Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями. Сказка

Сельма Лагерлёф

Новый адаптированный перевод Алексея Козлова романа-сказки Сельмы Лагерлёф «Путешествие Нильса с дикими гусями» Маленький невоспитанный мальчик, превращённый в крошечного эльфа, путешествует на спинах гусей по Швеции, познавая историю, географию и нравы своей страны, а потом снова становится человеком.

Танец Большого Журавля на Куллаберге

Вторник, двадцать девятое марта.

Хотя в Сконе много великолепных зданий, следует признать, что ни у одного из них нет такого красивого фасада, как у старого Куллаберга. Дворец Куллаберг низкий и довольно длинный. Он, как и полагается, стоит на горе. Это не такая уж большая или внушительная гора. На его широкой вершине вы найдёте леса, луга, рощи и даже поля ржи, а также парочку обширных вересковых пустошей. Тут и там возвышаются круглые, поросшие вереском холмы и голые утёсы. Там, наверху, не особенно красиво. Это место очень похоже на все другие высокогорные места в Сконе.

Тот, кто идет по тропинке, поднимающейся прямо посередине горы, не может не испытывать лёгкого разочарования. Затем, возможно, когда ему придёт в голову случайно свернуть с тропинки и побрести по дикому склону и посмотреть вниз, на утесы, внезапно он обнаружит так много интересного так, много такого, на что стоит посмотреть, что он едва ли за целые сутки сможет охватить взором все это великолепие. Ибо пучилось так, что Куллаберг не стоит на суше, окруженный равнинами и долинами, как другие горы, но он вдаётся в море так далеко, как только возможно. Под горой тут нет даже самой крошечной полоски земли, которая могла бы защитить её от грозных бурунов, дикие волны доходят до самых горных стремнин и могут полировать кусать и придваать им форму по своему усмотрению. Вот почему стены здесь изукрашены настолько богато, насколько это возможно благодаря морю и его верному помощнику ветру. Здесь вы найдете крутые ущелья, глубоко врезанные в склоны гор, и чёрные гранитные скалы, которые стали гладкими и блестящими под постоянными порывами ветра. Здесь есть одинокие скальные колонны, выступающие прямо из воды, и тёмные гроты с узкими, корывыми и острыми входами. Здесь есть бесплодные, перпендикулярные пропасти и мягкие, покрытые листвой склоны. Здесь есть небольшие выступы, маленькие впадины и мелк ие перекатывающиеся камни, которые с грохотом поднимаются и опускаются вниз при каждом стремительном прибое. Здесь есть величественные скалы-арки, выступающие над водой. Есть острые камни, на которые постоянно обрушиваются фонтаны белой пены; и зелёные бастионы, которые отражаются в неизменной тёмно-зеленой стоячей воде. В скале есть гигантские пещеры, похожие на пещеры троллей, и огромные расщелины, которые заманивают странника в глубины горы — вплоть до впадины Кулмана.

И над всеми этими утёсами и скалами, по ним и вокруг них сползают запутанные чащи усиков и сорняков. Там растут деревья, тщетно цепляясь корнями за скалы, но сила ветра настолько велика, что деревьям иной раз приходится превращаться в цепкие лианы, чтобы прочно держаться на крутых обрывах. Дубы стелются по земле, в то время как их листва нависает над ними, как низкий потолок; а длинноствольные буки стоят в оврагах, как огромные шатры из листьев.

Эти замечательные горные стены, синее море под ними и чистый, пронизывающий воздух над ними — вот что делает Куллаберг таким драгоценным для людей, что огромные толпы паломников каждый день посещают это место, пока длится лето. Но еще труднее сказать, что именно делает эту гору такой привлекательной для окрестных животных, что они каждый год собираются там на поляне на большую весёлую встречу. Это обычай, который соблюдается с незапамятных времен; и нужно было быть там, где высокая морская волна с пеной разбивалась о берег, чтобы иметь возможность объяснить, почему именно Куллаберг был выбран в качестве места встречи, предпочтя его всем другим местам.

Когда должна состояться встреча, олени, косули, зайцы, лисицы и все другие четвероногие отправляются в Куллаберг накануне вечером, чтобы их не заметили люди. Незадолго до восхода Солнца все они маршируют к игровой площадке, которая представляет собой вересковую пустошь по левую сторону дороги и не очень далеко от самой крайней точки горы. Игровая площадка со всех сторон окружена круглыми холмами, которые скрывают её от всех без исключения чужих глаз, от всех посторонних, кто случайно окажется прямо на ней. А в марте месяце вообще маловероятно, что кто-нибудь из пешеходов оказался и заблудится в этих местах. Всех незнакомцев, которые обычно прогуливаются по скалам и карабкаются по склонам гор, осенние штормы прогнали на много месяцев. И смотритель маяка там, на мысе; старая фру на горной ферме, и горный крестьянин со своими домочадцами идут своими обычными путями, а не бегают по пустынным вересковым полям.

Когда четвероногие прибывают на игровую площадку, они занимают свои законные места на круглых холмиках. Каждое семейство животных держится особняком, хотя понятно, что в такой день, как этот, здесь царит всеобщий мир, и никому не нужно опасаться нападения. В этот день маленький заяц может вскарабкаться на лисью горку, не потеряв при этом ни одного из своих длинных ушей. Но всё же животные разбиваются на отдельные группы. Это старинный обычай.

После того, как все они заняли свои места, они начинают оглядываться в поисках птиц. В этот день всегда стоит прекрасная погода. Журавли — хорошие предсказатели погоды, и они не стали бы созывать животных вместе, если бы не были уверены в наступлении прекрасно погоды и ожидали дождя. Хотя воздух чист и ничто не мешает обзору, четвероногие не видят птиц. Это странно. Солнце стоит высоко в небесах, и птицы уже должны были быть в пути.

Но то, что животные, с другой стороны, в идят — так это эти одно за другим медленно приближающиеся маленькие тёмные облачка. И смотрите! Одно из этих облачков постепенно приближается к побережью Эресунна и поднимается в сторону Куллаберга. Когда облако пролетает прямо над игровой площадкой, оно останавливается, и одновременно всё вокруг начинает звенеть и щебетать, как будто оно состоит только из одних прекрасных звуков. Облако поднимается и опускается, поднимается и опускается, но все это время звенит и щебечет. Наконец все облако опускается на холм — всё сразу, — и в следующее мгновение холм сплошь покрыт серыми жаворонками, симпатичными красно-бело-серыми снегирями, крапчатыми скворцами и зеленовато-желтыми синицами.

Вскоре после этого над равниной появляется еще одно облако. Это происходит над каждым клочком земли; над крестьянскими хижинами и дворцами; над городами и поселочками; над фермами и железнодорожными станциями; над рыбацкими посёлками и сахарными заводами. Каждый раз, когда оно останавливается, оно притягивает к себе с земли маленький кружащийся столбик серой пыли. Таким образом, оно растет и множится. И наконец, когда всё это собирается и направляется в Куллаберг, это уже не облако, а сплошной туман, который настолько велик, что отбрасывает тень на землю на всем пути от Хоганаса до Мелле. Когда облачище останавливается над игровой площадкой, оно скрывает Солнце; и долгое время на одном из холмов идёт дождь из серых воробьев, прежде чем те, кто летал в самой глубине тумана, смогли снова увидеть проблеск дневного света.

Но все же самое большое из этих птичьих облаков — это то, которое появляется в последнюю очередь. Оно сформировано из птиц, которые прилетели со всех сторон, чтобы присоединиться к общему веселью. Оно темное, голубовато-серое, и ни один солнечный луч не может проникнуть сквозь него. Оно полно самых ужасных звуков, самых ужасных воплей, самого мрачного смеха и самого предвещающего несчастье кваканья! Все на детской площадке радуются, когда это облако наконец, превращается в бурю порхания и карканья: ворон, галок, грачей и ворон-вороноклеров.

В результате на небесах теперь видны не только облака, но и разнообразные полосы и фигуры. Затем на востоке и северо-востоке появляются прямые пунктирные линии. Это лесные птицы из районов Гейнге: тетерев и глухарь, которые прилетают длинными стаями на расстоянии нескольких метров друг от друга. Плавающие птицы, обитающие в окрестностях Макляппена, недалеко от Фальстербо, теперь парят над Эресунном строясь во множестве необычных фигур: в виде треугольных и длинных изгибов, острых крючков и полукругов.

На великую встречу выпускников, состоявшуюся в тот год, когда Нильс Хольгерссон путешествовал с дикими гусями, приехал Акка со своей стаей — как самый желанный гость — позже всех остальных. И этому не стоило удивляться, потому что Акке пришлось пролететь через весь Сконе, чтобы добраться до Куллаберга. Кроме того, как только он проснулся, ему пришлось выскочить на улицу и поохотиться на Дюймовочка, который в течение многих часов играл с серыми крысами и заманивал их подальше от замка Глимминдж. Мистер Сова вернулся с известием, что чёрные крысы намерены немедленно вернуться домой. после восхода Солнца; и больше нет никакой опасности в том, что свирель может замолчать и серые крысы получат свободу идти, куда им заблагорассудится.

Нет, это был не Акка, который первым обнаружил мальчика там, где он шествовал со своим долгим хвостом из крыс, и быстро наклонился над ним, поймал его клювом и взмыл вместе с ним в воздух, нет, это был герр Эрменрих, аист! Ибо герр Эрменрих тоже отправился его искать; и после того, как он отнёс его в гнездо аиста, он попросил у него прощения за то, что накануне вечером обошелся с ним столь дерзко.

Это безмерно обрадовало мальчика, и они с аистом с этих пор стали лучшими друзьями. Акка тоже показал, что он очень добр к нему; он несколько раз позволил погладить свою старую голову Нильсу и похвалил его за то, что он помог тем, кто попал в беду.

Но надо отдать должное мальчику: он не хотел принимать похвалу, которой не заслужил.

— Нет, мессир Акка, — сказал он, — вы не должны думать, что это я выманил серых крыс, чтобы помочь чёрным. Я только хотел показать герру Эрменриху, что я кое-что значу в этом мире!

Едва он успел вымолвить это, как Акка повернулся к Аисту и спросил, не считает ли он целесообразным взять Дюймовочку с собой в Куллаберг.

— Я имею в виду, что мы можем положиться на него, как на самих себя! — гордо сказал он. Аист сразу же с большим энтузиазмом посоветовал, чтобы Дюймовочке не запрещали следовать вместе с ним.

— Конечно, матушка Акка, ты можешь взять Дюймовочку с собой в Куллаберг! — сказал он, — Нам повезло, что мы можем отплатить ему за всё, что он пережил этой ночью ради нас. И поскольку мне всё ещё больно думать, что я вел себя по отношению к нему не подобающим образом в тот вечер, именно я понесу его на спине — всю дорогу до места нашей встречи!

Нет ничего чудеснее, чем получать похвалу от тех, кто сам по себе мудр и велик; и мальчик, конечно, никогда не чувствовал себя таким счастливым, как тогда, когда дикий гусь и аист говорили о нём такое.

Так мальчик совершил путешествие в Куллаберг верхом на спине аиста. Хотя он знал, что это большая честь, это вызывало у него большое беспокойство, потому что герр Эрменрих был мастером полёта и стартовал совсем не в том темпе, в каком летают дикие гуси. В то время как Акка всегда летел по прямой, равномерно взмахивая крыльями, Аист развлекался, выполняя множество лётных трюков. Он то неподвижно лежал на неизмеримой высоте и парил в воздухе, не шевеля крыльями, то бросался вниз с такой внезапной прытью, что казалось — он вот-вот упадёт на землю, беспомощный, как камень; теперь ему было очень весело летать по всей Акке, большими и малыми кругами, как вихрь. Мальчик никогда раньше не летал на подобном аттракционе; и хотя всё это время он сидел там в ужасе, ему в конце концов пришлось признаться самому себе, что он никогда раньше не знал, что такое настоящий полёт.

Во время путешествия была сделана только одна остановка, и это было на озере Вомб, когда Акка присоединился к своим спутникам и крикнул им, что серые крысы побеждены. После этого путешественники они полетели прямиком в Куллаберг.

Затем они спустились к холму, традиционно отведённому для диких гусей; и когда мальчик переводил взгляд с холма на холм, он увидел на одном из них море оленьих рогов, а на другом — ряды шейных гребней серых цапель. Один холм был красным от лис, другой — серым от крыс; один был покрыт чёрными воронами, которые непрерывно каркали, на одном были жаворонки, которые просто не могли усидеть на месте от возбуждения, но продолжали подскакивать в воздух и чирикать от радости.

Точно так же, как это всегда было принято на Куллаберге, именно вороны начали дневные игры своим резвым танцем в полёте. Они разделились на две стаи, и теперь летели навстречу друг другу, встречаясь, разворачиваясь и начиная всё сначала. В этом танце было так много повторений, что зрителям, которые не были знакомы с этим танцем, он мог показаться слишком однообразным. Вороны очень гордились своим танцем, но все остальные были рады, когда он закончился. Животным это казалось примерно таким же мрачным и бессмысленным зрелищем, как игра зимних бурь со снежными хлопьями. Их угнетало это бесконечное шоу, и они с нетерпением ждали чего-то, что должно было доставить им немного истинного удовольствия.

Им тоже не пришлось ждать напрасно, потому что, как только вороны закончили, прибежали зайцы. Они бросились вперёд длинным каре, без какого-либо видимого порядка. Иногда это был один-единственный заяц; а порой они бежали по трое и четверо в ряд. Все они вдруг поднялись на две ноги и бросились вперед с такой быстротой, что их длинные уши раскачивались во все стороны. На бегу они кружились, совершали высокие прыжки и били передними лапами о задние так, что те дребезжали. Некоторые выполняли длинную череду неимоверных кульбитов, другие сгибались пополам и переворачивались, как колеса; один стоял на одной ноге и раскачивался; другой ходил на передних лапах вниз головой. Не было никаких правил, но в игре зайцев было так много забавного, что многие животные, которые стояли и наблюдали за ними, начали дышать чаще, а потом и вовсе зааплодировали. Какое счастье, наступила весна; радость и восторг объяли всех. Зима закончилась, приближалось лето. Игра и веселье могли кончиться, а жизнь — нет!

Когда зайцы наигрались, настала очередь выступать большим лесным птицам. Сотни глухарей в блестящих темно-коричневых передниках с ярко-красными бровями вспорхнули на огромный дуб, стоявший в центре игровой площадки. Тот, кто сидел на самой верхней ветке, распушил перья, опустил крылья и задрал хвост так, что стали видны белые мелкие, исподние перья. После этого он вытянул шею и издал пару глубоких нот из своего толстого горла.

— Тджек! Тджек! Тджек! — вот как это звучало. Больше он ничего не мог произнести. Что-то ещёнесколько раз булькнуло где-то глубоко в горле — и всё! Затем он закрыл глаза и прошептал:

— Сестренка! Сестренка! Сестренка! Послушай же, какая прелесть! Сестренка! Сестренка! Сестренка!

В этот миг он впал в такой экстаз, что больше не понимал, что происходит вокруг.

Пока первый глухарь шипел, трое ближайших, сидевших прямо под ним — начали петь; и прежде чем они закончили свою песню, к ним присоединились ещё десять хористов, сидевших пониже; и так продолжалось от ветки к ветке, пока вся сотня глухарей не запела, не забулькала и не зашипела. Все они одновременно впали экстаз во время своей песни, и это подействовало на других животных как заразная инфекция. Раньше кровь в их жилах пульсировала легко и непринуждённо, теперь она стала тяжелой и горячей.

— Да, это, несомненно, весна! — подумал весь звериный народ, — Зимний холод исчез! Ату его! Весенние огни горят над землёй!

Когда тетерева увидели, что добиваются потрясающего успеха, они больше не могли молчать. Поскольку поблизости не было дерева, на котором можно было бы зажечь свет, они бросились вниз, на игровую площадку, где вереск стоял так высоко, что были видны только их красиво загнутые хвостовые перья и толстые клювы, и начали петь:

— Ор-р, ор-р, ор-р!

Как раз в тот момент, когда белогрудый тетерев начал соревноваться с бурым тетеревом, произошло нечто беспрецедентное. В то время как все животные не думали ни о чем, кроме охоты на тетеревов, Лис медленно подкрадывался к холму, на котором расселись дикие гуси. Она скользил очень осторожно и поднялся на холм прежде, чем кто-либо сумел заметить его. Вдруг его заметила гусыня; и так как она не могла допустить, что Лис пробрался к гусям с какой-то благой целью, например, погладить по головке маленьких пушистых гусёнков, она начала громко вопить:

«Берегитесь, дикие гуси! Будьте осторожны!»

Лис укусил её в горло — главным образом, возможно, для того, чтобы заставить замолчать, — но дикие гуси уже услышали крик и все вмиг взмыли в воздух. И когда они подлетели поближе, животные увидели Смирре Фокса, стоящего на холме диких гусей с мёртвым гусем во рту.

Но поскольку Смирре Фокс таким образом нарушил Устав Игр, ему было назначено такое наказание, чтобы он до конца своих дней сожалел о том, что не смог обуздать свою кровожадность и мстительность, когда попытался таким коварным образом приблизиться к Акке и его дружной стае..

Он был немедленно окружен толпой лисиц и осуждён в соответствии с древним законом, который требует, чтобы всякий, кто нарушит покой в день Великих Игр, был отправлен в изгнание. Ни один лис не пожелал смягчить приговор, поскольку все они знали, что в тот момент, когда они попытаются сделать что-либо подобное, их навсегда прогонят с игровой площадки, и им больше никогда не разрешат туда вернуться. Изгнание было объявлено Смирре и возражений не встретило. Теперь ему было запрещено оставаться в Сконе. Он был изгнан от жены и родни; изгнан из своих охотничьих угодий, дома, мест отдыха и убежищ,

Всё это происходило в то время, когда тетерева и бурые рябчики продолжали свои потешные игры. Но эти птицы традиционно столь погружаются в свои заводные песни, что ничего не слышат и не видят. И они не позволяли себя беспокоить и отвлекать от самого главного в своей жизни — показывать всем, какие они певуны!.

Едва закончилось состязание лесных птиц, как олени из Хакеберги вышли вперёд, чтобы показать свою борьбу. Там было несколько пар оленей, которые сражались одновременно. Они бросились друг на друга с огромной силой, сильно ударияя друг друга рогами, так что кончики их рогов переплетались, и пытались оттеснить друг друга. Вересковые заросли летели из-под их копыт. Тяжёлое дыхание вырывалось у них из ноздрей, как дым. Из их глоток нёсся натужный отвратительный рев, и пена стекала им на грудь.

На холмах вокруг все затихди и затаили дыхание, пока опытные борцы-олени сходились в клинче. Во всех животных пробуждались новые эмоции. Все без исключения чувствовали себя смелыми и сильными. В их оживленные тела возвращались былые силы; заново рожденные духом весны; они становились бодрыми и готовыми к любым приключениям. Они не испытывали вражды друг к другу, хотя повсюду были расправлены крылья, подняты перья на шеях и заострены жаждущие когти. Если бы олени из Гекеберги продержались ещё мгновение, на холмах разгорелась бы дикая свара, ибо всех охватило жгучее желание показать, на что они способны, показать, что они тоже полны жизни, готовы к жестокой борьбе, потому что зимнее бессилие закончилось, и сила небес хлынула в их тела.

Но олени прекратили борьбу как раз в нужный момент, и тотчас же от холма к холму пронесся шепот:

— Журавли летят! Журавли!

А потом появились серые, одетые в мрачные сумерки птицы с белыми перьями на крыльях и украшениями из красных перьев на шеях. Большие птицы с их высокими ногами, тонкими шеями и маленькими головками скользили вниз по склону с самозабвением, полным таинственности и грации. Скользя вперёд, они поворачивались — наполовину летя, наполовину пританцовывая. Грациозно приподняв крылья, они двигались с непостижимой быстротой. В их танце было что-то чудесное и странное. Как будто серые тени играли в игру, за которой глаз едва мог уследить. Как будто они узнали об этом из туманов, которые витают над пустынными болотами. В этом было какое-то очаровательное колдовство. Все те, кто никогда раньше не бывал на Куллаберге, понимали, почему вся сходка получила своё название от танца журавля. В этом была дикость, но все же чувство, которое оно пробуждало, было восхитительной тоской и негой. Никто больше не думал о борьбе. Вместо этого, как крылатые, так и те, у кого крыльев не было, все хотели вечно возвышаться, возноситься над облаками, искать то, что было скрыто за ними, покинуть гнетущее тело, которое тянуло их вниз, к земле, и воспарить навстречу бесконечности.

Такую тоску по недостижимому, по скрытым тайнам этой жизни животные испытывали только раз в году; и это было в тот день, когда они увидели танец великого журавля.

Дождливая Погода

Среда, тридцатое марта.

Это был первый дождливый день за всю поездку. Пока дикие гуси оставались в окрестностях озера Вомб, здесь стояла прекрасная погода; но в тот день, когда они отправились дальше на север, пошёл дождь, и несколько часов мальчику пришлось сидеть на гусиной спине, промокнув насквозь и дрожа от холода. Холод.

Утром, когда они отправились в путь, было ясно и тепло. Дикие гуси летели высоко в воздухе — равномерно и без спешки, — во главе с Аккой, насаждавшим среди гусей строгую дисциплину, и они расположились двумя ровными косыми рядами позади него. У них не было времени выкрикивать какие — либо остроумные сарказмы в адрес животных, которые столовались на земле; но, поскольку для них было просто невозможно сохранять абсолютную тишину, они постоянно пели — в такт взмахам крыльев — свой обычный усыпительный мотив: «Где ты? Вот и я. Где ты? Вот и я.»

Они все без исключения принимали участие в этом настойчивом пении и лишь время от времени останавливались, чтобы показать гусаку достопримечательности, над которыми они пролетали. Этот маршрут включал сухие холмы Линдередсосена, поместье Овесхольм, церковную колокольню Кристианстада, королевский замок Бекаског на узком перешейке между озёрами Оппманн и Иво, крутой обрыв горы Рисс.

Это был довольбно однообразный полёт, и когда появились первые дождевые тучи, мальчик подумал, что наконец в его жизни начинается настоящее развлечение. В прежние времена, когда он видел дождевые тучи только снизу, ему казалось, что они серые и скучные; но находиться среди них на самом верху — это было совсем другое дело. Теперь он отчетливо видел, что облака — это огромные повозки, которые везут по небу таинственные заоблачные грузы. Некоторые из них были завалены огромными серыми мешками, некоторые — бочками; некоторые были такими большими, что в них могло поместиться целое озеро или даже город; а некоторые были заполнены большими колбами и бутылками, которые громоздились на огромную высоту и терялись в высоте. И когда их стало так много, что они заполнили все небо, казалось, будто кто-то подал сигнал, потому что внезапно, как по команде вода начала литься на землю из всей этой посуды — бочек, бутылок и мешков.

Как только первые весенние капли забарабанили по земле, все маленькие птички в рощах и на пастбищах разразились такими радостными, ликующими криками, что весь воздух зазвенел, и мальчик высоко подпрыгнул на месте.

— Теперь у нас будет дождь! Дождь дарит нам весну! Весна дарит нам цветы и зелёные листья! Зеленые листья и цветы дают нам червей и насекомых! Черви и насекомые дают нам пищу, а обильная и вкусная пища — это лучшее, что есть на свет! — пели птицы.

Дикие гуси тоже были рады дождю, который пришёл, чтобы пробудить растения от долгого сна и проделать дыры в ледяных крышах озёр. Они больше не могли сдерживать себя и сохранять такую нелепую серьёзность и начали разносить весёлые крики по окрестностям.

Когда они пролетали над большими картофельными грядками, которых всегда так много в окрестностях Кристианстада — и которые всё ещё лежат голые и чёрные, — они кричали:

— Просыпайтесь и расцветайте! А вот то, что пробудит вас! Вы уже слишком долго бездельничали!

Когда они увидели людей, которые спешили укрыться от дождя, они упрекнули их, закричав:

— Чего вы так спешите? Куда? Разве вы не видите, что это пошёл дождь из ржаных хлебцев и печенья?

А между тем большой, густой туман быстро двигался на север и преследовал гусей по пятам. А они почти уже сами стали думать, что тащат за собой туман. И только сейчас, когда они увидели под собой огромные фруктовые сады, они гордо воскликнули:

— Вот мы пришли с анемонами! Вот мы пришли с розами! Вот мы пришли с цветущими яблонями и вишневыми бутонами! Вот мы пришли с вьющимся горохом и фасолью, жёлтой репой и капустой! Тот, кто пожелает, может взять их! Тот, кто пожелает, может забрать их!

Так как всё это пело и ликовало, когда пошли первые ливни и когда все, как дети, радовались дождю. Но когда дождь продолжался весь день, дикие гуси потеряли терпение и закричали изнывающим от жажды лесам вокруг озера Ивеш:

— Разве вам мало этого? Вам ещё мало? Ну, хватит уже лить!

Небеса всё более и более серели, а Солнце пряталось так хорошо, что невозможно было представить, где оно теперь находится. Дождевые капли падали всё быстрее и быстрее и всё сильнее и сильнее поток бил по крыльям, пытаясь проникнуть между маслянистыми наружными птичьими перьями. Земля полностью скрылась за туманами. Озёра, горы и леса слились в почти неразличимый лабиринт, и даже горы различить было совершенно невозможно. Полёт становился всё медленнее и медленнее, радостные крики смолкли, и мальчик всё острее ощущал пронзительный холод.

Но всё же он сохранял мужество до тех пор, пока летел по воздуху. И днём, когда они устроили привал под маленькой чахлой сосенкой, посреди большого болота, где всё было мокрым и холодным, где по-прежнему многие холмики были покрыты снегом, а другие стояли голыми в луже наполовину растаявшей ледяной воды, даже тогда он не впал в уныние, а бегал в прекрасном расположении духа и охотился за клюквой и мороженой брусникой. Но потом наступил вечер, и темнота опустилась на них так низко, что даже такие зоркие глаза, как у нашего мальчика, не могли ничего видеть, и вся дикая местность вдруг превратилась в странную, мрачную и ужасную декорацию. Мальчик лежал, свернувшись калачиком под крылом гусака, но не мог заснуть, потому что ему было холодно и мокро. Он слышал так много шорохов и дребезжания, крадущихся шагов и угрожающих голосов, что был охвачен ужасом и не знал, куда ему от этого всего сбежать. Он хотел забиться куда-нибудь туда, где светло и тепло и не хотел перепугаться до смерти от всей этой жути.

«Должен ли я рискнуть и отправиться туда, где есть люди, всего только на одну эту ночь? — подумал мальчик, — Только для того, чтобы можно было немного посидеть у костра и перекусить. Я мог бы вернуться к диким гусям еще до восхода Солнца.»

Он выполз из-под крыла и соскользнул на землю. Он не разбудил гусака, и не потревожил никого из соседей, а никем не замеченный, бесшумно пошёл пробираться через болото.

Он не знал точно, где он находится: в Сконе, Смоланде или в Блекинге. Но как раз перед тем, как спуститься в болото, он мельком увидел большую деревню и направил туда свои стопы. Прошло совсем немного времени, прежде чем он обнаружил дорогу; и вскоре оказался на деревенской улице, которая тянулась ужасно далеко. Эта улица была с обеих сторон обсажена деревьями и окаймлена бесконечными садами.

Мальчик попал в один из больших городов-соборов, которые так часто встречаются на возвышенностях, но почти не видны снизу, с равнины.

Дома были деревянные и очень крепкие и красивые. У большинства из них были пышные фронтоны и фасады, окаймлённые резной лепниной, и стеклянные двери, кое-где сверкали цветные стёкла, выходящие на веранды. Стены были выкрашены светлой краской, двери и оконные рамы отливали голубым, зелёным и даже красным. Всю дорогу, пока мальчик ходил и рассматривал дома, он слышал, как люди, сидевшие в теплых домиках, болтали и смеялись. Слов он не мог разобрать, но ему казалось, что это просто прекрасно — слышать тихие человеческие голоса.

«Интересно, что бы они сказали, если бы я постучал и попросил впустить меня», — подумал он.

Это было, конечно, то, о чём он мечтал и что он намеревался сделать с самого начала, но теперь, когда он увидел освещённые окна, его страх перед темнотой исчез. Вместо этого он снова почувствовал ту робость, которая всегда охватывала его, когда он находился рядом с людьми.

«Я ещё немного осмотрюсь в городе, — подумал он, — прежде чем просить кого-нибудь приютить меня!

В одном из домов был балкон. И как раз в тот момент, когда мальчик проходил мимо, двери распахнулись, и сквозь тонкие прозрачные занавески хлынул яркий, жёлтый свет. Затем на балкон вышла хорошенькая молодая девушка и перегнулась через перила.

«Идёт дождь! Теперь у нас скоро будет настоящая весна! — сказала она.

Когда мальчик увидел её, он почувствовал странное беспокойство. Казалось, ему хотелось заплакать. Впервые за всё время ему стало немного не по себе, потому что он почувствовал, как далеко отделён от человеческого рода.

Вскоре после этого он проходил мимо магазина. Перед магазином стояла красная сеялка для кукурузы. Он остановился и посмотрел на неё, потом заполз на водительское место и расселся на нём. Добравшись туда, он причмокнул губами и сделал вид, что сел за руль. Он подумал, как было бы забавно, если бы ему разрешили проехать на такой красивой машине по ржаному полю. На мгновение он забыл, кто он сейчас; потом вспомнил об этом и быстро спрыгнул с машины. Затем им овладело ещё большее волнение. В конце концов, люди стали казаться ему очень замечательными и умными существами.

Он проходил мимо почтового отделения, а потом подумал обо всех газетах, которые приходили каждый день, с новостями со всех четырех уголков Земли. Каждый день кто-то кидал их в почтовые ящики. Он увидел аптеку и дом доктора и подумал о силе человеческих существ, которая была настолько велика, что они были способны бороться с болезнью и смертью. Он пришёл в церковь. Затем он подумал, как хорошо, что люди построили это и теперь могли услышать о другом мире, отличном от того, в котором жили, о Боге, воскресении и вечной жизни. И чем дольше он шёл по городу, тем больше ему нравились люди. Жить с людьми рядом часто невозможно, уж во всяком случае тяжело, но видеть их со стороны очень любопытно!

Так уж заведено с детьми, что они никогда не видят ничего дальше своего носа. То, что находится рядом, они хотят схватить немедленно, не заботясь о том, к чему это может привести. Нильс Хольгерссон не понимал, что он терял, когда решил стать эльфом; но теперь он начал ужасно бояться, что, возможно, ему никогда больше не придётся вернуться к своему привычному виду и нормальному существованию.

Как сильно, во имя всего святого, он хотел отправиться на работу, чтобы стать обычным городским человеком! Как он хотел, о! Но как много нужно знать для этого!

Он заполз на крыльцо, сел под проливным дождём и принялся медитировать. Он просидел так целый час, нет, почти битых два часа, и так напряжённо думал, что на лбу у него вздулась жила; но всё равно он ничего не понял и ничего не надумал. Казалось, что мысли только вертелись круг за кругом в его голове. Чем дольше он сидел там, тем более невозможным казалось ему найти какое-либо решение этой проблемы.

«Это, конечно, слишком сложно для того, кто научился так мало и так скверно, как я! — подумал он наконец, — Вероятно, всё закончится тем, что мне всё-таки придется вернуться к людям. Я должен спросить священника, врача, школьного учителя и других людей, которые образованы и, возможно, знают лекарство от таких напастей».

Он решил, что сделает это немедленно, и встряхнулся, потому что был мокр, как собака, искупавшаяся в луже воды.

Как раз в этот момент он увидел, что мимо пролетела большая сова и села на одно из деревьев, окаймлявших деревенскую улицу. В следующее мгновение Сова, сидевшая под карнизом дома напротив, начала кричать:

— Квитт, Квитт! Вы снова дома, мистер Серый Филин? Как вы провели время за границей?

— Благодарю вас, леди Бурая Сова. Я очень приятно провёл время! — сказал Серый Филин, — Произошло ли что-нибудь необычное здесь, дома, за время моего отсутствия?

— Не здесь, а в Блекинге, мистер Серый Филин, и в Сконе произошло нечто удивительное! Эльф превратил мальчика в гоблина размером не больше белки, и он отправился в Лапландию вместе с ручным гусем.

— Это замечательная новость, дорогуша, замечательная новость! Потрясающая! Неужели он никогда больше не станет человеком, леди Бурая Сова? Неужели он никогда больше не станет человеком?

— Это секрет, мистер Серый Филин, это секрет, но вы все равно его раскумекаете. Эльф сказал, что если мальчик присмотрит за гусаком, чтобы он вернулся домой целым и невредимым, то…

— То что? Что ещё, леди Бурая Сова? Что ещё? Что ещё?

— Полетим со мной на церковную башню, мистер Серый Филин, и вы услышите всю историю! Я боюсь, что здесь, на улице, кто-то может подслушать нас! Я не люблю чужие, слишком любопытные уши!

С этими словами Сова и Филин улетели своей дорогой, а мальчик подбросил в воздух свою шапочку и крикнул:

— Если я только присмотрю за гусаком, чтобы он вернулся целым и невредимым, тогда я снова стану человеком1 Ура! Ура! Тогда я снова стану человеком!

Он кричал «ура» до тех пор, пока не стал удивляться, что его не услышали во всех домах и люди не стали выглядывать в форточки, — но они ничего подобного не сделали, потому что на самом деле он едва пищал, и в конце концов Нильс поспешил обратно к диким гусям, по мокрому болоту, и при этом бежал так быстро, как только могли нести его юные ноги.