и подозрительно вопросил Юркин. — На что это вы намекаете? Не было никакого толчка! Я просто выполнил свой депутатский долг, вот и все. И нечего разводить здесь инсинуации!

Турецкий вздохнул.

— Хорошо, — сказал он, — я понял. Значит, запрос вы написали просто по вдохновению. Решили — и написали. Так?

Юркин кивнул:

— Так. Если называть «вдохновением» долг перед своим народом.

— Но почему вдруг вы решили выполнить свой долг именно таким образом?

— Как это почему?! — вновь взвился депутат. — Неужели такие вещи нуждаются в объяснении? Депутат — это выразитель чаяний народа. Когда одни жируют и воруют, а другие прозябают в нищете — разве это справедливо? — Юркин яростно усмехнулся и покачал головой: — Нет! Люди вправе знать, куда и на что тратятся богатства их земли. А значит, и их собственные богатства. — Он подозрительно прищурился на Турецкого: — А сами-то вы что, с этим не согласны, так я понимаю?

— Ну почему же, — пожал плечами Александр Борисович. — В принципе, вы абсолютно верно рассуждаете. Вот только…

— Что?

И тут в лице Турецкого произошла разительная перемена. Оно слегка вытянулось, осунулось и стало сухим и строгим, как у школьного учителя. Его серые глаза сверкнули холодным блеском. Турецкий прищурился, резко подался вперед и сказал голосом веским и ледяным, как у прокурора, обличающего преступника:

— А то, уважаемый Олег Иванович, что ни черта у вас не сходится. Ясно вам? Не схо-дит-ся.

— То есть как это не… — испугался Юркин. — Позвольте!.. Вы что же, в чем-то меня подозреваете?

— Я подозреваю вас в том, что вы говорите ложь! — резко сказал Турецкий. — Между прочим, за дачу ложных показаний у нас в стране предусмотрена уголовная ответственность.

— Ка… какая ответственность? — побледнев, проговорил Юркин.

— Уголовная! — грозно прорычал Турецкий. — И если будете юлить, я сделаю все, чтобы испортить вам жизнь.

— Мне? Жизнь? — Испуг у депутата прошел, и теперь глаза его загорелись яростью, обидой и негодованием. — Перестаньте! — обиженно проговорил он. — Слышите, перестаньте разговаривать со мной таким тоном! Я вам не мальчишка какой-нибудь! Я — народный депутат! И пусть борзописцы обвиняют меня в чем хотят! Пусть пишут в своих гнусных статейках, что я действовал «по заказу»! Да если и так — ну и что с того? Какое, собственно, им до этого дело? А если заказ совпадает с моим личным мнением, а? А если я нашел истинных единомышленников? — Юркин говорил все яростнее и горячее, явно потеряв осторожность. Он почти кричал. — Неужели господа борзописцы думают, что нас, честных людей, мало? Что мы не найдем помощи, если захотим? Или что другие честные люди, радеющие за благо государства, не могут обратиться к нам за помощью? Могут! И мы им поможем! Поможем, потому что у нас одно общее дело — посадить преступников в тюрьму! И каждый честный гражданин обязан оказать государству помощь, если государство обратится к нему с такой просьбой! И…

Внезапно Юркин осекся и уставился на Турецкого так, словно только что его увидел. Затем он явно сконфузился (видно, увлекшись демагогией, позабыл, что он здесь не один, и слишком уж сильно разоткровенничался) и, слегка порозовев, проговорил:

— Впрочем, вы не должны расценивать эти мои слова в том смысле, что я действовал по чьему-то наущению. Я абсолютно не это имел в виду.

— Я понимаю, понимаю, — кивнул Турецкий. — Вы имели в виду только то, что имели.

— На что это вы намекаете? — нахмурившись, спросил Юркин.

Турецкий усмехнулся:

— Упаси меня Боже на что-либо намекать. Я имею в виду только то, что, выражаясь подобным образом, вы выражали именно то, что выражали, и имели в виду только то, что хотели иметь. Но я не имею в виду выражения, в которых вы это выражали. Вот и все.

Юркин озадаченно посмотрел на Турецкого. Александр Борисович невинно ему улыбнулся и уточнил:

— Значит, вам надоело терпеть беспредел, который творят в стране олигархи, и вы решили прижать их к ногтю. И решение это вы приняли сами, без чьего-либо совета. Я все правильно понял?

Юркин долго молчал. Видимо, насмешливая тирада Турецкого расстроила какую-то микросхему в его мозгу, и случился сбой программы. Затем депутат устало вздохнул и ответил с обидой в голосе:

— Я не говорил, что ни с кем не советовался. Но это уже мое личное дело, с кем мне советоваться. Между прочим, мне очень странно, что следователь из Генпрокуратуры разговаривает со мной подобным тоном. Ведь преступник не я, а он — Боровский. И его приспешник Ласточкин. И сколько веревочке ни виться… исход известен! С этими мерзавцами вы должны разговаривать таким тоном, а не со мной. — Юркин посмотрел на часы, затем перевел взгляд на Турецкого и сказал: — Знаете что, Александр Борисович, я думаю, что наша встреча закончена. Я сказал вам все, что мог сказать. Большего от меня не ждите.

На этом разговор был закончен.

Расставшись с Юркиным, Турецкий был на девяносто процентов уверен, что депутат поет с чужого голоса. Слишком глупым, трусливым и мелким человеком он был, чтобы решиться самостоятельно бросить вызов самым богатым людям России. Но кто именно нашептывал на ухо Юркину нужные слова? С чьего голоса он пел и что именно задумал этот таинственный змей-искуситель, работающий «во благо государства»? Это еще предстояло выяснить.

6. Гафуров

Завидев идущего по коридору Гафурова, Турецкий поморщился. Этот человек был ему неприятен, и Александр Борисович подозревал, что чувство его взаимное. Однако Гафуров шел навстречу, и от рукопожатия было не отвертеться.

Гафуров широко улыбнулся Турецкому — искоркой сверкнул золотой зуб:

— А, Александр Борисович! Наше вам!

Они остановились и пожали друг другу руки. Турецкий хотел было идти дальше, но Гафуров его удержал.

— Послушай, старик, — обратился к Турецкому Гафуров со своей извечной восточной загадочной полуулыбкой, — зачем тебе это надо, а?

— Что именно? — не понял Турецкий.

Гафуров дернул уголком рта:

— Брось, старик. Ну зачем ты копаешься в деле Ласточкина? Тебе что, своего дела мало?

Турецкий ничего на это не ответил, тогда Гафуров продолжил:

— Я слышал, генеральный страшно недоволен тем, что ты так долго с ним возишься. Дело-то пустяковое. Повздорили два толстосума, один другого пришил. Сажай этого фраера, и дело с концом. Народ тебе только спасибо скажет. И то дело — Боровский не только Риневича той пулей пришпилил, но и на своей паразитической деятельности крест поставил. Как говорится — одним выстрелом двум зайцам яйца отстрелил!

Гафуров рассмеялся, довольный своей шуткой, но Турецкий оставался серьезным.

— Мне бы твою уверенность, — негромко проворчал он.

Гафуров перестал смеяться и удивленно приподнял черные «шамаханские» брови:

— А что у тебя за сомнения? Ведь убийство-то было при свидетелях. Да и Боровский твой вроде бы не отпирается. Я же говорю — дело плевое. Ты становишься излишне щепетильным, Турецкий. И это не к добру.

Турецкий небрежно пожал плечами и сказал:

— Посмотрим. Извини, мне пора.

Он повернулся, чтобы идти, но Гафуров сказал ему в спину:

— Ласточкину не отвертеться. Я кое-что раскопал.

Турецкий остановился и обернулся:

— Что?

— Я говорю, Ласточкин влип. Интересный фактик: глава администрации закрытого города Лесной в Свердловской области незаконно предоставил «Юпитеру» налоговые льготы на сумму девять миллиардов рублей. Часть соглашений с администрацией города Лесной подписана Антоном Ласточкиным. Так что он влип.

— Это предположение или у тебя есть факты?

Гафуров самодовольно кивнул:

— Есть. Все есть. От этого он уже не отвертится.

Турецкий посмотрел Гафурову в глаза и сказал с легкой усмешкой:

— Что ж, если он виноват, то он ответит. Извини, у меня много дел.

Он отвернулся и зашагал по коридору.

— Только не лезь в мое дело, Турецкий! — крикнул ему вслед Гафуров. — Не наступай мне на пятки! Я этого не люблю!

— Ничего, полюбишь, — проворчал себе под нос Турецкий, но оборачиваться не стал.

Гафуров постоял, посмотрел ему вслед, затем пожал плечами, повернулся и пошел по своим делам.