Шаг сквозь тень

Томаш Кенч

Дело, за которое берутся Майкл Галлахер и Бадди Дэйруин – частные детективы из Лос-Анджелеса, – не из легких. Таинственная смерть Элизы Лам на крыше отеля «Сесиль» находит на страницах книги свое продолжение. Запутанная история, в которой автор интерпретирует природу Лос-Анджелеса, превращая его в место бесконечного кафкианского кошмара.

Глава шестая. Protege Moi

Мы сели в машину. Мэй положила обе руки на сумочку, лежащую у нее на коленях. Она словно меня стеснялась. Я включил двигатель и посмотрел на Мэй.

— Какие у нас планы?

— Сансет стрип?

Рядом с Мэй мир словно набирался цветом. Проносясь по бульвару Санта-Моники, я открыл окно, и в меня вонзился запах кедров. Откуда он здесь? Боже, как же давно я не чувствовал запахов. Тогда мне казалось, что окутывающий меня бетонный кошмар вот-вот рухнет, а внутри меня родится новый мир, цветной и разный, наполненный миражами лесов и морских пейзажей.

В угоду чему я лишился красок и запахов жизни? Я пытался вспомнить, сколько же у меня дней, в которые я был действительно счастлив. Вряд ли набежит с десяток. И то, на самом дне. Мы неслись в сторону ночи, а солнце склонялось над нами, разжиревшее, словно ненасытный боров, и впивалось в наши глаза.

Я полюбил Мэй. И даже сейчас, лишившись всего, я представляю, как мы тянемся друг к другу, во мраке дней, сквозь гул и скрежет, словно две чертовы хризантемы. Гораздо проще жить иллюзиями. Если бы я только мог.

Мэй повернулась ко мне и положила руку мне на предплечье.

— Ты знаешь фильм «Темная вода»?

— Нет.

— Это триллер, про то как одинокая мать с ребенком селятся в новую квартиру, а в ней творится что-то неладное. Постоянно появляются потеки темной воды и вообще происходит всяческая чертовщина. В конце концов все это сводит ее с ума.

— Почему ты про него вспомнила?

— Ее дочку зовут Сеси, а ее саму — Далиа.

— Сеси?

— Ну, да, почти как Сесиль.

— Просто совпадение.

Я сбросил скорость и взглянул вверх, небо выдавливало из себя облака, сливающиеся в сплошную пелену.

— А фильм «Черная орхидея» ты смотрел?

— Да, кажется, — ответил я.

— Он про жуткое убийство одной женщины, Элизабет Шорт.

С левой полосы меня обогнал «Феррари», плоский, будто клоп. На ветровом стекле точками чернели останки насекомых. Плотные брюки липли к моим ногам.

— Да, я помню… Ее, кажется, расчленили, — ответил я.

— И вырезали ей буквально все: половые органы, разрезали пополам тело, лицо, просто ужас. Жуткое убийство.

— Ну, а она здесь при чем?

— Говорят, что она часто бывала в баре отеля «Сесиль».

— И что же?

— Ну, Элизабет Шорт — она и есть Черная Далия. А дочь Далии из «Темной воды» — Сеси. Как отель «Сесиль».

— Ты просто смотришь очень много фильмов.

Я взглянул на Мэй и увидел, как она чуть заметно стиснула губы.

— Ты хочешь меня обидеть?

— Нет, Мэй. Просто, это же Лос-Анджелес, все питаются одними и теми же историями. После таких кошмаров написать сценарий для фильма ужасов сущие пустяки. И я не исключаю, что сценаристы специально втискивают в фильм такие аллюзии. Это вроде как ключи для тех, кто в теме. Что-то вроде игры для посвященных.

— И ничего больше?

— Думаю, что ничего.

Квадратные у дорог, прямоугольные — на крышах домов, рекламные щитки кричали каждый о своем. Красивые лица с белоснежными улыбками. Реклама, казалось, отражалась в самом воздухе. Блестящие автомобили, светофоры, дрожащие силуэты людей сливались в чудесный напиток, который я поглощал глазами. В его вкусе мне грезился запах будущего, без нищих и калек. Справа от нас показались две забегаловки, видом своим напоминающие ювелирные лавки, примыкающие к отелю «Сансет Тауэр». Длинные, несколько ярдов в ширину.

— Говорят, что Джон Уэйн держал корову на балконе своего пентхауса, чтобы каждый день пить свежее молоко, — сказал я, глядя на витрины отеля, и Мэй звонко рассмеялась.

Я припарковал машину в одном из переулков недалеко от «Рокси», и мы пошли по бульвару Сансет в сторону клуба. Навстречу нам шли толпы праздно гуляющих людей, которые на ходу жонглировали своими телефонами, стаканчиками с кофе и газетами. И мы плыли против течения, широких улыбок и безмятежных взглядов, пока не нашли нужное здание.

Кирпичные стены клуба были выкрашены в черный цвет. Вывеска, тяжелая металлическая дверь — все было черным. Мы зашли внутрь и протиснулись в зал по узкому, разрисованному граффити коридору. Играл гранж. Мы сели за круглым столиком, накрытым грязноватой красной скатертью. Грязь на ней была заметна даже в темноте клуба. Мэй заказала Дайкири. А я — голубой «Джонни Уокер».

— И в сублимальное программирование ты тоже, конечно, не веришь, Бадди?

— Во что, прости?

— В с у б л и м а л ь н о е п р о г р а м м и р о в а н и е. — Мэй повторила это словосочетание отчетливо, проговаривая каждую букву.

— Я, если честно, даже не знаю, что это.

Ее широко раскрытые черные глаза на миг прояснились, и она снова улыбнулась своей красивой кокетливой улыбкой:

— Оно заключается в том, что к человеку применяют технику программирования его на определенные действия, путем убеждения, которое реализуется ниже порога его сознания.

— Типа, могут склонить его и к убийству?

— Да. Многие рекламщики стараются применять это для коммерческих целей.

Она приложила свои изящные пальчики к шее.

— Но убедить кого-то купить попкорн и убедить всадить в человеческое горло нож — это разные вещи.

— Разные. Но это как разные весовые категории в боксе, кто-то дерется в среднем весе, а кто-то в супер-тяжелом.

Я удивленно взглянул на Мэй.

— Ты что, смотришь бокс?

Она, улыбаясь, кивнула и поправила свою безупречную прическу.

Я не мог поверить, что слышу все это из уст двадцатилетней девчонки. И изо всех сил старался унять улыбку, чтобы она не заподозрила моего недоверия.

— То есть ты хочешь сказать, что Элизу могли заставить покончить с собой?

— Ну, просто такой факт не стоит исключать.

— Но для чего?

— Не знаю, может чтобы принести ее в жертву каким-нибудь жестоким богам.

Она поднесла к губам конусовидный бокал и сделала короткий глоток.

— Ты сейчас шутишь, что ли? — удивленно спросил я.

— Нет. Ну, послушай, Бадди. Это же не простое убийство?

— Нет, — ответил я.

— Ну так, может быть, и разгадка у него не простая.

Я конечно не верил во все это, но все же решил подлить масла в огонь.

— Недавно произошла вспышка эпидемии туберкулеза, в тот же день, когда Элизу достали из резервуара с водой. И выяснилось, что есть тест на выявление туберкулеза «ЛАМ ЭЛИЗА».

Услышав это, Мэй встрепенулась. Глаза ее заблестели, а брови, похожие на мелкие вороньи перья, встрепенулись.

— Вот видишь, у этой истории просто не может быть простой финал.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Мэй.

Я не люблю гранж, для меня эта музыка слишком депрессивна. Я смотрел на Мэй, как она тонет в бокале с мартини. Смотрел на блеск ее черных глаз. Она прикладывала губы к бокалу и смотрела на меня исподлобья. Ее черные тонкие волосы опадали вниз. Тогда я хотел, что бы это мгновение замерло. Просто остановилось.

Мы долго сидели внутри и вышли из клуба уже затемно. На улице возле клуба было полно молодых и пьяных людей. Джинсовые мальчики, худые девчонки с глазами, полными теней, эксцентричные старики, словно вампиры, питающиеся витальной энергией чужой молодости.

Мэй слегка опьянела. Ее тело покрывали мурашки, появившиеся от ночной прохлады. Я обнял ее.

— Тебе холодно, Мэй?

Я придвинулся ближе. От нее пахло сигаретами, лицо было заплаканным. Я обнял ее, в ответ она прижала меня к себе и сказала:

— Я не хочу домой, Бадди.

Я снял с себя пиджак и накинул его на плечи Мэй. Она держала меня за руку и вглядывалась прямо в глаза, будто силясь вытянуть из них что-то.

— Поедем на пирс, поедем к океану. Поедем куда-нибудь, Бадди.

Мы сели в машину и поехали по «пятому» через Анахайм, в сторону Сан-Диего; ехали несколько часов, слушая музыку, но доехали только до Сан-Клемент. Я ехал туда потому, что чувствовал, — мы оба туда хотим. Эта ночь была наполнена нами. Пальмы подступали почти к самому океану. Не было видно ни души. Я свернул с дороги и поехал по песку, пока почва не стала сырой, выключил мотор. Мэй взглянула на меня так, что я решил выйти из машины, пока мои ноги еще не совсем вышли из-под контроля.

На лице Мэй появилось беспокойство, и тут я заметил едва уловимое сходство ее с убитой. Вцелом черты лица Мэй были более изящны, чем у Лам, и напоминали ее лишь отчасти. Я вгляделся в них повнимательнее: испуг в светло-карих глазах, блестевших при свете уличных фонарей. Ее руки дрожали. Ветер трепал волосы Мэй, и я придерживал ее, следя за тем, как она осторожно ступала по песчанику на своих тонких каблуках. Затем она сняла их, и дальше мы шли уже спокойно, обняв друг друга.

Мы смотрели на океан, слушая его рокот. Он шумел внутри нас. Я никогда не вернусь назад. Нью-Йорк не обо мне. Я хочу раствориться здесь, в этом пейзаже, стать его частью. Ракушками на побережье. Ничего больше. Стоя на берегу океана, понимаешь действительный масштаб своей личности. Это лечит и освобождает от лишних вопросов, одевает намордник на зубастую пасть твоего эго. Бродить по берегу, смотреть на валуны, белоснежные гривы волн или в ту точку, где океан сливается с небом.

Мэй посмотрела на меня, а затем, приоткрыв рот, оглядела океан.

— Расскажи мне о себе, — попросила она.

— Вряд ли это будет интересно.

— И все же.

Я улыбнулся.

— Долгое время я жил в Нью-Йорке, затем перебрался в Лос-Анджелес из-за проблем с отцом. Здесь меня взял на работу мой дядя, кем-то вроде помощника. И вот я очутился здесь, рядом с тобой, расследую убийство, подумать только…

— А чем ты занимался в Нью-Йорке?

— Да ничем, в общем-то. Я, конечно, учился в школе, занимался боксом. Не знаю даже… У меня и друзей-то толком нет, если честно. Я не помню, что я делал. Будто от моей жизни оттяпали кусок. Иногда мне так кажется, будто ничего не было, понимаешь? Что мое прошлое высохло, как лужа.

— Не слишком вяжется с образом детектива, так ведь? — спросил я.

Мэй пожала плечами и улыбнулась.

— Ты странный немного, какой-то старомодный.

— Как это, старомодный?

— Будто из старых фильмов, — ответила она и рассмеялась.

— Это наверное из-за моего дяди, он отбрасывает такую тень.

Луна была похожа на тыкву.

— Если мне придется умереть или что-нибудь вроде этого, знаешь, что я буду делать, Бадди? — И, не дождавшись ответа, сказала: — Буду бродить тут, буду бродить по побережью.

Ни говоря ни слова, Мэй обхватила руками мою поясницу и расплакалась, прижимаясь ко мне так сильно, словно хотела протиснуться сквозь ребра и остаться в моем сердце навсегда. Так и произошло.

— Почему ты плачешь, Мэй?

— Я не знаю, просто мне грустно. Давай останемся сегодня здесь, в Сан-Клемент.

Откуда-то доносилась негромкая мелодия. Ночь была очень тихой, и мелодия слышалась отчетливо.

Ночь выдалась теплая. Возвращаясь с пляжа, мы остановились на перекрестке и поцеловались прямо посреди дороги. Где-то недалеко от нас хлопнула дверь. Кто-то что-то крикнул. Койот жалобно завыл в горах, но вдруг умолк, а затем снова затянул свою тоскливую песню. Черные краснокрылые птицы шумно сорвались с ветвей и темной тучей заполнили небо. На миг они показались кровавым облаком, потом исчезли.

Вскоре мы вышли на покрытую гравием стоянку и сняли комнату на одной из вилл, с окнами, выходящими на небольшое, но уютное патио. Чайные столики и плетеные кресла. В клумбах цветы. Хозяйка, латиноамериканка, выдала нам ключи от одноместного номера с видом на океан. Он был на втором этаже, и мы поднялись по лестнице.

Я открыл дверь небольшим алюминиевым ключом. Казалось, он такой хрупкий, что провернется и останется обломанным внутри замка, но этого не случилось. Мэй вошла внутрь и остановилась у дверей, будто в нерешительности. Я обнял ее и поцеловал.

— Ты всегда будешь рядом, Бадди?

— Всегда.

С ее плечей упал пиджак, вниз, на ковер. Я положил кисти рук на плечи Мэй. Затем пальцами приподнял бретельки платья, и оно упало вниз, вслед за пиджаком. Мэй стояла не двигаясь. Лампу мы так и не включили. В лунном свете бледная кожа Мэй напоминала фарфор. Я смотрел на тело Мэй через ее плечо. При свете луны тело было совсем белым и казалось фарфоровым. Небольшие круглые груди с крохотными сосками, словно чашки из китайского сервиза. Мэй дрожала. Затем она повернулась, оплела свои руки вокруг моей шеи и поцеловала меня полным ожиданий поцелуем, впившись мне в губы. Когда я ласкал ее, она еле заметно вздрагивала, и по ее телу то и дело пробегал короткий спазм. С океана доносился шум волн и редкие голоса людей. И еще, кажется, крики сов и койотов. Мэй лежала на кровати, закрыв глаза и запрокинув голову, ноги ее дрожали. Я спустился ниже и снял с нее белье. Белые аккуратные трусики. Ее худые ноги обхватили мои бедра и сплелись за моей спиной в клинч, сильно прижав меня к ней. На ее теле не осталось ни одной родинки, которую бы я не поцеловал. Мэй била сильная дрожь, а губы и глаза были полны влаги. Я окунал лицо в волосы Мэй, вдыхал их аромат, перебирал пальцами. Их дивный аромат, похожий на запах жасмина, окунал мою душу в мечты. Их запах вбирал в себя весь город, весь мир вокруг, полный теплых муссонов и лазурной синевы неба. Я представлял себе места, где никогда не был и вряд ли успею побывать. Представлял Мэй рядом со мной, смеющуюся и счастливую.

Я встал рано утром, в начале шестого. На улице было тихо, лишь птичьи трели разносились далеко вокруг. Утренний свет уже пробивался, но патио было еще в тени. Я вылез из кровати и натянул на себя трусы, брюки и серую майку. Вышел на балкон. Было довольно прохладно.

По двору ходила женщина, та самая мексиканка. Она стояла в расшитом платье, похожем на халат, с заколотыми в пучок волосами. Увидев меня, она помахала мне рукой, приглашая спуститься. Я сошел вниз.

Рядом с ней стоял широкоплечий мексиканец, волосы у него были длинные и черные, как смоль. А усы по форме напоминали подкову. Одет он был в черную рубашку с коротким рукавом. Из под нее виднелась корявая тюремная татуировка.

Конец ознакомительного фрагмента.