Невостребованная любовь. Детство

Татьяна Черникова, 2023

Простой, откровенный взгляд изнутри, а не со стороны или с «барского крыльца», на жизнь, быт и традиции людей некоторых сёл Южного Урала. Память должна быть доброй.

С верой в хорошее

Время шло своим чередом. Голод отступил от сельчан. Нина закончила семилетку, и Галина перевезла её в город, помогла поступить в медицинский техникум. Осталась в селе только Люба, но и она вышла замуж за молодого парня из центральной усадьбы. Переехала к нему жить, по-прежнему работала поварихой в столовой, но на центральной усадьбе колхоза. После сорок восьмого года детдом, без видимых для сельчан причин, закрыли, детей куда-то увезли, здание разломали, всё, что представляло какую-либо ценность, забрали. Все помнили, что эта бывшая усадьба еврея, поэтому, когда он стал собирать остатки кирпича и начал строить себе дом, никто ему не перечил. От детдома нетронутыми остались каменный фундамент и лаги над глубоким подвалом. По фундаменту и лагам деревенские ребятишки бегали и играли в войну, представляя себе, что это развалины разбомбленного дома. Подолгу ругались меж собой за право быть именно русскими солдатами. Немцами быть никто не хотел. Но какая война без наличия врага? Тогда решили тянуть палочки — кто вытянет маленькую палочку, тот и фриц. Те, кому не повезло с вытягиванием нужных палочек и приходилось быть фашистом подряд несколько раз, от досады плакали или вообще не приходили играть.

Пожилой еврей работал днём и ночью, клал из красного кирпича стены полуподвального помещения будущего дома, а параллельно наёмные плотники рубили ему сруб на дом. У еврея за это время выросла борода, он не стал её более сбривать и постепенно отрастил бороду ниже груди. Жители села пугали им непослушных детей, называя его дедом Бабаем. Казалось, дед Бабай был не против этого прозвища и того, что им пугают детей. Встретив их на улице, сам начинал разговаривать с детьми:

— Девочка хорошая, девочка пригожая. Девочка послушная, девочка сложная. Девочка большая, девочка смешная. Девочка красивая, девочка ленивая. Девочка помазана, девочка описина…

Так же до бесконечности он мог говорить про мальчика. Дети не могли понять, зачем он это делает, и стремились отойти от него подальше, а те, что поменьше, испуганно убегали от страшного, бородатого Бабая.

Так со временем это прозвище к нему и прицепилась. Дед Бабай был уже пожилым, но ещё крепким мужиком. Занимался рыбалкой и охотой, сбором ягод, грибов и трав. Постепенно за ним закрепилась репутация лекаря. Оно и понятно: в селе не было ни одного медицинского работника. При недомоганиях и хвори все шли к нему за советом и отварами трав.

После отсидки своего тюремного срока в село вернулась Никитина. Стала работать дояркой в той же базовке, где работала Надя. Людей не избегала, со всеми здоровалась, но мало с кем общалась. Если никто не подойдёт, сама ни к кому не подходила, не жаловалась, не советовалась, никому ничего не рассказывала. В редкие минуты отдыха запоют бабы печальные, протяжные, грустные песни, она тоже поёт. Запоют бабы песню повеселее — Никитина замолчит, отвернётся и, как каменная, смотрит куда-то вдаль, словно осталась её душа в тех тяжёлых годах. Больно, видно, было ей осознавать, что та, за которую она четыре года отсидела, возможно, здесь рядом и со всеми поет весёлую песню. Навсегда остался в памяти народа этот случай, так говорили и говорят по сей день: «У нас так: за горсть гороха садят, за миллионы нет».

Как-то ночью Николай Афанасьевич проснулся от воя волка.

— Что за чёрт? — подумал дед. — Какие волки летом? Померещилось, что ли?

Собака надрывно лаяла. Вой повторился. Дед встал, оделся, на всякий случай зарядил ружьё и вышел на двор. Собака не переставала лаять и рваться с цепи. Дед постоял, подождал, размышляя: «Ну, ладно в войну. Пригнала война много волков в наши леса, потом голод. Вроде всех выбили. Теперь-то откуда? Померещилось, что-ли?» Вой опять повторился. Светила растущая половинка луны, было плохо видно, да и днём волк никогда не покажется человеку. Николай, зная это, не пытался что-либо разглядеть. Просто взвёл курок ружья, прицелился в ту сторону, откуда доносился вой и стал ждать. Как только волк снова завыл, дед направил ствол ружья на вой и выстрелил. Из травы подпрыгнуло что-то тёмное и рухнуло обратно. Дед не стал подходить к зверю, зная, что раненый волк может притвориться мёртвым и кинуться на человека, когда человек приблизится к нему. Когда рассвело, старик подошёл к тому месту, откуда доносился вой. Волк был мёртв, он был явно болен, худой и с облезлой шкурой.

Когда Наде исполнилось шестнадцать лет, из их села вдвоём: её и ещё одну девушку Валю, отправили в район учиться на тракториста.

— Да какой из меня тракторист. Я тракторов-то боюсь, — отказывалась Надя от такой чести.

— Ничего! — уговаривал её дядя Андрей, — привыкнешь, у тебя есть характер. Такой характер, да каждому мужику! Не одна поедешь, чай. Вдвоём веселей будет. Присмотри там за ней, ветрена немного.

— А как же Витя? Вертлявый он! Натворит чего, переживаю я за него. Как такого одного оставишь?

— За братцем дед с бабкой присмотрят. Не век же тебе коров доить? Пойми, более некого посылать. Мужиков нет, а те бабы, что работали, замуж повыходили и уехали.

На том и порешили. Курсы были короткими, в основном всё обучение проходило на практике, прямо в МТС — в машинотракторной станции. Молодых девушек учили заводить и ездить на маленьких без кабин тракторах, такие же трактора были в колхозе — «Коломенец — 1». Учили пахать на тракторах прямо в полях, на самом деле вспахивая землю. Учили трактор ремонтировать, называли и показывали детали.

С учениц из Н. П. не спускал глаз высокий парень. Он обучал другую пару девушек, Надя узнала в нём того наглого парня, который в голодные годы хотел отобрать у брата мёрзлую картошку. Парень выбрал свободную минутку и подошёл к девушкам. Надя отвернулась, её напарница Валя, напротив, заулыбалась и сама заговорила с парнем. Парень охотно поддержал разговор, но продолжал смотреть на Надю. Надя старательно продолжала собирать разобранный до винтика трактор, делая вид, что никого не видит и ничего не слышит. Парень замолчал, постоял немного и вернулся к своей работе.

— Ну, чего ты, Надюха? Трудно тебе было разговор поддержать. Такой парень красавец, к нам подошёл, а ты, как бука, заткнулась и сидишь, железки перебираешь, — выговорила Валя подруге свои претензии.

Заметив, что напарница Нади отлучилась на пару минут, парень вновь подошёл к трактору, на котором обучалась Надя с подругой:

— Ну, привет, Надя, внучка казака Николая. Не узнала?

— Узнала, поэтому и говорить с тобой не хочу.

— О, какие мы злопамятны! Хороший у тебя сарафан, на всё оставшуюся жизнь хватит! — парень засмеялся. Надя встала, взглянула ему в глаза и строго сказала:

— Иди куда шёл.

— Я шёл к тебе, — ни капли не смущаясь, сказал парень.

— Что забыл у меня или картошки мороженной захотел?

Это напомнило парню о его неприглядном поступке в голодное время и о том, как он, почти взрослый парень, спасовал перед девочкой-пацанкой. Он откинул голову назад, приподнялся на цыпочки, опустился на всю стопу, скривил губы грустной улыбкой и тихо отошёл прочь.

Экзамены проводили ученицам по мере того, как «учитель» считал, что они смогут самостоятельно работать на тракторах. Экзамен принимал бригадир. Девушки должны были разобрать и собрать мотор трактора, назвать каждую деталь и объяснить, зачем она нужна. Должны были заправить самостоятельно трактор горючим, завести его, крутя кривой стартёр, доехать до поля и вспахать хотя бы одну полосу. На экзаменах парень решился подойти к Наде, и ещё раз попытать счастье:

— Надя, прости меня, мы ведь тоже голодали. Не знал я, что вы сироты.

— А что мальчик маленький ты тоже не сообразил? Какая разница: сирота он или нет, он тебе до брюха был, — девушка гордо встала перед парнем, глядя ему в глаза. Парень отвёл взгляд, не забыв про себя отметить: «О, какие глазки!»

— Виноват, признаю! Нравишься ты мне. Экзамены сдашь, уедешь, когда я тебя ещё увижу? Может, договоримся о встрече?

— Не договоримся! — сказала, как отрезала, девушка.

— Да будет тебе. Уж не такие вы и сироты. Вон посмотри, в селе из десяти семей у восьми нет мужиков в доме, а у вас сразу два, ведь ваши отцы живы.

Не следовало парню напоминать Наде об её отце и об отце брата. Парень даже не предполагал, какую больную рану он задел в душе девушки.

— Пошёл вон! — глядя в глаза парню, зло сказала девушка, присела и стала перебирать запчасти трактора.

— Подумаешь, принцесса нашлась. Было бы кому нос воротить. У меня таких десятки, и ни одна не ломается. Ну и собирай свой трактор! — парень повернулся и ушёл.

Экзамены девушки сдали, получили по листу с печатью, который назывался удостоверением, в нём говорилось о том, что они закончили курсы машинистов-трактористов. Девушки вернулись в село, где их тут же усадили на трактора и отправили пахать в поле. Надя не могла не думать о том парне, чьё имя не знала. Ей шёл семнадцатый год, в это время её мать уже была беременна ей. Никто из парней в её селе не интересовался ей, по крайней мере, никто ни разу к ней не подошёл. Парень был хорош собой, волосы у него были более тёмными, чем русые, красивые глаза и совсем не наглые. Может, она зря его обидела? Он же не знает, какие у них с братом отцы…

Когда подошла очередь деда с бабкой пасти коров в очередной раз, была уже осень. Надю опять отпустили с работы. На этот раз она пошла пасти табун вдвоём с братом. День был достаточно тёплым, многие поля уже были убраны, коровы это хорошо знали, знали, что на этих полях поживиться нечем, — пионеры-школьники собрали до последнего колоска. Коровы паслись спокойно, благо паутов уже не было, были комары, но они так сильно не донимали коров. Пасти было значительно легче. Вдруг Матрос забеспокоился, тихо заворчал, потом зарычал. Среди берёз показался всадник. То был парень лет двадцати с небольшим. Он подскакал к пастухам, осадил лошадь и спросил девушку, не видели ли они лошадей в лесу.

— Нет, не видели, — сказала Надя.

— Спасибо, красавица! — парень улыбнулся, хотел скакать дальше, но придержал лошадь и спросил, — как звать-то тебя?

— Надей её зовут! — ответил брат за неё, так как сестра молчала.

— Щё же, щё же еко-то! Щё же, имя-то красивое такое — Надежда! — парень пришпорил коня и, удаляясь, прокричал на скаку, — а я Николай!

По говору Надя поняла, что парень из села, что находилось вниз по течению реки, через одну деревню от их села. Это была уже другая область, хотя эти сёла разделяли всего двенадцать километров, народ в том селе имел свой говор, отличный от говора бывших потомков первых казаков на Урале. Витя хитро прищурился и сказал:

— Надя, а он назвал тебя красавицей.

— И что? Язык без костей, — Надя делала вид, что слова брата ей не нравятся, хотя на самом деле ей это было приятно, парень ей очень понравился.

— Он не заметил твоего сарафана.

— И что? — уже слегка покраснев, спросила сестра.

— Он тебя заметил!

Девушка даже не подозревала, насколько сильно она понравилась этому парню и что в дальнейшем он несколько раз прискачет на коне в лес к табуну из их села в надежде встретить её.

Сентябрь щедро дарил прозрачные тёплые дни. В лесу и в полях было несказанно красиво: всех оттенков жёлтые, багряные и светло-коричневые листья устилали ковром всю землю. Пахло знакомым запахом земли вперемешку с приятным запахом увядающей листвы и травы. Надя остановила трактор и пошла с линейкой вдоль только что вспаханной ею полосы земли, проверяя, насколько правильна глубина вспашки. Николай возвращался из очередной своей вылазки в их лес в поисках приглянувшейся девушки, скакал на великолепном своём скакуне по лесу вдоль кромки поля. Он увидел Надю, тут же узнал её, обрадовался, развернул коня и поскакал к трактору. Парень на своём великолепном скакуне браво подскакав к девушке, поздоровался.

— Здравствуй, красавица Надежда!

— Здравствуй! — скромно ответила девушка, пряча свои глаза, что светились от счастья.

Николай придержал коня, конь перешёл на шаг. Приблизившись к девушке, Николай не остановил коня, продолжал ехать прямо на девушку. Надя спокойно взяла коня под уздцы и, не сходя с места, отстранила морду коня от себя так, что конь прошёл мимо её. Парню это понравилось:

— Ого! Значит так! — парень пришпорил коня, проскакал небольшой круг и ещё раз направил коня на девушку, на этот раз лёгкой рысью.

Девушка всё так же спокойно стояла на том же месте, она и на этот раз успела схватить за узду и отвести от себя коня.

— Мда! — восхищенно сказал парень.

Сделал ещё один круг, но на этот раз пустил коня галопом прямо на девушку — Надя не сходила с места.

Буквально за два метра до девушки, Николай резко осадил коня, конь встал на дыбы. Надя продолжала спокойно стоять и спокойно смотреть на парня.

— Смелая! Мне такие по сердцу! — засмеялся парень. — Слыхал я, что есть в России бабы, коня на скаку останавливают, но щёб взглядом коня на скаку останавливали — вижу впервые.

Парень соскочил с коня, подошёл к девушке. На нем была белая рубашка-косоворотка и галифе. Наде стало неловко за то, как она одета в сравнении с нарядным парнем.

— А щё ты тут с линейкой делаешь? Учётчица, щё ли? Или сторож, трактор охраняешь? Тракторист-то где? — Николай покрутил головой вокруг. — Молодой, красивый?

— Ты о чём? — нарушила девушка молчание.

— О трактористе. Спрашиваю: молодой? Красивый?

— Молодой — да. О красоте не знаю.

— Как так? Не разглядела, щё ли?

— Не разглядела, зеркала нет, — Надя обошла парня, достала кривой стартёр, завела трактор, бросила стартёр на место, ловко залезла на сиденье и продолжила пахать. Ошеломлённый парень протянул по слогам:

— Трак-то-рист-ка!

Николай смотрел вслед удаляющегося трактора и размышлял: «Нет, так не пойдёт. Жена трактористка, а муж конюх. Это неправильно, муж по статусу не должен быть ниже жены!»

В тот день это поле пахали ещё два трактора, на одном — Валя, на другом тракторе — тракторист мужчина. Трактористы сами следили за исправностью тракторов. И в этом деле женщины были более ответственными. Надя с подругой на своих тракторах вспахали уже пол-поля, а мужчина никак не мог завести заглохший трактор. Девушки сели обедать, достав из сумок хлеб, молоко, варёные яйца и зелёный лук — оптимальный и вечный набор продуктов сельчан для работы в поле, на покосе, на пастбищах. Позвали мужчину присоединиться к ним и отобедать за компанию. Тракторист подал знак рукой, что обедать не станет. Нервы мужика сдали, и он, схватив руками через штаны член, стал трясти им перед трактором, прогнувшись назад. Потом стал делать характерные движения задом вперёд и назад. Девушки покатились со смеху, хорошо, что тракторист со своим непослушным трактором был не ближе тридцати метров от девушек, от отчаяния он не видел и не слышал их смеха, иначе и они могли попасть под горячую руку распсиховавшегося мужика.

— Вот у нас мужики пошли, хреном трактора пытаются завести, — сказала Валя.

— Видать сильно длинный и кривой! — смеялась Надя, раскладывая продукты на расстеленное на траве полотенце.

— Интересно, как он в отверстие для кривого стартёра хочет засунуть свой хрен?

— Ужмёт до нужной толщины, — продолжала смеяться Надя.

— Интересно, а у других мужиков такой же длинный? — нарочито с серьезным видом, спросила Валя.

Девушки, смеясь, всё язвили и язвили и совсем не заметили, что сзади над ними стоит бригадир и управляющий отделением, дядя Андрей.

— Приятного аппетита! — сказал управляющий.

Девушки вскочили на ноги и, сгорая от стыда, одновременно едва выдавили из себя:

— З-зд-драв-ст-вуй-те.

Многие годы девушки будут краснеть при встрече с этими мужчинами, перед которыми они так глупо опозорились. Ладно бы были уже бабами, но девушки! Подобные темы для незамужних девушек в русских сёлах были под запретом.

Николай был хорошим конюхом, очень любил лошадей, понимал и умел с ними ладить. Не было ни одного жеребца или кобылы в округе, с которыми он не справился бы: ни объездил бы, ни укротил, ни подчинил бы своей воле. Он поспешил вернуться к своему табуну лошадей, который в очередной раз оставил без присмотра, желая отыскать девушку, в которую влюбился с первого взгляда. Вечером, вернувшись с табуном в село, обратился к председателю колхоза с просьбой направить его на учёбу на тракториста.

— Давно бы так, а то всё никак со своими лошадьми не хотел расставаться! — обрадовался председатель.

Николая направили учиться в соседнюю область в ту же МТС, где ранее учились Надя и Валя. Инструктором у него стал тот самый парень, которому Надя тоже нравилась.

— Забавно, — ты Николай и я Николай, и фамилии у нас похожи, ты Грехов, а я Граханов.

Представляясь, сказал инструктор, протянул руку Николаю и приступил к обучению своего нового ученика. Николай Грехов. всё схватывал на лету, а ремонтировал трактор так, как будто всю жизнь занимался этим. Через неделю он сдал экзамены и получил удостоверение машиниста-тракториста. За эту неделю парни подружились. Николай-инструктор был высоким, но «тонкий в кости», с узкими плечами, с пышной шевелюрой почти чёрных волос, больше походил на городского неженку, чем на деревенского парня. Его чёрные глаза смотрели лукаво, искоса. Николай-ученик, напротив, был ниже своего тёзки почти на голову, но, как говорят: косая сажень в плечах, при этом с тонкой талией. Волосы были прямые, темные, смотрел открыто своими карими глазами прямо в глаза собеседника, чувствовалась сила характера и физическая сила в каждом его движении.

Вместе с Николаем инструктор обучал ещё одну девушку. Девушка не сводила с нового ученика глаз, но влюблённый Николай перестал быть ловеласом и не обращал внимания на девушку. Николай Грехов понимал, что Надя, вероятней всего, училась на права тракториста здесь же и, возможно, у этого самого инструктора.

— Хорошая у тебя работа и будущие трактористочки тоже хороши.

— Бывали и краше.

— Да? Краше вообще или конкретно кого имеешь в виду?

— Да как сказать, — замялся инструктор.

— Да скажи так, как есть, — Николай Грехов старался скрыть личный интерес, типа просто поддерживает разговор.

Николай Граханов вздохнул:

— Была тут одна, она мне ещё пацанкой приглянулась. Да дикая, как кошка.

— Тем интересней укрощать, когда дикая!

— Она очень серьёзная, от своих нравственных принципов не отступает. Ну, я имею в виду: ошибок не прощает.

— Ошибок? О, как далеко зашло! Да ты влюблён, брат!

— Да, сам не пойму — из головы не выходит. Была бы там дочь комиссарская, а то сколько раз видел, всё в одном брезентовом сарафане ходит. А корчит из себя какую-то принцессу недоступную.

Это и хотел узнать Николай Грехов и был доволен, что Надя не принимает ухаживание Николая Граханова. Он решил: мешкать не следует, надо активней пытаться увлечь девушку, пока такие, как тёзка, не увели её у него.

Николай после возвращения в свой колхоз сразу же приступил к вспашке полей. Это означало, что пока не кончится осенняя страда, он не сможет встретиться с любимой. Трактор — не кони, поближе к её селу не подгонишь и без присмотра не оставишь, быстренько не поскачешь повидаться с ней.

Надя с братом условились, что для бани воду будет носить Витя, а для нужд дома и на питьё — Надя. Брат был уже достаточно большой и мог взять носку воды полностью на себя, но Надя любила носить воду. Не считая дороги до работы и обратно, да до избы деда с бабкой, это была её единственная возможность выйти на улицу, не привлекая придирчивых глаз односельчан. В субботу, как обычно, брат втихаря улизнул из дома, и воду в баню после работы пришлось носить Наде. Воду носили из колодца, который находился в мерах ста от их избы.

Колодец был глубоким, ведро за дужку крепилось к цепи, выше шла верёвка. Деревянный вал, на котором вся эта привязь была намотана, был достаточно внушительной толщины, из-за чего было сложно его крутить рукояткой в виде зигзага с двумя прямыми углами. Нельзя было просто отпустить ведро, как это делалось на неглубоких колодцах — там пустому ведру было позволительно с грохотом лететь вниз. Здесь цепь, в силу своей длины и тяжести, опережала ведро в свободном падении и разматывалась с такой силой и скоростью, что могла не только повредить ведро и верёвку, но и вал, и столбы, на которые он крепился. Спускать ведро надо было, вращая рукоять в обратную сторону, стараясь не выпустить её из рук. Чем ниже ведро, тем сложней было удержать рукоять. Не дай Бог, зазеваться, в таком случае рукоять начинала вращаться с такой скоростью, что становилась смертельно опасной, если заденет человека. С другой стороны, когда поднимаешь вёдра полные воды наверх, чем больше диаметр вала, тем быстрее наматывалась вся привязь и, соответственно, быстрее поднималось ведро.

Девушка спокойно опускала ведро в колодец и не заметила, как кто-то подошёл сзади.

— Здравствуй!

Надя от неожиданности вздрогнула и чуть не выронила рукоятку вала из рук. Парень схватил рукоятку и удержал её.

— Что испугалась? Я что такой страшный? — засмеялся он.

— Что мне тебя бояться?

— И то верно, что меня бояться — я малый парень хороший, — засмеялся Николай Граханов. Он помог девушке набрать воды в вёдра и пошёл рядом с ней к её избушке. Парень не замолкал ни на минуту, говорил о работе, о том, что мечтает стать милиционером…

— Что-то ты слишком разговорчив стал? — остановила его Надя.

У избы их поджидал брат Нади, улыбаясь, он сказал:

— Извини, сестрица, задержался. Давай вёдра, сам натаскаю.

Не выпуская из рук коромысла, Надя поставила вёдра на землю, брат взял вёдра в руки и понёс их в баню. Николай, типа, хотел взять коромысло, но как бы случайно взялся за руку девушки, Надя отдёрнула руку и замахнулась коромыслом на парня:

— Сейчас, как огрею по спине!

Николай, смеясь, посторонился и сказал:

— Ладно, позже поговорим, — отошёл от девушки.

Витя вернулся из бани с пустыми вёдрами, спросил сестру:

— Чего ему надо было?

— Сама не поняла.

Она понимала, что надо этому парню от неё, но посвящать в это брата не хотела.

— Если что, ты мне говори, я маме обещал защищать тебя.

Сестра рассмеялась, обняла брата за плечи и сказала:

— Хорошо, что ты есть у меня. Пойду я к тяте схожу, посмотрю, как они там, пока баня топится.

Придя к старикам, она вновь взялась за коромысло, натаскала им воды и затопила топку в бане. Топка — это нечто похожее на очаг, но без трубы, дым выходил из бани через отдушины в стенах в верхних брёвнах — это, так называемая, «банька по-чёрному». Дед сказал:

— Спасибо, Надюха. Смотрю я на тебя: выросла ты уже, замуж пора.

— Да что я там забыла? — удивилась внучка таким словам деда.

— Вдвоём легче будет, свою коровку купите.

— А как же Витя?

— Из-за брата не переживай, большой уже. Вон Николай Граханов чем тебе не жених?

Надя удивлённо посмотрела на деда:

— Не люб он мне, не нравится.

— Люб, не люб. Стерпится — слюбится, — сказал сухо дед.

В разговор вмешалась бабушка:

— Как это, чтоб такой парень нравиться не может? Молодой, здоровый! Работает, опять же, инструктором в районе в МТС. У тебя что, женихи в очередь стоят? Забыла, время-то послевоенное, девки за любого цепляются, а ты такому понравилась. От счастья скакать надо, а она: «Не нравится». Что за вздор? Мы ведь о твоей судьбе беспокоимся, наши-то все замужем уже. Чего одной-то мыкаться? В деревне без мужика нельзя. Берут — иди, а то потом могут и не взять.

— Не артачься, Надюха, слушай, что говорим. Завтра воскресение, так Витю пошли ко мне с утра пораньше, в стайке помочь надо кое в чём.

Надя не стала далее перечить деду с бабкой, вернулась домой. Утром, как обычно, она истопила печь, испекла хлеб, поставила в печь томиться суп. Отправила брата к старикам и решила ещё раз сходить за водой. Возвращаясь с полными вёдрами, увидела у ворот Николая Граханова.

— Позволь, девица, воды напиться! — улыбаясь во весь рот, сказал парень.

— Колодец недалече, — ответила девушка и отвернулась.

Надя зашла в ограду и, не спуская с плеч коромысла с вёдрами, повернулась закрыть ворота, но парень помешал ей это сделать, он заводил своего коня, на котором прискакал сюда.

— Зачем коня заводишь?

— Так ветер на улице, ещё простынет, ни чай четыре километра к тебе ехал.

— Я не звала тебя, — строго сказала девушка.

— Да ладно, боишься, что ли меня? — с ехидной улыбкой спросил парень.

— Что мне тебя бояться? Чай, не зверь?

— Правильно, что меня бояться, я парень хороший, — вновь Николай Граханов похвалил сам себя. — Лучше на чай пригласи.

— Воду вот пей, — явно настырное поведение парня стало беспокоить девушку.

— А я чаю захотел, — засмеялся Николай.

Девушка повесила коромысло и занесла вёдра с водой в дом, Николай без спроса проследовал за ней. Надя сняла фуфайку, Николай рассмеялся:

— Узнаю сарафанчик. Да ладно, не обижайся, поженимся, я тебе такие платья покупать буду!

— Ты это с чего взял, что мы поженимся? — глядя в глаза парню, спросила девушка.

— Да что ты такая ершистая? — снова засмеялся парень.

Николай подошёл к девушке, хотел обнять её. Надя с такой силой оттолкнула парня, что тот потерял равновесие, ударился спиной о печь. На его лице мелькнула злость, но он сдержался и со смехом протянул руки к девушке:

— Да что тянуть-то? Мы и так столько времени потеряли, неделей раньше, неделей позже, какая разница? Я же сказал — женюсь. Мои родители согласны, твои дед с бабкой тоже. Ну, иди ко мне, сладкая моя!

До Нади дошло, чем был вызван вчерашний разговор с дедом и бабкой, и зачем дед просил прийти к ним пораньше брата. Она восприняла это, как предательство.

— А ты ничего не забыл? — спросила девушка.

— Да, вроде, нет? — самодовольно повёл плечами нежданно испечённый жених.

— Получается, без меня — меня женили, вернее, выдали замуж. Ты считаешь — это нормально?

— А что такого? — Николай не хотел вникать в суть дела.

— По-твоему, я не человек? — пыталась достучаться до совести парня девушка.

— Человек и очень даже симпатичный.

Николай вновь попытался обнять девушку, Надя вырвалась, схватила нож со стола:

— Не подходи, убью! — гордо выпрямившись, без тени сомнения, сказала девушка.

— Ну, будя себе цену набивать! Я действительно с серьёзными намерениями к тебе.

— Я тоже серьёзно. Уходи! Уходи! — закричала девушка.

— Как бы потом не пожалела. У меня таких поклонниц, как ты, пруд пруди. Вон твоя подружка, Валюха, проходу не даёт, — парень насмешливо смотрел в глаза девушки.

— Я не твоя поклонница. А на Валюхе женись, ты ей нравишься. Я только рада за вас буду.

— Ну, ладно, так и быть. Насильно навязываться не стану. А ты, если что, заходи, я буду рад тебя видеть, — парень с минуту зло смотрел в глаза своей избраннице, скривил губы в ехидной усмешке и вышел из избы.

Уже по снегу, в первый же день, как закончили вспашку полей и трактора поставили под навес, Николай Грехов отпросился у бригадира, запряг своего любимого коня и полетел в соседнее село. У первого же пацанёнка спросил:

— Малой, не подскажешь, где Надя живёт?

— Какая Надя?

— Ну, молодая, красивая такая.

— Так у нас тут много молодых и красивых, и Надек много.

Николай замешкался, потом сообразил:

— Сарафан у неё такой, из брезента. Брат у неё ещё есть.

— А, понял. Это сироты при двух отцах. Там за рекой, по центральной улице в конце с правой стороны. Увидишь там две избёнки о одном окне, так вторая её, — подробно объяснил малой.

— Спасибо, брат, — поблагодарил Николай мальчика и поскакал в сторону, куда указал малец.

— Ну, бывай! — по-взрослому ответил мальчик.

Выражение «о одном окне» означало, что изба у сирот четырёх-стенок и совсем маленькая. В их избе было одно окно на улицу и одно окно в ограду в стене с торца. Таким образом, в те времена измерялись избы: считались только окна с фасадной стороны, окна с торца избы в счёт не шли. «О двух окнах»: понятно, изба побольше, тоже четырёх-стенок, но отличалась от самой маленькой тем, что одно окно находилось напротив кутьи. Куть, думаю, от слова «закуток», так называлась часть избы от русской печи до окна. Это была своего рода кухня. Эти две самые маленькие избы объединяло то, что куть не отделялась перегородкой от избы («избой» во всех избах называли первую, то есть основную, комнату). Выражение «О трёх окнах» говорило о том, что между избой и кутьей есть перегородка. «О четырёх окнах» означало, что эта изба пятистенок и в ней есть ещё горница. «О пяти окон» — изба пятистенок считалась большой. Как правило, на Южном Урале в избах этого типа окна в фасадной стене располагались так: два окна — изба, то есть первая комната, одно окно — куть, и ещё два окна — горница. Все эти избы имели двускатную крышу.

Редко встречались избы шести-стенок, так называемые в народе — Крестовые. Внутри четырёхстенного сруба были ещё две стены, так же рубленные из брёвен, которые располагались крест-накрест по отношению друг к другу. Иными словами, одна стена под прямым углом пересекала другую. Если сверху смотреть на них, видно, что они образуют крест, отсюда и название — Крестовые. Крестовые избы имели, так называемые в народе, тёплые сени, так же имели, как и все избы: первую большую комнату под названием изба, куть, горницу, а из горницы был вход в спальню. У крестовых изб крыши были четырёхскатные.

Все избы рубились «в обло», или по другому названию «с остатком». «В обло» означает округлый, то есть в нижнем бревне под верхнее бревно, что ляжет в этот паз под прямым углом к нижнему бревну, паз вырубался округлым. «В лапу» рубили только колодцы. Рубка «в лапу», то есть «без остатку», выглядела так: каждый край бревна затёсывают топором в виде прямоугольника. Поверхность торца бревна-«прямоугольника» и боковые грани не трогают. Верхнюю и нижнюю плоскости «куба» вырубают, формируют с правильными наклонностями так, что «лапа» в «лапе» держится без каких-либо дополнительных креплений. В наше время даже плотники часто путают эти названия.

В этих местах нет природного камня, нет красного дерева — так называли в этих местах сосну. В лесах преобладает берёза, осина и тополь. Берёза и тополь значительно уступают осине по прочности и долговечности. Осина — серебряное дерево, недооценённое, достаточно неизученное, недопонятое, незаслуженно забытое. Одни говорят: на осине повесился Иуда, другие: Иисуса распяли на кресте из осины. Вот и дрожат листочки осины, как напуганные или в чём-то провинившиеся. Осенью листва осины становится красной, словно кровь Христа, а когда ошкурят — удалят кору, плёнка между корой и древесиной имеет красноватый цвет. Знаю, что раньше из осины делали спички: они не ломались и не дымили. По этой же причине забитые копотью дымоходы и трубы чистили с помощью сжигания дров из осины: осина горит хорошо, жар есть, а дыма почти нет, вот и выгорала вся сажа и копоть в дымоходах. Сырая древесина осины легко поддаётся обработке и резьбе, а высохнув, вместе с невероятной легкостью, приобретает завидную прочность. Из пластичной древесины осины делали черенки для сельскохозяйственного инвентаря, деревянную утварь в дом, лавки, столы и т. д. Древесина белая, прочная и даже считалась гигиеничной. Из неё делали все лавки, лежанки и полки в банях. В стародавние времена у всех народностей считалось, что именно осиновый кол следует вбить в грудь всякой нечисти: вампирам, оборотням, вурдалакам. Считалось осиновым колом можно убить их наверняка, и они более не воскреснут. До сих пор люди верят в лечебные свойства осины и при головных болях на ночь глядя, кладут под подушку деревянную ложку из осины или просто осиновый брусок. Любая древесина любого дерева на открытом воздухе со временем сереет. Древесина осины тоже сереет, но после выдержки на свету и на ветру через несколько лет приобретает серебристый с металлическим блеском серый цвет. Поэтому наши предки из осины делали лемеха для куполов церквей.

Лемех — это небольшая дощечка, примерно двадцать пять — тридцать сантиметров в длину, похожая на маленькую деревянную лопаточку с очень коротким черенком. Этими дощечками, как бы облепляли лукообразный купол церквей, и он сотни лет радовал прихожан своим серебряным цветом, который имел на каждом лемехе свой оттенок, так как свет на каждый лемех падал под своим углом. Из осины рубили срубы колодцев: вовремя спиленная, а именно весной во время соко-движения, ошкуренная и хорошо выдержанная древесина осины в воде не гнила. В те времена первый венец сруба клался прямо на землю, и непременно из осины, спиленной весной, правильно высушенной и хорошей выдержки. Крепкие семьи могли позволить себе при рождении мальчика заготовить осину впрок, до его женитьбы. Срубленные избы из осины такой выдержки стояли не один век и поражали своей крепостью.

Зайдя в избу «о четырёх окон», человек видел прямоугольную комнату примерно пять на четыре метра и не менее трёх метров в высоту. Комната имела четыре окна: два окна в фасадной стене на улицу и два окна в стене справа, которые выходили во двор. С левой стороны стена была условной, состояла из русской печи и перегородки, что отделяла эту комнату от кути. Избы были практичны настолько, что семья с любым количеством детей могла зайти в избу и, не имея никакой мебели, спокойно жить, не испытывая никакой нужды в этой самой мебели. С правой стороны в дальнем, левом, так называемом, Красном углу, чуть повыше верхних полок — божница, представляющая из себя небольшие угловые полочки. Испокон веков на божнице стояли образа и иконы, да лампадка. Ниже Божницы обязательно в примитивной деревянной рамке — фотографии родителей, ещё одна рамка с фотографиями членов семьи висела на фасадной стене, напротив входной двери на видном месте. Чуть ниже уровня божницы вдоль стен шли полки, они проходили над окнами. Ещё ниже, вдоль левой и передней стены находились широкие при-стенные, неотделяемые от стены лавки, которые соединялись меж собой в углу под божницей. К ним в угол приставлен большой стол. Стол, как правило, делался по мере постройки внутреннего убранства избы.

Стол был настолько велик, что за ним могли разместиться полтора-два десятка человек, вынести его из избы не разобрав, было невозможно. Вероятно, поэтому те, кто уезжал из этой избы, стол оставляли, и новые хозяева въезжал в избу, в которой уже был семейный стол — была такая традиция у русских жителей Южного Урала. Те, которые уехали, въезжали в другую избу, где уже также был большой семейный стол. В каждой избе были полати, они располагались под потолком от входной стены до середины избы, где одна матка полатей шла вдоль входной стены прямо над дверью. Вторая матка полатей, которая проходила над серединой избы, с правой стороны врубалась в сруб, а с другой — ложилась на печное возвышение около трубы. Для подстраховки сквозь матку проходил металлический штырь, снизу матки к штырю была привинчена большая гайка. Второй конец штыря проходил сквозь матицу-матку потолка и сверху, на конце штыря также была привинчена гайка. На эти две матки полатей настилались доски, концы которых входили в специальные, продольные пазы на матках. Доски ничем не фиксировались, что позволяло при желании площадь полатей нарастить или наоборот убавить. Настил полатей не доходил до, так называемых, полатцев печи сантиметров шестьдесят-семьдесят. Полати были, как правило, выше уровня поверхности печи на двадцать-тридцать сантиметров. Попасть на полати можно только с печи. Например, просится ребёнок:

— Я пойду, погуляю? Мам, ну, я пойду?

Мать не хочет отпускать его и отвечает:

— Пойдёшь, пойдёшь с печи на полати, — это означало: «Никуда ты не пойдёшь», ребёнок знал и понимал ответ матери.

Поверхность русской печи была равной не менее чем полтора на полтора метра. Её площадь увеличивалась за счёт двух полатцев более чем в два раза. Одни полатцы шли со стороны первой комнаты — избы, и были шириной почти метр. Эти полатцы своим боком прилегали вплотную к печи, шли от кути и упирались в стену, недалеко от входных дверей. Под этими полатцами находился голбец или лежанка с подъёмной крышкой. Под крышкой находилась приличного размера пустота в виде ящика. Это был, своего рода, непереносной сундук для вещей и в то же время ещё одно дополнительное место для сна. Задняя стена печи не доходила до входной стены примерно полтора метра. Этот закуток за печью использовали как ванную комнату — там стоял умывальник, на ночь ставился, так называемый, горшок для маленьких. Зимой на ночь ставилось ещё, так называемое, поганое ведро с крышкой и для взрослых, кабы ночью в мороз по малой нужде на двор не бегать. Когда отёл коровы совпадал с сильными морозами, умывальник убирался из закутка, закуток перегораживали, и туда помещался новорожденный телёнок или вновь купленные маленькие поросята, пока не подрастут и не окрепнут. Над этим закутком располагались ещё одни полатцы. Эти палацы своим торцом упирались под прямым углом в первые полатцы, что были вдоль печи. Полатцы находились на одном уровне с поверхностью печи, так, что комфортно лежать на печи могло сразу несколько человек. Это было хорошее спальное место и очень любимое, как у детей, так и у взрослых, особенно в зимние холода.

За перегородкой, которая отделяла первую комнату, находилась куть. Это своеобразная кухня. В этой кухне было одно окно напротив устья русской печи. На перегородке со стороны кути имелась столешница, поднятая кверху и закреплённая к перегородке вертикально. Хозяйка, когда стряпала, опускала столешницу вниз, оперев её на ножки, которые были приделаны к ней снизу, устанавливала её в горизонтальное положение. Поверх перегородки шла полка с поднятыми боками от печных полацев до стены, так называемая грядка. От этой грядки вдоль стены над окном шла ещё одна полка, в левом углу заворачивала и проходила над дверью, что вела в горницу. Ниже окна шли лавки по той же траектории, что и полки, но у двери в горницу лавки заканчивались. В углу, вплотную к лавкам, стоял небольшой стол, на котором хозяйка готовила еду. Выше уровня стола шел угловой самодельный шкаф для посуды.

«В русской избе»

«Печные страшилки»

«Масленица»

«Ветер»

Русская печь выходила устьем-зевом в куть. Непосредственно перед самой топкой и на уровне площадки топки был шесток, над шестком — дымоход трубы. Сложно найти более практичное, более долговечное и более многофункциональное изобретение человечества, чем русская печь. Печь — это не только обогрев помещения, не только место сна, отдыха и «прогревания косточек», но и приготовление пищи, как для людей, так и для скота и животных, для выпечки хлеба и хлебобулочных изделий, и, как это не парадоксально звучит, печь заменяла микроволновку и холодильник. Хотя раньше слов-то таких не знали. Рано утром, ещё ни свет ни заря, хозяйка топит печь и, пока печь «горит», ставит вёдра и чугунки с кормом для скота и греет воду. Как дрова прогорят до красных углей, угли сгребают в загниво. Потом в протопленную печь ставят выпекать хлеба, после выпечки хлебов, ставят пироги или что там ещё хозяйка придумает. Потом ставят чугунки: чугунок с кашей, чугунок с борщом или готовят какой-то другой суп — все ингредиенты закладываются сразу, ставят томиться молоко в кринках и т. д. В печи всегда есть горячая вода, еду из печи достают по мере надобности, она в печи не остывает и не портится. Истопив печь рано утром, у хозяйки в течение дня «голова не болит» о том, как и когда кормить семью: мужа, детей; чем угостить незваных гостей. Летом, когда печь топят редко, еду готовят во времянках на простеньких очагах. Еду, после её остывания, ставят в холодную печь, где она остывает ещё больше, так как летом температура внутри русской печи ниже, чем температура в избе, а в деревянной избе в любую жару значительно прохладней, чем на улице. Из-за своеобразного микроклимата в печи еда не портится. Правда, летом молоко чаще спускают в подпол или в яму-погреб, чем ставят в печь. В моей бытности в русских печах никто не мылся. Иными словами, печь как «баню» не использовали. На мой взгляд, это глупо: во-первых, нельзя заливать печные кирпичи водой, они этого «не любят»: огнеупорный кирпич — не белый строительный, от воды он подвержен разрушению; во-вторых, в устье печи может залезть разве что ребёнок; в-третьих, в печи не повернуться, не развернуться. Ну, а вот насчёт того, что «кто-то как-то там уж» лечился внутри печи — я слышала. Как может человек, протиснув часть своего туловища внутрь печи, мыться? В лежащем положении? Куда деться воде при мытье взрослого тела человека? А пепел, сажа? Разве не прилипнут к его мокрому телу? Кто-то ляпнул не подумав, а другие ухватились за этот анекдот. Лишь младенца, которого нужно было купать ежедневно, мать иногда купала, поставив таз с водой на шесток у самого устья русской печи, коли в избе прохладно.

Сколько я ни объясняла мастеру-печнику, который клал нам русскую печь в новом доме, что означает и как выглядит загниво, он мне его так и не сделал. В этой местности, где я живу уже четыре десятка лет, не знают, что это за штука такая — загниво. Оно и понятно: в современном мире, где нет дефицита спичек, где разного рода зажигалки — загниво не востребовано. Загниво находится внутри печи в левом ближнем углу. Представляет собой маленький колодец с отверстием примерно двадцать на двадцать сантиметров и глубиной сантиметров тридцать. В конце топки печи в него сгребают красные, горящие угли. Верхний слой углей сгорает, образуя слой золы, под этим слоем золы остальные угли не тухнут два-три дня. Помню, на уроках физики мы учили, что ничто не горит без доступа воздуха. Однозначно, в загниве под слоем золы воздуха нет, но почему не гаснут угли? В очередной раз, растопляя печь, хозяйка выгребает из загнива горящие угли, отодвигает их на середину печи и укладывает на них дрова — всё, печь затоплена. Так делалось испокон веков. Если несколько дней подряд печь не топили, угли гасли, и тогда хозяйка с железным совком буквально бегала за «огоньком» к соседям: на воздухе угли быстро сгорали и превращались в пепел. Не отсюда ли пошло выражение: «Я дам тебе прикурить огонька»?

Часть стены из брёвен, что отделяла избу, то есть первую комнату избы от горницы, удаляли, этот отрезок стены заменяла стена печи и тем обогревалась горница. Если изба была «о пяти окон», то в горнице, которая была значительно больше, чем горница в избе «о четырёх окон», клали ещё очаг для обогрева. Горница в избах «о четырёх окон» и в избах «о пяти окон», а также горница в крестовых избах плюс спальня были обычными комнатами, каждый хозяин на своё усмотрение что-то мастерил в них или покупал мебель.

Печи и очаги на пол не клались. Про печь не говорят: «Сделал» или «Поставил», а говорят: «Сложил». Печь покоится на деревянных столбах-сваях, врытых в землю сантиметров пятьдесят — семьдесят. В избе, ближе к печи, в полу был лаз в подпол. Грунт в той местности податлив и подполы выкапывали довольно большие. В основном в подполе хранили различные овощи. Обычно подпол был один, но иногда вырывали подпол и в горнице.

Пазы меж брёвен с выступающим из них мхом замазывали тощей глиной. Изнутри избы белили мелом, ибо извести в этих местах нет. Побелку обязательно обновляли дважды в год. Было два понятия: помыть пол и вымыть пол. «Помыть пол» означало просто взять воду и вехоть (здесь так называли половую тряпку) и быстренько смыть грязь с пола. «Вымыть пол» означало: слегка смочив небольшой кусок половой доски, тщательно проскрести его ножом до белой, «живой» древесины и смыть всё, что наскребли. И так весь пол. У иных хозяев были самодельные щётки из тонкой жёсткой проволоки. Таким проволочным вехтем тёрли пол ногой, что было легче делать, но не качественней. Не знаю, имеет ли эта техника что-то общее с натиркой паркета? Пол, а вернее древесину досок, царапали-вымывали примерно раз в два месяца. Лавки, стол, полати вымывали по мере загрязнения. После этого доски имели свой естественный цвет древесины, словно новые, и пахли приятным нежным запахом дерева.

Позже, когда появились краски, прежде всего, красили перегородку в куть и с нижней стороны полати. На общий фон покраски наносили рисунок в виде стилизованных цветов, травы и птиц. В рисунке преобладали белые краски или смесь белой краски с краской фона разных оттенков. Обосновано это было тем, что других цветов краски у хозяев просто не было. Это была Уральская русская роспись. Но люди стремились купить-достать красную краску и непременно этот цвет внести в роспись. Для Уральской русской росписи характерны завитки и круги широкой кистью, с плавными переходами тональности красок, почти при полном отсутствии прорисовки мелких деталей.

Окна были обязательно с косяками, входные двери и межкомнатные также были с косяками. Косяки устанавливались в оконные и дверные проёмы сразу же после установки сруба на мох. Какого же высокого мастерства были плотники, вырубая косяки только с помощью топора и стамески! Косяки вырубались из плах толщиной не менее пятнадцати сантиметров, а их ширина соответствовала ширине брёвен сруба. Длина боковин и верхних косяков соответствовала оконному проёму. Нижняя часть косяков — подоконник или, так называемая, подушка, была шире остальных частей и имела пазы с торцов. С внутренней стороны избы от стены подоконник выступал на десять сантиметров внутрь комнаты. Эта выступающая часть была длиннее основной части на пятнадцать сантиметров с каждого торца подоконника.

Боковины — плахи косяков, имели с внешней стороны продольный паз, в который вставлялись затёсанные до нужной толщины торцы брёвен стен сруба, что выходили в оконный или дверной проём. Это было второе предназначение косяков: держать не только рамы окон, но и брёвна стен в нужном положении. Это было необходимо в избах с большим количеством окон: чем больше окон в стене, тем меньше простенки меж окон, тем короче брёвна у углов сруба, тем важнее держать эти короткие обрезки брёвен в нужном положении. Боковины снизу, то есть, с торца внизу посередине имели выступ, который входил в паз подоконника. Верхняя часть, то есть, с торца боковин вверху, имела нужный уклон и паз. Верхушка косяков вставлялась в боковины, только благодаря тому, что сверху оставляли зазор между бревном и косяками. Верхушка имела с торцов выступы шириной, примерно, сантиметров шесть-семь, которые вставлялись в верхний паз боковин. Как известно, над новым срубом устанавливали крышу, чтобы защитить сруб от дождей, и в таком виде сруб выдерживали два-три года до осадки сруба-брёвен. Косяки важно вставить до того, как осядет сруб. За счёт того, что брёвна оседали, зазор между косяками и бревном над ними само-ликвидировался, вернее, бревно над косяками плотно ложилось на косяки. После этого разобрать косяки невозможно. Когда я слышала рассказы людей о своём деде-кузнеце по отцовской линии, что он, якобы мог одним ударом табуреткой выбить косяки, я не верю — это невозможно! Или брёвна стены были сильно гнилыми, часть их выломалась и вылетела вместе с косяками, или люди преувеличивали. Как при этом повела себя самодельная табуретка, сделанная тем же кузнецом, народная молва умалчивает. Разобрать косяки можно было только после того, как снимали верхние брёвна сруба или выпиливали и убирали часть бревна сверху над косяками. Косяки высоко ценились и при необходимости извлечь их из сруба, предпочитали выпилить бревно стены сверху, но сохранить неповреждёнными косяки.

Внутренняя поверхность косяков та, что «смотрела» лицом внутрь оконного проёма, имела ровную поверхность всех плоскостей только у подоконника. Боковины и верхняя часть косяков имели ровную без уклона поверхность только ту, которая шла вдоль косяков до внешнего края, то есть до рамы, от борта, то есть от середины, выступающего на семь-десять миллиметров, примерно на середине всех трёх частей. Выступ шёл строго по одной линии всех частей. Эти части боковин были параллельны друг к другу, также параллельна относительно подоконника была часть «верхушки» до выступа. Со стороны улицы вдоль всех четырёх частей косяков шёл паз, примерно четыре на четыре сантиметра, в который вставлялись наружные рамы. Внутренняя, продольная часть боковин и верха имела плоскость, которая шла вдоль косяков от середины-выступа к краю под небольшим углом. В результате чего со вставленными косяками проём окна по ширине с внутренней стороны дома был шире, чем со стороны улицы. Также высота оконного проёма внутри косяков была больше с внутренней стороны дома, чем в той части, что ближе к наружной раме. Видимо, отсюда и название — косяки. Внутренние рамы, которые вставляли на зиму, вставляли до упора в выступ на боковинах и на «верхе» косяков. Внутренние рамы на лето извлекали из косяков и убирали в сухое прохладное место на хранение.

Позже, за неимением мастеров, косяки стали заменять на «коробки» — доски. Доски просто прибивали к торцам брёвен, в итоге доски держались за брёвна, в отличие косяков, которые, наоборот, держали брёвна в нужном положении. В народе есть такое выражение: «Ну, ты и накосячил!» Так говорят, когда хотят подчеркнуть, что человек не сумел сделать правильно и так, как надо, что-то важное и сложное. В наше время некоторые хозяева снимают косяки и вставляют так называемые «евро-окна». Видела я, как это делается: под раму «евро-окна» подсовывают бруски или просто щепочки, камушки, тем самым образуя просвет между поверхностью нижнего бревна и рамой в три-пять сантиметра. Размер «евро-окна» таков, что со всех сторон — просвет. Все эти просветы: и снизу, и сверху, и с боков заполняют пенкой, пенку прячут под пластиковыми листами. Говоря по-русски: евро-окна держатся на «соплях». Даже для каменных домов это непрактично. Для окон в деревянном срубе, это по сути своей вообще неверно, иными словами, нынешние «мастера косячат». Никакого уважения к такой установке окон у меня нет.

Все окна как изнутри, так и снаружи имели, обналичку. Обналичка имела не только эстетическое, но, прежде всего, практическое значение: её доски прикрывали щели между брёвнами сруба и косяками. Богатые сельчане или мастеровитые хозяева могли позволить себе наличники. Наличники, на мой взгляд, это слово, трансформированное от слов «на обналичке», ибо все резные или выпиленные детали декора крепятся именно на обналичку, образуя наличники.

Изба сирот «о одном окне» была старой и имела свои особенности так же, как надворные постройки. Изба имела крышу «на самцах», высокую с крутыми скатами и далеко выступающими краями от стен сруба. «На самцах» — это означает, что крыша имеет несущую часть крыши — рубленные из брёвен торцовые стены, связанные между собой слегами. До последних трёх-четырёх венцов сверху сруб такой избы рубят строго вертикально. Далее брёвна на продольных стенах рубят той же длины до конца рубки всего сруба. На торцовых стенах брёвна рубят с каждым венцом длиннее, так, чтобы оба паза, вырубленных для продольных брёвен, находились с краёв предыдущих пазов. Со стороны это выглядело, как будто верхняя часть сруба продольных стен выступала-наклонялась наружу под углом примерно в сорок пять градусов и уходила под крышу. Выше основного сруба брёвна-самцы, наоборот, рубились с каждым рядом всё короче на определённый размер, чтобы скат с крыши был ровным. Каждый ряд брёвен самцов скрепляли продольными брёвнами — слегами. Точно так же вырубая в «самцах» округлые пазы под слеги. В слегах пазы не вырубались. Сами же слеги рубили как можно длиннее, так, чтобы над «самцами» крыша выступала подальше. Принято считать (а тут и считать нечего — так оно и есть), что один сантиметр выступа крыши над срубом — стенами избы равен одному году «жизни» избы. Стремились к тому, чтобы выступ был не менее метра, тогда изба простоит не менее ста лет. Так без гвоздя и досок вырубались из брёвен карнизы крыш, а фронтоны крыши замещали собой брёвна «самцов».

Изба была крыта дёрном. Дерн подбирался сплошь заросший пыреем, нарезались определённого размера прямоугольные пласты. Корни этого растения в виде многочисленных крепких «проволочен» сильно переплетённые меж собой. Из таких пластов земля не осыпалась. Пласты были прочные, не рассыпались и не рвались. Пласты укладывали рядами на слеги снизу вверх. Каждый последующий ряд пластов своим нижним краем ложился на верхний край нижнего ряда. Такие крыши строились без единого гвоздя и были очень тёплыми, что для местного климата немаловажно. Весной на пластах появлялась зелёная трава, летом в жару она засыхала, осенью на влажных пластах дёрна снова появлялась трава, которая поздней осенью погибала. В дождливые годы трава росла всё лето, словно на поляне. С каждым годом пласты покрывались новым слоем пожухлой травы, что способствовало скату дождевой и талой воды с крыши. Крыши, крытые дёрном, не протекали. Незнающий человек, со стороны посмотрев на такую крышу, мог подумать, что крыша крыта соломой или сеном и травой.

На потолке — слой земли, «одно ведро на место». «Одно ведро на место» — это в простонародье такая мера. Это означает: берётся десятилитровое ведро полное земли и аккуратно переворачивается на доски потолка сверху. Вплотную к нему переворачиваются все последующие вёдра с землёй. Когда вся площадь потолка на чердаке будет заполнена такими вот «горками», землю выравнивают. На доски потолка, перед тем, как поднять и насыпать землю, стелили слой осенних жёлтых берёзовых и осиновых листьев, чтобы земля не сыпалась в щели меж досок потолка.

Усадьба была типична для этих мест: Вход в ограду был через трёх-столбовые ворота, над которыми шла крыша, крытая дранью. Дрань — это колотые доски из плах (это не напиленные на пилораме или вручную доски, а расщепленные стволы деревьев, как правило, стволы осины). Такие доски служат значительно дольше, чем пиленные. Узкая, длинная двухскатная крыша защищала ворота от осадков, тем продлевая их службу. Одна створка — та, что ближе к дому, называлась воротцами и служила входом для людей. Далее шли двухстворчатые ворота, они были въездными воротами. В промежутке между избой и воротцами, и между воротами и времянкой имел место частокол. «Частокол» равно «частые колья» — это вкопанные в землю вплотную, одно бревно к другому, с заострённым верхом. Времянка была на одной фасадной линии с домом и воротами, выходила маленьким оконцем на улицу. В старые времена в крестьянских усадьбах времянки не имели окон и были амбарами. При рубке срубов амбаров использовалась рубка «в обло» или, иначе говоря, «рубка с остатком», но эта рубка была, как бы вверх ногами. Так что вырубленный продольный паз на бревне смотрел не вниз, а вверх. Это необходимо было для того, чтобы зерно не высыпалось из амбара, если вдруг образовывалась в срубе какая-нибудь щелка. В советское время амбары утратили своё предназначение, и люди переделали амбары во времянки. Времянка была в левом ближнем углу, от неё начиналась левая сторона усадьбы.

Времянка, в некоторых сёлах её называют Малухой, размерами чуть более бани. В центре простенький очаг, у одной стены лавка и маленький стол, у другой — лежанка. Времянка использовалась только летом, отсюда и название. Чтобы летом лишний раз не топить русскую печь, во времянке топили очаг для приготовления пищи. Вход во времянку был под сараем. Напротив, под этим же сараем, был вход в стайку. В итоге: слева стена сарая была продолжением дальней стены времянки, справа — стена сарая упиралась в дальнею стену стайки. Сама задняя стена сарая была бревенчатым забором. У сруба времянки был вкопан столб с выдолбленным вдоль него пазом. Точно такой же столб был вкопан в землю у стайки, с таким же пазом. На середине расстояния от времянки до стайки был вкопан ещё один столб с аналогичными пазами с двух сторон. В эти пазы укладывались нетолстые брёвна, одно бревно на другое, от земли и до нужной высоты. Брёвна были с затёсанными краями, края этих брёвен ложились в пазы столбов. Пространство между столбами как бы забиралось брёвнами, отсюда и название забор, иными словами: «рубка в столб».

Крыша времянки и сарая была двускатной и общей, упиралась в крышу стайки. Передняя часть крыши сарая покоилась на трёх столбах, это, так называемые, подбалки: один столб у угла времянки, второй — посередине, третий — у угла стайки. Под крышей сарая от времянки шли лавки, полки, верстаки. На них и под ними находились инструменты и инвентарь, также лопаты, грабли, косы, метлы, вёдра, кадушки, коромысла, сбруя для лошади, сани и прочая утварь для сельского хозяйства. Также под сараем находился лаз в погреб. Погреб был глубоким, спускались в него по деревянной стандартной лестнице: две жерди с перекладинами.

Левый дальний угол надворных построек венчал самый интересный объект этой усадьбы — стайка. Стайка стояла спиной в огород, образуя собой часть дальней стены, идущей параллельно фасадной линии усадьбы. Самым интересным в этой стайке были её стены, в дальнейшей жизни таких стен я ни только не видела, но и не слыхивала о таких. Каждая стена представляла собой две параллельные изгороди, плетённые из тальника, на расстоянии не менее полуметра друг от друга. Я представляю, как эти стены делались: вбивались в землю колья в два ряда, сразу по всему периметру будущей стайки они переплетались тальником. Тальник плели до нужной на данный момент высоты. Пространство между этими двумя плетнями заполнялось соломой, травой, навозом и заливалось жидкой глиной. Потом переплетали колья обеих параллельных плетней, как бы связывая их меж собой и тем, связывая внутренний и внешний плетень стен. Опять плели вдоль внешнего и внутреннего плетня, переплетая колья меж собой, и тем же заполняли между ними пространство, и так далее до нужной высоты стены. Ни в коем случае нельзя строить каждую стену по отдельности! Когда сгниют части кольев, что вбиты в землю, эта конструкция со сплошным плетением будет стоять десятки лет за счёт переплетённых углов. Такая стайка имела окно и двери, пол был земляной. Дверь держалась на вкопанных столбах вровень со стенами в дверном проёме. Дверной проём и проём для окна специально оставляли по ходу плетения стен, выплетая из тальника края проёмов. Ниже и выше этих проёмов стены-плетни шли без «разрыва» по всему периметру стайки. Такая стайка была очень тёплой, ибо после отёла коровы зимой в дом телёнка не заносили, в любые морозы он с первых минут жизни мог жить в такой стайке. От торца стайки также под общей крышей шёл загон для скота. Загон отличается от сарая тем, что у загона только две сплошные стены, а у сарая три. Как правило, в загоне делался нужник-туалет. Крыша в правом дальнем углу усадьбы также под прямым углом заворачивалась и шла до упора в сени и чулан избы. Под этим отрезком крыши был ещё один сарай, но он имел четвёртую стену, которая начиналась с дальней торцовой стены сарая, отделяя его от загона для скота, и шла в сторону дома, но до стены сеней не доходила метра три. В этом сарае в дальнем, тёмном углу хранили летом сани, а зимой телегу. Так же хранили тёс, брёвна, жерди и всё прочее, что боится и солнца и дождя. Ближе к дому складывали поленницы дров. В больших усадьбах в дальнем правом углу была ещё одна стайка для скота или конюшня для лошади.

В этой местности баню никогда не делали вблизи надворных построек, баня находилась либо в огороде, либо вообще за пределами усадьбы, на отшибе. Это была необходимость для пожаробезопасности, за этим следили спец-органы, они так же ежегодно проверяли исправность всех печных труб в каждой избе. Люди лазили по чердакам и требовали от хозяев домов и изб не только следить за исправностью труб, но трубы должны были быть побелены, как на чердаке, так и та часть печных труб, что на крыше. Так же придирчиво проверяли трубы — дымоотводы во времянках, в бане и требовали, чтобы все трубы были побелены.

Огород всегда располагался на задах усадьбы, как правило, огород огораживали плетнём. В этих местах редко когда плели плетень, кладя тальник горизонтально, ибо это непрактично. Части кольев, что были вбиты в землю, сгнивали и плетень падал. Здесь, как правило, плетень плели под углом в сорок пять градусов относительно земли. Всегда низ веток тальника неглубоко втыкали в землю, а макушки смотрели вверх, так ветка к ветке плели по периметру огорода весь плетень, не разрывая его в углах ограждения. Тальник, как правило, разной длины, верхние боковые веточки не удаляли, они торчали в разные стороны. В итоге верх такого плетня получался неровным и довольно объёмным, как будто кто-то перевернул мётлы вверх. Через такой плетень ни одна курица не могла перелететь, человеку также было проблематично перелезть через такой плетень. Когда колья сгнивали, плетень не падал и стоял десятки лет за счет того, что низы тальника стояли «нарасшарашку», ибо плели его, поочерёдно втыкая тальник то по одну сторону центральной линии плетня, то по другую. Часто случалось так, что ветки тальника давали корни, тальник начинал расти, тогда этому плетню не страшны были никакие года.

Ворота в огород, огороженный плетнём, имели прямоугольную основу из жердей. По центру основы проходила ещё одна горизонтальная перекладина. Эту основу заплетали тонким ивняком так, что низ одной ветки был перед нижней перекладиной и не касался земли, потом ветка за средней перекладиной и вверху ивняк вновь перед перекладиной. Вторую ветку наоборот: низ за перекладиной, середина перед, верх за перекладиной. Так чередуют, пока ни заплетут все ворота. Ивняк вплетается строго вертикально, умышленно используя ветки ивняка разной длины, боковые веточки не удаляют. Верх ворот получается неровным и широким. У домашней птицы не было шансов перелететь за плетень, а у чужой — перелететь в чужой огород.

Бравый поклонник придержал коня у ворот избы девушки. Услышав топот копыт, Витя выглянул в окно:

— Надя, к тебе ухажёр приехал, — крикнул он сестре.

— Чего ты мелишь, какой ухажёр? — расстроилась сестра, опасаясь, что вновь пожаловал Николай Граханов.

— Тот, который тебя красавицей назвал, помнишь? — заулыбался брат.

Девушка выглянула в окно, но у ворот стаяла только лошадь. Она узнала лошадь и вспомнила того парня, что видела в лесу и позже в поле. Николай уже зашёл в ограду, постучал в двери сеней. Надя растерялась, стояла среди избы и не знала, как поступить. Витя с улыбкой посмотрел на сестру и вышел в сени встретить гостя. Парень вошёл в избу, быстрым взглядом обвёл внутреннее помещение: отметил, что на фасадной стене избы нет ни одной фотографии родных и близких, под божницей нет фотографий ни матери, ни их отцов, он посмотрел на верхнюю одежду домочадцев, что висела на стене рядом с дверью, посмотрел на обувь на полу у порога и довольный отметил про себя: «Нет, в этом доме мужик не живёт». Поздоровался, слегка поклонившись:

— Здравствуй, хозяюшка!

— Здравствуйте! — вежливо ответила Надя и покраснела, она не чаяла увидеть у себя в гостях такого гостя.

Впервые в жизни к ней пришёл парень, который ей нравился, да ещё в избу зашёл. Она гостей не ждала, ей казалось, что в избе не прибрано, и она одета не так как-то. Надя была чистоплотной хозяйкой, порядок в избе всегда поддерживала, а на счёт «одета не так»: в принципе из одежды у неё ничего кроме сарафана не было, в нём она и стояла перед гостем. Николай, глядя на смущение девушки, тоже смутился. Минуту они стояли молча друг против друга. Витя засмеялся, глядя на них, и предложил гостю чая. Пошёл сам поставил кастрюлю с водой на очаг. Надя спохватилась и предложила гостю пройти присесть на лавку. Гость первым справился со смущением и начал разговор, подшучивая над братом и посматривая на покрасневшую от смущения девушку. Вода в кастрюле закипела, хозяйка кинула туда травы, подождала минут пять и разлила «чай» по железным кружкам. Николай достал из кармана два пряника и угостил ими хозяев, чем подкупил и расположил к себе брата хозяйки. Разговор затянулся, но Николай не спешил уезжать. Надя намекнула ему:

— Время уже много, дотемна Вы, пожалуй, не успеете доскакать до дому.

Николай был опытным ухажёром и знал: торопить события не следует. Надо дать девушке подумать, поверить в его добрые намерения, полюбить его — иначе можно спугнуть птичку раз и навсегда. Он встал, простился с девушкой, пожал руку её братишке, назвав его настоящим казаком, и вышел из избы. Брат с сестрой смотрели в окно, как гость похлопал по гриве своего коня, обнял голову коню, что-то сказал ему и проворно вскочил в седло и поскакал вдоль по улице. Витя сел на лавку и загрустил.

— Ты чего? — спросила сестра.

— Выйдешь замуж, а я с кем останусь? — надул губы братик.

— С чего ты взял, что я замуж выйду?

— Я что, маленький, не вижу, чего он тут нарисовался.

— Не расстраивайся, замуж я не собираюсь.

— Так соберёшься, — надулся, как мышь на крупу, брат.

— Брось, не переживай. Меня никто не сватает, — утешала его сестра.

— Долго, что ли, посватать?

— Витенька, если я когда-нибудь выйду замуж, мы с тобой не расстанемся, мы по-прежнему будем жить вместе. Я тебя не брошу.

— Правда? — обрадовался Витя.

— Правда, — Надя обняла брата и пошутила. — Ну, если только ты сам не женишься.

— Не смеши, я ещё маленький.

— Ну, какой же ты маленький? Ты в этот учебный год заканчиваешь семилетку, поедешь в город учиться и не я, а ты бросишь меня.

— Только пока учусь, — подумал братик и добавил. — Ну, потом в армию схожу.

— Значит, договорились? — сестра протянула брату правую руку.

— Договорились! — согласился брат и крепко пожал руку сестре.

— Ты почему отказался на гармошке сыграть? — спросила сестра.

— Аха, понравится ещё, будет каждый день тут приезжать! — опять надулся брат.

— Ты что, ревнуешь? — засмеялась Надя.

— Вот ещё, надо мне, — отвернулся Витя.

Утром Надя шла на работу и услышала за спиной:

— А что ты думала? Такая же, как мать будет: то один от колодца провожает, то второй дома сидит дотемна!

К Наде подошла подруга Валя и с довольным видом спросила:

— Лонысь, говорят, к тебе парень приезжал?

— Откуда ты знаешь? — удивилась девушка.

— Мы же в деревне живём, — засмеялась подруга.

— Просто человек по делам заезжал.

— Что же это за дела такие, что их два часа делать надо? Да ладно. Я рада за тебя. Брось краснеть.

Вале нравился Николай Граханов, она понимала, что Надя нравится ему больше чем она, и ревновала его к ней. Поэтому искренно обрадовалась, что у подруги появился поклонник.

Долга была зима, Николай Грехов раз в неделю, а то и раз в две приезжал на своём жеребце к Наде. Николай видел, что Надя была рада видеть его, он обнимал свою избранницу, трепеща от желания, а она всё твердила:

— Не спеши. Витя закончит школу, уедет, тогда и поженимся.

В один из солнечных дней Надя вновь услышала топот копыт у ворот, выглянула и увидела лошадь запряжённую в сани-розвальни и девушку в пальто. Девушка зашла без стука в избу:

— Я хотела бы посмотреть на Надю Вишнякову.

— Это я, — ответила хозяйка.

Девушка взглядом смерила её с ног до головы:

— Ты? Слушай, а ты не врёшь? Щё же, щё же еко-то! На самом деле, это ты?

— В любом случае я — это я, — спокойно ответила Надя.

Девушка рассмеялась:

— Ну, да. Только скажи мне, щё он в тебе нашёл?

По говору Надя поняла, что девушка из того же села, что и Николай, а по поведению, что она её соперница.

— Наверное, то, что не смог найти в тебе!

Надя увидела насколько сильно задел соперницу её ответ. Та едва сдержалась, чтобы не кинуться на Надю, но всё-таки вовремя остановилась и засмеялась:

— Щё такого может быть в тебе? А, ну да — сарафан! Эксклюзивная вещь! Ни у кого такого нет! А я, наивная, надумала его ревновать. Тут ревновать-то не к кому. Не знаю, щё у вас с ним, а мы с Николаем живём.

Гордо развернулась, сплюнула на пол, вышла из избы, не закрывая за собой дверь, подошла к лошади, отвязала её, села в сани и поехала прочь. В последние месяцы у Нади, словно крылья за спиной выросли, а эта девушка их подрезала…

В зимний период некоторые трактористы занимались профилактическим ремонтом тракторов, сеялок, косилок и тракторных граблей. Некоторых переводили на время в скотники, ибо в отличие от летнего периода, скот не пасся, а стоял в базовках-коровниках. Надо было возить корма, кормить скот, гонять табуны на двухчасовую прогулку и на водопой, привозить с сенохранилищ-сенотока сено, чистить коровники — скотников требовалось больше. Девушек-трактористок, как правило, переводили в телятницы или они работали в овощехранилищах, перебирали овощи, удаляли гниль, отбирали на семена картофель и т. д. Каждый колхозник был универсальным работником, компетентен в любом деле и невероятно работоспособен. Его в любой день могли послать выполнять ту работу, которая на данное время была более важна. Надю и Валю направили на работу в телятник.

Надя пришла в телятник, повесив голову, пряча глаза от посторонних. Подруга сразу это заметила. Она растапливала печь, надо было греть поило для телят и воду для доярок, вернее для подмыва коров. Надя устанавливала фляги в котёл и заполняла одни фляги водой, другие — обратом. Обратом называли те молочные отходы, которые привозили во флягах с молокозаводов после того, как сдавали молоко на завод. В пустые баки молоковоза заливали обрат. Им поили телят старшего возраста.

— Что случилось? — спросила Валя подругу.

— Ничего, — ответила Надя, пряча глаза, повернулась и хотела уйти.

— Стой, давай рассказывай, — остановила её Валя.

— Что рассказывать?

— Всё, всё рассказывай. Со своим Николаем поссорилась?

— Нет.

— Да что ещё-то? Рассказывай, я ж твоя подруга, если не мне, то кому ты можешь рассказать, я тебе всё рассказываю.

Надя помолчала некоторое время, потом всё-таки решилась, и рассказала о незваной гостье.

— Когда она к тебе приезжала? — спросила подруга.

— Лонысь.

— Она сказала тебе, что она его жена или что он её муж.

— Нет, — помотала головой Надя.

— Может, сказала, что они женаты?

— Нет, — всё так же сухо отвечала Надя.

— А чего нос повесила? Ну, приезжала, так приезжала, уехала же.

— Я не хочу чужого счастья.

— Ну, ты и глупая. Посмотри: на десять баб четыре мужика и то из них половина малолетки. Тобой такой орёл заинтересовался, а ты нос воротишь. Многие бабы платить готовы за ночь с любым мужиком, лишь бы забеременеть, а о муже и мечтать не мечтают. Забудь про неё, он к тебе всю зиму ездит, поезди-ка сама на лошади верхом по морозу за один день туда-сюда, это же двадцать пять километров! Ты с ним разговаривала?

— Я его ещё не видела. Девушка сказала, что они с ним живут.

— Всего-то! — Валя не смогла скрыть своей радости. — Да брось, живут — не живут, язык без костей, главное, что не женаты. Знаешь, помнишь Николая Граханова? Он, оказывается, в районе только работает, а живёт на центральном отделении нашего колхоза. Я ездила тут на днях, встретила его. Мы так хорошо поговорили и погуляли, я ему сказала, что ты замуж выходишь.

— Зачем? Меня вроде никто не сватает.

— Сватает — не сватает, это только от тебя зависит, захочешь — посватает.

Наде стало легче, но из головы ни на секундочку не выходил образ соперницы. Красивая, смелая, хорошо одетая. А она, — правильно сказала когда-то тётя Галя, — замарашка в брезентовом сарафане, который она бессменно носила уже пятый год.

В сундуке лежали два хороших платья её матери. Но что-то непреодолимое в душе Нади мешало ей даже примерить платья матери, которые ей были уже впору. К концу дойки коров и пойки телят приехал Николай и ждал, когда Надя выйдет из базовки. Расстроенный вид Нади не ускользнул от наблюдательных глаз доярок и телятниц. Надя вышла из ворот коровника и, увидев Николая, слегка приостановилась, не зная, как повести себя. Николай сам подошёл к своей невесте:

— Ты щёго, не весёлая такая? — спросил Николай свою суженую, но вместо ответа он услыхал ехидное замечание сзади:

— Вся в мать. Бесстыжие, уже никого не стесняются! Средь белого дня на глазах у всех встречаются.

Николай в одно мгновение словно перелетел через конские сани. Схватил одной рукой за загривок женщину, которая ехидничала, поднял её на вытянутой руке вверх: пуговицы на фуфайке полетели дружно вниз, но женщина из ватника не выпала, висела за счет того, что руки оставались в рукавах, она прижала руки к бокам и верещала разными голосами:

— Ой, ой! Чё, чё деется? Оё, оё! Чё, чё деется! Помогите!

— Не ори, я женщин не бью, — приказал Николай женщине.

Женщина продолжала верещать. Николай встряхнул её, как мешок с мелкой картошкой, та замолчала. Все молча наблюдали за спектаклем, никто не ожидал такой наглости от приезжего.

— Повтори, щё ты сказала о Наде, — женщина молчала.

— Я сказал: повтори, щё ты сказала.

— Вся в мать, — сказала женщина.

— Повтори, щё ты сказала!

Женщина повторила. Николай встряхнул её ещё раз и потребовал, чтобы та ещё раз повторила.

— Вся в мать.

Чуть не плача повторила женщина. Николай ещё раз встряхнул женщину и грозным голосом приказал:

— Повтори, щё ты сказала!

До женщины дошло, что от неё требует этот силач.

— Надя хорошая девушка, такая же, как её мать.

— Запомнила? Не слышу. Ещё раз спрашиваю: запомнила, щё сказала?

— Запомнила, — тихо сказала женщина.

— Не слышу, громче говори!

— Запомнила, — громко сказала женщина, боясь пошевелить болтающимися в воздухе ногами.

— Не забудешь и не спутаешься? Не слышу!

— Не забуду и не спутаюсь, — подтвердила женщина.

— Запомни, обидеть её — значит обидеть меня. Запомнила?

— Запомнила!

Закивала головой женщина, голова которой была ниже линии плеч, так выглядело со стороны, ибо фуфайка, за шиворот которой Николай держал женщину на весу, была выше головы.

— Молодец, хорошая бабёнка!

Силач опустил на ноги бедную бабёнку и шлёпнул ладонью ей под зад. Та поспешно отбежала от него, Николай вернулся к Наде, взял её за руку и сухо сказал:

— Пойдём.

— А, может, подождём? — услышал он за своей спиной, обернулся: путь им перекрыли три мужика.

— Подожди-ка, Надежда, ещё щють-щють, — отстранил Николай от себя девушку и с улыбкой добавил, — Не боись, ты же коней на скаку взглядом останавливаешь! Тебе ли бояться? — и с разворота отправил одного мужика в нокаут.

— Вот так-то справедливей будет, а то втроём на одного!

Один из мужиков так же с разворота хотел ударить по лицу пришлого. Николай уклонился от удара, и этот из нападающих по инерции полетел мимо него носом в снег. Второму Николай помог приземлиться на его зад. Тот, что пролетел мимо, успел вскочить на ноги, Николай схватил его за шиворот, своим звериным чутьём уловил, что женщины заволновались, и, не выпуская мужика из рук, вместе с ним отскочил в сторону. Тут же хлестанула оземь жердь, пролетев буквально в сантиметрах от Николая с мужиком. От сильного удара жердь переломилась, одна половина жерди осталась лежать на том месте, где только что стоял Николай с мужиком, а вторую с перекошенной мордой держал в руках тот, который первым получил удар по лицу.

— Ну, ты и дурак! Ты кого хотел убить: меня или этого? — Николай пихнул мужика, которого держал за грудки, к его ногам. Мужик бросил обломок жерди. Плюнул кровавой слюной и пошёл прочь. Николай посмотрел на третьего, тот лёжа скрестил руки на груди:

— Всё, всё — мир!

Когда Николай вернулся к Наде, та, пряча слёзы, укоризненно, как бы упрекая, сказала:

— Треугольник.

До дома дошли молча, молча сидели на разных лавках за столом, который стоял в красном углу там, где эти лавки подходили друг к другу под прямым углом.

— Ну, будет переживать-то! — сказал Николай. — Поженились бы, никто и слова сказать не смел бы. Жили бы втроём в твоей избе, пока Витя школу не закончит. Разве я посмел бы его щем-либо обидеть. После школы уехал бы учиться в город, переехали бы с тобой к моим родителям.

— Я не хочу чужого счастья, — сказала в ответ Надя.

— Не понял? — таким словам искренне удивился Николай.

— Она красивая? — со слезами на глазах на вопрос вопросом ответила девушка.

— Ты о ком?

— Она сказала, вы с ней живёте.

— Понятно. Щё было, то было. Скрывать не стану. Но это в прошлом, я порвал с ней все отношения после первой же встречи с тобой, помнишь в лесу, когда ты коров пасла.

— Она красиво одета, — Надя повесила голову.

— Всего-то? Мне твой сарафан больше нравится!

— Шутишь? Кто она?

— Да дочка председателя нашего колхоза.

— Дочка, — чуть слышно повторила Надя.

Она тоже дочка, и отец её не менее богат, да, видно, сарафан её прирос к ней. Николай не решался что-либо спросить у неё о её родителях. Было и так понятно, что они с братом от разных отцов. Не понятно было лишь, почему люди говорили, что их отцы живы. Он помнил, что Николай — инструктор говорил о том, что Надя не прощает ошибок и боялся задеть за живое. Сказать, что Николай боялся, было бы неправильно, Николай не боялся никогда и ничего: ни молвы людской, ни голода, ни тяжкой работы, ни крутых кулаков. Николай встал, подошёл к любимой, взял её за плечи, поднял с лавки и решительно сказал:

— После Нового года жди сватов. А с Витей я сам поговорю, как мужик с мужиком. Большой уже, поймёт.

У Нади слёзы закапали, и она опустила покорно голову на грудь любимого. Николай тихонько отстранил её и спросил:

— Ты пощёму меня треугольником назвала?

— А ты видел себя со спины?

— Со спины? — перепросил он и засмеялся, — ну, если я треугольник, то ты песочные часы.

Молодые оба засмеялись, забыв все обиды и сомнения, они любили друг друга, и всё прочее большого значения не имело.

Когда до заведующего отделением дошёл слух о драке у базовки, он задумался: «А племянница-то выросла! Поеду в район, надо будет ткань привезти для баб колхозниц».

Наде тоже выдали три метра ситца. Радости её не было предела. Придя домой, она тут же достала платья матери, выбрала одно, другое свернула аккуратно и убрала обратно в сундук. То платье, которое ей более приглянулось, аккуратно распорола по швам. Взяла чугунный утюг, достала из загнива в печи угли, засыпала их внутрь утюга и села ждать, когда утюг нагреется, гладя ладонью и рассматривая ситец. Проутюжила все складочки на частях платья матери, приложила их, как выкройки, на ситец и вырезала все части платья из новой ткани. За одну ночь она на руках сшила себе платье. Конечно, можно было попросить деда, но она не знала, как сказать деду с бабкой, что она собралась замуж. Померила платье — как будто век шила, платье ладно легло по её фигуре.

— Ну, вот и хорошо, а то приедут сватать, не в сарафане же их встречать.

Покрасовалась, полюбовалась сама на себя, наклоняя голову то вперёд, то назад, то с боков рассматривая себя — зеркала-то нет, и сняла платье. Приладила его на плечики в виде палки сантиметров сорока, в центре которой было отверстие, в отверстие продёрнута верёвочка, за эту верёвочку она повесила «плечики» с платьем на гвоздь в стене, закрыв его сверху пелёнкой. Подумала, подумала и решила идти к старикам, без них всё равно никак. Приедут сватать, должен же кто-то из родителей быть.

Дед с бабкой уже были наслышаны о женихе внучки и о драке на ферме. Дед снял очки, исподлобья глянул на внучку:

— Ты что это надумала? Нашла себе мужа! Глаза-то у тебя есть! Мало горя нахлебалась, ещё хочется? Намотаешь с ним соплей-то на кулак! Один в один судьбу матери повторяешь. Зачем тебе это надо? Вон, Николай Граханов, парень степенный, скромный, не верхогляд какой-то. И ты ему нравишься. Чего нос-то воротишь. Вон подружка твоя Валька ему прохода не даёт, умная, наперёд смотрит. А ты всё единым днём живёшь.

— Да за что вы его так, тятя? Вы же его не знаете. А дрался он из-за меня, женщины мне проходу не дают, поносят.

— Так из-за его и поносят. Ты знаешь, сколько таких, как ты, у него? Он сын кузнеца Василия. Ходок ещё тот. О нём судачат во всех деревнях.

— Он сказал, что со всеми порвал отношения, что любит только одну меня.

— У таких любовь не в сердце, а на конце, — парировал дед.

— На каком конце? — не поняла внучка.

— Гулять начнёт, поймёшь.

— Я тоже люблю его.

— Тьфу ты, девка-дура! Люблю! А о том, как с таким жить-то сможется — подумала? — не унимался дед. Надя развернулась и вышла из избы. Она любила Николая, а любовь, как известно, зла…

На назначенный день сватовства Надя пригласила лишь подружку Валентину. Девушка предстала перед гостями в новом платье, Николай не сводил с любимой глаз, его отец и мать отнеслись к невестке равнодушно. Как обычно, сват завёл свою «песню»:

— У нас купец, у вас товар, у нас добрый молодец, у вас красна девица! Покажись, красавица, не зря ли приехали? О, нет, хороша! Щё ж ты молчишь, купец, берём товар или обратно едем?

— Берём! — подтвердил Николай.

— Посмотри внимательней: ни крива, ни коса, длина ли коса? Всё ли ладно в ней?

— Всё ладно! — не отрывая глаз от возлюбленной, сказал жених.

— Берём? — ещё раз спросил сват.

— Берём! — ещё раз подтвердил жених.

— Ну, раз берём, значит, подарочек дарим.

Николай достал из кармана цветастый платок и накинул на плечи своей невесте. Наде было обидно и неловко, что кроме подружки и брата, более никого не было. Не захотели ни дед, ни бабка прийти поддержать её. Была бы жива её мама…

Мать Николая знала, что сын женится на сироте. Будущая свекровь: красивая, ещё довольно молодая женщина, обвела глазами избу и сказала:

— Щё же, щё же еко-то! Я, Аннушка Грехова, так полагаю, свадьба будет в один день и только у жениха.

После войны у баб, которым повезло выйти замуж, была мода величать себя ласковым именем с прибавлением фамилии мужа. Свадьбы, как правило, играли два дня: первый день у родителей жениха, второй — у родителей невесты.

Свадьбу сыграли в декабре. Николай запряг три тройки, подвесил на дуги колокольчики, украсил ленточками оглобли и дуги. На первой тройке — жених с дружкой, мать с отцом, да гармонист. На второй — родственники, на третьей — друзья с подружками. До села невесты ехали спокойно, а как въехали в село, растянул гармонь да ударил по клавишам гармонист! Запели хором ездоки: «Эх, полна, полна моя коробушка». Повыходили зеваки на улицы, ребятишки бежали следом за тройками, а жених бросал им монетки…

Свадебный поезд остановился у ворот избёнки сирот, Надя зарделась и вздохнула: не пришли дед с бабкой даже проводить её, а ведь его родители пригласили их на свадьбу. У ворот встретила гостей подруга Валя, да брат-подросток, с поклоном пригласили гостей в избу. Надя была в том же платье, что сшила сама, в котором её сватали, и впервые сожалела, что нечего надеть. Но это жениха не смущало, и через несколько минут он сам взял со стола поднос с вином и рюмками, и на правах будущего хозяина, за неимением оных, сам угостил гостей. Собираясь выходить на улицу, Надя взяла плюшевую пальтушку матери, которую ещё ни разу в жизни не надевала, пальто-то тётка Люба так и не вернула, посмотрела на брата, тот понял сестру, улыбнулся и сказал:

— Надевай, Надя, надевай!

Надя надела пальтушку и растерялась: «Эх, Галина, Галина! Что же ты наделала? Зачем шаль забрала!» — не надевать же ей старую козликовую шаль, в которой на работу ходит. Надя нашла выход: надела тонкий цветастый платок, который подарил Николай в день сватовства, а сверху просто накинула козликовую шаль. Были в то время большие, плотные и тёплые, тканные из шерсти коз серые шали с коричневыми полосами по краям. С песнями под гармонь все вышли из избы, вслед за молодыми все разместились в санях. Под звон колокольчиков и мелодичные переборы гармоний, тройки лихо рванули вдоль по улице. За селом тройки коней осадили и пустили рысью.

В село жениха, в Л., свадебный поезд въезжал также залихватски и шумно, как въезжал в село Н.П. У конторы стояла толпа зевак, жених соскочил с саней и помог сойти на снег невесте, подав ей руку. Надя скинула козликовую шаль на солому саней, с головой, покрытой цветным платком и под руку с Николаем, вошла в контору. За столом никого не было, словно и не ждали их тут. Из соседней комнаты вышла секретарша председателя колхоза и приступила к оформлению бракосочетания молодых. Оно состояло в записи в каком-то журнале данных молодых, их росписей и росписей свидетелей. Свидетелем у Нади была Валя, а у Николая — его приятель, незнакомый Наде. У дома родителей жениха также стояла толпа зевак, а у ворот толпились родственники и званые гости. В доме всех ждали накрытые разными блюдами столы и бутылки с самогоном.

Скучных свадеб не бывает. Молодые: жених в белой рубашке-косоворотке с вышитым воротом и в галифе, невеста в ситцевом платье, сшитым собственными руками, зашли в избу, идя впереди гостей, сразу же за родителями. Поклонились в пояс отцу и матери. Родители перекрестили их, в те времена иметь икону в доме не полагалось. Поднесли каравай с солью: жених откусил от каравая первым, а потом откусила невеста — их кусочки оказались равными. По размеру откушенных молодыми кусочков хлеба, делали прогнозы, кто будет верховодить в семье. Родители пригласили молодых за стол.

Столы располагались в избе, иными словами в первой комнате, в виде буквы «П». Молодые заняли почётное место в красном углу стола. С одной стороны от молодых сели отец и мать жениха, с другой — брат невесты и её подруга. Когда виновники торжества и их близкие заняли свои места, пригласили и гостей усаживаться за столы. Дружка блистал красноречием и никому не давал скучать. Зачёкались рюмки, понеслись поздравления вперемешку с криками «Горько!»…

Уже хорошо весёленькие гости стали выходить на улицу. По этикету неприглашённые гости могли зайти в избу, поздравить молодых, но это считалось не совсем уместным. А на улице — на улице к гуляющей свадьбе мог присоединиться и стар и млад, вообще, кому не лень. Поэтому, если в селе в одной избе свадьба, никаких гулянок в других избах не устраивают. Дружка возгласил:

— Посмотрим, посмотрим, что за сноху вы себе выбрали? Хватит ли ей сил, терпения, мудрости, желания при жизни в этой избе тянуть лямку, то есть свёкра и свекровь?

Нужно было молодой невестке прокатить по улице отдельно свёкра и свекровь на санях, сделав петлю и вернуться с пустыми санями. Главное изловчиться и вывалить их в сугроб, это означало, что сноха не позволит над собой верховодить, и в знак примирения сноха должна одарить свёкра и свекровь подарками. Для большего смеха, будущие снохи давно стали возить родителей жениха не на санях, а на корыте. Невеста взялась за верёвку и потянула корыто со свёкром. Толпа улюлюкала и подгоняла «кобылицу». Опрокинуть свёкра так, чтобы он вылетел из корыта, ей не удалось. Свёкор Василий вцепился в борта корыта и опрокинулся вместе с ним на бок. Вырвать корыто из рук свёкра сил невесте, конечно, не хватило, а без корыта невестка не должна возвращаться. Неудивительно: свёкор мужчина богатырского телосложения, местный кузнец, о силе которого в народе ходят легенды. Пришлось невестке откупаться, она достала из-под полы плюшевой пальтушки варежки, связанные ею из шерсти пса Матроса. Варежки свёкру понравились, вследствие чего они заключили мировую, поцеловались трижды, и свёкор повёз невестку на исходную позицию. Свекровь, среднего роста, еще стройная и худенькая, по характеру озорная и шустрая, быстро умастилась в корыте, и невестка побежала, везя за собой лёгкого седока, умышленно разматывая корыто то в одну сторону, то в другую, резко дёргая то влево, то вправо. Свекровь не удержалась и кубарём скатилась в сугроб…

— Всё, всё! — закричали хором люди. — Есть, есть! Сноха взяла свекровь в оборот!

Опять сноха и свекровь заключили мир, поцеловались, и сноха подарила ей такие же варежки, только поменьше. Заиграла гармонь, все пустились в пляс да распевать частушки. В первый день свадьбы полагалось петь частушки только приличные, как говорят в народе «без картинок», на второй день можно было и крепкое словечко вставить, типа невестка уже бабой стала — значит пошутить можно и погрубей. Все знали: свадьба будет один день, а значит можно озорно разгуляться и сегодня:

Одна шустрая бабёнка пошла по кругу и запела:

— Щё вы, девки, не поёте, я старуха, да пою.

Щё вы, девки, не даёте, я старуха, да даю!

Другая подхватила:

— У меня милок охотник, подстрелил он воробья,

Всю-то зиму мясо ели, и продали до хрена!

Первая, как бы соревнуясь:

— Вы уральские ребята с бережка умойтеся,

Если сами не красивы, в девушках не ройтеся!

Вторая продолжила:

— Через пень, через колоду, через райпотребсоюз,

Помогите, ради Бога, в старых девках остаюсь!

Первая не сдавалась:

— Я сама на огороде, накопала корни,

Милый замуж не берёт, боится, не прокормит!

К ним присоединился молодой мужик:

— Как хотел жениться я числа двадцать пятого,

Мать жинилку отобрала и куда-то спрятала!

От толпы отделилась бойкая девушка, подбоченилась и начала кружиться в танце перед молодым мужиком, громко напевая:

— Меня милый не целует, говорит: «Потом, потом».

Я пришла, а он на печке тренируется с котом!

И ещё одна девушка подхватила:

— Меня милый не целует. Ох, какой он молодец!

Пусть свои толстые губы бережёт на холодец!

И продолжила:

— Отчего да почему? По какому случаю?

Одного тебя люблю, Семерых я мучаю!

Другая подхватила:

— Как у нашего гармониста глазки разбегаются.

За него пятнадцать девок замуж собираются!

Эта девушка подбежала к гармонисту и, насколько могла, громко пропела:

— Дура я, дура я! дура из картошки,

Дура я ему дала, протянула ножки!

Народная частушка — это не просто маленькая, задорная, интересная песенка, это возможность намекнуть, рассказать что-то сокровенное, личное всем присутствующим, коль хочется это сделать, и как-то повлиять на того же гармониста, не идти же по сплетницам и не рассказывать им о своих тайнах личной жизни — эти болтушки столько наплетут да столько прибавят!

Мужчина, отбивая такт каблуками кирзовых сапог, втиснулся между женщинами-соперницами и запел свою частушку:

— Мелкий дождик моросил, я у милочки просил.

Мелкий дождик перестал, она дала, а я не стал!

Едва мужик допел частушку, как тут же схлопотал подзатыльник от бабёнки, которая первой вышла в круг танцующих:

— Вот пахабник! Дети кругом! — но шустрая старушка сама поймала кураж и в порыве озорства запела:

— Дедушка, дедушка! Хрен тебе не хлебушко.

Худо бабушку любишь,

Осеклась на полуслове, тут уж мужик прикрикнул на бабёнку:

— Ты щё, старая! — «старая» махнула рукой и продолжила петь, не допев, как здесь говорят, матершиное слово до конца, под аккомпанемент всеобщего хохота всех сельчан.

— На картошке проживёшь!

Дружка, держа в одной руке огромный бутыль с самогоном, — чем больше бутыль, тем больше славили хозяев, — ходил меж людей и предлагал пустую, гранёную стопку. Дело в том, что налить на весу одной рукой из такой большой бутылки, держа другой рукой рюмку, было невозможно, к тому же по местному этикету выпить мог лишь тот, кто этого желал. Если человек хотел выпить, он брал пустую стопку, держал её, а дружка обеими руками опрокидывал огромный бутыль и заполнял стопку самогоном. Женщины с пирогами и прочими сладостями на подносах вслед за дружкой предлагали закусить. Если человек не брал пустую рюмку, это означало, что он не хочет пить. По обычаю никто не должен настаивать и принуждать человека выпить, а угощение ему полагалось в любом случае. Каждому ребёнку и подросткам полагалось вкусное угощение на выбор: или конфетку или, так называемую, кральку, испечённую в русской печи.

Не советую пробовать печь их в газовой духовке — не получится, проверено мной. Каждая кралька замешивается отдельно: на двух яйцах и полторы ложки парного молока, чуть-чуть соли, без соды и сахара. Яйца с молоком взбиваются, замешивается слабенькое тесто. На блюдечко с высокими, плавно загнутыми краями, выливается ложка топлёного, как тут говорят — коровьего масла. По окружности дна блюдечка выкладывается сформированная порция теста в виде кольца и выпекается в горячей печи на этом же блюдце. После выпечки кралька выглядит, как половинка скорлупы грецкого ореха, но с дыркой посередине, размерами в диаметре в верхней части кральки до двадцати и более сантиметров и высотой до десяти-пятнадцати сантиметров, толщиной примерно в один сантиметр. Вкусная, пышная, воздушная, почти невесомая! Кральки можно складывать стопкой одна в другую, как глубокие чашки. Такие кральки пекут только на моей Родине. Нигде более я не встречала такого чуда кулинарии и по телевизору (куда ж ныне без него?) также не видела и не слышала о таких кральках, несмотря на многочисленные передачи на кулинарную тему.

Если человек желал ещё выпить, должен был громко хвалить жениха и невесту или их родителей частушкой, пением или словами. Лицемерие не приветствовалось, похвала должна соответствовать правде. Если его красноречие нравилось окружающим, те одобрительно кричали:

— Любо, братцы, любо!

И Дружка наливал ещё рюмку оратору.

Перед молодыми выступывала в сапожках на каблуках хорошо одетая красивая девушка, она кружилась в танце перед женихом и запела частушки:

— Что ты, милый, редко ходишь, на неделе восемь раз?

Если кажется далёко, приходи, живи у нас!

Уже давно Надя узнала соперницу, посмотрела на Николая — тот даже бровью не повёл. Девушка спела ещё одну частушку:

— Завлекай, подруга, друга, всё равно не завладеть:

На твои колени сядет, на мои будет смотреть!

После каждой строчки она слегка притопывая, наклоняясь к Николаю, разводя руки врозь, тем призывала его выйти и присоединиться к ней в танце и соревноваться в пении частушек. Снова Николай и бровью не повёл, девушка повернулась к Наде:

— Я любила, ты отбила, так люби облюбочки,

И целуй после меня целованные губочки!

Девушка на одном каблучке модных сапожек крутанулась, повернулась спиной к молодым и громко пропела:

— Мне милый изменил, думал я заплакаю,

Да такого крокодила я из глины сляпаю!

Удаляясь, продолжила:

— Милый гад, психопат, сволочь насекомая,

Не гуляла я с тобой, не была знакомая!

Постепенно девушка, также распевая частушки и танцуя, затерялась в толпе. Через час девушка вновь появилась перед молодыми, напевая:

— Тра-та-та! Да, тра-та-та! Чем я девушка плоха!

На мне юбка новая, сама я чернобровая!

Вокруг неё ходил гоголем кругами молодой человек:

— Я иду, а мне навстречу восемь ёлочек порознь.

Милка, я тебя не брошу, только ты меня не брось!

Девушка гордо взглянула на жениха и громко, чтобы слышала вся деревня, пропела:

— Дорогой мой, дорогой! Дорожила я тобой.

А теперь, мой дорогой, не нуждаюсь я тобой!

К ним присоединились озорные девки:

— Нам больших наград не надо, наградите мужиком,

А то всей нашей фермой повенчаемся с быком!

Бабка, что спела похабную частушку, решила в глазах всей деревни реабилитироваться:

— Как уж нынешние куры поют петухами,

Как уж нынешние бабы правят мужиками!

Другая подхватила:

— Ох, девки, беда в нашем переулке.

Баба мужа продала за четыре булки!

И продолжила:

— Я иду и пыль пинаю на дорогу, на цветы:

Милый мой, не задавайся, не один на свете ты!

Стемнело, но никто не расходился. Одних уставших танцоров сменяли другие. Одного гармониста сменял другой. Не было ни сильно пьяных, ни ссор или драк. Пьянство и драки в тех местах в то время были не в чести. По обычаю в случае любого конфликта или ссоры гулянка прекращалась. Этого многие месяцы народ не мог простить задирам, упрекая или поглядывая на них с укоризной: никто не хотел быть таким изгоем и все дружно соблюдали обычаи. Спустя некоторое время по голосам можно было слышать, что преобладают молодые голоса. Это означало, что взрослые разошлись по домам, да по своим делам, уведя с собой детей. Молодёжь этого и ждала. Теперь не плясали хороводами и не отплясывал танцор-солист. Молодые танцевали парами, а со стороны с завистью за ними наблюдали несколько девушек, которым не достались кавалеры.

Некоторые из званых гостей, заходя в избу, прихватывали с собой пучок сена или соломы, перешагнув порог, швыряли пучок и мусор на пол. Женщины рвали газеты на лоскуточки. Дружка взял полную бутылку с самогоном, другой мужчина — поднос с рюмками, а сестра Николая — поднос с блинами, пошли по кругу с угощением. Каждый, кто выпивал, ставил пустую рюмку обратно на поднос, поднимал руку вверх, всплескивал ей вниз и говорил:

— Эх! Была, не была! — и кидал деньги на пол.

Крупные купюры на пол не кидали, их прилепляли куда повыше. Жених должен был поднять невесту так, чтобы та смогла достать деньги. Свекровь стояла у печи с веником и передником. Невеста должна была поклониться свекрови и назвать её первый раз мамой. Тогда свекровь повязывала снохе передник и давала веник. Задачей молодых было, выметая мусор, собрать все деньги. Гости, как могли, мешали им это сделать: то плясали именно там, где мели, то умышленно распинывали мусор, а заметив, что денег на полу не осталось, бросали горстями мелочь, подбрасывая монетки, как можно выше, чтобы шире разлетались. Молодые уже полностью все собрали, складывая деньги в банку, тут ловкач выхватил банку из рук Николая, вытряхнул всё содержимое на пол и распинал в разные сторону все деньги и мусор. Пришлось молодым заново всё собирать, теперь жених и невеста собирая деньги, стали складывать их в карманы галифе жениха. Когда это весёлая забава подходила к концу, и почти все деньги лежали в карманах у жениха, его отец подмигнул брату. Брат без слов понял Василия и подошёл к Николаю сзади. Отец наклонился, взял сына за ноги чуть выше ступней, быстро поднял его за ноги вниз головой на вытянутых руках, а брат перехватил Николая за плечи, в момент переворота вверх ногами поддержал его, не дав ему, ударился головой об пол. Под общие восторженные возгласы гостей и родственников отец хорошо потряс сына-жениха за ноги, и все деньги из брюк-галифе вылетели на пол. В круг вышли одни мужики, как петухи друг перед другом щеголяли своей залихватской пляской, то вприсядку, то вприсядку-вприскочку, то выбивали каблуками сапог свой такт, хлопая по голенищам ладонями, по бокам, по груди, раскидывали руки в стороны и кружились в пляске. Вновь все деньги разлетелись по всей избе!

Наконец все, устали и, смирившись, стали хвалить молодую хозяйку:

— Ай, да молода, хороша хозяюшка!

Гости сами стали помогать молодым собирать деньги и убирать мусор. Все сели за стол. Брат невесты, Витя, играл на своей гармошке, а гости до полуночи пели песни, как старинные, так и военные. Отведя душу в песнях, гости стали расходиться по домам, молодых проводили в горницу и оставили одних. Утром у них начиналась новая жизнь.

В клубе, на совхозном собрании, управляющий обсуждал с мужчинами, как поздравить женщин-колхозниц с предстоящим всемирным женским днём, с праздником Восьмое марта. Дело важное, но голова управляющего была занята более насущными проблемами хозяйства колхоза, он продолжал сидеть за столом для порядка, ожидая, когда мужская часть колхозников определится, как именно они будут поздравлять женщин. На стене за спиной управляющего приглушённо бормотал репродуктор. Андрей больше прислушивался к репродуктору, чем к неинтересным для него спорам мужчин. Вдруг изменился в лице, встал, подошёл к репродуктору и усилил звук на всю мощь. Так и остался стоять спиной к собравшимся. Зал наполнился чёткими ясными словами диктора:

— Товарищи! Сегодня, после непродолжительной болезни, скончался наш вождь и слуга народа, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин.

Все присутствующие встали и застыли в молчании. Это была не минута молчания, а час. Люди молча слушали репродуктор, по которому снова и снова объявляли скорбную новость. Народ любил Сталина, а если не любил, то уважал, несмотря ни на что. Люди восприняли смерть вождя народов, как смерть близкого человека.

Николай был ласков и добр с Надей, сдержал своё слово: после свадьбы переехал с молодой женой в её село жить в её избёнке. Надя сразу забеременела, Николай был искренне рад этому. Витя продолжал жить с ними, казалось: брат и муж нашли общий язык. Ну, что же ещё надо молодой женщине для счастья?

Как только снег сошёл с полей, молодые с утра пораньше вместе шли на работу, зачастую пахали одно и то же поле, запоздно вместе возвращались домой. Как только Витя закончил школу, приехала Галина за ним и увезла его в город, мотивируя тем, что Витю надо подготовить к сдаче экзаменов, чтобы Борис, её муж-профессор, потом за него не краснел. Наде было жалко расставаться с братом, но она понимала, что это очень важно для его будущей жизни. Обняла его на прощание и, как несколько лет назад, сказала:

— Витенька, учись хорошо. Нам с тобой надеяться не на кого.

Николай выждал два дня и сказал жене, что надо собираться, поедем жить к родителям.

— Николай, у твоих родителей большая изба, но в ней уже живёт восемь человек. Да нас двое, к тому же я беременна. Трудно будет и им и нам, может, продолжим жить здесь? Вон налоги на приусадебные хозяйства уменьшили и огород разрешили в пять раз больше иметь. Свой угол вся-ко лучше.

— Так не должно быть, муж не может жить в доме жены — не положено. Мы переезжаем.

Бедному собраться — только подпоясаться. Поставили в известность управляющего, Николай взял лошадь, запряг телегу, подъехал к воротам. Жена вынесла два кошеля и поехали. Не прошло и двух часов, как подъехали к избе родителей Николая.

Как и предполагала Надя, при встрече молодых ни на чьих лицах радости не читалось. Но никто и ничего не сказал, все знали: «Так должно быть». В тот же день молодые сходили к главе колхоза и их определили на работу: Надю — на ферму, Николая — к его любимым лошадям. Утром по привычке встали рано, ушли каждый на свою работу. Вечером отец большого семейства Василий Николаевич собрал семейный совет, где всем «раздал распорядок на совместную семейную жизнь»: те, что работают скотниками или конюхами, доярками или телятницами, как и положено, встают раньше всех, одеваются, умываются, завтракают и уходят. Лишь после того, как закроются за ними двери, могут встать те, чей рабочий день начинается позже. Когда и эти уходят, встают дети и собираются в школу, а пока каникулы идут, помогают отцу с матерью. Мать, естественно, встаёт раньше всех, топит печь, пекёт хлеб, или как теперь говорят — печёт, готовит еду для всех.

В течение дня редко бывало, когда все разом были дома. Спали все дети на полатях и на печи. Глава семейства и хозяйка — в горнице на железной кровати с пуховой периной и пуховыми подушками. Их старшая дочь с мужем — на такой же железной кровати под полатями в ближнем левом углу от входа в избу. Николай с женой спали на полу, расстелив посередине избы кошму. Надя постоянно думала о том, что будет, когда родиться ребёнок. Ладно бы у неё одной — она видела, что у свекрови Анны Павловны и у золовки Шуры, старшей дочери свекрови, точно такие же животы, как и у неё. Это говорило о том, что у всех троих примерно один срок беременности.

Свекровь никогда не работала, всегда была домохозяйкой, нарожала детей мужу целых восемь штук, правда, один ребёнок умер: маленькая няня, сестрёнка младенца, прикрыла ребёнка подушкой, как она объяснила, не хотела слушать, как он плачет, и младенец задохнулся. Анна осталась оптимистичной, шустрой и весёлой и в тоже время хитрой и настойчивой. За спиной такого прямого, властвующего над всеми и любящего её мужа, это было несложно. Свёкор целый день пропадал в кузнеце, в то время эта профессия была очень востребована. Работа по дому и по хозяйству с огородом не тяготила молодую сноху, ибо к такой работе она привыкла смальства. Наоборот, Надя была рада что-либо делать вне дома, так как привыкла жить вдвоём с братом и большое количество людей в одной избе её смущало. Сноха называла свекровь и свёкра по имени-отчеству: свёкра — Василий Николаевич, свекровь — Анна Павловна.

По осени брат свёкра пригласил к себе всё семью в гости на день рождения в соседнее село, что находилось вниз по реке. Первыми вошли в избу свёкор с сыном, а за ними гуськом: свекровь, дочь и невестка, все трое на сносях. Хозяйка подбоченилась, воткнув обе руки в бока, рассмеялась и, подражая говору родственников, спросила:

— Щё же, щё же, еко-то, щё же это с Л…..вскими-то бабами случилось?

Анна Павловна ответила:

— Щё пощё, поветрие такое! — все засмеялись. Хозяйка продолжила шутить:

— А, ну, да. Щё пощё? Купил бы ещё, да не на щё!

В ноябре в избе под маткой по очереди повесили три люльки, или как здесь их называют — зыбки. В одной: младший брат Николая — сын матери, названный Иваном. Во второй: племянник — сын сестры, которого так же назвали Иваном. В третьей: девочка, дочка его и Нади, которую назвали Наташей. После родов женщинам полагалось отдыхать только месяц. Уходили на работу дочь и сноха, а Анна Павловна оставалась нянчиться с тройней. Теперь в одной избе вместе с младенцами жило уже тринадцать человек. Маленькая Наташа сильно походила на свекровь, молодая бабушка подвязывала девочке платочек, вставала к зеркалу, держа внучку на руках, и довольная говорила:

— Вылитая Аннушка Грехова.

Что означало: внучка один в один она.

Вскоре у малышки обнаружилась язва на левой руке, ниже плеча поперёк предплечья. Врачи разводили руками, не понимали, что это за рана и почему она не затягивается. Выписывали какие-то мази, растворы, но они не помогали, рана становилась глубже, шире и длинней. Девочка была беспокойной, часто плакала, мешала спать другим детям и взрослым.

Однажды летом, когда печь не была топлена, Надя никак не могла успокоить дочку, подумала: может, Наташе не хватает её грудного молока и оттого она капризничает. Решила согреть коровье молоко для дочки, принесла из погреба холодное молоко, на шесток у устья в печь поставила на бок два кирпича на расстоянии сантиметров десяти между ними. Положила горсточку мелких щепочек. Поставила кастрюльку с молоком на кирпичи, открыла вьюшку русской печи и подожгла бересту. Был жаркий летний день, а днём, как правило, тяги нет, дым не пошёл в трубу, а быстро стал заполнять избу. Надя растерялась, схватила ковш и залила слабый огонёк. В это время в избу зашёл свёкор, не поняв что произошло, схватил сноху и, как котёнка, швырнул к противоположный стене:

— Щё сжечь решила? Совсем из ума выжила, костёр дома разжигаешь? Послал Бог невестку!

Надя робко попыталась оправдаться:

— Я хотела молоко согреть для дочки.

— Много ей надо, щё ли? Вынесла в кружке стакан молока на солнце, и согрелось бы. Да щё она у тебя всё время орёт? Щё ты за мать, дитя успокоить не можешь!

Вечером Надя, плача, рассказала мужу о случившемся. Николай молча выслушал и решил:

— Ладно, — сказал он. — Хватит мешаться здесь, едем обратно, поживём в твоей избёнке, не дадут другого жилья, подкопим ещё немного денег и начнём строить свою избу.