Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями. Сказка

Сельма Лагерлёф

Новый адаптированный перевод Алексея Козлова романа-сказки Сельмы Лагерлёф «Путешествие Нильса с дикими гусями» Маленький невоспитанный мальчик, превращённый в крошечного эльфа, путешествует на спинах гусей по Швеции, познавая историю, географию и нравы своей страны, а потом снова становится человеком.

У Реки Роннеби

Пятница, первое апреля.

Ни дикие гуси, ни Смирре Фокс никогда бы не верили, что когда-нибудь снова столкнутся друг с другом после того, как покинули Сконе. Но теперь получилось так, что дикие гуси случайно выбрали маршрут через Блекинг, и туда же отправился хитрый Смирре Фокс.

До сих пор он держался северных районов провинции. И поскольку ему пока что не попались на глаза ни богатые усадебные парки с охотничьими угодьями, полными дичи и изящных молодых оленей, он был недоволен сильнее, чем мог выразить в словах. Всю дорогу он бежал и ругался на природу, людей и на весь этот неблагодарный, чёрствый и жестокий мир.

Однажды днём, когда Смирре бродил по пустынной лесной чащобе Мелланбигден, недалеко от реки Роннеби, он увидел пролетавшую мимо стаю диких гусей. Он сразу же заметил, что один из гусей был белый, и тогда, конечно, понял, с кем ему приходится иметь дело.

Смирре немедленно развернулся и решил открыть сезон охоты на гусей — как ради удовольствия получить хороший сытный обед, так и из желания отомстить за все унижения, которым его подвергли эти негодяи. Ну, и удовольствие от охоты не следует сбрасывать со счетов, как-никак, охота нравилась ему больше всего на свете! Он увидел, что они летели на восток, пока не достигли реки Роннеби. Затем они изменили курс и направились вдоль реки на юг. Он понял, что они намеревались найти место для ночлега где-то на берегу, и подумал, что ему удастся без особого труда заполучить парочку этих вкусных, жирных милашек. Но когда Смирре наконец обнаружил место, где укрылись дикие гуси, он заметил, что они выбрали невероятно защищенное место, и он никак не сможет подобраться близко к ним.

«Вот хитрюги! Хоть локти кусай!» — подумал Смирре.

Надо сказать, что река Роннеби не была уж очень большим или важным водоемом, тем не менее, она всегда была на слуху из-за её красивых берегов. В нескольких местах она прокладывала себе путь между крутыми горными громадными стенами, которые торчат прямо из воды и сплошь заросли жимолостью и черемухой, рябиной и ивняком, и мало что могло быть более восхитительным, чем плыть по маленькой тёмной речке в приятный летний день. Если прекрасным летним днём вам выпадет взглянуть вверх на всю эту нежную зелень, которая лепится к скалистым склонам, вы буквально застынете от восторга, так тут хорошо!

Но теперь, когда дикие гуси и Смирре спешили к реке, стояла холодная и ветреная полувесна-полузима. Все деревья стояли голые, и, наверняка в округе не нашлось никого, кто хоть немного задумался бы о том, уродлив этот берег или красив. Дикие гуси возблагодарили свою удачу за то, что они нашли на отвесной горной стене узкую песчаную полосу, достаточно широкую, чтобы на ней можно было разместиться всей стае. Перед ними неслась река, полноводная, сильная и бурлящая во время таяния снегов и половодья. Позади них вздымалась непроходимая горная скальная гряда, и нависающие ветви полностью скрывали их. Лучше и быть не могло.

Гуси мгновенно засунули головы под крылья и уснули, но мальчик не мог сомкнуть глаз. Как только Солнце скрылось за горизонтом, его охватил такой страх темноты и ужас дикой природы, что он снова затосковал по человеческим существам. Там, где он лежал, спрятавшись под гусиным крылом, он ничего не видел и только немного слышал; и он подумал, что если с гусаком что — нибудь случится, он не сможет его спасти.

Со всех сторон доносились шумы и шорохи, и ему стало так не по себе, что пришлось выползти из-под крыла и усесться на землю рядом с гусаком.

Дальнозоркий Смирре стоял на вершине горы и смотрел вниз на диких гусей.

«С таким же успехом можно рассчитывать поймать Солнце! Если бы я был умён, я бы сразу отказаться от этой безумной затеи! — твердил он про себя, облизываясь, — Как я смогу взобраться на такую крутизну? Как я переплыву такой бурный поток? И, помимо того, под горой нет ни малейшей полоски земли, которая вела бы к месту ночлега! Эти гуси слишком мудры для тебя, Смирре! Никогда больше не утруждай себя охотой на них! Вах-вах-вах! Пустое это дело!»

Но для Смирре, как и для всех остальных лис, было трудно отказаться от уже начатого предприятия, и поэтому он улегся на самом краю горы и не сводил горящих глаз с диких гусей. Лёжа. наблюдая за ними, он думал обо всем том вселенском зле, которое они ему причинили, и мечтал отомстить им, как следует. Да, это была их вина, что он был изгнан из Сконе и теперь вынужден был бежать в нищий Блекинг. Это была такая дикая, провинциальная дыра! Жить здесь было противно и голодно! Лёжа на скале и терзая себя укорами, он довёл себя до такого состояния, что пожалел, что дикие гуси не сдохли раньше, чем он родился.

— Сдохните, даже если я вас не съем, сдохните все! — злобно урчал он.

Когда негодование Смирре достигло такого накала, что он стал выть, он услышал скрежет в большой сосне, которая росла рядом с ним, и увидел, как с дерева спустилась белка. Её преследовала куница. Ни одна из них не заметила неподвижно лежащего Смирре, и он тихо наблюдал за погоней, которая переходила от дерева к дереву, от ветки в ветке. Он посмотрел на белку, которая передвигалась по веткам так легко, словно умела летать. Он смотрел на куницу, которая хотя и была не так искусна в лазании, как белка, но все равно взбиралась по веткам почти так же уверенно, как если бы это были ровные лесные тропинки.

«Если бы я мог лазать хотя бы вполовину так же хорошо, как любая из них, — подумал Лис, — эти твари там, внизу, недолго спали бы так спокойно!»

Как только белка была поймана и погоня закончилась, Смирре отправился к кунице, и остановился в двух шагах от неё, давая понять, что не хочет лишать её добычи. Он очень дружелюбно поприветствовал Куницу и пожелал ей удачи с грядущим уловом. Смирре хорошо подбирал слова — как всегда делают лисы. В этом он был большой умелец. Куница, которая, напротив, со своим длинным и стройным телом, изящной головкой, нежной кожей и светло-коричневым шейным платком выглядела настоящим маленьким чудом красоты, на деле была ничем иным, как тупым орудием убийства, мужланом, грубым лесным жителем, и почти не ответила ему.

— Меня удивляет, — ласково сказал Смирре, — что такой прекрасный охотник, как вы, мадам, довольствуется какой-то погоней за мелкими белками, когда в пределах досягаемости есть гораздо более солидные трофеи!

Здесь он сделал паузу, но когда куница в ответ только засопела и нагло ухмыльнулась ему в лицо, он продолжил:

— Возможно ли такое, что вы слепы и не видели диких гусей, которые спят сейчас под горной стеной? Или вы недостаточно хороший альпинист, мадам, и раздобрели на дармовщинке так, что уже ничего не хотите от жизни? Нет бы осмотреться, чтобы спуститься к ним? Они такие добродетельные! Такие жирные!

На этот раз ему не пришлось долго ожидать ответа. Куница подбежала к нему, выгнув спину, и каждый её волосок в отдельности встал дыбом.

— Ты видел диких гусей? — спросила она и аж зашипела от вожделения, — Где они? Скажи мне немедленно, или я откушу тебе ухо!

— Нет! Мадам! Прошу вас… Ведите себя прилично! Вы не должны забывать, что я, как-никак, в два раза больше вас, так что будьте немного повежливее со мной. Я не прошу у вас ничего! Я лишь хочу показать вам диких гусей!

В следующее мгновение куница уже спускалась по склону. И пока Смирре сидел и наблюдал, как она перепрыгивает своим змееподобным телом с ветки на ветку, он думал:

«У этой хорошенькой охотницы за деревьями самое злое сердце не то, что во всём лесу — на свете. Я уверен, что дикие гуси должны будут благодарить меня в веках за это кровавое воскресенье!»

Но как раз в тот момент, когда Смирре ожидал услышать предсмертный хрип гусей, он увидел, как куница перепрыгнула с ветки на ветку — и плюхнулась в реку, так что водяная пена почти скрыла её с глаз. Вскоре после этого громко и сильно забили крылья, и все гуси взмыли, отправляясь в поспешный полёт.

Смирре намеревался тут же поспешить вслед за гусями, но ему было так любопытно узнать, как они спаслись, что он сидел на месте до тех пор, пока куница не вскарабкалась олбратно наверх. Бедняжка вся вымокла в грязи и время от времени останавливалась, чтобы отряхнуться и потереть голову передними лапами.

— А разве не случилось то, о чем я предупреждал — что ты бездарь и болван и наверняка пойдёшь и свалишься в реку? — презрительно сказал Смирре.

— А я и не вела себя по-идиотски. Тебе не стоит меня ругать, — сказала куница. «Я сидела в полной готовности на одной из нижних веток и думала, как бы мне половчее умудриться разорвать на куски сразу целую стаю гусей, когда маленькое существо, не больше белки, подпрыгнуло и бросило камень мне в голову с такой силой, что я упала в воду… и прежде чем я успела взять себя в руки…

Кунице больше ничего не следовало говорить. У неё теперь не было слушателей. Смирре был уже далеко, увлечённый погоней за дикими гусями.

Тем временем Акка летел на юг в поисках нового места для ночлега. Былопока что немного светло, и, кроме того, высоко в небе стоял полумесяц, так что он мог кое-что разглядеть. К счастью, Акка был хорошо знаком с местностью в этих краях, потому что не раз случалось, что когда он путешествовал весной по Восточному морю, его заносило ветром и в Блекинг.

Стая следовала вдоль реки до тех пор, пока Акка не увидел, что река извивается по залитому лунным светом ландшафту подобно черной блестящей змее. Таким образом, река спускалась до Джупафорса, где сначала скрывалась в подземном русле, а затем, чистая и прозрачная, как будто была сделана из стекла, устремлялась вниз по узкой расщелине и разбивалась вдребезги о её дно сверкающими брызгами и летящей пеной. Ниже белого водопада лежало огромных несколько камней, между которыми вода стремительным потоком устремлялась вдаль. Здесь вождь Акка решил остановиться. Это было ещё одно прекрасное место для ночлега — особенно поздним вечером, когда вокруг не было ни души. На закате гуси вряд ли смогли бы разбить там лагерь, потому что Джупафорс находился не в какой-нибудь дикой местности, а практически в городе. По одну сторону водопада находилась бумажная фабрика; по другую — крутую, поросшую деревьями — был роскошный парк Джупадала, где люди всегда по вечерам гуляли по крутым и скользким дорожкам, наслаждаясь стремительным течением бурного ручья внизу в ущелье.

Здесь было примерно то же самое, что и на старом месте. Полагаясь на опыт Акки, никто из путешественников не мог не сомневаться, что попал в красивое и хорошо защищённое место. Они скорее думали, как это ужасно и опасно — стоять и спать на скользких, мокрых камнях посреди грохочущего водопада. Но они должны были быть довольны и этим, лишь бы эти камни защищали их от хищников.

Гуси мгновенно заснули, а мальчик не мог найти покоя во сне, но сел рядом с ними, чтобы присмотреть за гусаком.

Через некоторое время Смирре, запвыхавшись, прибежал по берегу реки к их стоянке. Он сразу же заметил гусей там, где они выделялись в пенящихся водоворотах, и понял, что и здесь ему до них не добраться. Он всё ещё не мог решиться бросить намерение достать их, но сел на берегу и стал тоскливо смотреть на них. Он чувствовал себя настолько униженным, что думал — на карту поставлена вся его охотничья репутация.

Внезапно он увидел выдру, которая выползала из водопада с рыбой во рту. Смирре подошел к Выдре, и остановился в двух шагах, чтобы показать ей, что он не намерен отнимать у неё добычу.

Он начал льстить.

— Ты замечательный человек, скромный, богобоязненный человек, который может довольствоваться ловлей одной тухлой рыбы, в то время как камни покрыты гусями! — миролюбиво сказал Смирре. Он был так нетерпелив, что не нашёл времени подбирать слова столь тщательно, как делал обычно. Он был отменным дипломатом, но теперь было не до того. Выдра ни разу не повернула головы в сторону реки. Она была бродягой — как и все окрестные выдры — и много раз рыбачила на озере Вомб и, вероятно, знала Смирре Фокса, как облупленного.

— Я очень хорошо знаю, как ты поступишь, если хочешь выманить лосося или форель, Смирре! — сказала она, — Ты такой ловкий, что мне страшно!

— Ой! Это ты, Грайп? — удивился Смирре и пришёл в полный восторг, потому что знал, что именно эта выдра была очень быстрой и искусной пловчихой.

— Я не удивляюсь, что тебе, Грайп, не хочется смотреть на диких гусей, раз ты не можешь выбраться к ним.

Но выдра, у которого между пальцами ног были перепонки для плавания, жесткий хвост, который был не хуже весла, и водонепроницаемая шкура, не хотела, чтобы о ней ходили сплетни, что есть водопад, с которым она оказалась не в состоянии справиться. Она повернулась к ручью, и как только увидела диких гусей, выплюнула рыбу и истошно бросилась вниз по крутому берегу в реку.

Если бы весна наступила чуть позже и соловьи в Джупафорсе любили бы сидеть дома, они бы пели еще много дней, пока Грип боролся с проклятыми порогами. Ибо волны много раз отбрасывали выдру назад и уносили вниз по течению. Но она упорно пробивалась наверх и снова устремлялась вперёд. Наконец она преодолела пороги и поплыла вперёд по спокойной воде, переползла через камни и постепенно приблизилась к диким гусям. Это было опасное путешествие, которое вполне могло бы заслужить право быть воспетым соловьями.

Глаза Смирре следили за курсом выдры так внимательно, как только возможно. Наконец он увидел, что выдра как раз карабкается по камням, направляясь к диким гусям. Но как раз в этот момент она пронзительно и дико завизжала. Выдр кувыркнулась навзничь, слетела в воду и бросилась прочь, словно слепой котёнок. Мгновение спустя раздался громкий треск гусиных крыльев. Они поднялись и улетели, чтобы искать другое место для ночлега.

Вскоре выдра выбралась на сушу. Она ничего не сказала, но тут же начала облизывать одну из своих передних лап. Когда Смирре стал насмехаться над выдрой из-за того, что у неё ничего не получилось, она взорвалась:

— Я ни в чём не виновата, Смирре! Лучше меня никто не смог бы переплыть эту бурную реку! Я помчалась к гусям и уже собиралась вскарабкаться к ним, когда подбежало какое-то мерзкое крошечное существо и ткнуло меня в ногу какой-то острой железякой. Было так больно, что я потеряла равновесие, а потом меня унесло течением!

Смирре больше ничего и не нужно было знать. Он был уже далеко, вприпрыжку направляясь вслед за дикими гусями.

И снова Акке и его стае поневоле пришлось совершить ночной перелет. К счастью, Луна ещё не зашла, она ярко светила на небе, и при её свете ему удалось найти ещё одно из тех спальных мест, которые он знал в этих местах. Он снова двинулся вдоль сверкающей реки на юг. Над поместьем Джупадала, над темными крышами Роннебю и белыми водопадами он покачивался, устремляясь вперёд, и долго летел, не приземляясь. Но немного южнее города и недалеко от моря находится оздоровительный источник Роннебю с его баней и родниками, с большим отелем и летними коттеджами для гостей, посещающих источник. Все эти строения стоят пустыми и безлюдными зимой, что прекрасно известно птицам; и многие птичьи компании ищут убежища на балюстрадах и балконах заброшенных зданий во время сильных штормов.

Тут дикие гуси и заночевали на балконе и, как обычно, сразу же заснули. Мальчик, напротив, опять не мог уснуть, потому что ему не хотелось забираться под крыло гусака.

Балкон выходил на юг, так что у мальчика был отличный вид на море. И так как он не мог заснуть, он сидел там и любовался прекрасным видом, где встречаются море и суша — здесь, в Блекинге.

Вы видите, что море и суша могут сталкиваться самыми разными способами. Во многих местах суша спускается к морю плоскими, поросшими кустарником лугами, а море встречается с сушей летящим песком, который скапливается в морские косы, насыпи и наносы. Похоже, земля и вода всегда так сильно недолюбливали друг друга, что хотели показать друг другу только самое жалкое, чем обладали. Но могло случиться и так, что иной раз суша подходит к морю, иперед ней вырастает стена холмов — как будто море было чем-то опасным для суши. Когда суша начинает отодвигаться, загораживаться, море подступает к ней с клокочущим, огненным гневом, и бьется, и ревёт, и хлещет по скалам, и кажется, что оно вот-вот разорвёт несчастные холмы на мелкие кусочки.

Но в Блекинге море и суша встречаются совсем по-другому, тут всё по-другому. Тут суша распадается на мысы, острова и островочки, а море делится на фиорды, бухты и проливы, и, возможно, именно из-за этого кажется, что они неминуемо должны встретиться в счастье и гармонии.

Думайте сейчас в первую очередь о море! Далёко-далёко оно лежит, безлюдное, пустое и безмерное, и ему больше нечего делать, кроме как катить в даль светлую свои серые, холодные волны. Когда они приближаются к суше, им приходится преодолевать первое препятствие. И море немедленно преодолевает его — вырывает всё зелёное и делает его таким же серым, как и оно само. Затем оно встречает ещё одно препятствие. И с ним оно делает то же самое. И еще одно препятствие. Да, то же самое происходит и с ним. И вот камни раздеты и разграблены как будто попали в руки грабителей. Затем препятствия возникают всё ближе и ближе друг к другу, и тогда море должно осознавать, что земля посылает к нему своих самых маленьких детей, чтобы вызвать у него жалость и милосердие. Море также становится более дружелюбным, и чем дальше заходят его волны, тем они становятся менее высокими. Оно смиряет свои штормы. Оно уже позволяет пятнам зелени оставаться в трещинах и расселинах. Оно разделяется на маленькие протоки и заливчики и, наконец, становится таким безобидным и ласковым, выплёскиваясь последними каплями на сушу, видя, что маленькие лодки осмеливаются выходить в путь, совершенно ничего не опасаясь. Оно, конечно, уже не может узнать себя — таким мягким и дружелюбным оно никогда себя не видело, а возможно, и не хотело видеть.

А теперь подумайте о склонах холма! Они непоколебимы и выглядят почти везде одинаково. Эти долгие склоны состоят из плоских хлебных полей с одной или несколькими березовыми рощами между ними; или же из длинных лесных массивов. Создается впечатление, что их создатель не думал ни о чём, кроме зерна, репы, картофеля, ели и сосны. Затем начинается морской фиорд, который глубоко врезается в скалистые берега. Фиорд давно здесь и ему хорошо жить рядом с берёзой и ольхой, как если бы он был обычным пресноводным озером. Затем накатывает еще одна волна. Склон холма также не утруждает себя тем, чтобы пресмыкаться перед ней, но его тоже снова и снова накрывает поток. Затем фиорды начинают расширяться и разделяться, они разделяют поля и леса, и тогда склон холма напчинает замечать их.

«Я верю, что это приближается само море», — наконец молвит склон холма, а затем начинает украшать себя, готовясь к встрече почтенного гостя. Он увивает себя цветами, разливает зелень по холмам и выбрасывает малые острова в море. Он больше не заботится о соснах и елях, но сбрасывает их, как старую повседневную одежду, как старую кожу и позже выставляет напоказ большие дубы, липы и каштаны, а также цветущие лиственные беседки, и становится таким же великолепным, как усадебный парк в поместье. И когда он встречается с морем, он меняется настолько, что сам уже не узнаёт себя. Все это не так хорошо заметно до наступления лета; но, во всяком случае, мальчик заметил, какой мягкой и дружелюбной в этот миг была Природа; и в ту ночь он, оставаясь наедине с ней, начал чувствовать себя много спокойнее, чем раньше. Затем, внезапно, он услышал резкий и противный вой из парка, рядом с баней; и когда он встал, то увидел в белом лунном свете лису, стоявшую на тротуаре под балконом. Ибо Смирре снова следовал за дикими гусями и выследил их. Но когда он нашел место, где они были расквартированы, он понял, что добраться до них ему опять никоим образом нельзя, и тогда он не смог удержаться от вопля досады. Потратить так много сил, и не добиться ничего, что могло быть хуже для старого, оптыного лиса?

Когда Лис завыла так истошно, старый Акка, гусь-вожак, проснулся. Хотя он ничего не видел, ему показалось, что он узнал этот голос.

— Это тебя сегодня нет дома, Смирре? — спросил он.

— Да, — прохрипел Смирре, — это я. И я хочу спросить, что вы, гуси, думаете о ночи, которую я вам подарил? Вам понравились мои ухаживания?

— Ты хочешь сказать, что это ты послал куницу и выдру против нас? — спросил Акка.

— Нельзя отрицать, что хороший поворот событий спровоцирован мной! — важно сказал Смирре, — Когда-то вы играли со мной в гусиную игру, я начал играть с вами в игру лисью, мне такие игры нравятся больше, и я не склонен отказываться от неёэтого, пока хоть один из вас всё ещё трепыхается. Даже если мне придётся следовать за вами по всему миру, великая игра не закончится!

— Ты, Смирре, должен был, по крайней мере, сначала подумать, правильно ли ты делаешь, вооруженный до зубов, оснащённый когтями, когда как сумапсшедший, преследуешь нас, беззащитных и слабых? — спросил Акка.

Смирре показалось, что в голосе Акки звучал испуг, и он быстро сказал: — Если ты, Акка, возьмешь этого плоховоспитанного Дюймовика, который так часто выступал против меня, и бросишь его мне, я обещаю заключить с тобой вечный мир. Тогда, клянусь, я никогда больше не буду преследовать тебя или кого-либо из твоих…

— Я не собираюсь выдавать тебе Дюймовика! — сказал Акка, — Все, начиная с самого младшего из нас до самого старшего, мы охотно отдали бы свои жизни ради него!

— Ну, раз вы его так любите, — сказал Смирре, — я обещаю вам, что он будет первым среди вас, кому я отомщу!

Акка больше ничего не сказал, и после того, как Смирре издал ещё несколько воплей, все стихло. Мальчик всё это время лежал без сна. Теперь только слова Акки, обращенные к Лису, мешали ему спать. Во веки вечные он никогда не мог и не мечтать услышать что-то более замечательное, чем намеренье всех гусей рисковать жизнью ради него. С этого момента о Нильсе Хольгерссоне совершенно нельзя было сказать, что он ни о ком не заботился. На самом деле он был очень благодарный мальчик.