Падение

Сергей Ситдиков

«Что плохого может произойти в гостях у шумных, весёлых и, казалось бы, дружных родственников? Лучше бы не ездил, лучше бы не знал…»Любовь к себе и безразличие к окружающим. Стремление привлечь внимание и нежелание услышать даже собственных детей. Как часто всё это прячется от нашего взора в нас самих?Книга написана в память о тех, кого равнодушие мира толкнуло на суицид, в память о жертвах террористических актов в учебных заведениях, в память о тех, кто безразличен – в память о каждом из нас.

3 мая

1

Я проснулся в 11 часов дня. Поезд стоял на какой-то станции. Соседняя верхняя полка была пуста, внизу мужчина лет шестидесяти читал поверх очков газету. Спал я относительно неплохо, лишь под утро приснилась наимерзейшая чепуха.

Нужно было умыться. Во рту было чёрт знает что, да и глаза следовало промыть. Я никогда не снимал линзы в поезде — неудобно, да и возня со всем этим не доставляла никакого удовольствия. Спускаться было проблематично, я только с третьей попытки нашел подставку для ноги.

По соседнему пути пронёсся пассажирский состав. Мы стояли далеко, путей пять или шесть от здания вокзала, которое представляло из себя одноэтажное здание в четыре окна в длину. На улице не было никакого движения, и если бы не отремонтированный маленький вокзал, который выделялся на сером фоне, можно было бы подумать, что станция заброшена. Пока я умывался, я не заметил, как поезд начал набирать скорость. Вернувшись, я решил сесть на боковое место, которое было свободно. По расписанию, висевшему рядом с купе проводницы, я узнал, что следующая остановка моя. Оставалось ехать чуть больше полутора часов.

Пасмурно. Всё небо было покрыто плотной пеленой серых облаков. Поезд ехал медленно, поэтому можно было вдоволь рассмотреть пейзаж. Вдалеке виднелся лес, и по мере движения поезда он становился всё ближе. Перед лесом расстилалось поле, местами покрытое кустами с ужасно выгнутыми ветками. Ближе к железнодорожной насыпи на поле появлялись овраги, липкие, залитые грязью. Наконец въехали в лес, густой, старый. Казалось, что деревья и кусты росли здесь друг на друге, как будто весь лес был одной зелёной опухолью. Стало темно. Расписание движения поезда как будто нарочно было составлено с большими временными интервалами между станциями, чтобы пассажиры могли налюбоваться окружающими красотами. Что-то стало мелькать среди деревьев. Сначала я не разобрал, что это было: какое-то железо, камни… Лишь когда появились кресты, я понял, что мы проезжаем кладбище.

Заброшенное и заросшее, с паршивыми и заржавевшими оградками, с покосившимися крестами, оно производило сильное впечатление. Казалось, что оно не кончится никогда. Кладбище было ужасно длинным; рассмотреть, как глубоко в лес оно вросло, не представлялось возможным из-за растительности. Возникали мысли, что про это кладбище все забыли, оно стало никому не нужным. Даже как будто сама смерть не стремилась вспоминать о нём. Никто о нём не помнил. Ни одна душа. Ни на том свете, ни на этом. Абсолютное безразличие.

Показалась избушка, вернее то, что от неё осталось. Половина избы сгнила, а вторая как будто сроднилась с деревьями и кустами. Ни пожар, ни ураган, ни какое-либо другое природное происшествие не были причиной этого. Выглядела она так, как будто про неё просто забыли люди точно так же, как и забыли они про кладбище. В том, что раньше называлось деревней, теперь жилыми можно было назвать только два двора, да и то они находились через дорогу от леса, которая как бы препятствовала его распространению. Деревня умирала. Земля умирала. Земля, которая ещё помнила радостную беготню детишек, помнила уставшие, но счастливые лица людей, мгновение отдыхавших перед сном, помнила, как рождались, помнила, как умирали… Только её саму все забыли. Абсолютное безразличие.

Проезжали по мосту, но речку я так и не увидел. Кое-где были какие-то заболоченные участки, но, если бы не достаточно большой мост, понять, что здесь когда-то протекала река, было невозможно. Эта маленькая сценка: заболоченный участок, в сочетании с растительностью и камнями, — могла бы стать идеальным домом для водяного или ещё какой-нибудь кикиморы. Но даже они, похоже, не хотели селиться здесь. Веяло запахом безжизненности. Это чувствовалось.

Сразу, как кончился мост, вдруг начался кирпичный забор. Я думал, что за мостом начнётся поле или опять какой-нибудь дремучий лес, но забор, а точнее завод я никак не ожидал увидеть. Понять, работает он или нет, было проблематично: кирпичный забор где-то осыпался, окна были разбиты, один из цехов, казалось, не переживёт следующую грозу, но в то же время на территории были грузовики, весьма новые, кое-где я заметил пару рабочих. За заводом, чуть вдалеке, была электростанция, от которой по направлению железнодорожных путей отходила ЛЭП. Странное чувство возникло у меня. Весь этот пейзаж казался привычным. Грустно становилось от того, что ты уже как будто сроднился со всем этим, и если бы что-то вдруг изменилось — проезжали бы мимо красивого сада на фоне высоких заснеженных гор, или, например, вдоль реки, на другом берегу которой по разноцветному от различных растений резвились животные — то ты бы ненароком скучал по этому тёмному лесу, мертвой деревне и большому кладбищу.

— Белоельск через полчаса, — проводница стала собирать бельё.

Мы уже практически въезжали в город, но из-за его размеров и медлительности поезда до вокзала оставалось действительно полчаса.

Белоельск — город в России, административный центр Белоельской области. Население — 834 547 чел. (2017). Площадь города составляет 245,8 км². Такими словами начинаются путеводители по городу. Если бы местных жителей попросили описать свой город, то в основном услышали бы следующее: большой, длинный, красивый (с оговоркой — только в центре и то летом), вечно в пробках, шумный. Один мужчина сказал бы: «Да город как город, ну, парки есть, ну, храм этот большой в центре, ну, дом этого, как его, ну красивый такой, из кирпича, что ещё… о, ну, наконец-то этот 39 едет, полчаса его жду, ладно, до свидания». Город был основан на берегу широкой реки и поэтому условия для его застройки и расширения позволяли расти городу только вдоль реки, с севера на юг. Теперь время на проезд из одного конца города в другой на машине составляет полтора часа, и то, если в городе не будет пробок и вы попадете в зелёную волну на проспекте Волкова.

Город всё растет. На окраинах теперь стало привычно видеть, как в грязном поле стоит кирпичная четырнадцатиэтажка с ценой 48 тысяч за один квадратный метр. Из-за площади города ощутить миллион жителей, а белоельчане всегда говорят, что у них больше миллиона жителей, практически невозможно. Во-первых, всё население почти равномерно проживает в городе, во-вторых, мало кто ходит гулять. В своём районе особо не погуляешь, а 50 минут тратить на поездку только в центр, чтобы пройтись по парку, полюбоваться набережной — нет у людей для этого столько желания, да и времени.

В Белоельске семь городских районов, но приезжий для себя поделит город на три района. Центр города, Октябрьский район. В центре расположен Белоельский кремль — все постройки внутри него из белого кирпича — излюбленное место туристов. В центре узкие, преимущественно односторонние улицы, расходящиеся от мэрии в форме лучей. Трёх-четырёхэтажные здания постройки XIX века, но реконструированные к 1000-летию города и поэтому выглядящие весьма красиво. Имеется широкая аллея с липами, которая упирается в храм Преображения. Гуляя по центру, можно отвлечься от серости того района, где ты живёшь. Может, поэтому бюджет, направленный на благоустройство города, в основном оседает в центре… Хотя вряд ли.

Основную же часть города занимают спальные районы, однотипные, различающиеся между собой только этажностью домов и материалом, из которого сделаны дома. Если сфотографировать один район с воздуха и разместить в интернете с подписью «угадай город», то каждый напишет свой город, в котором вырос, и в принципе будет прав. Третий район — промышленный. Он занимает одну треть Белоельска. Пусть он и называется промышленный, заводов на его территории всего три, и те по площади не больше двух футбольных полей, остальную площадь занимают различные склады, какие-то заброшенные цеха и просто груды мусора. Сложно более ясно сказать, что там ещё есть — всё обнесено заборами, старыми, в граффити, да и разглядывать всё это местным жителям уже осточертело. Когда автобус проезжает по шоссе, разделяющем это чёрное пятно на карте города, пассажиры отворачиваются от окон и смотрят либо в телефон, либо в пол, кто-то засыпает… Спать можно полчаса, обстановка за окном не изменится. В 80-х автобус делал на этом пути семь остановок, теперь же осталось всего две — по краям этой «зоны». Вот он и весь Белоельск, основанный в 1018 году, красивый на открытках и для приезжих, а вот для местных… родной, привычный.

2

Поезд прибыл точно по расписанию, в 13:10. При выходе из вагона скопилась достаточно большая очередь. Хорошо, что вокзал в Белоельске недавно отремонтировали, и платформа была на уровне вагона — пожилые пассажиры выходили из вагона беспрепятственно и искренне, даже дольше по времени, чем это негласно требовалось, благодарили проводницу. В тамбуре я заметил радостно встречающего меня дядю Ваню. Васильев Иван Михайлович был мужем старшей маминой сестры — Натальи Сергеевны.

Его можно было принять за преподавателя в университете, но не такого, который ходит на работу лишь затем, чтобы что-нибудь пробубнить и всех заставить спать, а такого, которому действительно нравится, чем он занимается, и умеет интересно рассказывать свой предмет. Он проработал около сорока лет на заводе инженером. Работа его устраивала и не особо напрягала, но три года назад началось сокращение штата, и Иван Михайлович вышел на пенсию. Впрочем, он не был сейчас безработным, а изредка ходил в одну контору, находящуюся недалеко от дома.

Он был в лёгкой черной куртке и свитере, тёплых брюках и чистых ботинках. Одежда была недорогой и немного староватой, но всё равно Иван Михайлович выглядел весьма достойно. На голове у него появилась залысина, да и живот успел заметно округлиться за последний год. В свои шестьдесят один он выглядел весьма бодро. Он всегда немного прищуривался — зрение с каждым годом становилось хуже, — но надевал очки, только когда читал. Вернее, надевал, щурился, снимал, надевал другие, голову то опускал, то поднимал, опять снимал, надевал третьи… в конце концов, несколько подобрав, а скорее, смирившись, начинал читать.

— Здравствуй, племянник, ну, как доехал? — дядя Ваня крепко пожал руку и обнял меня. Он был рад.

— Здравствуйте, знаете, так хорошо было: лежишь, спишь, не трясёт, никто не мешает. Поезда уже не те. Вид за окнами только тоскливый и погода…

— Это точно, но ничего, исправим! Давай помогу? — он хотел взять мою сумку, весьма, впрочем, лёгкую.

— Не надо, не надо! Вы сами как? Что-то, вижу, хромаете.

— Я тут приболел с месяц назад, и вот после этого колено и побаливает. А так всё хорошо, дети в школу ходят, их родители работают, мы, пенсионеры жизни радуемся! Тётя Наташа сегодня на работе, к ужину придёт. Никитины тоже вечером зайдут. Так что сейчас приедем, я тебя накормлю, напою, душ, вещи разложишь, если хочешь, спать ложись; я всегда днем сплю.

Мы подошли к его автомобилю. Слегка грязный седан стоял в глубине парковки между огромными внедорожниками. Скол на бампере, полученный шесть лет назад, когда только Иван Михайлович купил машину, был на своём месте.

— Садись, садись, сумку назад кинь. Да, ну и как мы выезжать будем?

С территории вокзала мы выехали только спустя двадцать минут. Автобусы и такси, соревнуясь друг с другом, как будто сговорившись, не пропускали обычные автомобили.

— Папке с мамкой отправил СМС-ку, что приехал? Как они сами-то поживают?

— По-старому: работа — дом, работа-дом, дача вот теперь ещё будет, — я ответил, параллельно набирая СМС.

— Так вот почему ты к нам приехал: мамке с папкой огород копать не хочешь, всё ясно.

— Нет, первого числа, как и положено, съездили уже. Всякое барахло и ещё Бог знает что привезли. Разумеется, шашлыки под дождём были — открыли сезон, как говорится.

— У вас тоже скверная погода? Май, называется. У нас в пятницу такой ливень был, машины плыли по дорогам, подвал наш опять затопило, так что не пугайся запаха гнилья.

Белоельск не особо изменился. Мы проезжали по узким односторонним улицам в центре. Облака расступались, позволяя жителям и гостям Белоельска всё сильнее насладиться солнечным светом. Одна девочка на тротуаре радостно показывала маме рукой в сторону солнца и, похоже, была готова запрыгать.

— А через центр едем, потому как Гагарина вся перекопана.

— Мы же тем летом к вам приезжали, её ремонтировали как раз. До сих пор не сделали?

— И не сделают… На Московский тоже вечером лучше не соваться…

— Да вообще лучше никуда не ездить, спать, да?

— Именно, — улыбаясь и кивая головой, ответил Иван Михайлович, — а у тебя каникулы, что ли?

— Нет, пары просто не особо важные на этой неделе, да и выходных много, почему бы не съездить? А то действительно пришлось бы полностью перекапывать огород.

— А думаешь, здесь не придётся? У тёти Наташи большие планы на тебя.

— В этом я и не сомневаюсь… Как у Синцовых дела?

— Да хорошо. У Виктора сейчас отпуск, на даче он сегодня. Надя дома сидит, как обычно, Костя и Сашка гуляют, наверное, распогодилось же. Так все живы-здоровы. Костик месяц назад тоже, как я, простыл, но выздоровел почти тут же. Он же молодой, не то что я.

В два часа дня мы приехали домой к Васильевым. Они жили в девятиэтажке почти что на краю города. Район был застройки восьмидесятых годов, и казалось, что дороги и дома с тех пор так и не ремонтировали. Васильевы переехали в двухкомнатную квартиру на седьмом этаже десять лет назад. Сначала хотели переехать в хрущёвку, но поняли, что каждый раз подниматься по лесенкам будет проблематично, и поэтому искали дом с лифтом.

— Вот, нам лифт отремонтировали полгода назад! — с гордостью сказал Иван Михайлович, приглашая в новый лифт, в котором то громко, то тихо играла классическая музыка.

Квартира не была «пенсионерской» и состояла из длинного коридора, с правой стороны которой были две комнаты и кухня. Два года назад Васильевы сделали ремонт во всех комнатах. В гостиной были светлые обои и новая мебель. Я заметил множество цветов на подоконнике. На «стенке», которая оправдывала своё название и была действительно на всю стену, стояли книги и фотографии многочисленных родственников. Лишь старый советский сервиз с голубыми рыбками говорил о том, что в квартире живут немолодые люди. Спальня тоже представляла из себя хорошо отремонтированную комнату с двухместной кроватью и шкафом, в котором была одежда и книги в стеклянной секции. В квартире было уютно и прибрано; лишь в спальне на компьютерном столе была раскидана мелочь и различные винтики с прочими безделушками.

— Так, кто звонит? — Иван Михайлович потянулся за телефоном, когда мы сели за стол. — Привет. Да, приехал, встретил, сидит, ест, передаю телефон.

— Здравствуйте, тёть Наташ.

— Привет, студент, прогульщик! Ну как доехал? Дядька кормит? — Наталья Сергеевна говорила громко, впрочем, как и всегда.

— Хорошо доехал, дядька кормит и поит, — тут Иван Михайлович поднес указательный палец к губам.

— Ну, как обычно, что с него взять? Ладушки, в пять приду, не скучайте…

Вдруг раздался звонок по второй линии. Звонила какая-то шарашка.

— Дядь Вань, тут, похоже, вас.

— Давай, ну-ка… Свободен, хорошо, приду, — все так же весело ответил Иван Михайлович шарашке.

— Вот, на работу вызывают. Не заскучаешь тут один?

— Да не должен… Пока душ, пока сумку разберу…

— Вроде я тебе всё показал, да ты здесь уже и как дома, каждый год ездишь… Так, в магазин, что ли, зайти потом? Хлеба, молока… Тебе что-нибудь взять? Газировку, чипсы? Таким не увлекаешься?

— Не, не, ничего не надо.

— Ну, я пошёл, закрывайся.

Он ещё долго ходил по квартире и искал ключи и какую-то флешку. Сходив в душ и распределив свои немногочисленные вещи, я стал более внимательно рассматривать квартиру. Я захотел узнать, что читают в этом доме. На полках стояло большое количество книг, изданных в советское время: Диккенс, Толстой, Лондон, Симонов… Книги были сгруппированы по авторам, и лишь произведения Достоевского стояли в разных углах шкафа. «Братья Карамазовы» были куда тоньше версии произведения, которая была у меня дома. Когда я открыл на главе «Великий инквизитор», из книги выпал засушенный расплющенный таракан. Прегадкое зрелище. Я закрыл книгу и поставил её на место. Нижняя полка была заставлена российскими популярными детективами. Одна книга лежала на тумбочке рядом с диваном. Закончив рассмотрение книг, я перешёл к фотографиям, которых было действительно много.

Выделялись две большие, размером, 20 на 30 сантиметров. На первой была вся моя белоельская родня: Васильевы, их дочери, Надежда и Мария, их мужья, Виктор Синцов, Александр Никитин, соответственно, и четверо детей. Костю и Катю держали на руках, потому как они были совсем ещё крохами. Фотография была сделана на прошлый юбилей Ивана Михайловича. На второй же было ещё больше народу: добавилась ещё и моя семья с бабушкой и дедушкой. Она была сделана тем летом во время юбилея Натальи Сергеевны. Собственно, на второй фотографии изменились только Иван Михайлович, который заметно потолстел и полысел, и дети, особенно Катя. Она очень сильно отличалась от того, как она выглядела в два года.

Остальные фотографии являлись портретами, в основном детей. Была фотография, на которой я четырёхлетний что-то жевал с довольным видом. Рядом стояла фотография с моего школьного выпускного. Вот Сашка Никитин довольный лежит на пеленальном столике, вот он идет в первый класс, а на другой полке уже весьма серьёзный, но всё же с огоньком в глазах сидит перед тортом с цифрой 10. Рядом сестра его, Катька, с большими бантами стоит на школьной линейке. Костя же на всех фотографиях улыбался, и казалось, что с годами улыбка становилась всё шире.

Глядя на следующую фотографию, назвать его старшую сестру Сашкой, как раньше, уже никак не получалось. Очевидно, что фотография была сделана этой зимой, скорее всего в новогодние каникулы. Александра Синцова, несмотря на свои тринадцать лет, выглядела весьма старше своего возраста. Такую безупречную осанку, как у неё, никак не сможешь представить, когда речь идёт о девочке-подростке. Это раньше в семьях высшей знати родители и гувернантки прилагали усилия, чтобы укрепить осанку детям. Сейчас же никому нет дела до того, как выглядит спина у ребёнка. За сутулость, конечно, ругают, но на этом и останавливаются, даже к врачам не обращаются, когда у ребёнка появляются первые признаки сколиоза или кифоза, или и того и другого вместе. Я не думаю, что Надя с Виктором следили за спиной дочери. Скорее всего, она сама себя поддерживала в форме.

В её выразительные чертах лица проглядывалась взрослость и женственность. Конечно, она выглядела очень привлекательно, но для девочки тринадцати лет это было что ли даже недопустимо. Я считал, что ребёнок не должен рано взрослеть, ничего хорошего в этом нет. Красивые длинные светлые волосы доходили ей до поясницы. В её взгляде на фотографии совсем отсутствовали детские черты, напротив, её глаза смотрели серьёзно, даже слегка надменно. В этом взгляде чувствовалось что-то тяжёлое, плохое, какая-то великая печаль. Но одновременно с этим своей серьёзностью Александра как бы пыталась скрыть эту грусть. У неё ещё сохранились немного выраженные щёчки — последнее напоминание, что передо мной была фотография девочки тринадцати лет, а не восемнадцати-двадцати. В прошлый раз я видел её тем летом, но тогда она была совсем ещё ребёнком. Как она успела так вырасти? Куда пропал её нежный, слегка наивный взгляд? Где улыбка, которая так нравилась всем? Теперь её уже никак не назовешь девочкой. На фотографии она была очень красивой.

Ждать возвращения «взрослых» оставалось ещё долго, солнце на улице опять пропало, и слегка моросило, поэтому я решил перечитать главу «Братьев», страницы которой были склепом для насекомого. Ещё раз взглянув на фотографии, я заметил, что достиг того возраста, когда человек отмечает то, как быстро растут дети…

— Так, Вань, эту большую тарелку Димке поставь, — Наталья Сергеевна с азартом командовала застольем, — а то его мамка потом скажет, вот, мол, голодом морили сыночку единственную.

Наталья Сергеевна, как и всегда, была в приподнятом настроении и, несмотря на усиливающуюся одышку, не переставала бегать из кухни в гостиную, накрывая стол. Она достаточно хорошо выглядела для своих лет — слегка заметная хромота и полнота не портили впечатление. Наталья Сергеевна была среднего роста женщиной с аккуратными коротко подстриженными волосами. Глядя на неё, невольно создавалось впечатление, что где бы она ни появлялась, там тут же образовывался хорошо накрытый стол и уют.

— Когда у тебя уже свои дети будут, а? Вон как оба светитесь от счастья, — сказала Мария (младшая дочь Васильевых, невысокая и всё сильнее приближавшаяся к комплекции матери), радостно смотря, как я держал на руках её дочку Катю.

Катюха лапками белого игрушечного кота — бывшей моей игрушки, которую она увезла от нас в прошлом году — пыталась обнять моё лицо. Белокурая девчонка с зелёными глазами, едва заметными из-за смеющихся щёчек, и я строили рожицы друг другу. Как же я хотел, чтобы она никогда не росла.

— У нас уже в твоём возрасте Сашка был, — Мария потрепала по голове проходящего рядом сына, нёсшего фужеры.

— Ну, какие дети, — звонкий голос Натальи Сергеевны послышался из коридора, — какие дети? Когда мы пришли, он знаешь, что делал? — Наталья Сергеевна зашла в комнату, неся большую миску «Цезаря». — Достоевского он читал. Ой, мамка сама не в восторге, наверное, что так тебя воспитала, а? Внуков ведь ей тоже хочется.

Мы с Катей подошли к окну, залюбовались дождём и совершенно не слышали, что там кричат эти «взрослые». Солнечный свет, нежно и ненавязчиво пробивавшийся сквозь капли, светлый, восторженный, любящий взгляд, каким умеют смотреть почему-то только дети… Я был счастлив.

— Да сейчас все думают, надо, не надо семью, чувства проверяют… А мы раз, и всё. Любим и любим, получилось, ну и получилось, и всё счастливы, да, Александр Первый? — бойко сказала Мария Никитина.

— Ты где так вымазался, император? Куда твоя мамка-то смотрит? Ну, шли же два квартала всего! — Наталья Сергеевна приказала внуку поменять джинсы, благо, у бабушки с дедушкой всегда была сменная одежда для детей.

— Саша! — протянула Мария Никитина.

— Ну, мама… Так получилось, — вылетел Сашка из комнаты, чуть не сбив деда с казаном плова.

— У нас всегда так: оно само, так получилось, я не виноват… Катюх, а ты сама чистая? Вы же вместе бежали по лужам к дяде Диме?

— Чистая, — сказала Катя, не оборачиваясь, и обняла мне шею, стукнувшись при этом лбом об мой подбородок и звонко рассмеявшись после.

— Да вы чего так рано пришли? Вас ждали к семи, а не к шести, — с улыбкой сказала Наталья Сергеевна.

— Детям дома не сиделось.

— И тебе тоже, — держа в руках бутылку вина, зашёл в комнату рослый Александр Никитин — муж Марии.

— Так, все за стол, — скомандовал Иван Михайлович, держа в руках большую ложку.

— Катюх, ты куда сядешь? — Мария обращалась к дочке, но глазами искала сына.

— К дяде, — смущаясь, ответила Катя, садясь справа от меня на диван и оттаскивая «мою большую» тарелку к себе.

— Саша, мы тебя ждём! — громко сказала Мария.

— Да я здесь, мам, — в замешательстве, прочищая левое ухо, сказал Саша, сидевший на стуле, за которым стояла Мария Ивановна.

— А, ты здесь, что ли? А ну-ка иди на диван, или папка твой пусть идёт.

— Шумно тут у вас, да, Катюх? — обратился я к девчонке, которая пыталась накормить огурцом из салата свою кошку.

— Наташ, тебе коньячку? — хозяйничал Иван Михайлович.

— Ой, нет, нет, нет, нет, — замахала руками его жена.

— За приезд племянника же. Ты посмотри, какой орёл! Ты смотри, он потом скажет своим, вот, мол, погоду не приготовили хорошую, за меня не пили, шумели, книжки читать не давали…

— Ладно, давай. Только… Всё, всё, всё, остановись наконец.

— Ну, за приезд! Молодец, что вырвался, а то старики, учёба, сам понимаешь…

От коньяка Иван Михайлович, сидевший слева от меня во главе стола, немного вздрогнул. Катина кошка была вся вымазана майонезом, на голове у нее лежал листик салата.

— Саш, накладывай, — обратился Иван Михайлович к Александру Никитину, сидевшему на другом конце стола.

— Хорошо, а ложка где?

— Да, где? Ты же с ней пришёл? — спросила Наталья Сергеевна, искавшая глазами хлеб и сидевшая напротив мужа.

— Ложка, ложка… Ложка под кошкой, — обнаружил пропажу Иван Михайлович.

— Катя! — строго протянул имя дочки её отец.

Взгляд его был суров; неизвестно, где всех отцов учат так смотреть на провинившихся детей.

— Так, какие планы? — осмотрел всех присутствовавших Иван Михайлович. — Завтра мы едем к Синцовым, в субботу на дачу, восьмого… Что это, понедельник? Восьмого к Сашке на день рождения. А ты, Димка, когда уезжаешь?

— Девятого… Утром… — с набитыми щеками пережёвывал я действительно вкусный плов.

— Ах, утром… Я помню, что девятого ты говорил, но думал, на парад ещё успеем сходить. Так завтра, значит, к Синцовым, начальника вроде как предупредил.

— И мы с вами! — звонко сказала Катя.

— У тебя вообще-то школа, — Мария Никитина подмигнула дочери.

— Не хочу! — резко скрестила руки Катя, задев ложку и отправив её в полет почти в тарелку к деду.

— Да пусть пропустит ребёнок, — сказал дед, — пусть с роднёй лучше побудет, чем в этой школе. В школу она каждый день ходит, а Синцовы за тридевять земель живут — к ним не наездишься.

— Да, действительно, — подмигнул я двоюродной сестре.

— Ладно, езжай, заодно ручку тридэшную вернёшь им.

— Ура-а-а! — теперь из-за Кати чуть не полетела тарелка.

— Я тоже хочу, — почти басом сказал Александр Никитин-младший.

— Ну уж нет. У кого двойка по географии? — злорадно посмотрела бабушка на внука.

— Так это же всего лишь по географии! Предмет так себе, не важный.

— У тебя и по математике имеется, насколько я помню, — сказала бабушка, которая знала оценки внука лучше, чем он сам. Пятиклассник был расстроен.

— Саша! — ещё более сурово, чем на Катю, отец посмотрел на Санька. Даже мне стало не по себе от этого взгляда.

— О, чей телефон звонит? — озарилась Мария.

— Похоже, вообще два: мой и… — Наталья Сергеевна потянулась к тумбочке.

— Мой, — сказал я. Мне звонила мама.

— Привет, Надюх. Да, приехал. Сидим, едим… — сложно было что-либо расслышать из-за звонкого голоса Натальи Сергеевны

— Привет, мам! Всё, доехал, встретили.

— Привет, сын. Кормят тебя там родственнички? — первый вопрос от мамы, разумеется, был про то, как и чем я питаюсь.

— Да кормят, кормят. Чего уж прям так сразу? Пловом кормят, вкусным. Шумят все, как обычно. Вы как?

— На огород съездили. Ух, столько дел передали. Хотя нет, только я дела делала, отец твой опять прохлаждался. То ему жарко, то холодно, то есть хочет. Дитя просто.

— Ну, что тебя так тянет на этот огород? Дай отцу отдохнуть.

— Кто ж его мучает? Кто ж его напрягает? Два ведра воды донести не может.

Послышалось недоумевание отца.

— Так ты же взял вёдра, потом тебе кто-то позвонил, а после звонка ты про всё забыл. Я чуть не запнулась об эти вёдра, — мама кричала одновременно и в телефонную трубку и папе.

Из-за громкости я даже отодвинул от уха телефон — как было громко всё это слышать отцу, представить страшно.

— Что ты прям в самом деле? Всё он делает. Ну, может, после того, как ты скажешь восемьдесят раз… Но ведь сделает.

— Так вот именно, что пока сто раз не скажешь и не подтолкнёшь, он не повернётся. А хотелось бы, чтобы от него самого исходила инициатива. Хотя нет, не надо. Помнишь, как он в том году захотел мусорную кучу передвинуть? Пол-участка же разнёс, и в итоге всё осталось, как было. А знаешь, как красиво помидорки в теплице смотрятся?

Тут мама принялась описывать, что они посадили, что они сделали на огороде, и вдалеке слышалось то же недовольное ворчание отца. Всё это было таким родным.

— Да, да, поверю я, что вполсилы возились. Опять все скрюченные и уставшие пришли, наверное. Тихо, спокойно у вас, значит, а у нас вот Катюха компот разлила… — здесь я не расслышал, что ответила мама, безобразие звуков к квартире Васильевых переглушило всё. — Чего говоришь?

— Привет всем передавай, говорю.

— Хорошо, хорошо, передам, ага. Ладно, пока, пока. Вот тётя Наташа трубку вырывает.

Наталья Сергеевна забрала мой телефон и отдала свой.

— Привет, сеструха! Всё пашете на огороде, говорят? — Наталья Сергеевна закричала. Я поднёс к уху её телефон.

— Привет, Надь. Да, да всё хорошо. Говорят, мы завтра к вам? Ну и отлично. Дети как? А что же им ещё делать, если не веселиться? Ну и пусть двоечники, зато счастливые. Ладно, завтра увидимся, тут дядя Ваня опять тост готовится сказать. Пока, пока…

Сидели за столом долго и шумно.

Спал я крепко. Перед тем как уснуть, лёжа на диване в гостиной, мне казалось, что звон до сих пор стоит в квартире. Возможно, я за этим и приехал, за этим звоном, за этими улыбками, за этими крепкими объятиями… Я был счастлив. Я не знал, что покидать Белоельск я буду с совершенно другим настроением. Я не знал, что за время этой недели познакомлюсь с новыми людьми, судьбу которых трудно даже вообразить. Я не знал, что некоторые родственники предстанут передо мной в новом свете.