Все на маёвку! Сборник рассказов

Евгений Диченко

Что такое «маёвка» – знают немногие современные люди. Назывался ли так один из главных праздников страны Советов? Были ли это юные девушки? А может, разгадка кроется в традициях кельтов или жертвоприношениях Закрытого города? Сколько судеб вершилось под лозунгом «Мир! Труд! Май!»? Соавторы книги показали, как самые разные жанры и истории могут подружиться под одной обложкой, ведь все события произошли в весеннем месяце мае.

Дизайнер обложки Евгений Диченко

Составитель Ольга Гузова

© Евгений Диченко, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-2943-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МаЯта

Ольга Тушнова @vogidaniichudavsegda

«Слово «маЯта» достаточно устаревшее, возвращено

мной умышленно, ибо именно маЯться нам, русским людям, видимо, написано на роду…»

/От автора/

Часть первая

…Он родился в мае 33-го. В страшное и голодное время. По стране на фоне неурожаев полным ходом шла партийная чистка, зашкаливала пропагандистская истерия. Не дремали последователи продразвёрстки, о которой в учебниках истории не писали. Как и о её порождении — коллективизации. Впрочем, о последней упоминалось. Сухими цифрами с немногочисленными и как обычно приукрашенными фактами.

На деле же мало кто знал, какой ценой она досталась простому народу. Когда любой чинуша, стремясь выпятиться и сделать карьеру, шёл иногда и путём преступления по отношению к себе подобным. И если вы думаете, что фашизм зародился в Германии, то очень сильно в этом заблуждаетесь…

Папа… Папочка… Папулечка… Страдать, а, может, и маяться, ты начал ещё до своего появления на свет. Вместе с ней. С моей бабушкой, которой, несмотря на усиленно насаждаемый атеизм, с раннего детства было вменено, что господь не посылает испытаний, которые мы не в силах преодолеть…

… — Маняша!.. А, Манятка?! — звала Марию через забор соседка тётя Паша.

Худощавая, вряд ли выглядящая на свои сорок пять лет, женщина, а теперь ещё и с явными признаками измождения, давно чувствовала себя неважно. Но отыскать в их глуши фельдшера нужно было ещё умудриться. А в город к врачам не наездишься.

— Да, тёть Паш! Чего вам? — полногрудая, пышущая не столько здоровьем, сколько счастьем в ожидании первенца молодуха вышла с полотенцем на крыльцо.

— Где твой Василий? Кликнула бы!.. Мне в город надобно. К доктору. Сил нет, как болит всё. Свозил бы, что ли, в Углич на своей таратайке по-соседски?

— Сейчас спрошу, тётя Паша! — улыбнувшись, Мария вытерла руки, повесила полотенце на верёвку, натянутую через двор, и огляделась.

Сердце тревожно ёкнуло. Более получаса прошло, как её муж, высокий темноволосый красавец Василий, год назад назначенный общим собранием председателем сельсовета, пошёл задать овса их кобылке Мушке. Взгляд молодой женщины упал на лестницу, приставленную к торцу дома, ведущую на чердак. Вытерев ещё раз — теперь уже о передник, — вспотевшие от страха ладони, Маша подошла к лестнице. Положив руку на перекладину, она вспомнила, что Вася ей строго-настрого наказывал даже не думать туда лазить. Особенно в теперешнем её положении и без надзора.

Лестница была старая, требовала срочной починки, но навалившиеся на хозяина дома новые обязанности совсем не оставляли свободного времени. С утра до вечера Василий мотался на своей двуколке по всему, вверенному ему, хозяйству. Весенний сев поджимал в сроках, из области то и дело сыпались депеши и телефонограммы сдать лишнее из посевного фонда зерно. А где его взять-то было, лишнее?

«Однако… — ужас охватил уже Манино сознание, — сколько времени прошло? Почему Вася так долго идёт к завтраку? И почему лестница до сих пор не на месте — на крюках, вбитых тут же, в стену дома?»

Василию нужно было отдать должное: хозяином он был рачительным — в отца. За его хозяйскую жилку и оказали сельчане ему доверие. И уж что что, а лестницу он точно никогда не бросил бы, не прибрав на место. Стало быть, он ещё там…

Правда, в последние пару — тройку месяцев Манечка не раз просыпалась оттого, что мужа нет рядом. Шла и находила его либо на крыльце, либо на завалинке у дома в раздумьях.

Закутавшись в шаль, прижималась к нему молодым горячим телом, пытаясь согреть, а более того — понять, о чём он так напряжённо думает. А спросить боялась: не бабье это дело — в мужские думы вникать. Да только сердце женское обмануть трудно. Оно и подсказывало: неспроста всё это, ох, неспроста. Вот и сегодняшнюю ночь муж плохо спал, всё метался да звал кого-то.

…Выбора не оставалось. Накормленная и запряжённая, но пока без узды, Мушка — серая в крапинку кобылка, пофыркивала посреди двора, в нетерпении ожидая седока. И Мария ступила на перекладину.

Рассохшееся дерево поскрипывало под ногами. С каждым шагом было всё страшнее делать следующий. Если бы Маня только знала, какая картина откроется у неё перед глазами через пару минут, она бы бежала отсюда без оглядки. Сердце выскакивало из груди. Дитя под ним дёрнулось с её последним, уже на сам чердак, шагом…

Манин крик был таким, что Мушка, заслышав его, сорвалась с места и, выломив дощатые, крест-накрест, створки ворот, понеслась по просёлочной дороге…

Часть вторая

…Если то, что Маня сама осталась жива, можно было назвать божьей милостью, то он смилостивился над ней — за веру её и покладистость. Горячка понемногу отступала.

— Слава тебе, Господи!.. перекрестившись, тётя Паша сменила сухое полотенце на лбу роженицы на влажное. — Кажись, приходит в себя!..

Бабка Степанида, крючконосая старуха, похожая на подобревшую бабу Ягу, вновь засуетилась у печи. Она была большая охотница до всяких снадобий и по совместительству — местной повитухой. Врачей в тех местах не сыскать было днём с огнём: полтора врача на десять, а то и пятнадцать тысяч душ населения. Вот люди и пользовались услугами знахарей да повитух.

…Этот запах Маня узнала бы из тысячи. Запах ладана. Так пахло, когда хоронили маму, сгоревшую за неделю от тифа. Маше самой было всего двенадцать, когда она, заразившись от матери, лишь чудом выкарабкалась из цепких лап болезни, хотя шикарную косу пришлось отрезать, а голову остричь чуть не наголо.

Спустя пять лет от бандитских рук погиб отец — один из первых вступивших в их посёлке в партию и занимавший место и председателя поссовета, и старшего агронома. Набирало силу раскулачивание зажиточных крестьян, а мстили они за это ох, как жестоко!

Тогда-то Маню и взяла к себе под крыло их бездетная соседка — тётя Паша. Она научила Манечку и домашнее хозяйство вести, и ходить за живностью, готовить еду да разному женскому рукоделию.

Чему-то Маню, безусловно, учили и родители, но в последнее время отец чаще, чем дома, бывал на работе. Да и хозяйства не было как такового. Старый пёс Султан да пара курочек. Дабы не уподобляться кулакам, не положено было иметь своё хозяйство. Положено было поднимать народное.

А истосковавшись по рано ушедшей родительнице, Манечка и потянулась к соседке всем своим сердечком, если уж не как к матери, то как к тётке. Пока однажды на общем сходе в клубе не увидела сына бывшего, известного всем в округе, кузнеца Николая Кузьмича, погибшего от рук врагов Советской власти.

Василий был руководителем местной комсомольской ячейки. Увидела его Маня да и пропала. А уж когда он с трибуны выступал с пламенными речами, агитируя крестьян активно вступать в колхозы и помогать ликвидировать безграмотность, Маня и вовсе слушала его, открыв рот.

Оно и немудрено. Вася был молод, хорош собой и весь как бы светился от обуревавших его поначалу идей всеобщего, не ему одному обещанного, равенства и братства. Постепенно от собрания к собранию, приходя пораньше, Маня перебиралась по лавочкам всё ближе к трибунам. И однажды осмелилась-таки подойти и спросить, будут ли у них в посёлке как-то ликвидировать эту самую безграмотность.

С того дня всё и началось. Теперь каждую субботу и воскресенье ребята встречались в клубе во вновь образованной школе ликбеза. Два часа шли занятия, особо не поговоришь, но зато после говори сколько хочешь.

А там лето, принявшее их в свои распростёртые объятия. Выезды в ночное, купание коней, костры в полнеба и картошка на углях. Сенокосы и ночёвки прямо в свежескошенном душистом сене, разговоры под звёздами и мечты о непременно светлом будущем, которое не сегодня-завтра настанет.

Прошло лето, за ним осень и зима. Очередное собрание по случаю Первомая вылилось в предложение руки и сердца. В двадцатых числах мая, на Николу майского, — в честь Васиного отца — молодые хотели расписаться, да тётя Паша отговорила, дескать, маяться ещё потом всю жизнь. И регистрацию перенесли на июнь.

Примерно в это же время по окончании посевной Василия выбрали председателем сельсовета. А следующую свою посевную он уже не закончил. Он даже не узнал, что у него родился сын.

Так не должно было случиться, но так случилось. Согласно бумагам, Василий Николаевич, мой дед, добровольно ушёл из жизни, накинув себе на шею петлю, сооружённую из конской узды.

Казалось бы, чего ещё хотеть: молодая жена, через месяц родится ребёнок, работа, нужная стране и людям, доверие. Хотя относительно последнего можно было сказать и так: доверие — оно тогда доверие, когда взаимно. Может, в этом была какая-то знаковость, а может и сокрыта чья-нибудь тайна…

…Придя в себя, Мария первым делом спросила:

— С дитём всё хорошо? — остальное было и так ясно: по запаху ладана да по цвету женских платков.

— Нету больше нашего Васеньки, Манечка! — и тётя Паша, по-детски закрыв ладошками лицо, тихо заплакала. Затем, вытерев глаза уголком нижнего, под траурным, платка, повернулась к люльке и достала из неё спелёнатого младенца:

— Мальчик у тебя народился, сыночек. В ночь на одиннадцатое мая. Как звать-то будешь?

— Юрием. Факел значит. Так мы с Васей решили, прочитавши в одной умной книжке… Васю рядом с отцом похоронили?

— Рядом, милая… рядом, сердешная… Ты покорми сыночка пока да поплачь, ежели захочется. А я пойду, не буду вам мешать…

Часть третья

…Отец Василия, Николай Кузьмич, основам грамоты сына обучал сызмальства. Как мог. А прознав, что в Угличе действует чуть не единственная на весь Ярославский уезд гимназия, стал когда раз, а то и дважды в неделю возить его на занятия. Пока тот учился, ехал на рынок за материалами или выполнял просьбы соседей, кому чего привезти по пути. А потом увозил Васю обратно. Там, в гимназии, парень и узнал о существовании точных наук: арифметики и физики.

Сам Николай Кузьмич, как человек нелёгкого труда, старался держаться от наук подальше, да и в сыне видел лишь продолжателя дела своего, кузнецкого. Но с умом.

Ослушаться отца Вася не мог и поначалу исправно помогал ему в кузнице. Но как-то, когда он был уже подростком, в посёлок нагрянули комсомольские активисты. Красиво говорили, раздавали листовки и брошюры. И сбили-таки парня с толку.

Вася рос любознательным мальчиком, много читал, часто спорил с набожной матерью о Библии и её канонах, частенько вводя малограмотную женщину в ступор. Однажды, когда семья ожидала отёла единственной своей кормилицы — коровы Зорьки, он спросил у матери:

— Матушка, ну если Ева совершила первородный грех и теперь должна рожать в муках, то чем перед богом провинилась… да вот хоть наша Зорька, коли тоже рожает в муках?

Тогда мать только и смогла, что, смеясь, шмякнуть тянущегося вверх не по дням, а по часам сына мокрым полотенцем.

Когда же провели в посёлок радио, Василий слушал его если не запоем, то насколько позволяла работа и занятость по дому и хозяйству. И уже открыто стал склонять отца в сторону новых веяний, на что тот лишь усмехался в окладистую бороду.

Правда, в колхоз вступил, но скорее не по убеждению, а ради сына, ставшего к тому времени комсоргом. За это вскоре и поплатился: его повесили прямо в его кузнице противники этого самого всего нового. Нового уклада и мышления. Им и при всём старом жилось неплохо.

Тогда-то и поселились в сознании Василия первые нотки сомнения в правильности выбранного пути.

О том, что отец не покончил с собой, гласила сделанная убийцами, но позже непонятным образом исчезнувшая табличка, висевшая на его груди: «Кто следующий?»

А прибывшие дознаватели не церемонились. Объявили Николая Кузьмича самоубийцей и дело закрыли. Из-за этого еле удалось уговорить действовавшего тайно священника хотя бы отпеть почившего.

Уже тогда Вася думал: «Если дело, как кругом говорят, правое, почему у него столько врагов — и врагов жестоких? В конце концов, историю тоже делают люди, а людям свойственно ошибаться…» Но ответа на свой вопрос тогда он не находил.

Не вынеся смерти мужа, заболела и за два месяца угасла мать. Остался Василий на Святки сиротой.

А тут весна, май, Маняша и любовь. Обожгла та весна вместе с маем и юностью их обоих жгучим жаром и луговым разнотравьем. И так им было хорошо вместе, что не всегда и о голодном желудке вспоминалось.

После смерти матери Зорьку пришлось прирезать — Вася был единственным сыном. Если обиходить скотинку, то парень ещё мог, а вот доить её стало некому. Зорька была корова норовистая — не каждого к себе подпускала. А тут ещё и запрет на личное хозяйство для руководителей любого ранга, дабы не сметь уподобляться кулакам.

И вновь нестыковка: почему тем, кто вёл людские массы за собой, не полагалось иметь свою живность? Они что, нелюди или питаются святым духом? Так ведь и дух святой тоже попал в опалу! Ради этого рушились церкви, ломалось людское сознание, освобождая, видимо, место для вбивания новых идеалов.

Это было ещё одним из того, что так тревожило Василия, сути чего он так никогда и не узнал. Не узнал, что уже к началу 30-х с изгнанием из Политбюро последней оппозиционной группы, началась эпоха диктатуры Иосифа Сталина. Больше никто не мешал новоявленному вождю править. Потому и начались в стране зачистки, практически принудительная коллективизация, доносы и пытки.

На пути к цели все способы хороши. А желающих приблизиться к сытной кормушке нашлось немало. Большинство же из тех, кто мог рассказать о ходе настоящей партийной борьбы, этих зачисток просто не пережили…

Не узнал никогда Василий и того, как вышло, что власть оказалась не в руках талантливого экономиста, знавшего четыре языка, архитектора НЭПа Николая Бухарина, чьими работами позже успешно вдохновились авторы новой китайской экономики? Почему им не стал организатор победы в Гражданской войне и лидер народных масс Лев Троцкий?

Историки вряд ли когда-либо смогут до конца реконструировать истинный путь прихода Сталина к власти. Почти не осталось источников, из которых можно было бы понять, что привело даже не окончившего семинарии юношу с задворок империи к вершине власти? Но один довод будет точным: бога уничтожили, чтобы люди навсегда забыли заповедь: «Не сотвори себе кумира». И как известно, это сработало…

Часть четвёртая

…Новая должность на какое-то время отодвинула Васины противоречивые мысли. Она же их и вернула. Если актив комсомола наезжал в посёлок сам, то теперь уже и Василий стал чаще бывать в городе, принимая участие в мероприятиях различного масштаба. Свёл дружбу с представителями райкомов и горкомов. Они ему и дали рекомендацию в члены КПСС. Как молодому, перспективному руководителю, который имеет, а зачастую и прямо выражает своё мнение.

Но точку в сомнениях и думах поставил, видимо, всё-таки случай. На волне бесчинств с отбором посевного зерна, Василий как-то покатил в соседний район посоветоваться с местным руководством. Слово по слову, намекнули, чтобы сильно не напирал, дескать, там, наверху, лучше знают, что и как. А потом предложили поехать на недавно отстроенную крупорушку.

Вернувшись к своей повозке, Вася увидел, что вся она до бортиков, насколько возможно, была заполнена так называемой дертью — пусть и отходом от переработки зерновых, но в то же время это был корм, в хозяйстве бесценный. Особенно сейчас, в трудное, голодное и для скотины, время.

Разбираться было некогда — скоро стемнеет, да и разошлись уже все из райкома. И Вася изо всех сил погнал Мушку домой, то и дело охаживая и без того тощие её бока плёткой. В голове шумело: «Взятка!?.. Я вор?.. Или пособник?.. Почему они все думают одно, говорят другое, а делают третье?»

В открытые, к счастью, ворота двора он так и влетел ураганом, на взмыленной Мушке.

— Что случилось? — не на шутку испугавшись вида мужа, Мария замерла на пороге.

— Представляешь, родная, я теперь — вор, твой муж — вор и взяточник! Но ничего, я завтра разберусь со всеми! Я поеду прямо в обком партии!..

Таким Васю Манечка ещё не видела, молча собрала на стол нехитрый ужин и постаралась побыстрее уложить его спать. Если это был, конечно, сон…

Никто так и не узнал, сам ли Василий, случайно ли, повторил судьбу отца, или помог кто, дожидаясь его тем утром на чердаке собственного дома?..

Часть пятая

…Юрочка жалел мать, рос послушным ребёнком. Помогал ей всем, чем мог, несмотря на слабое от постоянного недоедания здоровье. Маялся от бессилия что-либо изменить, поскольку хоть и был маленьким, но не по годам смышлёным.

Тем комбикормом, обнаруженным в двуколке по странному совпадению приехавшим очень быстро следователем, воспользовался кто-то другой. Да и кормить давно было некого. Две старых несушки зарубили на поминки самого Василия.

Но не успели, как говорится, отцвести цветочки, как посыпались ягодки. Началась настоящая маЯта. Откуда-то раскопали старые отцовские бухгалтерские отчёты, и объявили его растратчиком. За растрату конфисковали дом и всё, что представляло хоть малую ценность.

А вскоре Марии пришло и уведомление о том, что в трёхдневный срок она обязана собраться для переселения на Дальний Восток. Без объяснения причин. Так они с Юрочкой оказались на такой же великой, как и Волга, реке Амур, в городе Благовещенске.

Маялись со всем: с жильём, снимая углы по добрым людям да по ночлежным домам. Пока матери не удалось устроиться на работу в торговые ряды с экзотическим названием «Мавритания». Жить стало полегче. Удалось снять комнатку в доме одинокой старушки — в прошлом преподавателя танцев в пансионе благородных девиц — Анны Гавриловны — женщины интеллигентной, одинокой и сердобольной. Почти всё, заработанное мамой, шло на питание всем троим — Анна Гавриловна на оплату не претендовала. Так и жили. Вроде как бы даже и подумывали, что отмаялись.

Ан нет! В этих местах всегда было неспокойно. Из-за постоянной японской угрозы СССР и Китаю то и дело вспыхивали вооружённые конфликты. А территория Монголии была своеобразным плацдармом военных действий.

…Хасан, Халхин-Гол, Маньчжурия… Отдельный пласт истории. Только урегулировали здесь, как поползла коричневая чума с Запада. А значит — и вновь маята.

Маялись в эвакуации на Сахалине. С другим жильём и с работой. Анна Гавриловна ехать отказалась, решив доживать век в своём угле, что бы ни случилось. Да и семья подросла: у Юры к тому времени появился отчим и маленькая сестрёнка Томочка.

После войны долго добирались на Украину — в родные места отчима. И снова маялись. Сначала — с жильём, потом — с работой. Радовало одно: хлеба хотя бы уже было вдосталь…

А потом снова весна, снова май, и… правильно — снова любовь… Но это уже была совсем другая история…

Р. S.

Моему отцу, ТУШНОВУ Юрию Васильевичу, родившемуся 11 мая, наряду с другими майскими датами сделав эту самой знаковой и навсегда оставившему в моей душе самые тёплые воспоминания, ПОСВЯЩАЕТСЯ…