Смерть Земли

Сергей Булгаков

Сборник рассказов в жанре антиутопии авторов творческого объединения «Посредник» (toposrednuk.ru) посвящён темам будущего, возможным сценариям конца света и миру в эпоху постапокалипсиса.

Неудачная реконструкция

НИКОЛАЙ СОКИРКИН

Устать бояться

«Мудрый не беспокоится ни о чем

поскольку он устал беспокоиться»

Лао-Цзы

Этот рейс никогда не будет последним. Хочется крикнуть: «Слышите, у меня никогда не будет последнего вылета!»

Но вряд ли кто услышит, вряд ли кого я задену этими словами. Я просто улечу, сегодня, сейчас. Откроется люк, и я снова увижу самолет и небо. Уж не знаю, смогу ли я выдержать полёт, смогу ли снова выжить среди всех напастей, но… Иногда мне кажется, что призрачно-голубое небо слишком маняще. Оно слишком спокойно, чтобы оставить равнодушным. Может, у иного человека и не возникнет такой мысли: сорваться и взлететь, а вот у меня возникнет. Возникнет уже по той причине, что я не могу сидеть на земле, призывно вздыхая и глядя на небо.

Одних небеса благословляют, другим сулят беды и страдания, кто-то обожествляет их, но я вижу в них поток, стремление, моё стремление оторваться и взмыть прочь от земли.

— Ничего себе! Парень, ты что, решил пролететь там? — мой помощник посмотрел на вулкан, который грозно и мрачно изрыгал пламя, красуясь где-то вдали, но не настолько, чтобы быть совсем безопасным, особенно для моего полёта.

— Ты, главное, подготовь всё, чтобы этот полет не оказался последним, — не став отвечать на его вопрос, сказал я.

— Я слабо верю, что крылья смогут пролететь, выдержать полёт. Только Ив Росси делает такие трюки, и то крылья-то у него сами не летают, он приземляется на парашюте!

— Прекрасно, надо расти!

Из самолета я, как и Ив Росси, выехал на специальных роликах, а дальше… А дальше невероятный шум ветра, где-то земля, потерявшая объем из-за высоты, и вулкан, над которым, почти над самым жерлом, должен пролететь я. Ещё будучи на земле, лётчик попросил меня передать привет Сатане, когда я буду пролетать над центром вулкана. Это было вместо последнего напутствия, а мой помощник просто крикнул: «Рок-н-ролл!»

Крылья должны были управляться с помощью специальных сенсоров, прикрепленных к моей голове. Это что-то вроде искусственных частей тела, которые прикрепляют инвалидам. Только крылья во много раз чувствительней, к тому же есть подстраховка. Если датчики перестанут реагировать на нервную систему, то они будут слушаться малейшего движения моего тела. Если крылья потеряют чувствительность, то в ход пойдет ручное управление, а если вдруг всё пойдет крахом, то мне поможет парашют — чудесное изобретение человека, дарующее свободу и спасение. Но крылья мне оставит их изобретатель, если я смогу с помощью них и приземлиться, не знаю, как именно, но специальное топливо превратило крылья почти в реактивный ранец. Страшно ли мне? Страшно было в самолете, а сейчас я не думаю о падении, мне некогда ощущать ужас. И хотя уже адреналин хлынул в мою кровь, я спокоен и сосредоточен, меня почти нет в этом полете, я полностью растворен в нём.

Несколько завитков, чтобы яркий шлейф из дымовых шашек, что прикреплены к моим ботинкам, запечатлелся на фоне извергающей пламя и пепел горы, на радость фотографам и зевакам, и дальше, к вулкану.

Жарковато! Вулкан недружелюбно встречает. Кто знает, может, как полыхнет и прощай всё! Жалко будет крылья, да хотя какая потом мне будет разница?

Какой дым! Одна надежда на специальный костюм и респиратор. А все равно страшно, скорей бы пролететь над ним. В этом самая соль: пролететь, пройти там, где тебе страшнее всего, там, где все превращается в единый всеобъемлющий страх. Какое в этом удовольствие! Удовольствие бывает не только там, где тихо и спокойно, но и там, где можно что-то превзойти, а труднее всего превзойти самого себя.

Жуткий пепел начал вырываться из жерла, видимо так рождались легенды о драконах, о богах, в тот момент, когда человек сталкивался с такими вот явлениями и чувствовал свою ничтожность перед ними. Ближе, еще ближе и еще жарче, почему-то кажется, что я не вернусь!

Ужасно! А не страшно! Вот это жар и… Я ничего не вижу. Я граничу между паникой и сосредоточением, всё равно никуда не деться, но страх и инстинкт самосохранения хотят вырваться откуда-то из глубины, да… Вот это выброс! Даже через специальный защитный костюм, я ощущаю жар, какой ЖАР! ЖАР! КАК ЖАРКО!..

— Меня пугает только первый реконструированный. — Я слышал шепот где-то совсем далеко. Неужели это лекарства так действуют, словно меня напичкали наркотиками? — Он слишком неуправляем и самостоятелен.

Похоже на голос той брюнетки, что пыталась общаться со мной. Она что-то говорила про реконструкцию. Ох, как меня мутит, и все кружится, едва я открою глаза.

— Ещё одной очередной реконструкции бюджет не выдержит. Спасибо, что нам и так дали двоих. Хорошо ещё, что тело второго частично спас его необычный костюм, а первый упал в болото.

— Ну, он до сих пор летит. Боюсь, что такая фиксация даст о себе знать, рано или поздно…

— Наши психологи над ним поработают. Если надо, они его прозондируют и подкорректируют, и он не захочет больше летать, да и ему это будет незачем, у него всё будет на земле.

Что за чушь… никогда… зачем мне просто жить на земле, я лучше сдохну, чем буду просто сидеть на земле…

— Это вам не ваше общество, — высокая брюнетка, слишком идеальная, будто из журнала, что-то говорила о том, как я должен вести себя в их мире. — Запомните, вы были реконструированы с научными целями, а не из-за гуманных соображений.

«Интересно, — размышлял я, — как такая шикарная девица могла стать научным сотрудником? Нет, ну как, это понятно, но ведь она что-то соображает, по крайней мере она понимает, что говорит».

— А вы, — обратившись ко мне, она прервала цепочку моих рассуждений, — вы так и не вспомнили своё имя?

— И не хочу…

— Мне не нравится ваше поведение, и я уже начинаю сожалеть, что вас реконструировали! — её голос звучал деловито, даже наигранно деловито. Обычно так бывает, когда женщина хочет показать свою силу, власть, но не понимает, что от этого её образ становится только наивнее, словно гротескная пародия.

— Ну, сожгите меня второй раз, — отрешенно ответил я, — первый раз я уже сгорал, второй раз будет не столь эффектно.

— Вы можете продолжать смеяться надо мной, — она почувствовала, что мой цинизм и полное равнодушие к их «дару» ставит под сомнение ее безупречный статус в их организации, — но вполне возможно, что вам найдут иное… иное предназначение.

— Что-то вы замялись, когда говорили о предназначении. Мне кажется, вы просто не знаете, что делать с нами потом. Может, всё это «мероприятие» не совсем законно?

Она, конечно же, не покажет вида, что я её задел. На любые замечания и колкости она рассмеётся, высокомерно и вызывающе, но я понимаю, что мое трикстерство означает для такой самостоятельной женщины, что ее показная сила под сомнением.

— Чего тебе не нравится? Глянь вокруг, какие города, техника, какие женщины вокруг! — шепнул мне на ухо второй реконструированный. — Не жизнь — а малина, ничего делать не надо, более того, они предлагают даже внешность бесплатно изменить.

— Ты как погиб?

— Что? — он явно был удивлен такому интересу к его персоне. — Пьяный разбился…

Что-то в голосе было не так, он сильно разволновался.

— Сбил кого-то?

— Нет.

— Точно?

— Чего ты пристал, может тебе уже и доложили про меня что-то, ну и что с того? Это было черт знает когда! — он перешел на крик. — Давно уже нет никого, кто жил в те времена, ну и что? Мало сбивают на дорогах женщин с детьми?

— Ну да, действительно, одними больше, одними меньше, — я открыто насмехался над ним.

— Да пошёл ты! — парень совсем начинал терять контроль. — Что? Думаешь, ты — святой? А ты сам-то как погиб? Я вижу, что не от старости?

— Спроси у той красотки, — я махнул головой в сторону нашего поводыря — брюнетки.

— А как погиб этот тип? — внезапно спросил парень, когда мы уже зашли в лифт.

— Странный интерес… — брюнетка была удивлена, — но вы имеете право знать. Он сгорел заживо, пролетая над вулканом, на специальных крыльях.

Мой товарищ по несчастью или по счастью был растерян и даже поник, оставшуюся часть пути до исследовательского института он просто молчал.

— Вам не предлагают, вас обязывают, — жестко сказал какой-то очередной научный сотрудник с пропорциями атлета, — вас обязывают подчиниться всем нашим приказам, после чего вы сможете сделать «пластику», устроиться на работу, у вас уже будет приличный капитал.

— «Пластику»? — я перебил странного ученого, отчего вызвал его негодование.

— Вас что-то смущает?

— Зачем она мне нужна?

Люди вокруг нас что-то начали обсуждать, перешёптываясь.

— У нас все делают «пластику», вы же не хотите просто так прожить жизнь? Мы сохраняем молодость…

— Это получается, что и умираете молодыми?

Их лица были растеряны. Видимо, я задел какие-то нотки их душ или душонок, о которых не принято говорить вслух, но только не мне.

Наш проводник отвела меня в сторону. Здесь находилась комната психологической разгрузки, обставленная искусственными цветами и развешанными на стенах репродукциями картин.

— Вам пора усвоить, что есть вещи, о которых здесь говорить, по крайней мере вслух, при большом количестве людей, не принято, — ее голос был неровен, она нервничала, словно я спросил о чем-то неприличном.

— В моё время говорить о старости и смерти не было чем-то неприличным, — спокойно ответил я, стараясь не волновать проводника.

— Дело не в моральной стороне вопроса.

Странное дело, что же тогда? Если это не табу морального плана, тем более не религиозного, тогда все дело в цене вопроса, как говорят…

— Подождите меня здесь.

Дверь захлопнулась. Ну что же, можно побыть и в одиночестве, тем более что я не испытывал этого ощущения уже давно…

Как странно, в этом мире я не видел внешне неидеального человека. По крайней мере, за тот срок, что мы ходили по улице, передвигались в транспорте, словно все вокруг сошли со страниц журнала. Видимо, «пластика» — это средство, чтобы убежать от неидеальности себя, мира, скрыть комплексы, вот только скроешь ли ты их в своей голове?

Окна не пропускали шум, только свет мог оказаться в комнате. Жалюзи были открыты, и в огромных окнах я видел высотные здания, да и мы сами были на большой высоте, где-то на последних этажах. Вроде всё вокруг в специальных тонах, всё прекрасно отделано, но как-то трудно было назвать это место, призванное быть способствующим расслаблению, своей идеальностью, уютным.

Мои рассуждения и дремоту, потихоньку пленяющую меня всеми силами, прервал тот самый доктор, который беседовал со мной в самый первый день моего «воскрешения».

— Вы хотели знать, почему ваш вопрос вызвал такую реакцию? — медленно и неуверенно начал он.

— Было бы интересно, — ответил я, — вы извините, но нас не инструктировали, что можно, а что нельзя спрашивать в вашем мире, я-то и в своем не сильно стеснялся.

— Да, да, резонно, резонно, — доктор потер руки, пытаясь собраться с мыслями. — Вообще-то, как вы заметили, в нашем мире можно исправить любые недостатки вашего тела. Мы лечим болезни, мы омолаживаем, кстати наша фирма этим и занимается, даже оживляем, но это, пока, только единственный случай. Мы продлеваем молодость, и для этого нас и держат. Только мы не смогли победить смерть.

«И слава богу», — заметил я про себя.

— Смерть наступает внезапно. Из молодого человека или прекрасной юной девушки ты, в одночасье, становишься дряхлым, измождённым, ветхим и умираешь… — Доктор замолчал. — Этого мы страшимся больше всего, ибо не можем угадать, когда наше средство молодости прекратит действие и ветхость возьмет свое. Это может произойти на улице, на свидании в ресторане, да где угодно.

— Особенно интересно это на свидании или под венцом, — засмеялся я, — вы извините за смех, но это очень нелепо.

— Может быть, может быть…

— А скажите, — я посерьёзнел, — в вашем мире нет страданий, болезней, бедных, сумасшедших?

— Этого предостаточно! — Он замолчал, понимая, что сказал и так слишком много.

— То есть также сходят с ума от денег и власти, не зная, чем занять себя в своей праздности, ссорятся, убивают, только век всех тех, кто этим занят, стал дольше, да и сил у них полно до самого смертного часа?

— Вы слишком абстрагируете моральные нормы, — вмешалась брюнетка.

— А как выглядела она до «пластики»? — внезапно спросил я.

— Нам запрещено распространять любую информацию о том, кто как выглядел до изменений, скажем так, — врач, если его так можно назвать, посмотрел на девушку, — любую, даже просто словесную. Находятся, конечно, кто ее распространяет, тем самым стараясь заработать на этом, но, как вы понимаете, это незаконно.

— Что же такого — знать, как кто-нибудь выглядел до операции?

— Это важно, например, для знаменитостей, да и простой человек этого опасается…

— Прекрасно! — я рассмеялся. — В мой век люди нанимали частных детективов, находили всякие ухищрения, чтобы хоть как-то порыться в чужом грязном белье, а теперь ничего этого не нужно, просто немного денег и терпения и пару фотографий. Я всегда говорил, что нет ничего более непостоянного, чем мораль.

— Да он просто издевается над нами! — в гневе, брюнетка бросила стопку бумаг на стол.

— Нет, — я вздохнул и развалился в кресле, — если все вы были бы заняты собой чуточку поменьше, то обратили бы внимание, что сказал я это смеясь, но с грустью. Мне было грустно, я не находил отрады в жизни обычного человека в свое время, как сегодня не нахожу и среди вас.

— Ну, кто знает, вы только недавно в нашем мире, — улыбнулся доктор.

— А вот вы? — я наклонился к нему.

Доктор заволновался, явно не ожидая такого внимания к своей персоне. Его руки не находили себе места, глаза забегали по предметам.

— Вы не похожи на вашу коллегу, — я кивнул в сторону брюнетки, — вам претит даже ваше омоложение.

— Да что вы его слушаете! — девушка закричала еще громче. — Между прочим, у нас есть высококвалифицированные психологи, а не сумасшедшие летчики-самоучки, которые из-за своих эгоистичных намерений или комплексов лезут штурмовать разъяренный вулкан!

Доктор напрягся, и вместе с ним, словно в унисон, стала напряженной вся обстановка в помещении.

— А вы знаете, как прекрасно ЛЕТЕТЬ! Как незабываемо, когда солнце, садясь на закате, светит тебе в спину, а ты словно можешь долететь до него и коснуться рукой, не боясь обжечь свои крылья. Как прекрасен среднерусский пейзаж, особенно осенью, когда дым от костров застывает в воздухе, когда только облака и это солнце свидетели твоей СВОБОДЫ. Вы были свободны когда-нибудь? — Говоря тихо и расслабленно, я повернулся к девушке. — Бьюсь об заклад, здесь таких нет. Вы думаете, свобода — это выбор между чем-то и чем-то, но свобода — это нечто вне выбора, это всегда нечто новое, это даже возможность не выбирать вовсе.

— Вы прекрасный собеседник, — неуверенно сказал доктор, — я, видит бог, — он не знал, где найти себе место, — видит бог, я бы не хотел всего этого, но мы вынуждены принудить вас участвовать в нашем эксперименте.

Как быстро я настроил его на свою сторону. А может, я та отдушина, та уверенность, тот анимус — одним словом, все то, чему ему не хватало всю жизнь? Это очень женственное общество, где даже для мужчин служит единственным утешением — внешняя красота, да и это можно проверить.

— Ты знаешь, почему он с тобой был так откровенен? — девушка склонилась надо мной, злобно произнося каждое слово.

— Ну, есть у меня предположения, — ответил я.

— Не надо предположений, — она скорчила гримасу участия, едва не погладив меня по голове, — я все скажу тебе и так. Тебя отправят в утиль, как неудачную реконструкцию, мой милый.

— Какая вы, — я со смаком произнес эти слова, — какая вы заботливая, я бы так и сидел, не зная правды. — Меня взяли под руки охранники. — Я уже сгорал заживо, можно теперь замерзнуть, — уже в конце коридора, я прокричал: — А лучше раствориться в кислоте, чтобы второй раз меня не реконструировали! — Сказав это, я повис на накачанных руках охранников.

— Ого, — болтая ногами, я обратился к охранникам: — Вот это бицепсы! Бьюсь об заклад, вам их тоже здесь сделали. Наверное, ты был ботаном, а тебя все били, раз вы такие «банки» себе нарастили?

— Скорей бы тебя уже утилизировали, — прошептал один из охранников.

— Перед этим я тоже хочу нарастить такие бицепсы — доктор говорил, что это можно сделать в два счета.

Я думаю, хватит трикстерства, хотя от этого и трудно отказаться. Интересно, насколько их мышцы рабочие? Всё-таки тяжелой работы они не видели. Но ребята слишком здоровые, что тут говорить, по сравнению с ними, моя жилистость выглядит убого.

Меня привели в комнату, где все было белым, царила стерильная тишина. От всего этого веяло какой-то неестественностью, казалось, сам воздух был здесь стерилизован. Белые стулья, белые кровати, белые стены… Если здесь пожить немного, то, пожалуй, можно сойти с ума. У белого цвета странная особенность: он делает все объемней, кажется светлым и добрым, но через некоторое время начинает угнетать. Видимо, такая белизна и в человеке, в слишком больших количествах, начинает угнетать, скрывая за собой все самое темное. Вот почему «чистенький» человек, этакий «святоша», который нравится всем, не делает зла, но и добра никому еще не сделал, вызывает большие опасения у самых пытливых умов.

— И вы сможете вот так же оживить, или, как вы называете это, реконструировать, членов нашего совета и их семьи? — Рослый мужчина с вечно молодым телом и лицом сидел в деревянном кресле, вдыхая запах хвои и цветов, которые изобиловали в саду.

— Необходимы некоторые тестирования, иначе кто знает, какой процесс может наступить. Если уже реконструированного мы попытаемся омолодить, нужно вначале испробовать на ком-нибудь из уже реконструированных, — доктор говорил неуверенно, словно боялся разочаровать своими словами собеседника, — я предлагаю начать уже завтра, тем более что один из реконструированных всеми руками «за», да и ему после операции будет проще интегрироваться в наше общество.

Сосны мерно раскачивались, источая запах хвои. Они то успокаивались, то вновь начинали раскачиваться, словно сказочные великаны, каждый раз реагируя тем самым на дуновение ветра.

— Это кто же из них? Тот, которого нашли после аварии в болоте или сумасшедший, который решил потягаться с вулканом? — мужчина засмеялся. — Как только научитесь быстро и без дефектов оживлять, я тоже сделаю какой-нибудь из этих трюков. А представляете, как это будет выглядеть для предвыборной кампании, а?

Собеседник доктора, мечтательно, посмотрел на небо.

— Вы всё-таки решили баллотироваться на пост президента? — чтобы прервать недолгую паузу, спросил доктор.

— Всё это формальность, мой милый Джонс, все это формальность. — Откровение мужчины прервал слуга, который сообщил, что пришел персональный тренер по йоге. — Хорошо, сейчас иду, — ответил собеседник, — о чем это я? Ах да. Всё это формальность, наша семья владеет своим бизнесом, другая своим, мы ещё в университете были в одной организации, а теперь все силы вкладываем в экономическую мощь и в эти разработки по омоложению. В наших руках — экономика, проще говоря — деньги. Думаете, парламенты, сенаты, синоды и прочее играют какую-то роль? Далеко ли они пойдут, если их лишить их вкладов в банках, топлива, еды, да того же омоложения? В лучших борделях, которыми владеют наши компаньоны, отдыхают и президенты, и генсеки, и кардиналы — все. Считайте, милый доктор, что пост президента для меня — просто развлечение, так, потешить собственное самолюбие. И еще, — встав, он наклонился над доктором. — Я очень откровенен с вами, очень, может даже чересчур. Это не просто так. — Затем, изменив тон, он выпрямился, сказав напоследок: — Простите, сейчас у меня занятия йогой. Йога — прекрасное средство, чтобы сохранить молодость и здоровье. Ведь так, доктор?

Джонс еще немного посидел под раскачивающимися соснами, источающими прекрасный аромат. Он все прекрасно понимал. Понимал, что бросить просто так все и уйти не сможет, он на крючке такой вот откровенности.

— Чёрт бы побрал его откровенность! — Иногда он начинал завидовать тому второму реконструированному, который сгорел над вулканом. — Может, тоже вот так вот полететь с ним и… м-да, — внезапно он вспомнил, что каждую неделю они проходят тщательный медицинский психологический осмотр и за мысли о самоубийстве ему грозит лечение. — А ведь всё это создавал я, — сказал, вздохнув, доктор.

— Что будем делать с этим чокнутым? Вчера он флиртовал с нашей медсестрой! — негодуя, обратилась к доктору брюнетка.

— Если не ошибаюсь, вчера второй реконструированный, напившись, пытался изнасиловать Элизабет, нашего психолога, а потом разнес всю посуду в палате, — безразлично ответил доктор, — что вам дался этот парашютист или пилот? Может, он вам нравится? — Глаза доктора смотрели куда-то в пустоту.

— Он ВАМ нравится! — сказала брюнетка. — Я это давно заметила, Джонс!

— Ну и что? — Джонс почувствовал уверенность в своих словах. — А вы знаете, как его звали при жизни?

— Мне безразлично, как его звали, я знаю одно — это неудачная реконструкция!

— Сейчас это не имеет значения, но раньше вы бы были, как это, соотечественниками, — так же безразлично, продолжал доктор, — этот парень из Восточной Европы.

— Ну и что?

— А может, вы его очень дальняя родственница! — доктор засмеялся.

— Вы не в себе? — девушка явно была удивлена и разгневана.

— Простите, Маргарет, я просто устал, у меня была сложная встреча с заказчиком, — Джонс понял, что такое поведение выглядит, по меньшей мере, вызывающе, а то и странно в подобном мире.

— Я понимаю… — девушка старалась говорить мягче.

— Готовьте первого для «пластики», — сказал доктор. — Этого, как его? Алкоголика.

— А что делать с парашютистом?

— Ну, мы же не можем его просто так убить? — Джонс сказал это с явным раздражением. — И кстати, Маргарет, вы были красивы и до изменений.

Доктор ушел, так и оставив Маргарет стоять в оцепенении. Единственная мысль проскользнула в ее голове, мысль о том, что коллега обезумел. Несмотря на его молодое и красивое тело, ей он показался сгорбившимся стариком, уставшим от всего, что его окружало.

Ночью мне приснились мои крылья. Как жаль, что они сгорели тогда. Я понимаю, что такая привязанность к бренной вещи чревата постоянным страданием от одной мысли, что ты больше не владеешь ею. Но меня расстраивало не то, что исчезли сами крылья, деньги, которые были потрачены на их изготовление, а то, что я сижу здесь, словно какой-то пленник, никто не выпускает меня, никто не считается с моим мнением. Я понимаю, что среди всей этой тишины уже было принято решение избавиться от меня, пусть даже его не озвучили. Второго, скорее всего, омолодят, потом «выпустят» в свет, а свои дни он закончит так же, как закончил много столетий назад. Вот интересно, потом его станут оживлять вновь? Да, станут. Такие люди интересны всем и всегда, власть любит тех, кто прозрачен, кто просто хочет сытно поесть, красиво пожить. Тех, кто слишком много думает, не любят нигде, из такого лучше сделать героя или пророка, но посмертно, перед этим как-нибудь красиво убив.

— Эй, реконструированный номер два! — мои пространные философствования прервала брюнетка.

— Меня зовут Кузнецов Игорь Павлович, а не номер там какой-то, тем более не второй.

— Какие мы обидчивые, — она засмеялась. — Ты вспомнил свое имя? Не хочешь развлечься, тебе, наверное, скучно торчать здесь целыми днями?

— Если только с тобой, Маргарита, — я язвительно улыбнулся.

Это ранило самолюбие девушки окончательно, но она скрыла свой гнев, ради цели, какой-то очень важной, но это не омоложение. Мало того, если она столь обходительна со мной, значит, все дело в ином… Она хочет меня убить. Да, да, будем изъясняться просто и лаконично, просто убить.

— Мы сделали для тебя новые крылья, — она лукаво обратилась ко мне, — ой, простите, для вас, как там вас по имени?

— Спасибо, — я не сделал ни малейшей гримасы раздражения.

Что же в них не так? На вид, вполне сносно. Может, я и разобьюсь насмерть, но полетать успею.

— Можно вас чмокнуть в знак благодарности? — я решил добить стервозную девицу, но, видимо, такого слова в их времени не знали. — Поцеловать?

— Потом, как вернетесь, — ответила она.

— А я думал, мы уже перешли на «ты», — улыбаясь, сказал я, попутно надевая шлем.

Эта конструкция была явно совершенней той, на которой летал я. И парашют предусмотрели, как мило с их стороны.

Внизу была земля, которая казалась еле видимой лентой среди квадратов-небоскребов. Лифт нас поднимал все выше и выше. Оказалось, что он был связан с какой-то вышкой, которая позволяла ему подниматься на много километров над землей. Если предметы потеряли объём, то мы, как минимум, метров на пятьсот поднялись. Все были отвлечены зрелищем заката, и, пользуясь этим, я старательно осмотрел свое снаряжение и увидел небольшую записку, запрятанную в одной из дымовых шашек.

«Эти шашки не дымовые, они разорвут вас на части». — Слова в записке были лаконичны и подпись: «Доброжелатель».

Я спрятал записку обратно. Кто же это мог быть, этот загадочный доброжелатель? Доктор? Если бы он знал, то не допустил бы всего этого?.. Эта стерва — брюнетка? Тоже нет. Охранники? Они ждут не дождутся, когда я превращусь в фейерверк. А может… Точно! Там со мной беседовал психолог, как я понял, он единственный, кто считал, что мое поведение естественно и правильно, кажется, его уволили потом.

Я на высоте семисот метров, как показывает высотометр, а значит, можно прыгать. А главное, какой вид, закат над морем и побережьем, которое граничит с городом! Даже если не удастся снять шашки, я увижу, как море медленно растворяет в себе закат, а солнце, словно не желая расстаться с ушедшим днем, все хватается своими алыми лучами за уже темнеющее небо. Думаю, что пора прыгать, сделав это неожиданно, чтобы хоть в чем-то расстроить их планы.

Конец ознакомительного фрагмента.