Огонь моей души – слова

Соня Рыбкина

Сборник стихов и прозы поэта Сони Рыбкиной, известной под псевдонимами Соня Мюнцель и Королева Эс. Соня пишет как любовную лирику, так и делится в своих произведениях впечатлениями от жизни, различных фильмов, книг.

2014

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика.

Замечательного.

Он так мил, когда улыбается, и глаза у него серебряные,

Как серые лепестки одуванчика.

Мама, ты знаешь, он как будто с другой планеты,

Случайно здесь оказавшийся.

Он так красив — я с ним хочу проводить рассветы,

Я его полюблю — и стану в-нем-потерявшейся.

Мама, ты знаешь, я не могу надышаться одним с ним воздухом,

Мне его мало. Заглотнешь — и хочешь еще.

От него веется леденящим все тело холодом —

Я нуждаюсь в нем до замороженных щек.

Мама, ты знаешь, я встретила мальчика.

У него взгляд жесткий. Не одуванчиковый.

Я его наконец-то встретила.

А теперь обними меня, мама. И успокой.

Он — тот самый, ты что, не видишь? Он — мой герой.

Как в сказках

Привет. В последнее время я очень редко

Писала письма.

Небо тянется вдоль седоватой сеткой

Бесцветных листьев.

От причалов отходят пиратские корабли

Как в сказках.

У меня в квартире Червовые Короли,

Крольчата в масках.

Вход в мой дом — дорога в страну Чудес,

В королевский замок.

Ты найдешь его, зачертив на бумаге крест

Из зеленых рамок.

Как нелепо — скучаю. По широкой мятой кровати,

Забитым стонам.

Ты вернешься, я знаю, и мы оба с тобой заплатим.

Не целую,

Соня.

Ночью все кошки — серы

Ночью все кошки — серы,

Бледны, неразборчивы в лунном свете.

Ходят по крышам да в окна стучатся, не зная меры,

Одиноко воют на выдохе в спетом фальшиво куплете.

С черепиц соскребают осеннюю, жухлую грязь,

Извозившись в черных, мазко-пахучих хлопьях.

В квартиры лезут — где целуются, не спросясь,

Руша чужие миры, держащиеся на кольях.

Кошка сладко мурлычет, откидываясь назад,

Жмуря кабошоновые глаза, исчезает с визгом.

Под утро вернется и ляжет на мокрый, выстиранный халат,

Кошка — она твоя. Она дышит твоим цинизмом.

В канун Рождества

В канун Рождества, по запорошенным крышам,

По заметанным улицам, слякотно-грязным проспектам —

Счастье на Землю спускается к людям — все ниже и ниже,

С украшенной елкой, с улыбкой на лицах, с библейским сюжетом.

Счастье спешит в переполненные квартиры,

К детям нарядным — с подарками за плечом.

В шумные, яркие, переулочные трактиры,

Укрытое длинным, сказочно-пестрым плащом.

Счастье торопится, раздавая дары повсюду,

Одни обретают надежду, третьим сегодня везет.

Главное — верьте. В волшебство, в новогоднее чудо,

В Золушку, в Крестную, в Принца… Главное — верьте. Во все.

Моя девочка

По лестнице длинной плывешь, скользя рукой по перилам,

Развеялась темная юбка, волосы на спине — одеялом.

Легкая блузка. Кожа — под стать итальянским белилам,

Так хочется укрыть тебя ночью, спящую, покрывалом.

Ты мимо проходишь, едва касаясь руки мокрой ладошкой,

Заставив вспыхнуть — сама краснеешь под пристальным взглядом.

Вижу тебя — сердце заходится в стуке. Моя милая крошка!

Терзаешь меня изощренно-жестокой пыткой — своим собственным ядом.

Ты лежишь на диване — полуспящая, сонная. Моя сладкая девочка.

Утыкаешься носом в плечо. Целуешь — в глазах заплясали черти.

Разворачиваю лицом — лукаво подмигиваешь. Из прически выпала ленточка.

Обнимаю тебя за талию. Прижимаю ближе. Не отпущу. Ты слышишь? До смерти.

Температурит

Он приходит, когда в горле стоит комок,

Когда слов готов вырваться целый поток.

Он приходит, и ты замираешь у двери,

Слышишь в пол-уха треск разрываемых материй.

Он приходит, снимает рубашку, кладет на комод,

В дальней комнате нежно мурлычет сиамский кот.

Он приходит, достает сигареты и курит,

А внутри у тебя уже температурит.

Он приходит, обнимет за шею, снимет кулон,

Положит на полку, где стоит малахитовый слон.

Он приходит и в дождь, и в грозу, и в мороз, и в метель,

И когда раздаются на улице трели капель.

Одна

Ты приходишь — всегда одна,

В коротком и черном платье.

На губах — любовников имена,

Повторяются, словно заклятье.

Ты врываешься в плоский мир,

Разрушаешь одним поцелуем.

В галерее — миллионы картин,

Мы свою на холсте нарисуем.

Вечерами чертишь в блокноте,

По ночам — черный кофе и книга.

При дождливой и мокрой погоде

На рояле балуешься Григом.

Ты приходишь — снова и снова,

В коротенько-черном платье,

Прерываешься — на полуслове.

Эти встречи — наше проклятье.

Утром

Утром ложится на город синеглазый и жухлый иней,

Люди просыпаются рано — копошатся, как сонные мухи.

Свет загорается ярко — в каждой стеклянной витрине,

Все куда-то торопятся — дети, мужчины, старухи.

И в переполненном напрочь вагоне слышится быстрое «Черт!»,

Люди в наушниках, дети с игрушками — спешат, без оглядки спешат.

Достают телефоны и нервно звонят — а поезд мчится вперед,

Посредине вагона кричит и поет какой-то пьяный чудак.

И утром, бывает, безумно и страстно хочется

Проснуться — не одному, выпить по чашке кофе.

Вместо этого — строчки стиха безутешно строчатся,

Стиха о любви — как виски, разбавленный в штофе.

О себе

На самом деле, меня зовут Королева Эс,

Я живу за морями, в личной, далекой стране.

Все знают моих друзей — улыбка, талант и блеск,

И примесь чего-то свежего — по зарожденной весне.

На самом деле, я все творю не думая — наугад,

Смеюсь, когда не смешно. Плачу, бывает, с улыбкой.

Никогда не бросаю слова на ветер — кто виноват?

Иногда, вечерами, лениво балуюсь скрипкой.

На самом деле, я редко меняю вкусы,

В моем плейлисте — список любимых песен.

Меня изредка непослушно кидают музы,

И тогда изнутри — пусто. Где-то у сердца — плесень.

На самом деле, в душе мне тридцать четыре года,

Я курю фирменные сигареты и ночами топлюсь в вине

Не одна. Я слушаю джаз и блюз под молнией небосвода,

Я даже счастлива в нашем с тобою слове. Наедине.

Мы воины

Мы — воины. Мы сильные, несдержанные воины,

Нам чуждо слово «страх» и незнакома ложь.

И мы идем на смерть — за матушку, за Родину!

Сквозь мир, сквозь Землю — омывая дождь.

Мы — воины. Порой безжалостные, крепкие и храбрые,

Порою чуткие — до сереньких дорожек горьких слез.

А в легких кислород заходится, колеблется — и ярые,

Как красками — спускаются тропинки сизых звезд.

Мы — воины. Но даже нам порою беспредельно любится,

И жжется изнутри беспепловый, необреченный изжелта огонь.

Тот самый, что скребком скребет, царапает и кружится,

И тот, что мигом может отгореть — ты только пальцем тронь.

Солнечный

Мартин, это тебе

Знаешь, каких я по жизни вправду люблю людей?

Веселых, живых, смеющихся во весь рот.

В улыбке их света больше, чем в бликах ярчайших из фонарей,

От их взгляда теряется, замерев, в твоем дыхании кислород.

Их смех доносится будто издалека — с высоты, даже с самого неба!

От касания с кончиков пальцев не сходит колючая, мелкая дрожь.

И в душе начинает до боли сводить ощущение желтого лета,

А глаза застилает светлый, полурадостный и совсем не осенний дождь.

Знаешь, кажется, ты на них немного похож. Ты даже один из них.

И когда ты бежишь мимо с этой-своей-улыбкой — я улыбаюсь вслед.

Но ты вырастешь — и забудешь меня, мой почти завершенный стих…

Только, прошу, не забудь тот волшебный, лучащийся-из-улыбки свет.

В метро

Она стоит в громыхающем поезде, держась за поручень,

В час пик, когда метро переполнено, и давит толпа.

Она стоит — и где-то в горле сворачивается от горечи

Серость промозгло-мокрого и раннего-для-нее утра.

По очереди выходят люди — на десять похожих станций,

Движутся сине-новые поезда — с интервалом в минуту.

Одинокие, как она, стоят, захлопнувшись в прочный панцирь,

Каждый день все одно — едут по спланированному маршруту.

Но когда он заходит в вагон — она слышит у шеи ветер,

Она чувствует это телом, поправляя съехавший набок шарф.

А на шарфе — вышит узором черный как смоль, сероглазый лебедь,

Она поворачивается и видит в усмешке вопрос: выпьем на брудершафт?

Как он смеет? В ее голове проносятся тысячи тысяч мыслей,

Он улыбается от уха до уха — игриво и даже немного пошло.

И она не видит людей, поручни, все метро — сотни ей чуждых жизней…

Они выходят за руки из вагона, и она почему-то верит —

Е е о д и н о ч е с т в о — в п р о ш л о м.

Случайность

Если дождя не будет, ты приедешь в деревню утром,

Зайдешь, внося в гостиную запах свежей смолы.

На окне прорисован месяц — словно туманом-пудрой,

Где-то в поле слышится голос трудолюбивой пчелы.

Мы побродим вдвоем по лугу, нарвем еще мокрых цветов,

И, краснея, прервемся, случайно столкнувшись губами.

С ветром падают множество множеств рыжих листов,

Мы гуляем по ним. Они рвутся, трещат под ногами…

Мы вернемся молча домой, ты тихо уедешь наутро.

Растворятся наши улыбки, на сердце станет печально.

И дом без тебя недосказанный. И в комнате — сыро и мутно.

Скажи, наша встреча, как поцелуй? Мимолетно случайна?

Неделимы

Я хочу за тобой растянуться по дням —

В понедельник — докуривать сигареты,

В среду гулять по намокшим камням,

В пятницу — без счета глотать конфеты.

По субботам лениво листать плейлисты,

В воскресенье — играть сонаты дуэтом.

Во вторник ругать нерадивых артистов,

В четверг — наслаждаться твоим кларнетом.

Я хочу растянуться к тебе на недели,

На месяцы — вместе. Сквозь годы — за руку,

Рисуя портреты сухой акварелью…

Я знаю — откроешь. По первому стуку.

Письмо в никуда

Война сломала нас всех. Изрезала. Уничтожила. Разломила надвое.

Не перечь. Я хочу закричать в ее сморщенное, безжалостное лицо —

Не могу. Дождь из крови прошел — я не вижу спасения в радуге,

Ее попросту нет. Осознание рвет перепонки и ложится свинцом.

Чертов ты — с навязчиво-необузданным желанием выжить —

Убивая людей, трехкратно кляня небеса, разрывая меня на клочья.

Почему, объясни, я все время ступаю на длинные грабли-лыжи?

Заставляешь стонать по ночам. В конце фраз — одни многоточья.

Я страстно мечтаю забыть о тебе. На час. На секунду. На миг —

Не могу. Когда ты на пороге — дыхание боязно прячется в стол.

Из горла рвется наружу понятный тебе разнузданный хрип,

Ты для меня — изысканный алкоголь. Смесь различных сортов.

Настолько красив, что люди оглядываются. Смотрят вслед.

Скажи, почему ты меня отчаянно-медленно-изощренно мучаешь?

Тебе плевать. Просто-до-кривизны нравится. Я — дитя твоих непобед.

Тонкими пальцами по бедру — три слова. На груди — дыхание. Жгучее.

Зависима

С утра напитаюсь твоим сигаретным дымом,

Мокрой-от-ду'ша-прической и крепким торсом.

Твой ядреный вдыхаю запах — ментол с черносливом,

Я от тебя зависима. До-точности-без-вопросов.

Буду ждать терпеливо, когда ты вернешься с работы,

Поцелуешь стремительно в губы. Уйдешь в кабинет.

Я давно позабыла, что значит владеть свободой,

Наша страсть — мне к виску приставленный пистолет.

По ночам я живу твоей грубо-небрежной лаской,

Поцелуями на губах и ладонями на спине.

Что скрываешь под надменно-ленивой маской?

Мне не важно. Мой разум тобою сожжен в огне.

Героин

Мы с тобой придумали наш собственный героин,

Ядрено-красный, въевшийся намертво в тело.

Бурый напиток, налитый в стеклянный графин

Быстро глотаем. Рьяно — и донельзя смело.

Мы отравляемся этим изысканным ядом

До дрожания рук и привычно-бессонных ночей.

Осыпаются капли на землю ноющим градом,

Наш личный наркотик — сильнее любых палачей.

Мы с тобой придумали наш собственный героин,

Горько-соленый, въевшийся с мыслями в мозг.

И когда ты в квартире — безумно-совсем один

Помни жжение алых-без-вкуса по цвету розг.

Миражи

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Рассталась с друзьями, сменила домашний адрес.

Сама возложила на пепелище медный костер,

Невыполнима задача — и нет в ней заумных каверз.

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Сменила лицо, телефоны — оставила в прошлом.

Мой жизненный путь теперь не тобой окрещен,

На обоих висках — въевшимся в плесень воском.

Я сделала все, чтобы ты меня не нашел —

Растворилась в блеске тончайше-стеклянных зеркал,

Прошла по нити нашей судьбы отчаянным миражом.

Обидно одно: я старалась исчезнуть — а ты не искал.

Глаза цвета одиночества

В серых глазах — отчужденно-зависимый холод,

Отражение неба в грозу и расплавленно-яркой стали.

Словно даль — панорама. Окинутый взглядом город.

Цвет дождя и асфальта. Зеркала умудренной печали.

Цвет одиночества — тусклый и серо-пыльный,

Пепел над фениксом, растворенно-забытый во мгле.

След на бумаге — продолговатый, светло-чернильный,

Грязно-белесый парус на нашем сказочном корабле.

Твои глаза — молчаливо — обычный цвет одиночества,

Цвет рассыпавшейся надежды и сгоревший факел мечты.

Власть над судьбами сотни людей — твое лживое творчество,

Лишь одно тебе утешение — мои до причуды родные черты.

Узоры на стекле

До неприличия гладкие пряди в платине-седине,

Брови контрастно—черные удивленно изогнуты.

Затеряны мысли в изжелто-ало-вишневой весне,

Грифель заточенный чертит на остром лице контуры.

Прошлое тонет в горьком, старо—испанском вине,

И на водах бессмыслицы держится наша жизнь.

Пентаграммы вычерчиваем и дань отдаем сатане,

За твои-на-лице острой рамкой точеные чертежи.

Тонкими пальцами узоры рисованы на стекле,

Под кожей сочится ярко-сладкий-измученный яд.

Запечатаны образы в старинно-пустом хрустале,

И до сладости нужно-родной — полуласковый взгляд.

Время не лечит

В резных канделябрах плавятся желтые свечи,

Длинные тени тускло ложатся на темные стены.

Накидка из бархата — закроешь тонкие плечи,

На бледных руках прорезью — синие вены.

И пером выводишь на хрупком куске бумаги

Три слова, что судьбы ломали. «Время не лечит».

Ты улыбкой их растворила в вечерней влаге,

Рассыпалась фраза под звон пороховой картечи.

И теперь ты сидишь на дубовой скамье у камина,

В руках задрожала склянка с призрачным ядом.

Ты прости, что не спас. Глаза застилает глина.

Не сберег. Виноват. Извини, что теперь не рядом.

Фотография

На столе разорван тонкий конверт,

Письмо, знакомо-уборист почерк.

Дыхание книги, страница — легкий сонет,

Подпись — чернильно-зеленый росчерк.

Нервный стук пальцев. Скомканный лист.

Несколько фото разбросано. Смято.

Рождественский вечер — свеж и душист,

От белой бумаги — запах зеленой мяты.

На фотографии — двое. Близко. Запретно.

Не верю. Кого я искала пытливым взглядом?

Его ли? Глазами по мне скользит незаметно.

Так нужен. Так дорог. Так мучительно рядом.

Смотрю — и не вижу. За окнами — ветер.

Луна освещает небо серебряным диском.

Шепчут деревья в белесо-зловещем свете —

Так нужен. Так дорог. Так рядом. Так близко…

На суаре

На суаре, среди печальных дам,

Средь джентльменов, глупых разговоров,

Торжественных прочтений эпиграмм

И шума сплетен в длинных коридорах,

Среди бездарной гордости толпы,

И раздвоенности высоких мнений,

Где люди так отчаянно слепы,

Конец ознакомительного фрагмента.