В поисках прошлогоднего снега

Светлана Мосова, 2018

Когда от одной женщины ушёл муж (огретый любовью к другой женщине), она взяла детей, три корзины и поехала в лес. И там собирала чернику – собирала, собирала. Без остановки. А потом варила варенье. Варила, варила. День и ночь. Не имея мочи остановиться. …С тех пор кошмар человеческого страдания мне видится именно таким: море ягод, и женщина варит варенье… Через четыре дня муж вернулся. И варенье сгодилось. И они его ели, ели, ели…

«Свет мой, зеркальце! Скажи…»

Что-то неладное творилось с мужчинами этого дома: бежали. Как кассиры в рассказах Чехова: «Опять кассир побежал…»

Сначала дядя Толя. Тихий такой, застенчивый… А сбежал. И от кого — от тети Раи! Герой-баба была — ора-ала!.. Дооралась, в общем. С одной стороны, оно и понятно: от такой сбежишь. С другой стороны — и как не убоялся? Страшно ведь. А ну как догонит?

Потом дядя Федя. Тоже — послушный, покладистый. Сбежал, короче. К другой. Как и дядя Толя.

Война любви уносила отцов нашего дома, как смерч. Ну просто косила.

Дальше всех убежал дядя Леня: надел противогаз, взял пистолет и был таков. (Почему противогаз? Зачем противогаз? Не знамо. Но сказано: противогаз.) Так и нашли его в кабинете — в военной форме и в противогазе. С посмертной запиской — как полагается, дисциплинированно: «В смерти моей прошу никого не винить».

Волю покойного уважили, никого не винили, но на тетю Клаву косились. И чем дальше — пуще: после дяди Лени тетя Клава похоронит еще пятерых мужей, а может, и больше: соседи со счета сбились, никогда не знали при встрече с ней — что надо: поздравлять или уже соболезновать. А главное, сама из себя вся такая заме-едленная, чуть живая, а замуж выходить и хоронить — так это быстро, шустро.

(…И чем она всех обольщала, что обещала, каким снадобьем угощала, что не страшно им было, бесстрашным, похоронного свитка вдовы?..)

Тетя Рая орать перестала. Раньше, бывало, идешь мимо, а ор из окон летит — не приведи господи. Как ошпаренные выбегают из подъезда дядя Толя и дети — круглый Миша и Танечка. А теперь ти-ихо стало в их окнах: не на кого было орать, никто не раздражал тетю Раю, даже дети. Ушла в себя и обратно не возвращалась. Люди жалели ее — почему не жалеть? А дяде Толе дивились, — а как не дивиться? С чертями оказался дядя Толя. Тополь наш.

А тополя сажали всем миром. «Тополя-я, тополя-я…» По теме было. Дядя Толя руководил. Все сажали — и тетя Клава — Синяя Борода, и вечно умирающая тетя Муза («Муза плохо выглядит!»), и дядя Толя-бегун, и дядя Леня в противогазе… (Вот все никак не вспомнить его лица — только в противогазе. И вольно же было ему так пошутить напоследок!.. Неуместная шутка. И троих детей оставить — Гену, Сережу и Валика. Валик — совсем крохотный, нежный такой, мальчик-с-пальчик.)

Соседки получили урок — три урока кряду! — зорче стали следить за мужьями, да разве уследишь? Опять кассир побежал…

…И куда они все убегали? — вот загадка. Какие сирены шептали им, что где-то есть счастье, что оно не обманет?.. Глупышки. Ведь было ж сказано им, дуракам: «На свете счастья нет…» Нет — что не ясно?.. И где они все оседали? — вот в чем вопрос! Быть может, был остров, где жили мужчины — ходили с копьем, разводили костры — «мы рубили лес, мы копали рвы…» — и туда сбегались их братья, обретая покой и волю? Кто знает…

Семейный портрет в интерьере в стиле ретро: тетя Тоня сидит в новом кресле (ГДР), курит «Беломор» и рассказывает, какая Федя сволочь. Как сыр в масле катался!.. И двух детей сиротами оставить!.. Сиротки сидят тут же и смотрятся рядом, как принц и нищий: на Ксане — наряды, на Ксане — серебро и злато, на Ольге — фиг без мака: тетя Тоня на манер короля Лира (о, классика пугающе вечна!) одаривает только верных, ласковых и послушных. Ксана ласкова, медоточива, но натуральны только ее бриллианты.

«Скажите, дочери, мне, кто из вас нас любит больше, чтобы при разделе могли мы нашу щедрость проявить в прямом согласье с вашею заслугой…»

Ксана: «Моей любви не выразить словами, вы мне милей, чем воздух, свет очей!..»

Ольга: «Я вас люблю, как долг велит».

Лир, то бишь тетя Тоня: «Вот и бери ты эту прямоту в приданое. Ступай! Прочь с глаз моих!»

А только и был грех, что съездила Ольга тайно к отцу на свидание. Папа пожелал увидеть деток. Папа соскучился. Узнаю — прокляну! — был сказ. Ольга ослушалась (Федина кровь!), съездила — увидеть, поплакать, спросить: папа?

А что — папа? Папа тоже человек. Детей жалко, кто спорит. А себя не жалко? Дяде Феде было жалко. В общем, свиделись. Поговорили, поплакали. А тетя Тоня слово сдержала: прокляла. Ксана тоже не замешкалась плюнуть в сестру — и была награждена за это по-царски.

Двойной портрет на пленэре: мы сидим на дереве, два неспелых плода — Ксана в синем пальто, я в красном, нам по тринадцать лет… Ксана — две косы, изящные линии рта, век — красавица, в общем. Не умница, но это неважно: главное, красавица. Болтает ногами, достает из кармашка зеркальце: «Свет мой, зеркальце! Скажи…» Зеркальце в восторге от ее новых сережек: «Ты прекрасна, спору нет!..»

…О, если бы зеркальце было и вправду волшебным, предвещавшим судьбу, — что бы тогда могла увидеть в нем красавица Ксана?

Борю. Боря тоже сидит на дереве и смотрит в Ксанино окно. Он будет сидеть на этом дереве с пятого по десятый класс, пока не высидит Ксану. Свадьба. Боря счастлив, влюблен. Ксана тоже влюблена — в свое белое платье, зеркало, колечко с бриллиантами — больше ничто не дано ей будет на этом свете любить, ни одна страсть не нарушит ее сердечного ритма. Впрочем… Но не время еще, молчок.

А жизнь идет, растут тополя, тетя Клава замуж выходит, а тетя Муза совсем плоха, здоровье ни к черту. «Муза долго не протянет». Как угорелый носится дядя Ваня — магазины, аптеки, больницы — хороший муж дядя Ваня, не кассир. Соседки вздыхают: хоть бы Муза еще протянула, чтобы сын Сашечка в школу пошел… И соседки загодя жалеют сиротку Сашечку.

А в доме событие: Тонечка! Пухлый кудрявый персик, последняя страсть бабы Тони. Гуси, гуси, га-га-га!.. тридцать три богатыря… из-за леса, из-за гор едет дедушка Егор… Нет, вот про дедушку не надо, дедушка не едет, а бабе Тоне уже вредно курить.

Ну какие еще новости?.. У Ксаны шуба, еще шуба, бриллианты, еще бриллианты — это страсть, это серьезно. Ну еще институт, аспирантура, селекция, но это несерьезно — так, для шика. Главное, конечно, бриллианты. Головная боль соседей: откуда деньги у Тони? Ну откуда? У советской пенсионерки-то? Мрачные ходят легенды: время тяжелое, смутное, хозяйка прячет шкатулку, зарывает клад… Клад исчезает, молоденькая домработница Тоня плачет: какая шкатулка, хозяйка? Да вы что? Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Хозяйка вешается на косе. (Как это — на косе? Почему на косе? Потому. Сказано: на косе. Бред какой-то!.. Так люди говорят. Люди чушь говорят. А откуда деньги? Откуда? А главное, грех-то какой! Вот и Федор сбежал. То ли еще будет!)

А Тонечка — прелесть, капризный, обидчивый персик, кудря-авая! — в Борю. Боря — вечно в трусах и с книгой. Ксана — колечко, еще колечко, денег ни копейки, а вот горностай! Мамочка подарила. Царский подарок, красиво. Красиво — и все? И тогда достается шкатулочка… Та самая? Конечно же, нет, та — в тайнике, зарыта, и стерегут ее злые гномы, это — другая. Ах, другая — ну, это неинтересно. Ксана не верит: подозревает (сла-адко так подозревает!) в зависти. Должны завидовать, а как же?

— А откуда такие деньги, Антонина Никифоровна? — не выдерживают слабонервные.

— Жить надо уметь, — отвечает тетя Тоня.

А высокомерие-то, высокомерие!.. И Ксана такая же — вся в мать!

Вся, да не вся: тут манеры — там манерничанье, тут гордыня — там ужимки. Оригинал и пародия. Да и живее как-то тетя Тоня, побогаче словом, страстями.

И все шло бы себе как шло, да вдруг — как гром среди ясного неба! — опять кассир побежал!..

Какой кассир?..

Боря.

Боря? Не может быть. Боря!

Семейная картинка в интерьере: Боря в трусах мечется по квартире — что-то прячет. Положит в стол, зароет, сядет — не сидится. Подбежит обратно к столу, вынет, переложит между книг. Опять неспокойно: куда бы еще, поукромней?.. Тетя Тоня с Ксаной целый вечер зорко следят за манипуляциями Бори, пока это занятие вконец не наскучивает обеим. Тогда они встают и на глазах помертвевшего Бори вынимают из очередного его тайничка фотографию. Смотрят: девица.

Кто это, Боря?

Боря — белый! — не знает.

А если подумать, Боря?

— Это любовница моего друга, — отвечает повредившийся в уме Боря.

Трогательно. И умно.

Значит, вот оно как: измена! А измен, как известно, тетя Тоня не прощала. Дочь родную, Ольгу, не пожалела, а уж его-то, козла вонючего!..

Дальше следует изгнание Бори. С сопроводительным текстом, очень выразительным по форме и содержанию. Оплеванный с головы до пят Боря пытается на ходу собрать свои вещи — это какие же, интересно, с в о и?! Голодранец несчастный, иждивенец, альфонс!.. Почему — иждивенец? Он работал, зарплату в дом приносил! Ка-акую зарплату?! Инженеришко драный!

Боря вцепляется в магнитофон — Боря желает уйти с музыкой! — отдирают с ногтями. Дверь открывают, ногой поддают — будь здоров, Боря, не кашляй.

Портрет в интерьере: тетя Тоня сидит в новом кресле (Югославия), курит «Беломор» и рассказывает, какая Боря сволочь. Как сыр в масле!.. Черную икру, гад, вот такими ложками жрал!.. Ну ничего, воздастся ему по заслугам: глаз у нее, у Тони, тяже-елый, сама бывает не рада, но уж коль проклянет!..

Да, удивил всех Борис. А ведь любил-то, любил-то как!..

Что-то и впрямь не приживаются мужчины в нашем доме. Одна надежда на Ваню. Да, но надежда слабая: парализовало дядю Ваню. Бедный дядя Ваня. И что будет теперь с Музой?.. Но Борис-то, Борис!.. Вот удивил.

А второй раз удивит всех Боря, когда умрет. Вот так — возьмет и умрет, молодой и здоровый, и последнее слово будет «Ксана!..».

Да, тяже-елый глаз у тети Тони…

Посомневавшись, Ксана все же поедет на похороны. Поразить всех красотой и бриллиантами. Выслушать соболезнование женам. И, не удостоив другую взглядом — «несчастье какое-то!» (значит, все же — удостоив? да и выглядеть «несчастьем» на похоронах мужа как-то уместно!), — Ксана сядет в автомобиль и уедет в свою новую вдовью жизнь.

Ксана станет вдовой. Она примерит на себя это слово, как шубку, и… пожалеет ли она Борю? Борю Неверного, Борю Гонимого, Борю Верного? Или хотя бы Борю-мальчика, влюбленного в девочку, спесивицу и гордячку?..

А время идет, растут тополя, вон как вымахали, Сашенька школу окончил, женился. А Музе все хуже, выглядит просто ужасно.

— Кощей Бессмертный тоже плохо выглядит.

— Над этим смеяться нельзя!

А кто смеется?

И Тонечка растет, отрада бабы Тони, — пухленькая, холененькая, наливается персик. Умница, отличница — радость, а не дитя. Но… уже недолго оставалось радоваться бабе Тоне.

Говорят, праведники умирают тихо.

Тетя Тоня будет умирать долго, страшно, явится Та, с косой, — не за шкатулочкой, нет — за тетей Тоней. Ну вот и я. Не ждала?.. И тетя Тоня примет из рук в руки смерть лютую, жестокую, страшную…

Похоронят тетю Тоню.

А тут новая беда: Сашенька-то!.. нет Сашеньки!.. Муза черная. Сашеньки ей не пережить… Клава тоже понесла тяжелую утрату, что ты смеешься?.. И говорят, опять замуж выходит — какой-то Евгений, нет, вру, Евгения она похоронила, а это… а черт его знает, кто это, какая разница.

«Тополя, тополя…» — как там дальше-то было?.. «И как в юности вдруг вы уроните пух — на ресницы и плечи подруг…» Действительно роняют. Но добро бы на ресницы и плечи подруг, чтоб красиво было, — а то в нос и в рот, причем свой собственный, тьфу, гадость.

Ну какие еще новости? А новости плохие: умер дядя Ваня. Как умер? Ну как люди умирают… На Музу просто страшно смотреть: из больниц не выходит. Ксана? А что Ксана…

Ксана попивает винцо, дымит сигареткой, памятник маме надо ставить, мраморный, это очень дорого. Ольга денег не дает, говорит, нет у нее — как вам это нравится? А откуда они у Ксаны? Вдовы? — блеск изумрудов, бриллиантов. Ксана с удовлетворением ловит взгляд — нет, нет, ну что вы, это же память о мамочке!

А без них — забудешь?

Тонечка сидит с книжкой. Белолица, черноброва, нраву кроткого такого… Серые глаза, кудри — как она похожа на Борю… Вот только черты лица уже подернуты родовым высокомерием — все-таки Ксана специалист по селекции, грушу с жабой венчает…

Судьба колебалась: так или этак? На авансцену выходят дядья Бори, соблазнившиеся Канадой: Ксана, отдай нам Тонечку. Мою дочь? Да вы что?! Никогда. Тонечка?.. Нет, я с мамой!.. — дрожит, дрожит на веточке персик, боится, страшно ему — мама!..

Ах, дядья, украдите Тонечку, вам простится, зачтется!..

Но — как, как?..

Никак. Нельзя. Невозможно: доигрывалась тема судьбы тети Тони…

И Тонечка останется — громко плакать по ночам, бить мамины бутылки — не пей, мама! Мамочка!.. Дети, «мама» — самое дорогое слово на свете! Никто не будет тебя больше любить, чем мама, золотая прямо!.. Тонька, зараза, убью, гадина!.. Мамочка, не надо! Мамочка, я боюсь!.. Мне больно, мамочка!..

…Как же долго меня здесь не было!.. Вот и тополя — выше неба!.. вот и дом — сдал, осунулся, постарел… «Дом, в котором я живу…» — да, да, был такой старый, добрый, замечательный фильм, населенный хорошими, милыми людьми, и концовка была такая хорошая, щемящая, с крепкой гражданской позицией авторов: героиня, правда, погибает, но погибает за Родину, а герой возвращается, смотрит на свой дом (тут идет музычка), а из подъезда выбегает девочка с косичками — все повторяется!.. Жизнь идет!

Стою, смотрю, и вправду — выбегает девочка!.. С синяком под глазом — быстро надевает очки, — ой, здравствуйте, это вы?

Это я.

Не узнаете меня? Я — Тоня.

Тоня? Бог ты мой! Тонечка!.. Это ты? Трудно поверить!.. Как ты выросла!.. Сколько ж тебе лет?

Девятнадцать будет (никогда! никогда!..), учусь в мединституте, врачом буду (не будешь, никогда не будешь!..).

А в окне — о, что это? — тощее, беззубое — с приездом! — улыбается, стра-ашно так улыбается — Ксана? Неужели это ты, Ксана?.. Красавица Ксана, спесивица и гордячка?..

А Мишу помнишь? Сына тети Раи?

Погодите, а что с Ксаной?

А что с Ксаной — спилась. Что значит — не может быть? Представь себе. Пьянки, драки, милиция — господи, знала бы покойная Тоня! В долг у всех просят (ты не давай!), будут говорить, что на хлеб, — не верь: на водку. Какая шкатулочка? А, бриллианты! ну-у!.. Давно все пропили. А что Тоня?.. Два раза в реанимации лежала — изнасиловали, изувечили, в костер бросили, нашли полумертвую, едва спасли. Как кто? Клиенты. Тоня же проституцией занимается, а ты не знала? Ксана находит ей по телефону клиентов (мать!) — на то и живут. Какой мединститут, ты что? По полгода в психушке лежат, а ты — мединститут. Как с неба свалилась. А Мишу помнишь? Сына дяди Толи и тети Раи?

Конец ознакомительного фрагмента.