Логика прыжка через смерть

Сергей Герасимов

Перед вами — ОЧЕНЬ необычный образец «жесткой фантастики». Необычный — прежде всего потому, что жесткость ее заложена не в «научности», но — в яростной, сильной, откровенно мужской манере повествования. Потому что «стиль и почерк» Сергея Герасимова восходят к самым, пожалуй, бескомпромиссным книгам как российской, так и англоязычной научной фантастики — от «Звездного десанта» Хайнлайна и «Слэна» Ван Вогта до «Пикника на обочине» Стругацких. Безжалостный до беспросветности мир будущего, в котором осатаневшие от опасности и вседозволенности мальчишки в военной форме лихо пилотируют боевые звездолеты и с истинно юношеским азартом уничтожают себе подобных, имевших несчастье родиться «не такими, как положено» — мутантами, — выглядит у Герасимова, как ни странно, ОБАЯТЕЛЬНЫМ. Ибо жалкая и светлая искра человечности по-прежнему теплится во всех. Даже в людях...

9

Мир лопнул как мыльный пузырь.

Он оглядел странный пейзаж.

Мозг был как вокзал, битком набитый пестроодетыми переселенцами — и каждый орал на собственном языке. Память будто разбили на шестеренки и половину шестеренок выбросили. Да еще добавили чужого мусора.

Здесь меня зовут Арей, — вспомнил Коре. Пямять состояла из причудливых пятен своего и чужого прошлого. Я помню этот мир. Я помню что небо здесь иное, зеленое, а звезды по ночам горят красным и освещают красным каменную пустыню. Я помню, что над горизонтами здесь всегда серое кольцо. Я помню, что здесь не бывает дождей, и почти нет ветра, что в этом мире есть большой дом, на крыльце которого моя мать запускала для меня механическую ящерицу. И еще я помню, что то была не моя мать и то был не я. Я не помню вкуса шоколада, я не помню своего имени — того, настоящего, я помню обоих своих отцов, но не знаю кто из них кто.

Я помню много чужих лиц, дат, имен и названий — но не помню и половины того, что мне нужно. НАСЛОЕНИЕ ПАМЯТИ — так они это называют. А вот это помню. А вот эта штука вернет меня обратно, — он нагнулся и поднял блестящий предмет величиной с яблоко — главное, не потерять его. А вот эта жещина рядом со мной — это и есть Кельвин. Но, черт возьми, почему он воплотился в женщину? Хотя, мне никто не обещал мужчину. А они ведь не соврали — местность мне знакома.

— Ау, Кельвин, это ты? — спросил он. — Знаешь, а ты симпатичный. Ты, случайно, не замужем? Это было бы досадно.

Женщина не была симпатична. Стоя с ней рядом, Коре чувствовал инстинктивный страх нормального перед искаженным существом, находящимся вблизи. Психологи пока не объяснили природу этого страха — они говорили о том, что человек подсознательно реагирует на измененное существо, как на грубое нарушение природных законов, понятных ему. Так животное пугается робота, пьяного или сумасшедшего. К присутствию искаженного нужно постепенно привыкакть. Итак Кельвин наслоился на тело женщины. Думаю, это не последний сюрприз.

Кожа женщины была неестественно бледна, с синевой, и местами просвечивалась, как тонкая ткань. На лице не было бровей и вообще даже намека на волосы. Коре подумал, что аккуратно заколотые волосы на ее голове — на самом деле парик. Женщина поднесла руку к щеке и сказала слово на незнакомом языке — задержавшись на мгновение, сознание перевело слово и язык стал своим. На ее пальцах не было ногтей. На моих тоже нет, — подумал Коре, — сейчас она должна испугаться. Я выгляжу так же странно. Потом она вспомнит, посмотрит на свою руку и все поймет.

— Что это? — спросила женщина и ее зрачки расширились от страха. — И что мне теперь делать? Что?

Ее глаза были нечеловеческого, золотистого оттенка, со зрачками, вытянутыми в ниточку. Как у хищника. Но сейчас зрачки стали большими.

Коре разделил шарик на две части и протянул половинку женщине. Две части прибора для двух человек. Каждая вернет своего хозяина в его собственный мир.

Если только сработает.

— Как тебя теперь зовут? — спросил он.

Женщина отпрянула.

— Да ну ладно, хватит, мы теперь оба выглядим одинаково. Я бы хотел посмотреть сейчас в зеркало. Особенно посмотреть на свои глаза. От твоих просто бросает в холод. Так ты вспомнил имя?

— Оксана.

— Самое дикое имя, которое когда-либо слышал. А меня Арей — не меньшая дикость. Странно говорить на чужом языке, правда? Ну не притворяйся, enough of this!

— Что? — снова спросила женщина.

Коре повторил фразу.

Она явно не понимала по-английски.

— Значит, ты не совсем Кельвин, — сказал Коре. — Над этим стоит подумать. Но лучше побыстрее уйти куда-нибудь в безопасное место.

Мы попали не совсем в яблочко. Потом объясню. Здесь могло измениться все. Я не знаю какие зверюшки обитают в этом уютном мире.

— Но я ведь была на берегу реки? — спросила Оксана. — А где же река?

Кажется, это вообще не земля, это другая планета. Ой, мамочки.

Небо над их головами было серым с синевой, полупрозрачным; мутное зеленоватое солнце бросало яркие лучи на мертвый грунт и от этого грунт будто оживал, чуть зеленея. Коре показалось, что он видит мох; он нагнулся, но сухая пыль рассыпалась в его пальцах. Холмы были покрыты мертвыми лесами: деревья стояли плотно и, кажется, в том же порядке, в каком должны стоять деревья нормального мира, но голые, без листьев и коры — светло-серые, гладкие, блестящие. Целые — до единой маленькой веточки. Дальние холмы тоже покрыты мертвым лесом, над лесом зеленоватая муть и кажется, что кошмар кончается там, у кромки горизонта, где зеленоватая муть обманывает глаз иллюзией жизни. И кажется, что муть плывет, и кажется, что ты посажен в громадную бытыль из зеленого стекла, в бутыли сигаретный дым, и солнце освещает бутыль косо и насквозь, и пробка в бутыли, и нет из той бутыли выхода.

— Даже мелкие веточки остались, — заметила Оксана, — ой, Господи!

— Значит, здесь нет бактерий и нет гниения. И ветра тоже нет.

— Мы что, на Марсе?

— Ага, и я зеленый человечек. На Марсе нет деревьев, это знают двухлетние дети. Не волнуйся. Мы дома. То есть, поблизости дом половины меня.

Не могу сказать точнее, извини. Дом второй половины остался за тридевять земель. (А что означает числительное «тридевять»? — удивилось его второе Я)

Но все равно, места родные. Я узнаю местность, вон те развалины раньше были мостом. Там проходила трасса. Судя по виду обломков, мост разрушился лет тридцать назад, но не больше пятидесяти. Вон там… Он запнулся, язык не решался произнести столь странное название. Вон там Ыковка, в той стороне, километрах в двенадцати. Так деревня называется, у половины меня в Ыковке дача.

Построена из настоящего кирпича — трудно даже представить. Там сейчас люди, если только в таком мире могут жить люди.

Оксана осматривала свою одежду:

— Ну, не сама же себе я сшила такой жуткий балахон? У меня бы рука не поднялась так себя уродовать. Значит, люди есть.

— Точно, люди тут есть, — сказал Коре, — а люди должны чем-то питаться.

Значит, и звери тут есть.

— Звери?

— Саблезубые мамонты, например.

— Не надо мне таких шуток, — испугалась Оксана.

Эта женщина знает смысл слова «мамонт», — подумал Коре, — значит, ее учили не по стандартной программе. Или проходила спецподготовку. Но спецы никогда не будут так нервничать. Не сходится.

Он внимательно осмотрел местность. Визуально — опасности нет.

— Ты где училась? — спросил он.

— В школе и все.

— По какой школе?

— Не по какой, а в какой.

— Тогда я чего-то не понимаю.

— Не понимаешь, так и не спрашивай.

— Логично.

Рядом, у самых ног, был неглубокий овражек, занесенный песком до половины.

Овражек уходил в сторону густого неживого леса, поворачивал под прямым углом и терялся в зарослях. На песке — полузанесенные следы гусениц, — может быть, трактор, может быть, танк.

— Это река Хворость, — вспомнил Коре. — Бывают же такие названия.

— Где?

— Да вот этот овраг. Здесь раньше текла река. В этой реке дедушка местной половины меня купался, когда был молодым. Местная половина хорошо помнит фотографию. Берега еще не полностью осыпались. Интересно, куда она пропала?

— Ничуть не интересно, — сказала Оксана, — я хочу домой.

— А где твой дом?

— На Сумской.

— Где?

— Это такая улица.

Насколько знал Коре, улицы везде и всегда называли только номерами.

— Девочка, в каком году ты родилась? — спросил он.

— В девяноста третьем.

— Тогда тебе всего девять лет, — сказал Коре, уже предчувствуя новую неприятность. Сначала женщина; потом женщина, даже непомнящая языка; потом еще окажется, что Кельвин наслоился на тело и мозг женщины столетней давности.

Так всегда бывает при сбое сложной программы — оказываешься черт знает где и черт знает с кем.

— В тысяча девятсот девяноста третьем, — уточнила Оксана.

Оксана представила себе дом, себя на кухне, приготовляющую блины, сметана пахнет так вкусно, хочется зачерпнуть ложкой, на голове косынка и из-под косынки выбилась прядь, прядь щекочет переносицу, а муха бьется в стекло головой.

Неужели это никогда не повторится? Ну неужели?