Логика прыжка через смерть

Сергей Герасимов

Перед вами — ОЧЕНЬ необычный образец «жесткой фантастики». Необычный — прежде всего потому, что жесткость ее заложена не в «научности», но — в яростной, сильной, откровенно мужской манере повествования. Потому что «стиль и почерк» Сергея Герасимова восходят к самым, пожалуй, бескомпромиссным книгам как российской, так и англоязычной научной фантастики — от «Звездного десанта» Хайнлайна и «Слэна» Ван Вогта до «Пикника на обочине» Стругацких. Безжалостный до беспросветности мир будущего, в котором осатаневшие от опасности и вседозволенности мальчишки в военной форме лихо пилотируют боевые звездолеты и с истинно юношеским азартом уничтожают себе подобных, имевших несчастье родиться «не такими, как положено» — мутантами, — выглядит у Герасимова, как ни странно, ОБАЯТЕЛЬНЫМ. Ибо жалкая и светлая искра человечности по-прежнему теплится во всех. Даже в людях...

18

Оксана проснулась поздно ночью, в полной темноте. За окном дергался дальний луч авномобильных фар. Невидимый автомобиль повернул, луч скользнул по окну, сделал видимой прозрачную занавеску и косой треугольник потолка. Ей показалось, что в комнате никого нет, совсем никого. Где я? И что я здесь делаю? Для чего я здесь?

— Эй! — позвала она. — Тут кто-то есть?

— Есть. Спи.

— Где ты?

— В кресле.

— Тебе негде спать? Ты бы мог бы, я не возражаю.

— Нет. Я думаю.

— Почему ночью?

— Я привык думать ночью.

— О чем?

— О том куда мы попали и что случилось с этим миром.

— Ну и что же ты придумал?

— Катастрофа.

— Да, катастрофа, — согласилась Оксана, — это я и сама поняла.

Молчание.

— Послушай, — спросила Оксана, — а что говорил тот человек? Он говорил, что тебя нет? Что тебя убили?

— Да. Еще три года назад.

— А за что?

— Грабили дачу, насколько я понял, а я им помешал.

— А у тебя есть, что грабить? Очень непохоже, чтобы здесь что-то грабили.

Слишком все в порядке. И ты, когда вошел, узнал расположение вещей.

— Может быть, забрались случайно. Я ведь не могу о том знать. Меня там не было.

Я не помню всей жизни человека, — думал он, — человека, который был убит в этом мире, невинный. Люди поклонялись Христу, которого распяли, невиновного — но мне больше жаль тех невинно убиенных, которые навсегда останутся безвестными.

Человек умирает не только телом, он умирает в других людях — и потому Сын Человеческий вечно жив на земле; даже на такой мертвой земле, как эта; а тысячи безвестных — мертвы. Я не помню того вечера, когда он заснул в последний раз, наверняка полный надежд и с радостью ожидающий завтрашний день (так обычно засыпаю я, если на душе не лежит очередной камень) и ему наверняка снились формулы, ведь он был ученым. Я не помню, как его разбудили, как ударили, как он оборонялся и почему не сумел защитить себя, я не помню, как ему хотелось жить в ту последнюю ночь. И я никогда не вспомню, потому что то — он, а это — я. И я никогда не смогу его спасти, потому что смогу уйти только в свой мир, а прошлое этого мира для меня заказано. Та жизнь невозвратима. Тот невинный человек абсолютно погиб и то, что я сейчас сижу здесь, живой, ничего не меняет. Я не могу простить этого убийства. Такие вещи прощать нельзя. Интересно, любил ли он звезды так, как их люблю я? И что мне делать с его воспоминанием о механической ящерице — просто забросить на дальнюю полку памяти? Я мыслю не по уставу. Влияние местности.

— Я все думаю, — сказала Оксана, — если тебя нет, то кто же сейчас сидит и говорит со мной?

— Я.

— Я понимаю, что ты. Но ты же остался там? В земле закопаный? Они разрезали твое тело и закопали. Потом оно совсем сгнило, остался только скелет.

А может, и скелета не осталось. Тогда кто сидит здесь?

— У меня не было тела здесь и я взял его оттуда.

Правильный вопрос. Если меня убили, значит, мое тело сгнило в здешнем грунте три года назад. Тогда чье же тело сидит сейчас в этом кресле? В этом кресле сейчас сидит то, чего не существует и не может существовать. Мое человеческое тело уничтожено. Значит, это н е ч е л о в е ч е с к о е? Значит, моя душа надела на себя первое попавшееся, чтобы прикрыть свою наготу? И, если я не человек, то нужно ли мне есть, пить, дышать, спать? Я не хочу ни есть, ни пить, ни спать. Я все же дышу. А что если?

Он задержал дыхание и подождал минуты полторы. Дышать совершенно не хотелось. И игла, которая не прокалывала кожу — потому что это была нечеловеческая кожа? Дело не в игле?

— Эй! — снова позвала Оксана, — ты сидишь так тихо, что, мне кажется, тебя здесь нет. Мне страшно.