Невостребованная любовь. Детство

Татьяна Черникова, 2023

Простой, откровенный взгляд изнутри, а не со стороны или с «барского крыльца», на жизнь, быт и традиции людей некоторых сёл Южного Урала. Память должна быть доброй.

Хрупкое счастье

Жизнь в селах улучшилась. Пожилым колхозникам стали назначать хоть маленькую, но пенсию. Пенсия исчислялась от пяти до семи рублей в месяц. Колхозы переименовали в совхозы, людям за работу стали давать не только натур-продукт, но и деньги. В деревнях и сёлах вместо торговых лавок и чайных появились магазины. В магазины почти регулярно привозили хлеб, это сильно облегчило быт женщин, избавив их от обязанности чуть ли не каждое утро топить печь и выпекать хлеб. В магазинах, по меркам тех времён, было много разных продуктов и товаров. На фермах появились доильные аппараты, каждой доярке выделяли по два аппарата. Провели обучение доярок в течение одного дня и каждой выдали лист с печатью колхоза, который гласил, что они теперь не доярки, а операторы машинного доения. Доярки доили уже не по пятнадцать, а по двадцать пять или по тридцать коров. Дойки проходили значительно быстрее, но на плечи доярок навесили дополнительную работу. В первую очередь дояркам нужно было почистить под коровами, сдвигая навоз в жёлоб, по дну которого проходил транспортёр. Транспортёр включал скотник, и навоз с помощью транспортёра выводился на улицу, где поднимался на необходимую высоту и подал прямо в телегу трактора Беларусь. Тракторист, пока позволял снежный покров, сразу же отвозил навоз на поля, а когда невозможно было проехать, отвозил навоз подальше от базовок и сваливал в кучи. Весной, ещё по мёрзлой земле, навоз тракторами развозили по полям.

Политработники потребовали от совхозов засеять часть полей не зерном и рожью, а кукурузой. Уральского лета не хватило, початки кукурузы не вызрели, но зелёная масса кукурузы была хорошей. Всю кукурузу вместе с незрелыми початками скосили и измельчили комбайнами. Свезли в ямы, выкопанные лопатой трактора ДТ-54. Гусеницами того же трактора зелёную массу утрамбовали. Получился силос, который коровы ели охотно и прибавляли молока. Все последующие годы в совхозах обязательно выращивали кукурузу и подсолнух на силос.

Скотник подвозил силос к коровнику и сваливал на землю у ворот. Доярки, каждая для коров своей группы, растаскивали по кормушкам силос корзинами. Затем поверх силоса рассыпали тонким слоем комбикорм. Поилки были автоматические. От общей трубы, проходящей поверх кормушек над головами коров, вниз меж каждой парой коров шла труба, на конце которой была чаша с язычком над дном чаши. Когда корова хотела пить, она тыкала свою морду в чашу, на дне которой всегда оставалось немного воды. Нажатием на язычок открывался кран, и вода поступала в поильную чашу. Корова, напившись, убирала свою морду из поилки, и вода переставала течь. После дойки доярки разносили для своих коров сено, которое также было сгружено у тамбура в базовку. Комбикорм выдавался строго дозированными порциями, вернее, мешками. А вот силос и сено были в общей куче. Доярки чуть ли ни бегом бегали туда-сюда, не обращая внимания на усталость и на тяжесть ноши. Прозеваешь — другие всё вытаскают. Чем меньше кормов достанется твоим коровам, тем меньше ты надоишь молока. После дойки доярки уже сами не возили сдавать молоко, но вели записи: кто и сколько молока надоил, у каждой были свои фляги под молоко. Фляги метили масляной краской, писали номер базовки и инициалы доярки. Для измерения молока было специальное ведро со строго вертикальными бортами. Внутри находилась измерительная линейка с воздушной капсулой внизу. Линейка проходила сквозь плоскую ручку, которая была одновременно и уровнем, который показывал на делениях линейки, сколько литров внутри молока. Доярка надаивала полный пятнадцатилитровый доильный бачок от доильного аппарата, несла его к флягам и выливала молоко в мерное ведро, записывала количество молока и только потом выливала молоко во флягу. После дойки ещё раз чистили под коровами и мели пролёт. Промывали доильные аппараты, пропуская через них чистую воду: просто стаканы для сосков спускали в ведро с тёплой водой и включали аппарат. После снимали крышку и, не отсоединяя от шланга, что соединяет крышку аппарата и доильные стаканы, вешали на специальное приспособление. Вдоль стены, на расстоянии сантиметров тридцати от неё, были горизонтальные жерди в несколько рядов, это напоминало обыкновенную лестницу, только с очень длинными ступеньками. Доильный бачок ставили на эти же жерди, дном кверху.

Раз в неделю был санитарный день: доярки белили кормушки и чистили специальными скребками коров. Особое внимание уделялось чистоте «зеркала». Так называется задняя часть вымени от низа до подхвостницы. Во-первых, доярки перед дойкой коровы, мыли вымя, сидя сбоку настолько насколько могли дотянуться рукой, до «зеркала» они не дотягивались. Во-вторых, проверяющие, которые часто ходили по пролётам базовок, снизу под каждую корову не заглядывали. А «зеркала» коров были как на ладони, ибо все коровы стояли задом к пролёту. Доярки разбирали доильные аппараты до винтика, до резиночки, всё тщательно промывали и просушивали. Телятницы чистили клетки для телят, царапали их ножами и белили. Для профилактики кипятили соски, банки и вёдра для пойки маленьких телят. В этот день между утренней и обеденной дойкой у женщин времени сходить домой, не оставалось.

За молоком приезжала молочница со скотником. Молочница полные фляги считала целиком, перемеривала молоко в неполных флягах, считала отдельно объём молока каждой доярки, сверяла с записями и вела свой учёт. Сгружали с саней пустые фляги для следующей дойки, грузили полные, и везли молоко в специально приспособленное помещение, где фляги ставились в большие ёмкости, заполняли ёмкость водой до половины высоты фляг и со всех сторон обкладывали фляги льдом. Зимой на территории фермы морозили огромную глыбу льда: трубу, из которой непрерывно лилась вода, поднимали на высоту не менее десяти метров. Воду не перекрывали с первых морозов, примерно, с конца октября до начала апреля. Потом эту ледяную гору укрывали толстым слоем соломы метров в пять-шесть толщиной, и лёд не таял даже в сильную жару. Обычно льда хватало для охлаждения молока на весь летний период. Зимой молоко во флягах остужали естественным холодом, просто держа их на улице. Раньше, после охлаждения молока до нужной температуры, фляги грузили на тракторную тележку и везли на центральную усадьбу колхоза, а оттуда — в район, из района в область, так и передавали по этапу. Теперь, с появлением в колхозе молоковоза, молоко из фляг сливают в общий чан, из чана с помощью шланга молоковоза молоко закачивают в цистерну. Молоковоз объезжает все отделения совхоза, собирает всё молоко и сразу везёт его до молокозавода в Челябинске.

Как только молодые вернулись на малую Родину жены, купили корову. Надя сразу же отказалась от работы на тракторе, чтобы иметь возможность чаще кормить грудью дочь. Она старалась как можно чаще бывать у своих стариков, мыла полы и натаскивала им воды. Сами дед с бабкой к ним в гости не ходили. Надя старалась не думать об этом. Хотя иногда становилось обидно, что правнучке уже второй год, а они не видели её. Сама она не решалась принести дочку к ним домой и показать старикам правнучку. Родители мужа не ездят — им далеко, а эти рядом, почему не приходят?

Раз внучка у деда с бабкой мыла полы и нечаянно задела ногой ведро с водой, ведро немного сдвинулось, и из него плеснулась вода на пол. Дед заругался:

— Вот пахарукая! Куда смотришь? Как так умудрилась воду на пол налить?

Надя уже вытерла воду, не дав ни капли воды просочится в щели пола, но дед не унимался:

— Словно ты не в деревне жила! Как же умудрилась такое сделать?

Надя, как в детстве, стояла, опустив голову, потом успокоила деда:

— Я успела собрать всю воду, тятя. Ничто в подпол не попало, — и продолжила мыть пол дальше.

Как-то я видела в кино сцену: в деревенском деревянном доме героиня моет пол, а потом лихо выплёскивает ведро воды под ноги гостю. Что ещё можно придумать более нелепого и неприемлемого? За пролитый на пол стакан воды ребёнок мог получить ремня. Есть такая народная поговорка: «Много воды — много беды». К наводнению эта поговорка не имеет никакого отношения. Полы мыли достаточно отжатой тряпкой, чтобы некрашеные доски пола сильно не намокали и не коробились. Даже небольшое количество воды, попавшее в подпол сквозь щели в полу, могло привести к гнили и к грибку. Меньшее из бед — это сгнившие картофель и овощи. Как известно, окладной венец ложился прямо на землю, печи стояли на столбах-сваях, пол держался на слегах-матках, посередине снизу эти слеги подпирались подбалками — нельзя было допустить их загнивания. Просушить подпол было проблематично, ибо единственным отверстием в подпол был лаз, который находился в избе. С наружной стороны брёвна окладного венца прикрывали земляные завалинки.

Зимой заведующий отделением Андрей стал уговаривать Надю идти учиться на комбайнёра. Надя отнекивалась:

— У меня ребёнок, дочка, какая с ней учёба? Я её грудью кормлю.

— Тебе надо думать о своей жизни, пока молода. В совхоз поступит весной новая техника. На каждое отделение совхоза выделят гусеничный трактор ДТ-54 и комбайн. Я уже с твоим Николаем разговаривал, он согласен работать на таком тракторе, а тебя хочу на комбайн посадить. Пока есть возможность учиться, надо учиться, а ребёнок вырастет. Не у одной тебя ребёнок. Там будет несколько женщин с детьми. Комнату специально для мам с детьми выделили, нянька у вас будет. Общежитие рядом, ты же знаешь. Раз грудью кормишь, через каждые два часа имеешь право бегать к дочке и кормить её. Подумай, тем более что комбайнёры не должны будут ремонтировать комбайны сами, как это было с тракторами. Для этого будет в селе специальная мастерская МТМ — машинотракторная мастерская и люди, специально обученные этому делу. Ехать можешь, когда тебе будет удобно. Поезжайте по очереди, главное курсы надо пройти до весенней страды. Учёба всего дней пять — шесть. Научитесь водить комбайн, косить, молотить хлеб, ну и что там ещё? И всё! Подумай.

О предложении управляющего Надя рассказала мужу, тот ответил:

— Понятно, что работая на комбайне, ты будешь зарабатывать больше. Было бы неплохо выучиться. Сама думай, надо тебе это или нет? Я поеду в любом случае, говорят, трактор уж больно хорош.

Из местного радио, что висело на стене, каждое утро в шесть часов раздавался гимн СССР. Радио никогда не выключали, лишь на ночь убавляли звук. В феврале объявили о начале работы двадцатого съезда КПСС. Транслировали речь Никиты Хрущёва. Людям специально слушать радио было некогда, но отдельные фрагменты передач они слышали в минуты отдыха или работы по дому. Было странно слышать, что первый секретарь ЦК КПСС товарищ Никита Хрущёв осуждает Сталина.

Через несколько дней по радио стали говорить о сталинском культе личности и репрессиях. Ещё спустя некоторое время, бюст Иосифа Виссарионовича Сталина, что стоял у сельского клуба на постаменте, снесли варварским методом: просто накинули на голову бюста трос и сдёрнули трактором с постамента, и волоком увезли из села. Это шокировало людей. Почему так? За что? Бюст увезли, а любовь, вера и уважение к Сталину остались, как к человеку, победившему фашистскую Германию в Великой Отечественной Войне, как к человеку, под руководством которого «из праха» восстала страна. Осталось уважение к человеку, который поднял страну из послевоенных руин в такой короткий срок. Да, это сделал народ, но без твёрдой руки Сталина вряд ли это было возможно.

В марте приехал брат из города. Вытянулся, повзрослел, что-то чужое было в нём, манера держаться, какая-то непонятная гордость и дерзость. Витя попросил денег у Нади.

— Мне нужны деньги, много! — сказал он.

— Ты же знаешь, мы только начали жить, какие у нас деньги? Ты живёшь у Галины дома, получаешь стипендию, зачем тебе деньги, тем более — много?

— Я вляпался в историю! Мне очень нужны деньги, чтоб откупиться.

— Что значит «вляпался»? — забеспокоилась сестра.

— Потом расскажу. Теперь не спрашивай. Просто помоги.

— Поговори с Николаем, у нас есть немного, но это в основном его деньги. Без его согласия я не могу тебе их дать, — проболталась ни о чём не подозревавшая сестра, которая по-прежнему всецело доверяла брату.

Конюхи работали в две смены, первая смена с пяти утра до двух дня, вторая — с двух дня до одиннадцати вечера. Лошадей нужно было кормить, гонять на реку на водопой. В любую минуту может понадобиться лошадь кому-либо или, наоборот, вернут лошадь после работы на ней или поездки по нужде куда-либо. Лошадь следует распрячь, отвести в стойло, накормить, напоить. Поэтому скотник должен быть на конном дворе с раннего утра до позднего вечера. Николай пришёл домой поздно, устало поздоровался с Витей и сел есть. Когда Николай поел, Витя обратился к нему с той же просьбой.

— Щё значит, вляпался? В какую ты там историю попал? — неодобрительно спросил Николай шурина.

— Не могу сказать, — отвернувшись, Витя прятал глаза.

— Ты не можешь сказать, а я не могу вот так просто дать тебе деньги. Щё ты, маленький? Иди работай: подрабатывай грузчиком, дворником — захочешь, найдёшь работу. Никаких денег я тебе не дам, они нам не с неба свалились.

Витя надул губы, залез на печь, отвернулся к стене и сделал вид, что спит, но приятный, знакомый с детства запах своего места сна, родная до каждого сантиметра русская печь, растревожили юношу ещё больше, и он не смог заснуть. Николай лег и тут же заснул. Утомлённая постоянным недосыпанием и нелёгким трудом Надя также быстро уснула. Её инстинкт матери побуждал соскакивать на ноги в любое время ночи к больной дочке, стоило той начать шевелиться. Но когда ушёл Витя, она не слышала. Рано утром Надя встала и увидела, что брата на печи нет, решила, что он вышел по нужде во двор. Затопила печь, начала месить тесто, Витя не возвращался. Николай заворочался в постели, Надя спросила:

— Ты не видел, когда Витя ушёл?

— Нет. Может, на двор вышел?

— Его давно нет.

— Давно, говоришь? Как давно?! — приподнялся на постели Николай, чуя неладное.

— Я встала, его уже не было. Так рано идти к бабке с дедом он не должен вроде.

Николай встал, подошёл к грядке-полке, что находилась над проходом в куть, пошарил рукой и выругался:

— Вот подлец, денег-то нет!

— Как нет? Он никогда и ничего не брал без спроса! — испуганно сказала Надя.

— Не испарились же они. Ты куда смотрела?

— Я, как и ты, спала, — попыталась оправдаться жена.

Николай закричал:

— Вот и срубили избу! Дожились, все деньги из-под носа увели! Пригрела змею на груди! Ну, и щё теперь делать? Щё смотришь? Я тебя спрашиваю! — он ударил кулаком по столу.

— Тихо, дочь разбудишь.

— Да вас обеих убить мало, я эти деньги всю свою жизнь копил!

— Прости, я не думала, что он способен на такое, — пролепетала испуганная жена.

Девочка проснулась и заплакала, Надя взяла её на руки и стала утешать, прижала к груди и похлопывала ладонью по спинке.

— Щё она у тебя вечно орёт, щё ты за мать такая? Успокоить ребёнка не можешь! — повторил Николай слова своего отца.

Надя впервые видела мужа разъярённым и дрожала от страха и обиды. Николай никак не мог успокоиться, большими шагами ходил по избе из одного угла в другой, потом оделся и вышел. Впервые Николай куда-то пошёл, не надев галифе, забыв поменять домашнюю рубаху на выходную. Николай был щёголем и всю свою семейную жизнь требовал от жены чистую белую рубашку и чистые галифе, куда бы он ни шёл, даже если был пьян.

Надя испекла хлеб, приготовила еду на день. Она понимала негодование мужа и не могла понять, как мог её брат, которого она так любила, которому заменила мать и отца, так вот несправедливо предать её? Она боялась, что муж пойдёт на конный двор, возьмёт лошадь и помчится догонять брата. Что будет, если муж догонит его? Витя против Николая, как телок против быка. В то же время она винила себя, что не поговорила с братом по душам, не расспросила, что там у него случилось. Дочка продолжала плакать, и Надежда дала ей грудь, знакомое покалывание, когда спускается молоко, не последовало. Она не придала этому значения, а девочка капризничала, злилась и кусала грудь.

— Да ты то хоть уймись! — взмолилась мать.

Налила в бутылку коровьего молока и поставила ближе к устью печи согреть. Накрыла стол для завтрака, но муж не возвращался. Тревожные мысли терзали её, одна ужасней другой…

Пришла соседка баба Дуся, она сидела с девочкой, пока родители были на работе, за свою услугу не брала денег, довольствовалась молоком, сметаной и творогом, да иногда соседи помогут в чём-нибудь по хозяйству. Баба Дуся сразу заметила расстройство и растерянность соседки.

— С мужем поругалась? — Надежда кивнула, баба Дуся продолжала. — Бывает, не переживай. Я вчера видела, брат приехал. А где он? Что ни свет, ни заря к деду с бабкой побежал? Ну, иди, иди на работу, успокою я твою принцессу.

Надя быстро оделась и бегом по задам (это значит: по тропинкам за огородами) поспешила скорей к конному двору. Мужа там не застала, расспросила сторожа, тот рассказал:

— Был Кольша, расстроенный сильно, оседлал коня и поехал в сторону центральной усадьбы. Вернулся через два часа, весь конь в мыле, сам ещё более злой, поставил коня, обтёр его и ушёл. Ему сегодня во вторую смену. Зашёл куда-нибудь, придёт, куда денется.

Действительно, Николай по потёмкам гнал коня, надеясь догнать вора. Уже проехал центральную усадьбу, до неё всего четыре километра — брата жены не было видно.

— Вот чертёнок, с вечера видно ушёл! — Николай погнал лошадь дальше в сторону района, успел проскакать треть пути (а до района примерно около тридцати километров), прежде, чем ему встретилась машина. Николай поднял руку, остановил машину и, не слезая с коня, спросил шофёра:

— Молодого тут не видел, не встречался?

— Нет. Никто не встречался: ни молодой, ни старый, — ответил шофёр и поехал своей дорогой.

Николай постоял минут десять, дал коню немного остыть. Что делать? Ругаясь и чертыхаясь от бессилия, он понял, что не успел. Вероятней всего, подростка подобрала попутка и довезла до района, значит, он успел на рейсовый автобус до Челябинска. Николай мечтал, что построит большую избу, как у отца с матерью, жена нарожает ему детей, и будут они жить большой дружной семьёй в большой светлой избе, построенной им, Николаем Гровым, а он, как его отец, будет решать все семейные вопросы за большим семейным столом. Что делать? Не в милицию же идти: хоть гадёныш, а всё-таки брат жены. Николай развернул коня и поскакал обратно.

Но Надежда этого не знала. Она расстроилась ещё больше: значит, всё же пустился вдогонку. Догнал? Или нет? Что между ними произошло? Отобрал деньги или нет? Господи, хоть бы не покалечил! Где он сейчас, вернулся — нет домой? Что с Витей?

После утренней дойки Надя снова сделала круг по задам, ещё раз зашла на конюшни. Николая не было. Дома взглянула на нетронутую еду, поняла, что муж домой не возвращался. На обеденную дойку Надежда также прошла по задам, чтобы в очередной раз зайти и хоть что-то узнать о муже. Была мартовская оттепель, пригревало солнце. Ноги проваливались в размякший снег. Она рассчитывала застать его после дойки, ведь начиналась его смена. Но на смену вышел другой конюх. Дома муж также не появлялся, она уже не знала, что и думать.

Надя шла на вечернюю дойку также по задам, но заходить в конюшни было уже неудобно, она постояла в стороне, понаблюдала за конюхом и другими людьми, убедилась, что мужа на конном дворе по-прежнему нет. После вечерней дойки, уже по потёмкам, Надя шла по тем же тропинкам за огородами, повесив голову под тяжестью своих мыслей. В чистом небе догорал закат. Вдруг до неё донёсся приглушённый смех. Надежда узнала этот смех, но не поверила своим ушам, остановилась, смех повторился вперемешку с женским смехом. Надя нырнула меж жердей изгороди, утопая в снежной целине чужого огорода, подошла к остаткам сена от зарода. С той стороны, где остановилась Надежда, уровень поверхности сена был ниже, в полумраке она хорошо видела, как двое занимаются любовью. Она резко развернулась. Одна потребность — убежать. Она сделала несколько шагов и вернулась. Молча стояла и ждала, когда муж натешится с молодухой. Муж откинулся на спину. Надежда кашлянула. Николай резко сел. Жена спокойно спросила:

— Ты догнал его?

— Нет! — ответил Николай. Надя развернулась и пошла домой, не чуя ни снега, ни земли под ногами. Николай продолжал сидеть, обняв колени руками. Молодая женщина села рядом, хотела обнять его, он перехватил её руки и отстранил. Женщина попыталась успокоить его:

— Это даже хорошо, что она знает, не надо будет рассказывать да объяснять.

— Заткнись! — прикрикнул мужчина на неё. Женщина замолчала, сделала вид, что обиделась:

— Больно надо!

Женщина соскочила с сена и ушла домой через, так называемые, задние воротца, что выходят из усадьбы в огород. Николай остался сидеть, как сидел. Ночью стало холодней, мороз вынудил его пойти в конюшню. Там он сел на кормушку, обхватил голову руками: всё, о чём мечталось, разрушилось в одночасье, с лёгкой руки какого-то пацана. Теперь он сам до рушил то, что ещё как-то держалось…

Подошёл сторож, сел рядом.

— Что, Кольша, с женой поругался? Бывает. Чего только в жизни ни бывает…

И стал старик рассказывать про своё житьё-бытьё. Как воевал, как женился, как хоронил умершего с голоду ребёнка…

Сначала Николай не слушал, но постепенно и ему стало интересно. Старик замолчал на полуслове, тяжко вздохнул и пошёл осматривать свои владения, через час вернулся:

— Всё в порядке! — доложил он.

Опять сел рядом с Николаем и стал рассказывать дальше про свою судьбу. Потом встал и сказал:

— Послушай меня, старика. Жизнь прожить — не поле перейти. Кольша, Кольша, что бы ни случилось, не руби с плеча! Гнев — плохой советчик. Будь мудр, прощай близких. Не повторяй мою ошибку. Теперь я понял: тогда, не простив её, я наказал не её, а себя. До сих пор не могу это простить себе, — сказал старик и пошёл в очередной раз выполнять свою работу сторожа. Николай остался сидеть, как сидел, сгорбившись, опустив голову на колени и обхватив её ладонями.

Была уже ночь, Николай не возвращался. Что делать, как поступить? В голове у Нади только одно: сегодня её предали сразу два самых любимых, самых дорогих и родных человека. Счастье, в которое она, наконец, поверила, в очередной раз обернулось разочарованием. Дочка опять капризничала, не отказывалась сосать грудь, но всем своим видом старалась показать матери, что ей грудь не нравится. Наконец, до матери дошло, что у неё пропало молоко. Дочка устала капризничать и заснула, Надя положила её на кровать. Она понимала: надо что-то делать, но что? Понимала, что Николай рано или поздно вернётся, хотя бы за тем, чтобы забрать свои вещи. Что тогда? Она знала точно одно: она не хочет его видеть. Уйти самой, куда? К бабе Дусе? Муж тут же её найдёт. К деду с бабкой? Так они даже правнучку знать не желают…

— Как же я забыла?!

Пришла к ней спасительная мысль. Ей стало легче, она нашла выход. Так она думала тогда. Не знала она, что это был не выход из той ситуации, в которой она оказалась, а тупик. За эту ошибку, что сотворит она от растерянности, отчаяния и обиды, она будет расплачиваться всю свою жизнь. Некому было поддержать её, подсказать, уберечь от опрометчивого шага.

— Надо ехать на курсы, — решила она.

Быстро налила она две стеклянные бутылки молока, закупорила их пробками из губки, взяла булку хлеба, всё сложила в сшитую ею сумку. Туда же собрала кое-какие вещи для дочки и для себя. Запеленала спящую дочку в одеяло, оделась сама и вышла из дома. Как только закрыла за собой ворота, так вскрикнула от ужаса: показалось ей, что стоит белый гроб с покойником у ворот — она чуть не выронила дочку из рук. Сердце бешено колотилось:

— Что же это? — молодая женщина с ребёнком на руках стала всматриваться: это был белый телёнок. Видно, телок сбежал с усадьбы, куда его после долгого стояния в стайке, наконец, в солнечный тёплый день выпустили в огород размяться. Видимо, хозяева не сумели загнать телка обратно в стайку. Но почему телок спал у ворот избы Нади? Не судьба ли предупреждала: «Не езди!»? Молодая мать справилась со страхом, от сердца отлегло:

— Вот дура! Душа в пятки ушла!

Надя успокоилась и пошла в контору. Не восприняла тогда она это, как знак судьбы, не поняла, что не надо ей никуда ехать.

Контора была закрыта. Она села на крыльцо и стала ждать. Она знала: дядя Андрей приходит рано на работу, но сколько сейчас времени, она не знала, уходя из дома, она не взглянула на часы-ходики. Она боялась, что муж, не найдя их дома, может догадаться, где она с дочкой, прийти сюда и не дать им уехать. Когда управляющий пришёл, застал на крыльце озябшую племянницу с ребёнком на руках.

— Ты чего это, девка, с утра пораньше здесь делаешь?

— Я решила ехать на курсы.

— Хорошо, что надумала. Но чего так рано-то пришла, поди дитя застудила?

— Она не должна замёрзнуть. Я хорошо её укутала.

Ещё вчера управляющему доложили, что Николай Грехов чуть ли не насмерть загнал лошадь, он догадался, что произошла ссора между молодыми и, ещё ничего не зная, намеревался помочь племяннице:

— Ну, заходи. Сейчас печь затоплю, тепло будет. А через час, пожалуй, я поеду сам в район, заодно подброшу и тебя.

В очаге затрещали от огня поленья, Андрей поставил на плиту чайник. Через десяток минут чай закипел. Он налил в чашку чая, положил на стол пачку комкового сахара:

— Садись, пей чай, согреешься, да поедем! Бери, бери сахар-то, вон бледная какая.

Управляющий видел, в каком состоянии Надя, не стал ни о чём спрашивать.

Николай пришёл домой, когда забрезжил рассвет. Изба была открыта, но света не было, печь не топилась, на столе стояла вчерашняя еда. Дома не было ни жены, ни дочери. Николай тяжело опустился на лавку, стал перебирать в уме места, куда могла уйти жена и унести с собой ребёнка: К деду с бабкой? — вряд ли. К бабке-соседке? — глупо. К подруге Валюхе? — типа думала: я туда не пойду её искать? Он вышел за ворота, как раз в это время проехал мимо уазик управляющего отделением, и Николай разглядел в его кабине рядом с Андреем наклонившуюся женщину, которая явно наклонилась к ребёнку. От сердца отлегло. Как он сразу об этом не подумал? Она поехала на курсы комбайнёров. Значит, у него есть несколько дней всё обдумать и решить, как поступить.

Николай не боялся людской молвы, но то, что от него, от Гр. Николая, ушла жена, да ещё с ребёнком! Он не хотел, чтобы кто-то знал об этом. Ладно, он бы ушёл сам — куда ни шло. Но чтобы жена ушла! Нет, так не должно быть. В нём боролись два чувства: чувство своей вины и чувство тщеславия. Он настолько был уверен в стойкости его жены перед трудностями, что совсем не переживал за то, что они и как они там? Его переживания о разрушенной мечте были столь велики, что о жене и дочке он вообще не думал. В избе было холодно и неуютно, еда холодная. Надо было доить корову и поить телёнка. Он часто видел, как это делает жена, и, подражая ей, взял дойницу. За неимением тёплой воды, налил в неё холодную воду.

Николай никогда сам не доил коров и, глядя на жену, которая быстро и ловко справляется с дойкой, считал, что это дело лёгкое. Пошёл в стайку, корова мычала, она хотела есть и пить, мычал и телёнок. Ему не пришло в голову, сначала дать корове сено и напоить её. Чтобы корова охотней отдавала молоко, ей давали что-нибудь «сладенькое»: картофельные очистки или просто ломоть хлеба. И об этом он не подумал. Коровы привыкают к одним рукам и не любят, когда кто-то другой их доит. Тем более, не терпят бесцеремонного к себе отношения. Хозяин, которого корова редко видела в стайке, быстро уселся под корову, забыв поговорить с ней, похлопать по шее и спине, чтобы корова поняла его доброе намерение. Набрав горсть холодной воды, попытался помыть вымя и тут же в ответ получил удар копытом по дойнице. Дойница опрокинулась, вода пролилась. Матерясь, хозяин пошёл за водой. Вернувшись с водой, присел под корову, дотронулся рукой до соска, корова снова лягнула и сбила его с ног. Он вскочил и начал бить корову ладонью и кулаком. Подвернись ему под руку что-нибудь потяжелее, не задумываясь, он схватил бы это в руки и исхлестал бы корову. Как говорят, сорвал бы злость на ней: злость на брата жены, злость на жену, злость на самого себя… Ошарашенная таким поведением хозяина, корова начала рваться с привязи и ещё сильней бить копытами.

Сорвав злость на корове, Николай понял: у него ничего не выйдет. Пошёл к бабе Дусе с просьбой о помощи, мол, уехала моя-то на курсы комбайнёра. Бабка укоризненно посмотрела на него и спросила:

— Вода-то есть тёплая? Я заметила: печь-то сегодня не топили.

— Нет, нету! — в ответ буркнул Николай.

— Тебя самого бы холодной-то водой в холодной-то стайке, да на самоё тёпленькое место! — ворчала баба Дуся, глазами показывая, где находится это тёпленькое место между ног соседа.

Она отодвинула заслонку своей русской печи, из большого чугунка налила теплой воды в свою дойницу и пошла к соседям в стайку:

— Принеси хлеба ломоть.

— Зачем? — удивился хозяин.

— Вот человек. Корова — она что, неживая? У неё тоже характер есть.

Ломтя хлеба корове хватило на один укус, проглотив хлеб, корова не хотела стоять, всё косилась на хозяина.

— Ты вышел бы из стайки-то. Боится она тебя, — сказала баба Дуся, — аль не видишь?

Николай вышел из стайки, закурил: «Вот скотинина и та не прощает!» Баба Дуся погладила корову, тихо говоря:

— Дурак твой хозяин, ой, дурак, в жизни всё силой мерит. Успокойся, успокойся, видишь, телок ревёт, молочка хочет.

Корова успокоилась и позволила себя подоить. Старушка налила молока в ведро и напоила телёнка, остатки молока занесла в избу и сказала:

— Пока Надюхи нет, я буду ходить доить корову и поить телёнка, мне их просто жалко. Но всё остальное делай сам, — и ушла.

Николай видел, как Надя цедит молоко через марлю, и сделал так же. Но молоко не убрал со стола, не выполоскал марлю, не помыл дойницу. Посидел, посидел, замёрз и стал растапливать печь. Печь упорно не хотела топиться. Приготовленную еду доел холодной, хотел попить чаю, вода кончилась, во дворе орала корова. Хозяин, коим он себя считал, впервые подумал:

— Как же она успевала всё сделать до работы, да ещё с ребёнком?

Вечером баба Дуся сделала ему выговор и предупредила:

— В следующий раз не будет тёплой воды и не будет вымыта дойница — будешь сам доить корову и поить телёнка.

Николай Граханов, заметил сразу, что среди учеников появилась Надя, он давно предполагал, что рано или поздно она здесь появится. Он наблюдал за ней со стороны и заметил, что она невесёлая, а его вообще не замечает. Он выждал момент и подошёл к ней.

— Здравствуй, давненько не виделись. Да ладно отворачиваться-то. Я ж с добром подошёл. Ты знаешь, где я здесь живу? У меня отдельная комната, приходи, поговорим.

На следующий день он снова пригласил Надю в гости. Наде было не до него. И в доброе-то время никогда не пошла бы к нему, ни одна, ни с кем-либо. Он лишь раздражал её. Но время шло, и женщина с ужасом думала, что дальше? А дальше экзамены и надо будет возвращаться домой. Как возвращаться? К кому? К мужу, который на её глазах трахался с чужой бабой? Чем ближе было время к экзаменам, тем больше её охватывало отчаяние. В очередной раз подошёл Николай Граханов, ласково заговорил с ней и снова позвал в гости. Надя подумала: «Может, и впрямь он до сих пор любит меня? Может, правы дед с бабкой: стерпится — слюбится?». Она никогда не верила в его любовь, но надо же хоть во что-то верить. Как говорят, утопающий за соломинку хватается…

Когда стемнело, Надя решилась, взяла дочку и пошла к Граханову. Он встретил их радостно, поставил на электроплитку чайник:

— Я уж не чаял увидеть тебя здесь. Проходи, проходи, я рад тебя, вернее, вас видеть.

За чаем он был разговорчив, любезен и весел. Надя коротко отвечала ему, лишь поддерживала разговор. Время было уже много, дочка уснула на руках матери. Граханов встал, протянул руки, хотел взять девочку:

— Не бойся, я её положу на кровать, пусть спит.

— Не надо! Мы пойдём домой, — отстранила Надя руки парня.

— Почему? Я что, вас чем-то обидел? — изумился хозяин комнаты.

— Мне не следовало приходить, — тихо сказала Надя.

— Да брось. Всё нормально. Я же вижу: с Николаем поссорились. Бывает. Оставайся. Ну, побудь ещё немного. Давай, давай я положу дочку-то.

— Я сама положу, — Надя подошла к кровати.

Как только женщина положила дочь и выпрямилась, оказалась в крепких объятьях Николая. Она попыталась вырваться, но парень тут же повалил её на пол, шепча:

— Как долго я об этом мечтал. Тихо, тихо, дочку разбудишь, испугается…

Надя отворачивалась от поцелуев Граханова и ужасалась тому, что натворила…

Николай отпустил её и с довольным видом сказал:

— Через неделю у нас с Валей свадьба. Ну, что же ты? Порадуйся за нас, как обещала, помнишь? Куда же ты? А я думал, тебе понравилось!

Граханов упивался местью и не скрывал этого. Надя проклинала себя за то, что, как пацанка, попалась в лапы негодяя. Она кусала губы, боясь зареветь в присутствии этого, которого ненавидела всей своей душой. Оделась, одела дочку и ушла. Когда пришла в свою общагу, некоторые девушки ещё не спали.

— Ни свет, ни заря, а мы всё гуляем!

Одна подошла и спросила:

— Где тебя черти носили?

— К отцу ходила, — отворачивая заплаканное лицо, соврала Надя, подошла к своей койке, положила спящую дочь и стала раздеваться.

Девушки разочарованно переглянулись и пошли к своим койкам. Все знали, что в районе у Нади живёт родной отец.

— Что ж он тебя ночью-то отпустил, да ещё с ребёнком. Я вижу, пешком шла. На машине не мог отвезти, что ли?

Надя поняла: аргументы серьёзные, могут не поверить, и решила рассказать об отце:

— Он бросил мать со мной, когда я ещё совсем маленькой была. Живёт с другой женой. Боится, как бы я чего не попросила у него…

— Вот гад! — послышалось с одной кровати.

Утром все ушли на экзамены, оставив своих детей няньке. Вдруг в комнату вошёл красивый молодой мужчина, няня спросила:

— Вам кого?

— Мне Наташу, вон ту кудрявенькую, она дочка моя.

— А, так вот она, а мама у вас на экзаменах!

— Знаю! — ответил молодой папаша.

Николай взял дочку на руки и стал с ней играть. Он приехал пораньше в расчёте перехватить жену, если она вдруг решит жить у отца. Он ничего не знал об их отношениях и предполагал, что может так статься. Няня тоже ничего не знала и от простоты душевной стала разговаривать с молодым папашей и рассказала, что вчера Надя ходила к отцу, и что тот выпроводил её вон, несмотря на то, что было уже совсем поздно.

— А раньше она ходила к отцу? — спросил Николай.

— Нет, никуда не ходила, с ребёнком-то много не находишься.

Надя получила новое удостоверение, теперь она была «Механизатор широкого профиля». Когда она зашла в комнату, забрать дочь, Николай встретил её с дочкой на руках:

— Я за вами. Поехали домой, жена, — нарочито с довольным видом сказал папаша, глядя на дочку. Надя молча повиновалась.

Дома Николай вёл себя так, как обычно, словно ничего не произошло. Надя же, наоборот, боялась глаза поднять на мужа. Не умела она ни хитрить, ни лукавить и не пыталась скрыть или спрятать своё отчаяние. Муж это видел. Казалось бы, ему от стыда надо глаза прятать, а тут наоборот — жена прячет. Что не так? Всё казалось так, как было: тепло, прибрано, еда приготовлена, дочка ухожена, на работу ходит, а как каменная. В постели после близости плачет. Что не так? Закрались в душу Николая сомнения, которые так и стремились перерасти в подозрения. Он не хотел верить этим подозрениям. Время шло, а поведение жены не менялось, и он решил съездить в район на разведку. Узнал, когда будет попутная машина, мол, в больницу надо, что-то желудок побаливает.

Когда в районе совхозная машина проехала пару домов далее здания с вывеской «Заготконтора», Николай попросил шофёра остановиться. Вылез из машины и попросил:

— На обратном пути подберёшь меня здесь?

— Подберу, — пообещал шофёр и поехал дальше по своим делам.

Николай зашёл в заготконтору, увидел небольшую очередь, но ждать не стал, на ропот людей ответил:

— Я по личному вопросу, — и, ни на кого не обращая внимания, прошёл внутрь.

— Это ты Егор? — из пяти мужчин по хорошей одежде догадался Николай.

— Встаньте в очередь, — не глядя на вошедшего, сказал заведующий заготконторой.

— Я по личному вопросу.

— Какая разница?

— Я муж Надежды Вишняковой, — сказал Николай.

— Слушаю тебя муж Надежды Вишняковой, — повернувшись к молодому мужчине, с раздражённым видом, сказал Егор.

— Щё ты наговорил моей жене? — спросил Николай.

— Я видел её лет шесть назад, так что — нет, твоей жене я ничего не наговорил.

— Ну, как говорится: на нет и суда нет! — членораздельно ответил заведующему заготконторой молодой мужчина.

Николай развернулся и вышел. Не было более ни сомнений, ни подозрений. Теперь он знал правду, только не знал, что с этой правдой делать и как дальше жить…

Проезжая через центральную усадьбы совхоза, Николай попросил шофёра остановиться. Вылез из машины и сказал:

— Не жди меня, поезжай.

Сам же подошёл к избе Николая Граханова, постучался в сени, на крыльцо вышел инструктор. Николай шагнул на крыльцо, взял его за грудки, сдёрнул с крыльца и прислонил спиной к стене сеней.

— Бить будешь?! — испуганно спросил Николай Граханов.

— Нет, не буду. Хотя надо, да руки об тебя, гниду, марать не хочется! Я пришёл предупредить: если хоть одна жива душа узнает, щё между тобой и Надежей было, если щё-то было — я убью тебя! и с твоей Валюхой сделаю то же самоё, щё ты сделал с моей женой! Ты меня знаешь. Понял?

— Она сама пришла… — попытался оправдаться инструктор, но договорить не успел, в то же мгновение Николай кулаком припечатал морду Граханова к стене, тот сполз по стене на землю и заскулил:

— Ты же сказал: не будешь бить!

— А я разве бью? Я просто погладил тебя одной ручкой. Надеюсь, ты меня понял? Не слышу. Не слышу! — Николай наклонился над Грахановым и поднёс кулак к носу.

— Понял! — часто моргая, завопил инструктор, сплёвывая кровь.

— Не слышу! — громко повторил Николай.

— Понял! — громче ответил Граханов На крыльцо вышла его мать и спросила:

— Никола, хто там прийшов, син?

— Друг, — ответил Никола.

— А чому ти на земли лежишь? — забеспокоилась мать.

— Спикнулся. Всё добре, мама, иди до дому.

Как только мать инструктора скрылась за дверью, одной рукой одним рывком за грудки, Николай поставил Граханова на ноги спиной к крыльцу, другой похлопал по плечу соперника:

— Ну, бывай, друг! — сказал Николай, сделав ударение на слове «друг». Граханов, как собачонка, заглянул ему в глаза, вытирая рукавом кровь с лица. Николай Грехов повернулся и пошёл прочь. Николай Граханов с облегчением вздохнул. Он понимал, что легко отделался, по всему могло кончиться значительно печальней для него, не выйди мать на крыльцо. С этого дня Граханов твёрдо решил идти работать в милицию.

Никогда ещё Николаю дорога в четыре километра не казалась столь короткой, он не хотел оказаться дома до того, как успокоится и придёт в себя. Он шёл, едва переставляя ноги. Останавливался, стараясь собраться с мыслями и разобраться, что делать дальше. Сходил с грунтовой дороги, подходил к берёзам, упирался лбом в белоснежную бересту, чертыхался, бил по стволу кулаком… Снова выходил на дорогу, снова плёлся, едва-едва переставляя ноги… Расстояние до дома катастрофически сокращалось, а он никак не мог успокоиться и смириться с тем, что произошло между ним и женой, как сперва он нанес удар по их отношениям, а потом она доломала всё. Он помнил о рассказе старого сторожа на конюшне и хотел прийти домой спокойным и найти справедливое решение их отношений в будущем. Николай понимал: он сам толкнул её на этот грех, но не мог смириться с тем, что он, альфа-самец, а ему изменяет жена. И с кем? Столько раз он изменял девушкам и молодкам, но ни одна из них не изменила ему, по крайней мере, до того времени, как он сам рвал отношения с ней окончательно. Он никогда об этом не задумывался и не предполагал, как это больно, когда тебе изменяют. Гордыня преобладала над всеми его мыслями, пока он не понял: его не столько грех жены гнетёт, сколько боязнь, что кто-нибудь будет знать об этом. Нет, он же Николай Грехов, он ничего ни боится. Надо взять себя в руки и идти домой. Жена в отчаянии, как бы ни последовала примеру матери, не наложила на себя руки.

Надя не зажигала свет, сидела у окна на лавке, глядя в окно. Ещё засветло она видела, как вернулась машина, на которой муж уехал в город. Что на этот раз? Что будет, если он узнает правду? Раз и навсегда сломал брат счастливую семейную жизнь сестры. Всё пошло не так, как должно быть. Они не расстались, жизнь не свернула с той дороги, по которой вдвоём они шли уже второй год. Да только теперь дорога была в рытвинах, да в ухабинах, не дорога, а сплошная колея, из которой ни Николай, ни Надежда не смогут «выехать» ещё очень долго. Сам же брат Виктор раз и навсегда отстранился от сестры. Он закончит институт, сходит в армию, откуда привезёт жену-метиску — полурусскую-полубурятку, девушку несказанной красоты.

Стукнула калитка, Надя сникла. Каждый приход мужа домой пугал её, она боялась даже представить, что её ждёт, если он узнает правду. Николай зашёл, включил свет. Помыл руки, сел за стол. Надя подала ему тарелку с супом и ложку, он молча стал есть. Взглянул на жену, отодвинул тарелку и сказал:

— Хватит лить слёзы. Что было, то было. Оно уже прошло, его более нет. Надо жить дальше. Забудь всё, я тоже всё забуду. Будем жить, как жили раньше, хотя бы ради ребёнка. Не поминай моего греха, я не стану поминать твоего греха.

Надя смотрела на мужа широко открытыми глазами: «Что он имеет в виду? Что он знает?» Муж продолжал:

— А избу мы с тобой построим, обязательно построим. Накопим денег на лес и сами срубим, так дешевле.

То, что муж строил далеко идущие планы, успокоило Надю, и она подумала, что может быть в их семье всё будет, как прежде. Утром, чтобы успокоить дочь, опять дала ей пососать пустую грудь. Вдруг почувствовала сильное покалывание внутри груди и поняла: молоко вернулось. Николай прав, надо всё забыть и жить дальше.

Через неделю Надя почувствовала тошноту и кинулась к умывальнику, её вырвало. Она перебрала в мыслях всё, что сегодня съела. Продукты все свои, самые обычные, всё свежее — ничто не могло вызвать тошноту и рвоту.

— Только не беременность! Господи, только не это! Только не сейчас!

Николай не допускал даже мысли, что жена может избегать своего супружеского долга. Он в первую же ночь, после возвращения её с курсов, занялся с ней любовью и, как многие мужья, считал, раз он поимел жену, значит, прощение ему обеспечено. Всё намного проще: просто, куда бедной женщине деться? То, что она смирилась со своей участью, не означает, что простила.

Надя металась по избе, осознавая, что она беременна: «От кого? От одного или другого? Как прореагирует муж? Если ничего не знает, возможно, будет рад. А когда узнает, что тогда? Граханов — подлец, непременно похвастает своей «победой» надо мной. Сплетни в сёлах разносятся быстро. Даже я сама не могу сказать, от кого забеременела: между ними всего три дня. Может сдаться и роды ничего не скажут. Да и в любом случае не скажут, ведь женщина может, как не доходить, так и переходить. Что же я наделала?» Снова потекли слёзы: «Граханов сказал, что у него должна быть свадьба. Может, женитьба остановит его сплетничать, вряд ли это понравится его будущей жене.» Надя не знала, что муж уже всё знает. Когда тошнота в очередной раз выгнала её из-за стола, Николай нахмурился:

— Ты понесла или мне показалось?

— Похоже, — ответила жена и жена сникла.

— Только не это! — сказал муж и вышел из избы.

Долго он курил на крыльце: «Что делать? — роились мысли в его голове: — После войны аборты законом запрещены, бабку найти нереально: кто захочет сидеть в тюрьме по статье «убийство»? Лишь бы не мальчик» — продолжал думать Николай: «Я так мечтал о сыне, а вот теперь это пугает. Нет, Николая Грехова нещто не пугает. Я сказал жене: «Будем жить, как раньше жили». Значит, так тому и быть. Лишь бы не мальчик. А если этот мальчик мой? Если я родного сына собственными руками оттолкну от себя? Да, ты прав, сторож: жизнь прожить — не поле перейти. Вразуми меня, Господи!»

Время шло: Надя работала на комбайне, Николай на своём ДТ-54, у дочки по-прежнему болела рука, рана становилась всё больше, ни кто не мог понять, что это и чем это вызвано. Тут пошли по селу слухи, что в соседней деревне, что находилась на правом берегу Течи, между их селом и селом родителей Николая обнаружили страшную болезнь то ли ящур, то ли, вообще, чуму. Точно никто ничего не знал, но слухи доходили, что по осени всех жителей: и старого и малого, погрузили на крытые брезентом военные машины и вывезли в районную больницу. Людей тщательно обследовали и лечили. Нагнали солдат и военнообязанных. Одна часть солдат занялась уничтожением села: дома вместе со скарбом и пожитками сжигались, убивали и сжигали весь скот, погреба и ямы с овощами и прочими продуктами засыпали землёй, разобрали все печи и прочие кирпичные или каменные сооружения и зачем-то также зарыли в ямы. Следов от села не осталось, не считая изуродованной тяжёлой техникой поверхности земли.

Параллельно этому на левом берегу Течи, примерно в шести-семи километрах от реки стахановским методом строили дома по числу тех, что сожгли. Через пару месяцев люди, жители уничтоженной деревни, вселились в эти новые дома.

В наше время в интернете можно встретить такие публикации, где дословно написано: «Десятки тысяч людей в одночасье лишились всего, были оставлены в чистом поле и стали экологическими беженцами…» Не знаю, в каких населённых пунктах так поступили с людьми, но я привела выше конкретный факт: людей из зоны заражённой территории переселили в новые дома подальше от реки. Предварительно их обследовали и лечили. Конечно, никто такого новоселья не желал. Люди ничего не знали и недооценивали опасность. Позже колючая проволока шла по селам по обе стороны реки и несколько километров вниз и вверх по течению от села. Далее по лесу и по открытой местности шёл глубокий ров, который нельзя было перепрыгнуть, и было крайне сложно перелезть. Вдали от населённых пунктов реку ничем не огораживали. В той самой деревне, где обнаружили радиоактивный след, и откуда переселили людей, местность, где располагалась эта деревня, не огородили ни колючей проволокой, ни рвом, сочли, что населённые пункты далеко от этого места. Из ближайшего села люди пасли скот в несколько сот метров от уничтоженного села, а позже, когда эта местность заросла травой, стали пасти прямо на месте радиационного следа, поили скот в реке, пили сами. Люди ничего не знали и не подозревали об опасности, у которой нет ни запаха, ни вкуса, которую не видно. Ходили за ягодами и грибами, подходили к реке помыться, покупаться, попить воды — ведь вода в реке была кристально чистой, было видно каждый камушек и каждую рыбку. В таких местах, где можно было просто подойти к реке, рыбаки рыбачили десятками. Да, много людей пострадало от слива радиоактивных отходов в воды Течи, страшные последствия были той аварии. Эти последствия не дают забыть о них и в наше время. Лично у меня несколько родственников умерло от рака. Хотя мы уехали с малой Родины ещё в 1973 году.

Приближалось время родов. Надя считала дни до родов и чем ближе были роды, тем страшней ей становилось. При одном воспоминании об изнасиловании, её терзал стыд и брезгливость. Она продолжала кормить первого ребёнка грудью. Второй ребенок шевелился под сердцем, а её сердце никак не хотело принять этого ребёнка. Считал дни и Николай.

Надя пошла в декрет, нет, нет, да соберётся погулять на улицу, а ноги сами несут в сторону дома Шурки-сибирячки. Надя, пока идёт до её лавочки у палисадника, наберёт целый подол хлеба, вытряхнет куски хлеба из подола на лавку, сядет рядом, вздохнёт:

— Видно, дети Шурки, играя на улице, хлеб на землю кидают. Видать в Сибири не было такого голода, как у нас.

Сидит Надя и ждёт, когда Шурка картошку жарить будет. Видно не очень-то Шурка умеет это делать, картошка у неё то и дело пригорает, а беременная женщина этим запахом надышаться не может, так ей хочется этой картошки с горелым запахом в придачу, а зайти попросить стыдно — детей полон дом. Придёт домой, сама нажарит — нет, не то! То ли запах горелой картошки напоминал ей о том, сколь вкусны были печёнки из мороженной картошки с лебедой после войны в тот ужасный голод, то ли состояние её души было равно тому послевоенному: так же тяжело и тошно было на душе, то ли причуды беременных?

Как-то пришёл Николай домой, дома была только баба Дуся с дочкой, за разговором о беременности жены, он спросил её:

— Да, скоро срок рожать. А ты, баба Дуся, не знаешь, может ли женщина родить раньше?

— Ну, как не может? Довольно часто такое случается. Как корова может раньше на две недели родить, так и баба.

— А позже срока? — уточнил Николай.

— Ну, это вряд ли.

За это и ухватился Николай, как за соломинку, всё казалось ему, что все знают о грехе жены. Наступил декабрь, Надя была на сносях.

Привезли в их село шесть, так называемых хлыстов — сосновые стволы нужной длины, приготовленные на столбы под электропровода. Да кто-то два хлыста своровал. Кто? Как? Куда делись? Все дворы обошли, все усадьбы осмотрели — нет хлыстов. По соседним селам пошли. Привезли в село, на место преступления одного подозреваемого, лишь за то, что тот тракторист. Оно и понятно: столб на конях не увезти. Участковый устроил допрос, спрашивает его:

— Ты хлысты увёз?

— Нет, мая не брал, — твёрдо отвечал тракторист.

— Их было шесть.

— И мая говорит: их было шесть.

— Теперь четыре.

— И мая говорит: теперь четыре.

— Двух не хватает, — глядя в глаза трактористу, допытывался участковый.

— И мая говорит: двух не хватает, — твердил в такт подозреваемый.

— Кто-то эти хлысты своровал.

— И мая говорит: кто-то эти хлысты своровал.

— Их было шесть, — по новому кругу допроса пошёл участковый.

— И мая говорит: их было шесть, — всё так же спокойно говорил тракторист.

— Теперь четыре.

— И мая говорит: теперь четыре.

Так участковый от него ничего не добился и отпустил бедолагу. Николай догнал татарина и разговорился с ним:

— Ты откуда будешь?

— Б. О., знает твоя? — вопросом ответил татарин.

— Знаю, по крайней мере, слышал. За рекой там, километров десять-двенадцать от нас, у вас район-то вроде наш, а совхоз?

— Аха, район наша, совхоза наша.

— А щё, трактористов да комбайнёров хватает у вас? — поинтересовался Николай.

— Наша мало трактористов, ещё нада.

— Понятно. Ну, бывай.

— Бывая, бывая! — попрощался мужик.

Село, где их с женой никто не знал, вполне устраивало Николая. Когда бы ни родила жена, никто не стал бы подсчитывать, когда она забеременела. В первый же выходной он запряг лошадь и под предлогом надобности съездить на центральную усадьбу, сам поехал в Б. О. Глава села был рад принять новых работников в село, но пока не было жилья. Управляющий уговаривал пожить до весны на квартире и сам договорился с хозяевами. Николай согласился.

В середине декабря, как только у жены начались первые схватки, Николай отвёз её на совхозном уазике в районную больницу рожать. На обратной дороге сказал Андрею, что они с Надеждой завтра переезжают.

— Да как же так? Куда? Зачем? Как завтра? Жена в роддоме, а ты: «Переезжаем».

Николай сухо ответил:

— Не уговаривай, так надо. Не удерживай — помоги. Кто ж нам ещё может помочь? Нищего не могу более сказать, — Николай повесил голову.

Андрей понял, что это для них важно, опять он пошёл навстречу племяннице и смирился с потерей таких нужных в совхозе двух работников.

Николай быстро собрал пожитки, закрыл избу на замок, сгрузил кошели на сани-розвальни, к тем же саням сзади привязал корову. На зиму, как правило, свиней и молодняк закалывали на мясо, оставляли только корову. Он сходил к бабе Дусе за дочкой, зашагнул в сани, посадил маленькую дочь меж ног, чтобы та на поворотах ненароком не вывалилась из саней. Поехал шагом, корова едва успевала шагать за санями.

В те времена о детских садах да яслях в сёлах не слыхивали. Пришлось Николаю нанимать для дочери няньку за приличные деньги и платить за корм для коровы. Но это было для него неважно, только он один знал, зачем он это делает.

Санями-розвальнями назывались низкие без сидений сани, в которые запрягали зимой лошадь для езды по снежной целине. Розвальни имеют спереди загнутые кверху полозья высотой не менее восьмидесяти сантиметров. Полозья деревянные, как правило, сделанные из древесины берёзы. Эта древесина прочная и пластичная, не зря из неё в своё время делали деревянные лыжи. Нижняя часть полозьев в виде квадратного бруска, а загнутая часть более тонкая, но такой же ширины. В брус полозьев сверху в продольные пазы вставляются стояки-зубья, строго напротив друг друга. Низ стояков приплюснутый с боков, а верх почти круглый, высота зубьев где-то от тридцати сантиметров. Эти зубья на обоих полозьях переплетаются восьмёркой лубом от молодой ивы, так как в этих местах нет или почти нет липы. За счёт того, что стояки имеют книзу заметное расширение, луб не сползает вниз и, высохнув, хорошо держит полозья на нужном расстоянии меж собой. Поверх этих зубьев над каждым полозом идёт ещё один брус, который спереди упирается в загиб полозьев. В этот брус снизу в выдолбленные пазы входят своим верхом стояки-зубья от нижних полозьев. Эта конструкция общая, является «скелетной» для всех зимних саней, разве что отличается размерами и радиусом загиба передка.

У саней-розвальней сверху вниз от «фартука» или по другому названию от «грядки», то есть от верха загиба полозьев, что соединены меж собой доской, отходят две жерди, образуя бока саней, расходящиеся от передка врозь к низу. Зад саней-розвальней, примерно, в два раза шире передка. Задние края саней расходятся по бокам от полозьев сантиметров на сорок — пятьдесят, они соединены между собой ещё одной жердью. Сверху эта конструкция, если не считать поперечную жердь сзади, напоминает букву «П», ножки которой книзу раздвинуты шире. Верхнее, основное полотно саней — это «корзина-развалюха», она переплетена тальником и находится над «скелетной» основой саней. Задняя стенка этой «корзины» отсутствует, сзади переплёт идёт на уровне поперечной жерди. Такие сани удобны для езды по глубокому снегу, розвальни не склонны к переворачиванию. Оглобли идут от боков передка. Как они крепятся — я не знаю, также не знаю, как боковые жерди крепятся к верху загиба полозьев.

Есть сани, которые имеют плоскую площадку, их поверхность состоит из досок, они необходимы для перевозки грузов. Есть сани, так называемые, «короба». Конструкция похожа на сани-розвальни, но имеет вид продолговатой корзины с равными по высоте боками-бортами со всех четырёх сторон. Короб от саней также используется летом, его снимают с саней и устанавливают на телегах, также плоскую, дощатую площадку летом снимают с саней и используют по мере надобности. Я всегда удивлялась высокому мастерству и мудрости тех крестьян, которые придумали и сделали такие практичные и удобные сани на все случаи жизни из самых, что ни есть, обычных подручных материалов, без единого гвоздя и шурупа.

Всё это я описываю по памяти, а помню я лишь образно, ибо, когда я жила в этих сёлах, была ещё ребёнком. Помню, что сани-розвальни летом не использовали и «корзину-развалюху» с саней не снимали, как снимали «короб» и «площадку» со скелетной конструкции саней и прилаживали к телеге.

Роды у Надежды были тяжёлыми. Она мучилась вторые сутки. Врачи были в растерянности, не знали, чем помочь бедной роженице. В то время в районных больницах не делали кесарево сечение — операцию по извлечению ребёнка через разрез матки. Накануне поступления Нади в больницу, в этом, так называемом, роддоме был смертельный случай: муж привёз свою жену заранее в больницу, ибо это был не отдельный роддом, а именно общая больница в деревянном здании, похожем на барак. Для рожениц отвели три комнаты: в одной комнате находились женщины перед родами, во второй после родов и в третьей находились новорожденные младенцы, роды принимали в общей операционной. Муж настаивал, просил дать машину «Скорую помощь» отвезти жену в областной роддом.

— У неё были очень тяжёлые первые роды, нельзя ей здесь рожать.

— Мы вообще женщин не принимаем заранее, начнутся схватки, привозите.

— Нельзя ждать, когда начнутся роды. Нельзя ей здесь рожать, надо успеть отвести её до Челябинска, — словно чувствовал мужчина беду.

— Никто вас там не примет.

— Дайте направление, я сам отвезу, — настаивал муж беременной женщины.

— Не положено. У неё нет даже схваток. Вас, всё равно, там не примут.

— Поймите, ей опасно рожать здесь!

— Роды, вообще, потенциально представляют опасность для любой женщины, — не хотела акушерка идти навстречу расстроенному мужу, придерживаясь установленного порядка. Муж взмолился:

— Вы же врачи, помогите! Вы же клятву давали!

— На данный момент ваша жена вообще не нуждается в помощи.

На другой день у жены начались схватки, и муж привёз её в больницу. Женщина не сумела разродиться. Погиб и ребёнок, погибла и женщина… Выпрыгивали из окон больницы медработники, спасаясь от разъярённого мужа и отца в одном лице, потерявшего и жену и ребёнка…

Возможность повторения такого случая сильно пугала медиков, они не знали, что делать. Связали простыни меж собой, обвили петлёй вокруг живота роженицы, а второй конец перебросили через крюк в матке потолка. Двое тянули за конец простыни, а одна встала на колени на родильный стол над роженицей и, как могла, старалась выдавить плод из утробы матери. Акушерка пальцами старалась расширить влагалище, делали надрезы…

Когда ребёнка удалось извлечь-выдавить из утробы матери, младенец не подавал признаков жизни. Минуты две медработники трясли младенца, хлопали по крохотным щекам и по заду, дули в рот. Наконец, ребёнок издал звук, скорее похожий на писк, чем на плач, все с облегчением выдохнули. Медсестра тут же занялась младенцем, а акушерка хлопотала над роженицей. Обмыли и взвесили ребёнка и поднесли матери, показали младенца:

— Полюбуйся на свою Богатырку! Четыре килограмма девятьсот пятьдесят грамм. Всего пятьдесят грамм до пяти килограмм не хватило. Как ты её до таких размеров откормила?

Надя посмотрела на свою дочку, тельце у ребёнка было, как у куклы-пупсика: пухленькие ручки и ножки были в складках, словно перетянуты верёвочкой. Вся девочка была неприятного синего цвета. Надя спросила:

— Какое сегодня число?

Ей ответили:

— Семнадцатое декабря.

Она заплакала.

— Да что ты? Все же хорошо! Девочка здоровая и у тебя, вроде, всё в норме. А то, что дочка синяя, так она в коме побывала, это пройдёт. Через неделю цвет кожи будет, как у всех. Всё хорошо, не переживай!

Три дня дочку не приносили кормить, объясняя это тем, что у девочки отрицательный резус крови. Молодая мать сцеживала молоко в стакан и отдавала медсестре, та уносила молоко из палаты. Надя продолжала кормить старшую дочь грудью до поездки в больницу. Теперь думала, как ей поступить: вряд ли её молока хватит на новорожденную и на Наташу, которой три недели назад исполнилось два года.

Приехал Николай, первое, что он спросил:

— Моя жена какого числа родила?

— Семнадцатого, — ответила медсестра.

— Понятно, — вздохнул молодой мужик и спросил: — Когда забирать?

— Да, пожалуй, послезавтра можете все ехать домой.

Забрав жену с дочкой из больницы, Николай от районного центра повернул лошадь на другую дорогу, а не на ту, что вела в их село. Надя спросила:

— Куда мы едем?

— Домой, — ответил Николай и всю дорогу молчал.

При въезде в село, Надя прочла его название: Б. О. Она понимала, почему муж не в духе, дата родов совпадала со временем, что она была на учёбе в районе. Но она верила: «Николай ничего не знает, он подозревает, но знать — нет, он ничего не может знать, иначе не приехал бы за ней. Но зачем он привёз нас сюда?» Николай остановил лошадь у ворот небольшого дома и помог жене с ребёнком сойти с саней, завёл их в дом.

— Вот здесь в этой комнате мы будем жить. Пока. Знакомься, это Мавлюха, она няня Наташи.

Надя была в растерянности, но перечить мужу побоялась. Главное: дети при них, а там, даст Бог, всё наладится.

— Дай мне справку, схожу сам зарегистрирую дочь.

То, что он назвал ребёнка дочерью, успокоило её. Она отдала мужу справку из больницы о рождения ребёнка. Муж взял справку, спрятал во внутренний карман спецовки, собрался и ушёл на работу.

За те дни, что мать была в роддоме, старшая дочка не забыла грудь, вцепилась в мать и орала до тех пор, пока та не покормила её грудью. Девочка очень хорошо понимала, как надо манипулировать матерью. Наде было неловко, что она в чужом доме не может успокоить своего ребёнка. В то же время, боясь и переживая за здоровье старшей дочери из-за раны на её ручке, шла у неё на поводу. Рана на ручке девочки становилась всё больше, уже виднелась косточка, районные врачи ничем не могли помочь и не давали направление в областную больницу. Надо было кормить и новорожденную дочь. Она дала ей грудь, девочка попыталась пососать, но быстро утомилась и уснула. Мать посмотрела на тёмно-синие пятна на личике новорожденной и вздохнула. Через два дня Надя вспомнила о справке о рождении ребёнка и спросила мужа:

— Ты зарегистрировал дочь?

— Нет. Мы же имя не придумали.

— Может Вера? — предложила жена.

— Какая Вера? — усмехнулся муж, — Веры тут как раз нет!

— Света? — предложила Надя второй вариант.

— Светлого тут тоже ничего нет, — возразил муж.

— Тогда сам предложи имя, какое тебе нравится.

— Назовём Таней. Я слышал, щё одно из значений этого имени — миротворица.

— Хорошо, — согласилась жена, — Таня, так Таня.

Вечером Надя снова спросила мужа:

— Где метрики?

— Я ещё не зарегистрировал.

— Почему?

— Я же работаю, мне просто некогда, — оправдался муж.

— Может мне самой сходить?

— Не нужно. Ты села не знаешь, с двумя маленькими будет тяжело. Я сам схожу.

Спустя восемь дней со дня рождения ребёнка, Николай зарегистрировал вторую дочь, и день её рождения в метриках записали на восемь дней позже. Показывая метрики, Николай предупредил жену:

— Забудь, какого числа родила, кто бы ни спросил, ты родила её двадцать пятого. Тем более в метриках записано именно это число.

Надя промолчала, она более не сомневалась — муж всё знает. А муж уже через пару дней вёз свою семью обратно на малую Родину жены в их избёнку.

Когда я спросила мать, что за село Б. О., о котором она никогда не вспоминала, она ответила:

— Я не знаю. Отец-то наш был ещё тот выдумщик, пока тебя рожала, он перевёз наши манатки в Б. О. Потом, после того как привёз меня с тобой из больницы, через неделю переехали обратно. Больше ничего не могу сказать, я там не жила.

Вот и я ничего не знаю об этом селе, название которого стоит у меня в метриках и в паспорте, в строке «Место рождения».

В избе было холодно, но видно, что кто-то её продолжал иногда протапливать. В противном случае замёрзли бы все овощи в подполе. Николай все пожитки и кошели занёс за раз в избу и вернулся за старшей дочерью, взял её на руки и понёс домой. Следом шла Надя, неся младшую, завёрнутую в одеяло. Не разворачивая куль с новорожденной, положила на ту же лавку, где уже лежал их небогатый скарб, откинула угол одеяла с лица ребёнка, стала раздеваться сама и спросила:

— Ну, и к чему этот переезд был?

Этот вопрос вывел мужа из себя, он заматерился и в бессильной злобе начал с силой швырять узлы с лавки на пол. В пылу гнева сам не понял, как схватил вместо кошеля свёрток с малюткой и тоже швырнул на пол. Надя обомлела, выдохнув, кинулась к дочери, перевернула её лицом вверх и взяла на руки. Всё лицо девочки было в крови, мать закричала:

— Ты что, озверел что ли! Младенец-то тут при чём?

Николай остановился, с минуту испуганно смотрел на малютку, сухо сказал:

— Прости, — и вышел из избы.

В сенях он столкнулся с Валей и чертыхнулся, прошипел про себя:

— Ну, а ты, как всегда, вовремя.

Надя распеленала дочь, чтобы хоть как-то её успокоить, дала ей грудь и не нашла ничего лучшего, чем как языком расправить содранную ногтями мужа кожу на левой щеке дочери. Раны от пальцев отца были в виде царапин от виска к губам достаточно глубокими. Как собака, она зализывала раны на лице дочери вперемешку со своими слезами. Она не заметила гостью, сидела с дочкой на руках, раскачиваясь из стороны в сторону. Первая дочка капризничала и требовала грудь для себя. Мать её не слышала, до неё дошло, зачем муж устроил этот переезд. Он хотел, чтобы никто в деревне не знал, именно какого числа, она родила дочь.

Валя заговорила с капризничающей девочкой, отвлекла её от матери:

— Я мимо шла, увидела, что вы приехали, зашла поздравить, а тут… — подруга замялась и тихо спросила:

— Что произошло? Он бьёт тебя? Малышка-то почему в крови? Неужели руку на младенца поднял? Совсем что ли рехнулся?

Надя не отвечала.

— Надюха! Успокойся, пожалуйста! Он мне в дверях встретился, вроде трезв. Как дочку-то назвали?

— Трезв, — подтвердила Надя, — дочку назвали Таня.

— Что-то холодно у вас, надо бы печь затопить.

Валя сняла пальто, погладила свой большой живот с улыбкой на устах и стала затапливать печь. Надя потихоньку успокоилась и рассказала, что Николай случайно скинул младенца с лавки. Подруга не поверила, но не стала расспрашивать, боясь ещё больше расстроить Надю, начала говорить о себе:

— Я тоже последние дни дохаживаю, страшно в первый раз-то. Ну, печь растопилась, скоро тепло будет, а мне надо идти, а то Никола потеряет. Ну, пока! Растите здоровыми!

— До свидания, — ответила Надя подруге и пожелала, — будь хоть ты счастлива.

Валя удивлённо оглянулась на кормящую мать, но ничего не сказала, вышла из избы, молча, осуждающе взглянула в глаза Николаю и вышла из ограды. Тот в ответ лишь зубами проскрипел и остался сидеть на ступеньке крыльца. Не прошло и пятнадцати минут, в ворота постучали и, не дожидаясь позволения, вошёл Николай Граханов, на нём была форма милиционера. Николай усмехнулся:

— Уже донесла? Оперативно!

— Не донесли, а поступил сигнал. Товарищ Грехов, это правда, что вы нанесли побои вашей новорожденной дочери?

— Моей дочери? Ну, раз она моя, щего суёшься?

— Прошу подбирать выражения, я при исполнении обязанностей. Отвечайте на вопрос.

Николай встал, подошёл вплотную к Граханову:

— Щё, память коротка? А, ну да, теперь ты неприкосновенное лицо. Этим решил взять.

— Я ничего не собираюсь брать. Хочу лишь предупредить тебя, если хоть раз тронешь эту девочку, я посажу тебя.

— Посадишь. Интересно, за щё?

— Найду за что! — пообещал Николай Граханов.

— Шустрый у нас участковый! Слушай меня внимательно, Таня родилась двадцать пятого декабря. Ты к ней не имеешь никакого отношения, забудь о ней. Ещё раз нарисуешься — прибью и на форму не погляжу. Я тебя предупредил! — сказал Николай, сплюнул и вернулся на своё место на крыльце.

— Я тебя предупредил, — ответил участковый и ушёл.

Когда у них с женой родится дочка, они тоже назовут её Таней.

Муж долго не возвращался, и Надя вышла на крыльцо посмотреть, где он. Николай встал, и они молча стояли друг против друга. Видно, в душе что-то ещё осталось у них друг к другу, и они надеялись суметь перешагнуть через то плохое, что пришлось пережить им за последние месяцы. Вдруг на крыльцо вышла раздетая дочка Наташа и, заложив за спину ручки, сказала:

— А я вашей девке конфет не давала!

Кинулись оба родителя в дом, забыв все обиды: девочка уже не дышала. Мать схватила её за ноги и стала трясти вниз головой, стараясь вытрясти конфетку. Ничего не получалось, счёт шел на секунды. Николай сразу понял, что надо делать: схватил острозубцы, засунул в горло малютки острые концы острогубцев, раскрошил там конфетку и вновь поднял дочь за ноги, стал трясти: осколки конфетки выпали. Он положил дочку на спину и стал ей дуть в рот. Девочка засопела, вздохнула и начала плакать, на губах малютки показалась кровь. Надя дала ей грудь, но грудь была пуста. Тогда она согрела коровье молоко, разбавила его наполовину водой и покормила малышку. Пережитый стресс помог Николаю и Надежде понять, что есть что-то более важное и ценное, чем их личные страдания и ради этого следует забыть о неприятном прошлом.

Мать села на лавку, прижала к груди малютку, держа её вверх головой, боялась, что та может захлебнуться кровью из ран в горле. Так сидела она неподвижно со спящей дочкой на руках более двух часов. Муж посидел, посмотрел на жену с ребёнком, ничего не говоря, собрал с полу кошели, поднял кринку с маслом, поставил на стол. Подумал немного, глядя на масло, и воткнул в розетку вилку от электроплитки. Вылил в кастрюлю молоко из литровой банки и добавил ковш воды, поставил на плитку. Почистил и покрошил луковицу и отправил её вместе с солью в кастрюлю. Зачерпнул из глиняной кринки ложку топлёного масла, взбитого из сливок, снятых с молока от их коровы, и опустил ложку в молочную жидкость. Наломал макароны, когда смесь закипела, Николай бросил их в кастрюлю. Первые электроплитки представляли из себя круг сантиметров двадцать в диаметре с открытой спиралью, которая была уложена змейкой в керамические пазы на поверхности плитки. Как только макароны закипели, Николай снял кастрюлю с плитки, подождал минуту и вновь поставил её на плитку. Ещё раз дождался, когда закипит суп и вновь, чтобы молочная смесь «не сбежала», снял кастрюлю. Потом выдернул вилку из розетки и вернул кастрюлю на плитку. Он делал всё правильно, и это удивляло жену. Видимо, пожив немного без жены, он кое-чему научился в самообслуживании. Николай налил две железные, покрытые жёлтой эмалью, полные-порционные тарелки молочного супа, поставил их на стол. Наташа тут же забралась на лавку и стала дуть в свою тарелку, ожидая, когда суп остынет. Отец подал ей ложку, а вторую ложку положил рядом со второй тарелкой, но сам не сел за стол. Надя молча наблюдала за ним.

Николай подошёл к жене и сел рядом, протянул руки, хотел взять девочку. Надя с ребёнком отстранилась от него.

— Не бойся, я справлюсь. Иди, поешь, тебе вон двоих кормить надо.

Поведение мужа растопило лёд в душе жены, и она протянула ему дочку. Николай осторожно, стараясь не разбудить девочку, взял её на руки, как жена, наклонился спиной к стене, прижимая к груди малютку. Надя поела, уложила Наташу спать и села рядом с мужем.

— Иди, Надежа, поспи немного. Я посижу пару часов, потом ты посидишь.

Так по очереди они всю ночь караулили сон своей второй дочери и топили печь, прогревая избу. Эта непростая ночь вновь сблизила их. Рано поутру пришла баба Дуся, посмотрела на малышку, поздравила молодых с пополнением:

— Вернулись? Хорошо. Кости у меня что-то ломит. Надюха, я посижу, погреюсь у вас на печи, моя-то ещё не нагрелась, поболтаю с вами, да пойду домой.

— Конечно, залезай, — баба Дуся залезла на печь и вытянула ноги к тёплому месту.

Наташа ещё спала, а новорожденная капризничала и мешала матери готовить еду. Баба Дуся предложила:

— Давай её сюда. Я заодно уж тут и понянчусь с ней.

Надя протянула бабушке ребёнка, завёрнутого в пелёнку, как маленький кулёк. Баба Дуся свесила ноги с печи и протянула руки вниз, руками осторожно взялась за верх «кулька» и положила его себе на колени, а мать малышки отошла к столу. Николай занёс в избу полную флягу воды и вылил из неё воду в кадушку, что стояла в том самом месте, где ноги Бабы Дуси свисали с печи. Николай вновь вышел из избы с пустой флягой, хотел ещё раз сходить за водой. Довольная Баба Дуся, что соседи вернулись и её одиночеству пришёл конец, улюлюкала над младенцем, прижала его к груди и хотела поправить пелёнку, но младенец выскользнул из пелёнок и мгновенно упал вниз в кадушку с водой. Маленькое тельце, как свечка, вошло в ледяную воду, и вода сомкнулась над ребёнком. У бабки сердце остановилось, от перепуга она закричала:

— О-ё-ёй! О-ё-ёй! Господи! Господи, помилуй меня! Что же, что же это такое?! О-ё-ёй! Совсем стара стала, младенца не удержала! Господи! Господи! Помилуй!

Мать среагировала мгновенно, выхватила младенца из кадушки, прижала его к себе, младенец закричал, значит, не успел нахвататься воды.

— Ну, хватит паниковать! — Надя остановила плач и отчаянные вопли старухи, — видишь же, девочка жива и здорова.

За первые сутки моего пребывания дома судьба трижды испытала меня. Сперва отец чуть не зашиб, во второй раз — сестрица угостила конфеткой, и я чудом не задохнулась, а в третий раз — я прошла через непредвиденное крещение. Да, видно наперекор судьбе, Бог зачем-то спас меня: трижды испытал, трижды спас и сохранил.

После первого испытания на моей левой щеке остались следы от ногтей отца — полоски в виде неглубокого углубления от виска к губам. Пока была молодая, этого никто не замечал, с возрастом эти углубления стали в виде морщинок.

Я виню «второе испытание» в том, что почти не могу петь, то ли отец горло повредил острозубцами, то ли «медведь потоптался» не только по ушам, но и по горлу.

Третье испытание — никем незапланированное крещение. Не знаю, с Божьего ли повеления это случилось. Только всю свою жизнь я была белой вороной. Не могла я свернуть ни на шаг в сторону от праведного пути. Не зная, не понимая, совершенно не отдавая себе в том отчёта, я шла по жизни с самого рождения, как глубоко верующий человек, соблюдающий божьи заповеди, о существовании которых я не догадывалась. Я была смальства слишком доброй и всепрощающей. Не по-детски ответственной и любящей близких людей и уважающей всех прочих, сама придумывала им оправдание в любой подлости и жестокости. Я имела ангельское терпение в любых жизненных ситуациях. Это терпение в чём-то помогало мне в жизни, но и мешало в отношениях с людьми. Нельзя всё терпеть безропотно, люди не прощают кротости, видя в том, как минимум, слабость, а иные судят по себе, находят в таком поведении подвох и хитрость.

Надежда обратила внимание, что раны на щеке малютки быстро зажили, и шрамов почти не осталось, а ведь она их специально ничем не лечила. Не зря говорят: утопающий за соломинку хватается, вот и мать стала промывать рану на ручке старшей дочери не водой с марганцем, как велели врачи, а своей слюной. Напускает она из своего рта слюны в рану и подождёт, когда коросты отмокнут, удалит их и снова забинтует. Чтобы дочка спокойно сидела на коленях и терпеливо ждала, когда отмокнут коросты в ране, мать читала ей сказки, рассказывала бесконечные детские стишки и прибаутки. Играла с ней в разные слова, расспрашивала о том о сём. Девочка рано начала говорить, соображала быстро, удивляла родителей своей дерзостью и умела манипулировать отцом и матерью. Прошло два месяца, и мать заметила, что рана на руке дочки стала уменьшаться в размерах.

Весна была поздней, но в апреле снег начал быстро таять, уровень воды в реке резко повысился, и деревянный мост сорвало, оторвало от берегов, и мутные потоки воды понесли его вниз по течению. Вода рассоединила мост на отдельные брёвна, крутила и ворочала брёвна вперемешку с осколками льдин. Люди собрались на обоих берегах и, сокрушаясь, обсуждали эту беду. Не предполагали люди, что беда давно уже вилась вокруг них скрыто, словно змея подколодная, и что в конце сентября прошлого года нанесла свой ядовитый укус. Ничего люди не знали и не догадывались. Даже когда их реку Течу, по обоим берегам, на которых они жили, начали прятать за колючей проволокой, никто даже предположить не мог, насколько ужасна была та беда.

Надя со своей старшей дочкой подошла к толпе людей и увидела деда с бабкой, подошла к ним и поздоровалась:

— Здравствуй, тятя! Здравствуй, мама Нюра!

— Здравствуй, внучка, здравствуй, правнучка! Гуляете? А где ваша вторая дочь? — поздоровалась баба Нюра.

— Дома спит. А мы с Наташей решили за хлебом сходить. Да вот! Сходили! Теперь надо печь самим, магазин-то остался за рекой.

Баба Нюра присела возле правнучки, девочка надула губки и прижалась к ногам матери, начала капризничать и кричать. Наде было неудобно от людей, она поспешила успокоить дочь и не привлекать к себе внимание. Мать взяла дочку на руки, отошла немного от толпы, присела спиной к людям и дала ей грудь. Довольная девочка затихла и начала сосать. Бабушка с дедом подошли к ним:

— Ты что же, до сих пор кормишь её грудью? А чем тогда ты кормишь малышку?

Многие женщины кормили своих детей по несколько лет ради замены. Заменой называли тот факт, что во время кормления грудью у женщин, за редким исключением, нет менструации, так называемых в народе месячных, и женщина не беременеет. Но у Нади уже была вторая совсем маленькая дочь.

— Ты же знаешь, у Наташи болит рука, она без груди не замолкает.

— А вторая спокойная?

— Да, спокойная. Таких и три ребёнка враз — не в тягость. Она постоянно спит.

Дед нахмурился:

— Постоянно спит, говоришь? Ты сходила бы к ним, Нюра, посмотрела, что там. Что врачи говорят про ручку?

— Ничего не говорят, руками разводят. Я с ней к нашему лекарю, к деду Бабаю ходила. Выгнал он меня, смотреть даже не стал. Обозвал отродьем Шмаковским.

— Оно и понятно, — ответил дед. — Ты же внучка моя. Я же его раскулачивал.

— Я рану стала промывать слюной, вроде, заживать начала.

— Ну, да, — опять согласился дед. — Когда зуб болит, тоже всё перепробуешь. Считаешь, что лучше становится, так промывай, вон собаки не зря лижут раны. Люди, конечно, не собаки, ну, чем чёрт не шутит, вдруг и впрямь поможет.

Баба Нюра вспомнила:

— Помните, как в сорок пятом тоже мост сорвало? Надюхе тогда лет десять было. Как объявили, что Победа, а мост-то ещё не восстановили. Люди по ледяной воде кто на чём: кто на бревне, кто на доске, кто на лошади, а кто вброд, спешили с того берега к церкви разделить общую радость. Как радовались! Как верили, что кончились беды! А тут голод…

Бабка замолкла. Посмотрела в сторону полуразрушенной церкви и сказала:

— Одна у нас была церковь на весь уезд. Из окрестных деревень пешком люди шли молиться. Мы с дедом здесь венчались. Жаль, красивый был храм божий…

На следующий день Нюра пришла в гости к молодым, поставила на лавку сумку и подошла к младшей правнучке. Девочка лежала в люльке и доверчиво смотрела на свою прабабушку. Бабушка тщательно осмотрела ребёнка, подала ей указательные пальцы обеих рук, девочка тут же крепко ухватилась за них. Бабушка осталась довольна правнучкой:

— Хорошая девочка. Плохо, конечно, что ты её грудью не кормишь. Коровье молоко — тоже молоко, но материнское лучше.

Мать стояла рядом и наблюдала за бабкой и маленькой дочкой, совсем забыла про свою проказницу. Наташа сидела на полу спиной к женщинам и, оглянувшись, те не сразу поняли, чем она занята.

— Зачем ты взяла деньги? Кто разрешил тебе лезть в чужую сумку? Дай сюда! — попыталась мать отобрать у дочки деньги и сумку бабушки.

— Нет. Нет! Не дам! А-а-а! — завопила девочка. Мать попыталась уговорить ребёнка:

— Баба пошла за хлебом, ей хлеб без денег не дадут.

— Не дам! Не дам! — кричала девочка.

— Так нельзя, верни деньги! — уговаривала дочку мать.

— Нет, не дам! — Наташа надула губы и, подражая отцу, зло смотрела на мать, держа ручки за спиной.

— Я сейчас позову деда Бабая! — припугнула Надя свою проказницу.

— На! — крикнула девочка и с силой бросила мелочь в лицо старенькой бабушке. В другой ручке, в кулачке, у девочки были зажаты бумажные деньги.

— Нельзя так, я накажу тебя! — рассердилась мать на дочь.

— Бе, бе! — высунула язык Наташа, дразня мать, — я куплю себе конфет!

— Нет, деньги не наши, их нужно вернуть, — продолжала уговаривать мать.

— Нет, не дам! — упиралась девочка.

— В магазине продавец всё равно не даст тебе конфет за чужие деньги.

— Ну, и не надо, — Наташа быстро разорвала бумажные деньги и бросила их в мать.

— Да, хлебнёте вы горя с этой красавицей, вот вырастет так, — сказала баба Нюра. Словно в воду смотрела…

Мать, глядя на свою вторую дочку, которую невзлюбила ещё до рождения, думала, что она будет любить свою старшую дочь сильней всех своих будущих детей. Не зря гласит народная мудрость: «Самый любимый ребёнок в семье — это больной ребёнок».

Ещё снег не сошёл, а на берега реки свалили железобетонные балки. Люди думали, что будут делать мост. Мост, действительно, начали строить. Но продолжали прибывать машины и привозить железобетонные столбы и сваливать их на определённом расстоянии вдоль обоих берегов реки. Привезли огромные мотки колючей проволоки. Подъехала, так называемая, летучка — машина, крытая брезентом, с торчащей поверх крыши трубой от печки-буржуйки внутри. Ещё подъехали две открытые машины с солдатами, солдаты спрыгнули с кузовов и тут же приступили к работе. Из кабин вышли люди не в солдатской форме и стали наблюдать за работой солдат. Солдаты работали весь световой день. По очереди им давали отдохнуть в машине-летучке, там же их кормили. Подъехали милиционеры, стали ходить по краю деревни, тщательно следя, чтобы никто из жителей села не приближался к месту, где тянут заграждение из железобетонных столбов и колючей проволоки. Как будто река в чём-то непростительно провинилась, и решили её запереть в концлагерь. Людям ничего не объясняли, и никто ничего по-прежнему не знал.

В каждом селе появился свой участковый, который был озабочен тем, чтобы никто не приближался к реке: ни купались, ни пили воду, ни пускали скот на берега реки. Люди не могли оценить степень опасности, ибо не знали о ней. Ещё вчера можно было всё, а сегодня ничего. Как так? Ещё осенью люди слышали о Кыштымской аварии, но не предполагали, что это может как-то касаться их реки. Где-то там что-то взорвалось, а при чём здесь река Теча? Люди не знали, что почти десять лет с 1948 года в их реку сливает радиоактивные отходы промышленное объединение «Маяк». Именно в тот год расформировали их детдом, дав людям такое объяснение, что детей в детдоме мало, их отвезут в большой детский дом и всё. О том, что случилось на самом деле, люди узнают только после Чернобыльской аварии в 1986 году…

Когда Наташе было почти четыре года, рука её зажила. Шрам был не выпуклым, как это часто бывает при ранах, а, наоборот, имел углублённую рыхлую, как бы рваную, поверхность. Мать перестала кормить её грудью и снова забеременела. В начале сентября стояли жаркие чудесные дни, но беременная Надя тяжело переносила жару и потеряла сознание прямо на работе. Бригадир по единственному проводному телефону, который находился в конторе, вызвал машину скорой помощи из района. В больнице врач осмотрел пациентку и отправил её к гинекологу. Гинеколог дал ей направление и настоял, приказал лечь на сохранение. В палате было четыре койки. Надя была довольна только одним: хоть не по своей воле, но полежит-отдохнёт. Она не обращала внимания на то, что две её соседки по обе стороны от неё постоянно спорят меж собой. Но она всё слышала и постепенно поняла, что они спорят об одном и том же мужчине, и этот мужчина — её муж. Снова нахлынула волна обиды и ревности. Снова вся боль пережитого всколыхнулась в душе… Выбрав удобный момент, она сбежала из больницы. До дома добралась поздно, мужа дома не было, с детьми сидела баба Дуся.

— Вот и мама! А ты чего это так быстро вернулась?

— Отпустили, — соврала Надя. — Спасибо, баба Дуся, что бы мы без вас делали? Идите, отдыхайте.

— Да ладно! Всё нормально, без вас-то я совсем от скуки сникла бы. Я ведь дома-то одна даже есть не могу, а у вас ем. Ладно, пока! Пойду я, — и ушла.

Надя села на лавку и стала ждать мужа. Николай всё не приходил и не приходил.

— Да что же это такое? В ночную смену, что ли пошёл? Баба Дуся почему-то ничего не сказала. Неужели ещё и четвёртую завёл? Кобель ненасытный! Да как так можно?

Забрезжил рассвет. Надя встала, разбудила дочерей, покормила их. Собрала самое необходимое в сумку, взяла маленькую на руки, а вторую за руку и вышла из дому. Почему-то на этот раз она была уверена, что дед с бабкой примут её с детьми, хотя бы на время, а там муж уедет к себе на Родину, и она вернётся обратно в свою избушку. Когда она подошла с дочками к избе стариков, баба Нюра выгоняла корову в табун.

— Ты чего это так рано, да ещё с детьми? — строго спросила бабка.

— Пустите к себе на несколько дней пожить? — попросилась Надя к ним в дом.

— Чего ещё выдумала? Вышла замуж — живи! У всех всякое бывает — терпят, и ты терпи. Нарожала, чего теперь дёргаться? Иди домой, — отказала в помощи баба Нюра внучке.

— Я ненадолго. Николай узнает, что я ушла и уедет к себе на Родину, и я обратно с детьми вернусь в свою избу, — не поверив своим ушам, настаивала Надя.

— Ничего знать не хочу! Не ходи, не позорь нас! — ответила бабушка и захлопнула калитку перед внучкой.

Надя, ошеломлённая таким приёмом, растерянно постояла у ворот и пошла прочь: «Куда идти? Обратно? Только не обратно!» И Надя пошла на центральную усадьбу совхоза к своей старшей тётке Любе. С двумя детьми и кошелём на руках добрела она до избы тётки, когда та выходила из избы:

— О! А ты чего тут? — удивилась та, увидев племянницу с детьми.

— От Николая ушла. Пусти на пару дней, дадут жильё, съеду.

Да, в советское время всем приезжим дояркам давали жильё по первой просьбе, одно условие было: должна работать именно дояркой.

— Съедешь, говоришь? — постояла, подумала тётка. — Ну, ладно, заходи, — запустила племянницу с детьми в избу и указала на кучу грязного белья на полу:

— Пока нечего делать, перестирай! — и ушла на работу.

Весь день Надя не разгибала спину над корытом, стирая грязное чужое бельё. К вечеру пришла Люба, ведя своего мужа Петра под ручку. Муж тётки умудрился где-то хорошо напиться и, опасаясь гнева своей жены, предпочёл лечь спать и удалился в горницу. Люба принесла с работы в двух стеклянных трёхлитровых банках готовый борщ и покормила своих четырёх детей, а Надя покормила своих девочек. Когда дети поели, Люба своих четырёх детей уложила в горнице спать. Девочки Нади, утомлённые затянувшейся прогулкой и игрой с детьми в чужом доме, заснули на лавке. Люба и Надя сами сели за стол поесть, и тётка завела разговор:

— Ну, рассказывай.

— Да что тут рассказывать? Гуляет он. После обморока меня на сохранение положили, а в палате, прямо при мне, две неместные дамочки стали цапаться меж собой из-за своего любовника, а этим любовником оказался мой Николай. Где он их только выискал? Там смотреть не на что! По окрестным сёлам уже стал любовниц заводить. Я из больницы сбежала, он, видно, не ожидал такого от меня. Приехала домой, а его нет. С дочерями бабушка-соседка сидит. До утра прождала, а он так и не пришёл. Собрала детей и вот пришла. Не хочу жить более с ним.

— Удивилась бы я, если такой мужик, как твой Николай, из-за такой жены, как ты, гулять не начал бы. Петух-то он ещё тот! Всё так, как и должно быть! Видела? Я вон привела своего, рот открыть боится. А ты овца, кому не лень, тот об тебя ноги вытирает. Настоящая дочь своей мамы.

— Что же ты такое говоришь? — спросила Надя, она ожидала от тёти, если не сочувствия, так хоть какую-то поддержку.

— А ты что же думала, я тебя жалеть буду? Твою мать не жалела и тебя не пожалею.

Надя подумала: «Что же я могла ждать от неё? Хорошо хоть пустила», — и спросила вслух:

— Почему ты всю жизнь не любила меня? Что я тебе плохого сделала?

— Ничего. Сам факт твоего существования бесил меня, — чистосердечно призналась тётка.

— Как так? — изумилась племянница.

— Просто я смотрела на тебя и понимала, что ты должна была быть моей дочкой, а не дочерью Марии.

— Как так? — ещё больше удивилась Надя.

— Егор мне нравился. Чем твоя мать могла увлечь его? Не знаю. Песнями своими заколдовала, что ли? Так и я, вроде, неплохо пою. Егор отверг мою любовь и женился на Марии. Тут ещё меня твоей нянькой сделали. Не могла я ей этого простить. Подговорила Веру, твою мачеху, чтобы та подыграла мне, местные не стали бы мне помогать. Оговорила я твою мать, а Вера подыграла, вот Егор и поверил, что Мария нагуляла тебя и ты не его дочь. Ушёл он от Марии, но женился не на мне, а женился на Вере. Мария во второй раз замуж вышла, за татарина вышла, и жили душа в душу. Я была уже зрелой девицей, а в деревне сидеть в старых девах стыдно, хоть и время послевоенное. Я не из хилых, хромых да страшных невест, я девка-то видная, сильно задевало меня это. Если бы Мария и татарин плохо жили, не так больно было бы мне смотреть на их счастье. Вот я и его обманула, он ведь залётным был мужем, быстро поверил, что жена гуляет без него.

— Грех-то какой! — вырвалось из груди Нади.

— Да брось, святоша! Каждый в этом мире выживает, как может.

Надя встала, подошла к лавке, где спали её уставшие дочки, обернулась, тётка злорадно спросила:

— Ещё что-то хочешь узнать?

— Это ведь ты в детстве слизывала сливки с кринок с молоком и своровала конфеты со стола?

— Я, кто ж ещё! Мне сливки казались такими вкусными! А ты чего тогда краснела? — улыбаясь, подтвердила Люба.

— Мне казалось, это так стыдно: слизывать тайком сливки, когда все голодают, — ответила племянница.

— Не краснела бы, никто на тебя и не подумал. Ещё вопросы есть?

— Почему ты всегда называла меня Никитишной?

— А ты кто? Никитишна и есть! Та бы не краснела, так бы и не отсидела четыре года за воровство, которого не совершала.

— Люба! — Надя аж вскрикнула, — так это ты была, ты взяла горох?

— Я! Неужели до сих пор не догадалась, тупая ты наша? Я взяла и не жалею. Когда отец с матерью не смогли подняться, и Нина слегла, я решилась. Стала ходить по ночам к сторожу амбара с семенами и, в конце концов, подлегла под него. А ведь я тогда ещё девкой была. Не горох, так не знаю, выжили бы отец с матерью, да Нина или нет?

— Господи, Люба, покаялась бы ты перед Никитиной, раз уж перед моей матерью поздно каяться, — посоветовала Надя тётке.

— Что? Чтоб я, Любушка-ка Семёнова, перед кем-то каялась! Чтоб я Любушка-ка Семёнова попросила прощения у Никитишны — не будет такого никогда, — гордо выпрямилась тётка.

— Тебе же легче будет. Сними грех с души.

— Легче? А мне и так легко. Я, чай, в столовой совхозной работаю, плачу за чашку, а домой приношу столько, сколько мне надо. А Пётра моего, хоть и молод, Петром Ивановичем величают, хотя и простой комбайнёр. Медаль вон получил за добросовестный труд. Я молода дурой была, всё по возрасту посолидней себе искала. Оказывается, молодым завладеть проще. Главное, чтоб ты у него первой была, значит, любима и уважаема всю жизнь будешь. А твоя честность много счастья тебе принесла? Весь день вон с малыми сюда шла. А Никитишна пусть спасибо скажет, хоть жива осталась. В деревне с таким характером могла и не выжить, просто с голоду сдохла бы. Не была бы дурой, не посадили бы. Ты такая же лохушка, как и она. Не умеешь себя защищать.

— Что же ты такое плохое говоришь о ней? Это она за тебя отсидела.

— А ты хотела, чтоб я сидела вместо неё? — вызывающе подбо-ченилась тётка.

— Если бы тебя посадили, ты сидела бы за себя.

— Ты, святоша, со своим братцем тоже со стола отца с матерью ели. Не объедали бы стариков, может, и горох не понадобился бы!

Муж тётки проснулся, в одних трусах вывалился из горницы:

— Чего орём бабы? Кто тут куда, какой горох? А ты, — обратился он к Наде, — чего стоишь, иди со скотиной управляйся! Чего смотришь, думаешь, тебя в три-то глотки тут запросто так кормить будут? Давай, давай иди!

Зашароебился и шлёпнулся задом на лавку. Люба испуганно смотрела на мужа: а вдруг он всё слышал. Но Пётр снова захрапел и чуть не свалился на пол с лавки, Люба поддержала его и наклонила обмякшее тело пьяного мужа вдоль лавки, чтобы впредь не упал.

Надя молча одела девочек, взяла младшую на руки и свой кошель, старшую едва растормошила, принуждая ту пойти за ней. У порога остановилась, перехватила кошель в другую руку, в которой держала ребёнка, и свободной рукой погладила пальто, что висело на вешалке у входа, и сказала:

— Пальто-то мамино. Ты взяла его на вечер, на свидание сходить, а всё ещё носишь! — не прощаясь, вышла из избы. Хлопнувшая дверь, привела в чувство Петра, он обвёл избу мутным взглядом и спросил:

— А эти-то где?

— Ушли, — ответила жена.

— Так это, что получается? Я их выгнал? — едва ворочал языком муж.

— Ну, выгнал, так выгнал, — с довольными нотками в голосе сказала жена.

— Нехорошо как-то на ночь с детьми-то, — изобразил на лице Пётр раздумье.

— Ничего. Тут всего четыре километра, дойдут, — успокоила Люба мужа, — через час дома будут.

Люба переживёт всех своих сестёр. Но Бог не забудет о её грехе. Она переживёт своего второго сына. Переживёт своего младшего сына — шестого из детей, который получит ранение в позвоночник во время войны в Афганистане. Он вернётся в село, женится на женщине с ребёнком, усыновит её сына. Жена ему родит дочь, а позже ещё двух сыновей. Старая рана даст о себе знать, врачи предрекут ему полную неподвижность. Он повесится, оставив записку: «Хочу, чтоб мои дети запомнили меня здоровым».

Показал отец «дорогу» своим сыновьям: спустя несколько лет на кладбище, после погребения покойницы бабы Любы, когда народ стал расходиться, я повернулась в ту сторону, где, помнилось мне, должна быть могила младшего сына бабы Любы — тёзки и друга моего родного брата Василия, с которым я приехала на похороны, — мне сказали:

— Да, вот здесь могилка Васи и его сыновей.

— Как сыновей?! — меня словно током ударило.

— Все трое повесились, — тихо сказала женщина.

— Как повесились? Как это — втроём повесились?

— Они не враз. Они по очереди, через некоторое время. Тёмная здесь история.

Так вот на кладбище центральной усадьбы совхоза находится могила Василия Семёнова, младшего сына бабы Любы, а рядом три могилы его сыновей…

Ни один художник никогда не напишет такой картины, какие картины дарит нам природа. Ни один писатель, или сценарист не придумает такого сюжета, какой нам преподносит сама жизнь.

Было уже поздно, темнело. Белоснежные стволы берёз в темноте сливались в одно полотно. Под ногами шуршала опавшая листва. Воздух был наполнен приятным запахом увядающей листвы и травы. Надя, превозмогая боль в спине и в усталых ногах, несла на одной руке спящую маленькую дочь и кошель, а другой чуть ли не волокла старшую дочку за руку, насильно заставляя её делать шаги. В конце концов, она не выдержала и села на обочину дороги, вытянула ноги. Старшая дочка тут же залезла к ней на колени, где уже спала её сестрёнка, и уснула. Надя обняла покрепче дочек, чтобы те не замёрзли, наклонилась над ними и задремала. Разбудил её топот копыт и дребезжание телеги, кто-то чуть ни проехал мимо. Извозчик проехал несколько метров, развернул лошадь и подъехал к Наде с детьми, остановился. Надя узнала мужа. Он подошёл к жене с детьми, молча взял старшую дочь на руки и аккуратно уложил на солому в телеге. Протянул руку жене, помог подняться. Взял ребёнка из её рук, чтобы беременной жене было легче забраться на телегу. Когда она села на телегу, вернул девочку ей и сказал:

— Слушай меня, жена моя. Хватит, дважды уходила, пора понять — никому ты не нужна. Так нещего и бегать, людей смешить. Да, я гуляю, но в отличие от тебя в подоле не приношу. — Указал он на вторую дочь. — Щё смотришь? Забыла, когда её родила? Да я всё знаю и знал через неделю после твоих курсов. Но я, как мог, скрывал это. Пойми: я люблю тебя, и ни одна баба тебя мне не заменит. Я люблю наших детей и никогда их не брошу. Вы моя семья. Но я здоровый молодой мужик, мне нужна женщина, а ты вот опять беременна. Тогда в первый раз, когда твой братец стащил деньги, я эту, с которой ты меня видела, просто пожалел, у неё семь лет мужика не было. Просто, на нервах не понимал, щё делал. Я простил тебя, и ты прощай мне мои похождения. Не принимай это близко к сердцу, не воспринимай это как измену. Просто я такой, таким ты меня и полюбила. Так люби и дальше, — помолчал и спросил:

— Ты щё, из больницы сбежала?

— Сбежала, — сухо ответила Надя.

— Щего не лежалось? У нас, слава Богу, баба Дуся есть, с детьми-то сидеть.

— В палате две девушки лежали на сохранении, так они при мне меж собой из-за тебя цапались.

Это новость застала Николая врасплох: «Вот те на! Вляпался, доигрался! Только щё жену упрекнул, щё в подоле принесла, а у самого сразу две!» Подумал, подумал Николай и сказал жене:

— Мой брат Владимир, ты знаешь его, теперь в Копейске живёт, на шахте работает. Видел я его, звал он меня жить в город. Так щё поедем. Мне самому эти бабы надоели. Хватит мотаться по деревням.

На том и порешили.

В Копейске семье Николая выделили одноэтажный кирпичный дом, поблизости никаких жилых домов не было. Само место расположения говорило о том, что это здание было когда-то предназначено для каких-то производственных нужд. У дома был небольшой сад, в котором росли только тополя. С фасадной стороны, в метрах десяти от дома, проходила дорога, по которой постоянно ездили самосвалы, сильно пыля. С этой же стороны дома была колонка, которая трубой выходила изнутри дома. Периодически к ней приходили люди за водой, когда отключали воду в высотках. Дом стоял от ближайших домов улицы примерно в ста метрах. Между большими домами и домом семьи Греховых была живая изгородь из кустов акации. Со стороны, где был вход в дом, в метрах десяти, был большой обрыв, внизу которого проходили рельсы. По этой железной дороге часто паровозы возили вагоны с углём. Когда составов не было, стайка пацанов играла, подкидывая монетки и что-то измеряя там на четвереньках. В противоположной стороне от жилого квартала находилось на приличном расстоянии от их жилья ничто похожее на завод или какое-то производство за очень высоким забором. У дома никаких надворных построек не было. Внутри дома была одна большая комната и простой камин. Вместо сеней был небольшой тамбур и в две ступеньки крыльцо.

Надежда устроилась работать кондуктором на маршрутный автобус. Муж работал трактористом на каком-то предприятии. Родители, уходя на работу, детей оставляли одних дома. Тогда это было в порядке вещей.

Через несколько месяцев Надю перевели на лёгкий труд. Это так странно и необычно было для неё. Какой лёгкий труд, когда труд и так лёгкий? На зарплате это не отражалось, и она согласилась на то, что женщинам в предродовой период положен лёгкий труд, и всё удивлялась тому, что женщинам в предродовой период положен лёгкий труд! И почему в сёлах об этом женщины не знают? Сидеть в конторе без дела было неловко, она взяла веник и стала подметать пол. Тут же подбежала женщина, отняла веник:

— Что вы! Вам нельзя!

— Да что мне сделается? — удивилась Надя.

— Нельзя, значит, не положено! Просто посидите.

В марте Надя пошла в декретный отпуск, но отгулять месяц не получилось. Не прошло и недели, у неё начались схватки и отошли воды. Муж был на работе, вызвать машину скорой помощи было некому. Телефон далеко, соседей нет. Между схватками Надя одела девочек и отправила гулять на улицу:

— От дома никуда не уходите, но и домой не заходите. Слушайтесь, видите: мама болеет. Хорошо? — наказывала она старшей дочке.

— Хорошо, — ответила Наташа, понимая, что матери действительно больно.

Надя не стала закрывать дверь на крючок — мало ли чего. Постелила за очагом на пол старую, рваную фуфайку и сверху простынь. Понимая, что роды будут скоротечными, потому, как быстро сокращалось время между схватками, она поставила на электроплитку греть воду в большой кастрюле, налив воды немного, чтобы при кипении вода не попала на плитку с открытой спиралью. Приготовила таз с холодной водой, ножницы, шёлковую нить и достала стопку старых пелёнок. Не успела она донести пеленки до закутка за очагом, как начались потуги. Надежда знала по опыту — всё-таки третьи роды, что нужно делать. Взяла горшок детей и села на него. Ещё и ещё одни потуги, и кишечник полностью очистился. Только тогда она отползла к чистой простыне за очагом. Потуги усилились, Надежда скрежетала зубами, стараясь не кричать, она боялась, что её крик могут услышать дети и вернутся в дом. Это было нежелательно по двум причинам: дети могли испугаться, и сам вид родов может оставить в их психике ненужный след, да и ей спокойней, если девочки не мешаются. В больницах, кода у женщин потуги, акушерки всегда кричат на рожениц: «Тужься, тужься!» Надежда сама себя в полголоса подгоняла:

— Тужься! Тужься! Надя, дитя задушишь, тужься! Ну же! — отдышавшись, успокаивала сама себя, — только бы роды были нормальными, а не как со второй.

Головка младенца показалась из влагалища, но плечи никак не хотели проходить. У столов для родов есть специальные ручки, за которые женщина держится, тем помогая себе сильней тужиться. Здесь ручек не было. Лёжа рожать было неудобно, и Надя, видимо, руководствуясь инстинктом, вопреки общепринятым правилам — рожать лёжа, присела и стала тужиться, как тужатся при запорах. Потужившись, она глубоко и шумно дышала, ибо, когда женщина тужится, она не дышит. Чуть отдохнув и отдышавшись, Надя снова начинала тужиться. Ребёнок выскользнул и лёг на окровавленную простынь. Надежда увидела, что это мальчик. Облегчённо выдохнула, ещё несколько раз глубоко вздохнула и приподняла сына. Осмотрела ребёнка. Ребёнок был достаточно крупный, на ручках и ножках складочки, словно перетянуты мышцы ниточками, но далеко не столь крупный, как вторая дочка. Надежда очистила лицо младенца и рот, стала дуть в рот младенцу. Младенец закричал — это верный признак того, что с младенцем всё в порядке. Она взяла нитки, туго перевязала пуповину младенца, затем ножницами перестригла пуповину выше перевязанного места сантиметров на пять. Дотянулась до пелёнок, завернула младенца. Приподнявшись, положила маленький свёрток с младенцем внутри на кровать.

Теперь нужно было успеть извлечь послед до того, как дети вернутся. Дети слышали странный плач в доме, но не решались зайти. Стояли на ступеньке крыльца. Таня во всём слушалась старшую сестру и ждала, поглядывая на неё, что та скажет. А старшая стояла подбоченившись, раздумывая, как поступить.

Женщина потянула за пуповину и послед вышел:

— Слава тебе, Господи! — выдохнула роженица.

Она ещё на эмоциях, не чувствуя боли, свернула простынь вместе с последом и кинула в печь, туда же отправила и окровавленную фуфайку. Выключила плитку, добавила в холодную воду в тазу кипяток, проверила температуру воды, обмакнув в воду свой локоть. Распеленала сына и, держа его над водой одной рукой, другой обмыла младенца. Мальчик, словно тряпка висел на ладони матери и как мог, громко кричал, высказывая своё негодование к такому бесцеремонному отношению матери к нему. Снова услышав крик младенца, старшая девочка, не раздумывая, вбежала в дом, а за ней и младшая. Ошеломлённые маленькие девочки застыли у двери. Они видели, как мать вытирает крохотного мальчика пелёнкой, затем ловко запеленала его. Положила сына на кровать и легла рядом, только тогда заговорила с дочерями:

— Ну, что вы там стоите? Подходите, посмотрите, какого брата вам аист принёс, пока вы гуляли.

Девочки тихонько подошли, встав на цыпочки, заглянули через мать на маленький свёрток, который продолжал кричать. Мать откинула угол пелёнки, и девочки увидели красное, сморщенное личико младенца.

— Фу! — сказала Наташа, — какой некрасивый, куклы лучше!

— Он живой, а куклы нет, — возразила Таня, которой ещё не было трёх лет.

— Аха, живой! Вон что орёт, замучаешься водиться. Тебе-то что? Ты маленькая и ничего не понимаешь, а я не хочу водиться.

Наташа надула губы и отошла от кровати, постояла минутку и улизнула на улицу.

— Мама, я не видела, когда птичка прилетела. Мы стояли на крыльце, дверка закрыта, птичек не было, — сказала Таня.

— Аист прилетел через окно, а не через двери, — ответила мать, девочка посмотрела на окна, подошла к одному окну, к другому, к третьему. Пошла к окну, что находилось во входной стене, напротив очага. Внимательно осмотрела и это окно, девочка осталась недовольна. Все окна запечатаны, заклеены на хозяйственное мыло нарезанными ножницами полосками газет, были заклеены даже трещины на стёклах. Девочка вернулась к матери:

— Там нет шелок, там везде стекло, как птичка могла прилететь? — девочка не выговаривала букву «щ».

— Аисту, который приносит детей, форточки не нужны, он волшебный, — пояснила мать.

— Волшебный? Он какой?

— Он белый.

— Он большой? Он как собака?

— Почему «как собака»?

— Но мальчик тяжёлый, большой! — девочка развела руки врозь, и сама, глядя на свои ручки, глазами отмерила размер младенца.

— Он волшебный, его не видно, какой он.

— Ты его не видела?

— Нет, — еле слышно ответила мать.

— А кто тебе сказал, что он белый? — не замолкала Таня. Мать не ответила.

Надежда почувствовала, что засыпает, она знала — это плохо. Малыш перестал плакать и тоже заснул. Через полчаса пришёл Николай с работы, хотел поздравить жену с сыном, но она не реагировала на его слова и прикосновения. Николай перепугался, выскочил раздетым и побежал за живую изгородь на улицу города к телефонной будке… Скорая увезла роженицу и младенца в роддом.

Николай был счастлив и, пока жена была в роддоме, устроил столярную мастерскую в доме. В городе было проще купить доски, бруски и фурнитуру. Николай сам смастерил из досок и брусков шкаф для посуды и круглый стол. Шкаф состоял из двух частей: нижний залавок с двумя дверцами и полками внутри, верхняя часть шкафа устанавливалась над нижним со стороны стены на доску, а ближняя часть шкафчика держалась на купленных в магазине выточенных ножках. В верхней половине было также две дверцы, но со стеклянными вставками, внутри полочки. На задней стенке был брусок с пропилами, в которые вставлялись вилки и ложки. Верх шкафа венчал орнамент в виде выпиленного лобзиком узора. Круглый стол был разборным. Он раздвигался посередине и из его нутра выдвигались две половинки. За счёт брусков эти половинки укладывались в центре стола, а раздвинутые полукруги были с краёв. Стол раздвигали, когда приходили гости, в раздвинутом виде стол был приличных размеров. Этот круглый стол всегда стоял в центре комнаты.

Николай предложил жене назвать сына в честь его самого — Николаем. Надя возразила:

— Хватит на мою жизнь Николаев: Дед Николай, ты Николай, у Нины муж Николай, второй сын у Любы Николай.

Николай понял, почему жена не хочет называть сына Николаем, и предложил назвать Сергеем, Надя согласилась.

Примерно в это же время Нина, младшая тётя Нади, родила мальчика. Нина работала врачом в детской областной больнице. Компетентным и уважаемым получился из неё доктор. Долго у неё с мужем Николаем не было детей. Наконец, Нина забеременела, свекровь с мужем «надышаться на неё не могли». Но роды были очень тяжёлыми. Нина никак не могла разродиться, матка не открывалась. Перед врачами встал вопрос: спасать жизнь роженице или ребёнку? Решили спасать женщину, а ребёнка вытягивать из утробы матери щипцами. За головку вытянули младенца, младенец был ещё жив. Спросить роженицу о судьбе младенца нельзя было, она была без сознания. Спросили мужа и свекровь, объяснив ситуацию:

— Мы сделали всё, что могли. В противном случае погибли бы оба: и мать и ребёнок. Вы должны принять осознанное решение: спасать жизнь ребёнку или нет? У него нет шансов на нормальную жизнь. Вероятней всего, он будет обездвижен на всю жизнь. У него повреждена голова и мозг.

— Вы нам ещё предложите самим убить его! — возмутилась свекровь роженицы.

— Его не нужно убивать, он нежизнеспособен. При родах он получил травмы, несовместимые с жизнью.

Муж Нины, Николай, взял мать за плечи и сказал:

— Сохраняйте моему сыну жизнь. Нина детский доктор. Она нам не простит, если мы пойдём у вас на поводу.

— Ещё раз прошу нас простить. Мы сделали всё, что могли. Но врачи не Боги.

Сына назвали Владиславом. Мальчик не слышал, не видел. Не держал головку, не мог ни повернуться, ни пододвинуться, только хаотично шевелил ручками в воздухе. Нина с болью в сердце ухаживала за сыном, ласково разговаривая с ним, строго выполняя всё необходимое для поддержания жизни изуродованного мальчика, что сама, как врач, назначала ему. Многие годы кормила и поила его с ложечки. Делала массаж, таскала на руках на прогулку, ставила бесконечные уколы в тельце, похожее на скелет…

На второй год жизни в городе дети сидели рядком на кровати, а мать с отцом «мыли» пол — так думали дети. Как-то странно мыли — кисточками. Детям не разрешили до утра слезть с кровати. После этого пол не сох — так казалось детям. Они привыкли, что сырой пол из некрашеных досок, после мытья, имеет другой, более тёмный оттенок, высохнув — светлел. Несколько дней дети не могли понять: почему пол никак не высохнет? Как стал темнее после «мытья», таким и остаётся. Потрогаешь его — холодный, словно сырой. Родители отвечали детям: «Пол покрасили, а не помыли». Но слово «покрасили» ни о чём не говорило детям: с таким явлением они в своей жизни ещё не сталкивались. Пол был красивым и гладким, но босоногим детям он не нравился: он был холодным. Вскоре на полу появились новые половики. Купили комод для белья. У детей появились карандаши и краски, бумага для рисования. Купили детский велосипед на трёх колёсах. Появилось громоздкое радио, но зато на нём можно было проигрывать пластинки. Оно занимало почти всю столешницу комода.

12 апреля 1961 года по радио объявили, что состоялся первый полёт человека в космос и совершил его наш советский человек Юрий Гагарин. Это было чудо! Чудо, наполняющее гордостью каждого человека за наш народ и за нашу страну. Николай, конечно, тоже отметил это событие, пришёл домой пьяным. Надя стирала пелёнки и между делом готовила еду. Николая разозлило, что жена до сих пор не приготовила ему поесть. Он схватил пустую тарелку и кинул в жену. Жена не успела увернуться, и тарелка рассекла ей бровь, кровь закапала на щеку, дети заплакали. Николай подошёл к радио, включил его и стал искать волну, желая ещё раз послушать радостную весть. Надя схватила у очага сваренный из толстого железа совок, подошла сзади к мужу и изо всех сил ударила его по затылку. Николай закачался, схватился за комод, но устоял, повернулся к жене:

— Ты щё, Надежа, одурела? — словно протрезвел он.

— А ты что, не одурел? Я пришла, как и ты, с работы. Я стираюсь, готовлю, за детьми смотрю! А ты, что делаешь ты, когда приходишь с работы? И ты на меня ещё руку будешь поднимать? Это так должно быть? Ты прав? Или я права?

Такой прыти от жены Николай явно не ожидал. А ведь она права! Так не должно быть. Здесь не деревня, а город. Раз нечего делать мужику во дворе, надо помогать по дому.

Летом в выходные, когда родители были дома, старших детей отпускали погулять на улицу, наказывая им далеко от дома не отходить. Дети гуляли около своего дома: то меж тополей, то сидели на склоне обрыва и наблюдали за мальчишками или за товарниками. Таня часто подходила к живой изгороди, рассматривала цветочки и листья акации. Стручки акации с семенами напоминали стручки гороха, но по вкусу они девочке не понравились, и она играла с ними и так и этак, и научилась с помощью стручков акации свистеть. Девочка слышала, как по ту сторону зарослей акации играют дети, но сквозь кусты ничего не было видно. Однажды любопытство взяло вверх, и девочка протиснулась сквозь ветки акации и как будто оказалась в зазеркалье. Она сразу же оказалась на асфальте, которого она никогда не видела. Она потопала, попрыгала по этой гладкой серой дороге босыми ножками. Наклонилась и пощупала её рукой, попробовала её поцарапать когтями. Поверхность дороги была крепкой, крепче, чем дороги в деревне, когда долго не было дождя. Это удивило девочку. До домов улицы было ещё метров пятьдесят. Девочка молча рассматривала огромные дома, в которых было так много окон. Дома были не серые, как в деревне, а белые — это так же было удивительно. Она удивилась, что дома очень высокие, взглянув на самые верхние этажи, узнала их, это их она видела поверх кустов акации. Несколько минут она понаблюдала за детьми, которые играли около живой изгороди и совсем не замечали маленькую девочку.

Потом девочка пошла по этой очень твёрдой, но узкой дороге. Рядом была широкая дорога, по ней постоянно ездили машины. Машин девочка боялась и не выходила на неё. Так она всё шла и шла, крутя головой туда-сюда. К какой-то металлической будке подбежал мальчик, засунул денежку и перевернул стакан вниз дном, тут же в стакан набежала вода желтого цвета. Вот чудо! Девочка шла прямо, никуда не сворачивая, и чем больше углублялась в улицу, тем больше становилось машин на дороге, тем больше людей вокруг — это было для неё открытием, она не предполагала, что на земле существует так много людей. За каким-то большим ящиком стояла женщина, а около него толпилась очередь. Девочка остановилась и стала наблюдать за людьми. Люди протягивали деньги женщине в белом халате, и та доставала из ящика какие-то неправильные стаканчики и отдавала людям. Люди называли эти стаканчики мороженым. Таня не знала, что это такое. Наверное, очень вкусное, потому что люди тут же начинали это есть.

Наступил вечер. Девочка всё так же шла вперёд, не задумываясь о том, как она будет возвращаться. Люди совершенно не обращали внимания на маленькую девочку, видимо, думали, что родители где-то рядом, ибо на улице было ещё людно. Вдруг Таню догнала мать, схватила её за руку и стала ругать за самовольный уход:

— Не ругай меня, мама, лучше купи мороженое, — сказала девочка.

— Мороженого ей купи! — чуть не плача, сказала мать, — а если бы я не нашла тебя. Что бы ты делала здесь ночью?

— Спала, — сразу же ответила дочка.

— Где спала? Под этим кустиком? Пришли бы ночью чужие собаки и съели бы тебя, — напугала Надя дочь. До девочки дошло, какую опасную глупость она сотворила: что было бы на самом деле, если бы мама её не нашла?

— Прости меня, мама, я больше никогда не буду убегать! — заплакала девочка, и силы её покинули. Пока всё вокруг чудным и волшебным казалось ей, она не замечала ни усталости, ни голода. Мать взяла её за руку, и они пошли обратно. Какой долгой показалась девочке дорога домой.

После Новогоднего застолья Николай с Надей пошли провожать друзей по домам. Младшие дети спали, а Наташу уговорить лечь спать не удалось. Мать, уходя, ещё раз попыталась уговорить старшую дочь лечь спать:

— Наташа, ложись спать. Все дети уже спят, и ты должна спать!

— Не буду, — упрямилась девочка.

Уходя, мать наказала дочке:

— Тогда не шуми, а то разбудишь братика и сестру, они будут плакать. Играй тихо и смотри за ними, ты за них отвечаешь, ты уже большая. Мы сейчас быстро проводим гостей и вернёмся. Поняла?

— Поняла! — ответила Наташа.

Как только мать с отцом за собой закрыли дверь, Наташа села на стул матери, взяла её рюмку, рюмка была полная водки, так как Надя вообще не пила спиртное. Девочка попробовала водку и начала плеваться:

— Тфу, тфу! Какая горькая, как таблетки. Зачем они эту воду пьют? Ааа, — вспомнила она, — они лечатся. Я же слышала, как утром папа просил маму, дать ему полечиться.

Девочка слезла со стула, подошла к мирно спящим на кровати братику с сестрой:

— Зачем на них смотреть? Играй тихо, а во что одной играть? Ааа, в больничку, лекарство есть. Я врач. А больные спят, так не правильно, — рассудила проказница.

Девочка вспомнила, как мать лечила её и братика с сестрой. Она поставила табуретку у кровати, принесла ковш воды, ложку и рюмку водки со стола.

— Вставайте, вставайте больные! Лечиться пора! — маленькая врачиха стала тормошить спящих детей.

Таня проснулась и села на кровати, протирая кулачками глаза. Мальчик продолжал спать. Наташа приступила к лечению сестрёнки, зачерпнула в ложку водку:

— Ты болеешь! Надо выпить лекарство. Здоровой будешь. Головка болеть не будет! — уговаривала врачиха больную.

Пока врачиха несла ложку с водкой до рта «больной», водка пролилась. Наташа бросила ложку на постель и взяла рюмку, поднесла её ко рту сестры:

— Пей!

Маленькая сестрёнка лизнула содержимое рюмки, сморщилась:

— Бе, горькая!

— Лекарство сладким не бывает, — со знанием дела сказала старшая сестра.

Снова и снова повторяла маленькая врачиха слова, которые говорила мать, когда лечила её. Не сумев уговорить больную выпить лекарство, Наташа поступила так, как поступала мать: она повалила на спину сестрёнку, прижала её ногами, дотянулась до рюмки и хотела вылить в рот девочки водку. Но девочка зажала рот и принимать «лекарство» не желала. Тогда Наташа снова поступила так, как делала мать: она, не отпуская сестренку, зажала ей свободной рукой нос. Но больная вырвалась и отодвинулась подальше от назойливого доктора. Тогда Наташа поставила рюмку с водкой на табуретку, оседлала сестрёнку, сев на неё, зажала ей нос, через минуту девочка открыла рот, довольная врачиха схватила с табуретки рюмку с водкой и вылила все, что ещё оставалось в рюмке в рот девочке. Настырная докторша дождалась, когда девочка проглотит «лекарство», и только тогда отпустила «пациентку».

— Вот молодец! Теперь точно выздоровеешь! Сейчас моя хорошая девочка водички попьёт и горько во рту не будет!

Зачерпнула той же рюмкой воду из ковша и так же насильно вылила её в рот «больной».

— Ну, полежи, полежи немного, моя хорошая! А я пока братика полечу, — и отпустила сестрёнку.

Таня села и начала плакать. Проснулся маленький Серёжа, которому шёл второй год. Наташа оставила пустую рюмку на табуретке и пошла к столу — «добросовестный врач» заглядывал в рюмки в поисках «лекарства». Полных рюмок более не было, но в каждой рюмке на дне было понемногу водки. Девочка слила с каждой рюмки всё содержимое в одну рюмку — набралось полрюмки. Таким же образом она принудила маленького братика выпить водку, также в конце залила ему в рот воду. Откашлявшись, мальчик сел на кровати и начал плакать. Наташа поставила рюмку на табуретку и, довольная сама собой, гордо смотрела на своих больных.

Вернулись родители. Сперва решили, что дети просто проснулись и не найдя родителей, начали плакать. Дети продолжали плакать, судорожно хватая воздух, у детей началась одышка. У обоих детей пошла носом кровь. Родители перепугались. Николай побежал в жилой квартал к телефонному аппарату вызывать скорую. Скорая долго не ехала, новогодняя ночь — вызовов много. Надежда допытывалась старшую:

— Что случилось? Что с ними?

— Не расстраивайся, мама. Я их уже вылечила, — гордо сказала дочь.

— Вылечила? Чем ты их лечила? — испугалась мать.

— Лекарством.

— Каким лекарством? — мать посмотрела на верх шкафа. Нет, коробочка с таблетками, как стояла, так и стоит на верху шкафа, Наташе коробку никак не достать.

— Горьким, — со знанием дела ответила Наташа.

— Где ты его взяла?

— На столе.

Только тут мать заметила рюмки на табуретке, что стояли около кровати.

— И они выпили?

— Выпили. Они сперва не хотели пить, но я, как и ты, им нос заткнула!

Вернулся отец, мать рассказала ему, что случилось.

— Давай ещё воды им дадим, может, поможет. Разбавим, так сказать, водку, — предложил Николай.

Детей попоили водой, отец взял сына на руки, стал ходить по комнате, стараясь успокоить. Мать взяла дочь на руки, сидя на кровати, укачивала её. Приехала скорая, женщина-врач поставила детям по уколу от аллергической реакции и уехала. Измученные дети успокоились и заснули. Родители облегчённо опустились на стулья. Тут дошла очередь до старшей дочери: отец встал и отшлёпал ладонью по попе дочь, приговаривая:

— Так нельзя делать. Будешь ещё так делать? Будешь? Нельзя так делать!

Наташа кричала разными голосами, а когда отец отпустил её, она показала ему язык и заявила:

— Я их лечила! Я хорошая, тётя врач тоже их лечила, они тоже плакали, когда им укол поставили. Вы ей спасибо сказали. А меня за что бьёте? Тогда я их насмерть залечу!

— Я тебе сейчас саму залечу, — на этот раз отец не отшлёпал дочь, а побил. Наташа заплакала по-настоящему, отбежала от отца, спряталась за печью. Немного успокоившись, высунулась из-за очага и пообещала родителям:

— Я вас убью!

— Ах ты, змеёныш! — отец пошёл к дочке, мать остановила его:

— Хватит наказаний с неё, — Надя была вновь на сносях и боялась, как бы чего не вышло от переживаний. Наташу уложили спать.

Не знаю, то ли «лечение» водкой старшей сестрой меня ещё в раннем детстве повлияло на мой организм? Но только алкоголь влияет на меня не так, как на всех людей. Людей алкоголь бодрит, веселит, меня же угнетает. Даже глоток красного вина не проходит бесследно.

Детей уложили спать на пол, где они всегда спали «повалкой», то есть в рядок. Ближе к утру Надя разбудила мужа:

— Плохо мне. Скорая наверно понадобится. Сходи.

Николай не стал расспрашивать жену и поспешил в город звонить. После новогодних праздников вызовов было много. Скорая не успевала всех обслужить:

— Извините. Скорая на вызове. Ваш вызов я записала. Ждите. Перезванивать не надо, это не ускорит дело. До свидания.

Надя вся измучалась, воды давно отошли. Схватки выматывали её, но потугов не было. Она снова и снова просила мужа:

— Когда же они приедут? Сил моих более нет. Может, ещё раз позвонишь?

— Сказали: «Не перезванивайте, в любом случае приедем».

— Да когда же этот случай наступит?

Надя не находила себе места, постоянно стонала, извиваясь на кровати, что мешало заснуть старшей дочери, Наташа ворочалась под одеялом, постоянно выглядывала из-под краешка одеяла и испуганно глазела на мать, но молчала. Таня и Серёжа крепко спали и не реагировали ни на какие звуки.

— Ну, потерпи, потерпи, — уговаривал Николай жену.

Скорая приехала через два часа. Роженицу увезли в роддом, Николай сел на стул и задумался, Наташа напомнила о себе:

— Опять уехала, я водиться с ними не буду.

С кем «с ними» было понятно, отец сказал:

— Мама болеет. Если ты не будешь слушаться, если ты сейчас же не уснёшь, мама домой не приедет.

Девочка надула губы и исчезла под одеялом, буквально через пять минут она крепко заснула.

К утру акушерка привела в чувства роженицу и объявила, что ребёнок — мальчик, родился мёртвым.

На работе Надя подружилась со Светой, молодой красивой женщиной. Они делились меж собой всем сокровенным, помогали одна другой, когда было необходимо, менялись сменами. Все работали в две смены. Первая смена начиналась с пяти утра, заканчивалась в три дня с перерывом на обед. Вторая — с трёх до двенадцати часов ночи. С двумя выходными в неделю. График был скользящим. Беда случилось с подружкой в конце второй смены: подонки надругались над ней. Когда автобус поставили на стоянку и шофёр ушёл. Кто-то напал на неё сзади, зажал рот и затащил обратно в ПАЗик. Несколько часов в полной темноте под страхом ножа ублюдки насиловали и изгалялись над беззащитной жертвой. Девушку словно подменили, не посмела она пойти в милицию, боялась — убьют. С работы ушла. Как только она перешагнёт порог дома подруги, так начинает плакать, даже не поздоровавшись. Надя, как могла, утешала её. Николай был не раз свидетелем этой сцены. Жалко было девушку, не дай Бог никому попасть в руки таким выродкам!

Однажды Николай задержался на работе, вернулся поздно и весь в крови. Жена взглянула на его раны и не на шутку испугалась за мужа: он весь был изодран зубами собаки, но явно ещё и побит. Надя, как могла, стала перевязывать мужа, Николай рассказал, что с ним случилось: шёл он, как обычно, с работы. Зимой в шестом часу уже темно. Увидел он, как двое мужиков девушку насильно затаскивают в ограду частного дома:

— Вспомнил я Светку, ну, и вступился за бедную. Наподдавал хорошо этим уродам, остались все лежать на снегу. Девушка убежала, ну, и я пошёл. Метров сто уже отошёл от их дома, они, видно, очухались и отпустили цепного пса. Я не ожидал, пёс молча набросился сзади, сразу сбил меня с ног. Тут ещё и они подбежали. Дальше уж и не помню ничего. Очнулся на рельсах внизу. Тут, на моё счастье, поезда ночью редко ходят…

На этот раз Надежда побежала вызывать скорую…

Николай выжил и снова стал ходить на работу.

Один раз, когда родители были на работе, дети увидели, что дома у входной двери стоит незнакомый мужчина. Дети знали, что когда мама с папой уходят оба на работу, их снаружи закрывают на замок. Они не слышали, как дядя открывал замок, как открывал двери и как он зашёл в дом. Мужчина прошёл и сел на табуретку, стал подзывать к себе детей:

— Идите ко мне. Не бойтесь, я не кусаюсь. Идите ко мне, конфетку дам.

Дети смотрели на мужика и не двигались с места, что-то пугающее было в этом большом чужаке.

— Вашего папу Коля зовут, правильно? Я его друг. Пришёл проведать друга Николая. Ну, что вы? Идите сюда.

Неизвестно, чем бы закончилось это история, не приди с работы отец. Как только Николай перешагнул порог, спросил:

— Как ты сюда попал?

— Я пришёл к другу Николаю, у меня разговор к нему.

— Нет у меня таких друзей!

Николай схватил мужика, чтобы выкинуть его из дома, но у мужика были другие намерения. Мужики сцепились в драке. Николай сорвал с мужика фуфайку, но под этой фуфайкой на мужике была одета ещё одна фуфайка. Силы дерущихся были равны, оба умели хорошо драться, но Николай превосходил незваного гостя в ловкости. Вытолкал его из дома и продолжил борьбу с ним на улице…

Вечером, уложив детей спать, Николай с женой допоздна засиделись за круглым столом, который на ночь сдвигали к стене, освобождали место на полу для сна старших детей.

— Уезжать надо и срочно. Не за себя боюсь. За детей боюсь и за тебя боюсь. Серьёзные у них намерения. Дом ведь на замок был закрыт. Открыл спокойно. А две фуфайки он не зря надел, — щёб ножом его нельзя было поранить. Я свидетель их преступлений, — не оставят они меня в покое. Видишь, знают, где живём и как меня зовут.

— Может, заявить в милицию? — предложила Надежда.

— Врачи заявили, когда я такой «красивый» к ним в травм пункт попал. Щё толку? Пока парочку вылавливают, остальные нас не только поджарить, но и съесть успеют. Завтра же подавай заявление. Детей оставлять одних более нельзя, работай только в дневную смену, когда я на работе, будь с детьми. Я буду отпрашиваться приходить пораньше. Как-нибудь две недели отработки протянем.