Гаргантюа и Пантагрюэль

Франсуа Рабле

Перед Вами самое значительное произведение эпохи французского Ренессанса – сатирический роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Созданный на богатой и разнообразной фольклорной основе, роман повествует о двух великанах – отце и сыне. Рабле мастерски высмеивает человеческие пороки, современный ему общественный уклад, а в особенности – церковь и духовенство. Гениальный автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» при помощи сатиры и юмора обличает окружающую его действительность и противопоставляет ей новый мир, свободный от условностей и предрассудков. Уникальность данной книги состоит в том, что она издана по переводу, сделанному в 1552 г. и богато иллюстрирована офортами. В книгу включено более 60 уникальных изображений.

ГЛАВА XXXIX. Как чествовал монаха Гаргантюа и какие прекрасные речи говорил за ужином

Когда Гаргантюа сел за стол, и первые куски были проглочены, Грангузье начал рассказывать об источнике и причине войны, возникшей между ним и Пикрошолем; он подошел к тому месту рассказа, как брат Жан восторжествовал при защите садов аббатства, и восхвалял его подвиги превыше подвигов Камилла, Сципиона, Помпея, Цезаря и Фемистокла. Тогда Гаргантюа попросил немедленно послать за монахом, чтобы посоветоваться с ним о том, что теперь делать. По его желанию, дворецкий отправился за монахом и весело привел его с древком от креста на муле Грангузье. Когда он прибыл, его встретили тысячами ласк, тысячами объятий, тысячами приветствий… — Ага, брат Жан, друг мой! — Брат Жан, мой сватушка! — А, чорт возьми, брат Жан, давай обнимемся!

И брат Жан шутил и смеялся. Никогда не было такого вежливого и учтивого человека!

— Ну, ну, — говорил Гаргантюа, — скамейку тут поставьте, с этого края, рядом со мной.

— Я тоже так хочу, — говорит монах, — раз вам угодно. А ну-ка, паж, воды! Лей, дитя мое, лей! Вода освежит мне печень. Давай сюда, я прополощу себе горло.

— Deposita сарра^[109], — сказал Гимнаст. — Снимем рясу.

— Ах, помилуй бог! — говорит монах. — Сударь, есть глава в статутах нашего ордена, которая не одобряет такой вещи.

— К дьяволу, — говорит Гимнаст, — к дьяволу эту главу! Ряса ваша давит вам плечи, скиньте ее.

— Друг мой, — говорит монах, — оставь ее на мне, в ней мне только лучше пьется: она веселит мне тело. Если я ее скину, господа пажи наделают из нее подвязок, как это со мной было раз в Кулэне. Кроме того, у меня пропадет аппетит. А если я в этом платье сяду за стол, то, ей-богу, выпью и за тебя и за твоего коня с радостью. Храни боже от зла честную компанию! Я уже поужинал, но оттого есть буду нисколько не меньше: желудок мой вымощен, пуст, как башмак святого Бенедикта, и всегда открыт, как адвокатская мошна! Да, как говорится: у всякой рыбы, кроме линя… берите крылышко куропаточки, либо бедрышко монашенки^[110]. Наш приор очень любит белое мясо каплунов.

— В этом, — сказал Гимнаст, — он вовсе не похож на лисиц! Те у каплунов, кур и цыплят никогда не едят белого мяса.

— Почему? — спросил монах.

— Потому что у них нет поваров, чтобы его варить, а если мясо не доварено, оно остается красным, а не белым. Краснота мяса есть признак того, что оно не доварено, исключая омаров и раков, которых, когда варят, производят в кардиналы.

— О, праздник божий! — сказал монах. — У лекаря нашего аббатства голова плохо сварена, — глаза у него красны как чашки из ольхи. А вот это заячье бедро хорошо для подагриков! А кстати, о ляжках, — почему это бедра у барышень всегда прохладны?

— Такой проблемы, — сказал Гаргантюа, — нет ни у Аристотеля, ни у Александра Афродизийского, ни у Плутарха.

— По трем причинам, — сказал монах, — какое-нибудь место бывает прохладно. Primo — потому что вода протекает вдоль. Secundo — потому что место это тенисто, темно и сумрачно, и солнце там никогда не светит; и в-третьих — потому что оно всегда освежается ветрами от колыхания рубашки и особенно от гульфика. Веселей, паж, наливай! Крак-крак-крак! Как добр господь, что дает такое доброе вино! А ей-богу, живи я во времена Иисуса Христа, я охранил бы его от того, чтобы евреи схватили его в Масличном саду. И черт меня возьми, если бы я не подрезал поджилок господам апостолам, которые так трусливо бежали после того, как хорошо поужинали, и доброго учителя своего оставили в нужде! Хуже яда ненавижу человека, который бежит, когда надо поиграть ножом.

«Ох! Побыть бы мне французским королем лет восемьдесят или сто! Ей-богу, я бы обрезал уши и оскопил беглецов из-под Павии. Лихорадка их побери! Почему они не умерли там скорее, чем бросить в нужде своего доброго государя? Не лучше ли и не почетнее ли умереть, доблестно сражаясь, чем жить, постыдно убежав? В нынешнем году! гусей нам уже не есть… Гей, дружок, положи-ка свинины! А, дьяволы! Сусла больше нет! Germinavit radix Jesse.^[111] Отказываюсь жить, умираю от жажды… Это вино не из худших. А какое вино вы пили в Париже? Черт меня возьми, больше полгода я держал там свой дом открытым для всех желающих! А знакомы ли вы с братом Клавдием из Верхнего Барруа? Вот славный товарищ! Но какая муха его укусила? С некоторых пор (не знаю, с которых) он только и делает, что учится. А я вот совсем не учусь! Мы в нашем монастыре совсем не учимся из боязни заушницы. Покойный аббат наш говорил, что чудовищная это вещь — вид ученого монаха. Ей-богу, сударь, друг мой, magis magnos clericos non sunt magis magnos sapientes…^[112] О, столько зайцев, как в нынешнем году, никогда не видели! Ни ястреба, ни сокола зато нигде не мог я достать. Г-н де-Беллоньер обещал мне балабана, но недавно он писал мне, что тот стал задыхаться. Нынешний год куропатки нам все уши протрещат. Никакого удовольствия не нахожу расставлять сети, потому что простужаюсь; если я не бегаю, не хлопочу, — мне всегда не по себе. Правда, прыгая через кусты и изгороди, часто оставляешь клочья рясы. Приобрел я прелестную борзую. Дьявол побери меня, ежели она упустит зайца. Лакей вел ее к г-ну де-Молерие: я его ограбил! Плохо я поступил?

— Ничуть, брат Жан, — сказал Гимнаст, — ничуть, клянусь всеми чертями, ничуть!

— Итак, за чертей, пока они есть! Господи боже! Что бы стал делать с этой борзой тот хромой? Ей-богу, ему куда приятней, если ему подарят пару волов.

— Как это вы, брат Жан, — сказал Понократ, — все время божитесь?

— Это только для того, чтобы украсить мою речь! Это цветы цицероновской риторики!

Примечания

109

«Отложив плащ» (рясу).

110

Из народного стиха: «De tous poissons, fors la tenche, prenez le dos, laissez penche».

111

«Корень Иессея дал ростки».

112

На средневековой латыни: «Наиболее великие из духовенства не принадлежат к великим ученым».