В поисках прошлогоднего снега

Светлана Мосова, 2018

Когда от одной женщины ушёл муж (огретый любовью к другой женщине), она взяла детей, три корзины и поехала в лес. И там собирала чернику – собирала, собирала. Без остановки. А потом варила варенье. Варила, варила. День и ночь. Не имея мочи остановиться. …С тех пор кошмар человеческого страдания мне видится именно таким: море ягод, и женщина варит варенье… Через четыре дня муж вернулся. И варенье сгодилось. И они его ели, ели, ели…

В поисках прошлогоднего снега и прошлогодних дураков

Раз в год, в поисках прошлогоднего снега и прошлогодних дураков, Саша прибывает в Питер и звонит в нашу дверь. И каждый раз — еще до возгласа, до объятия! — я успеваю подумать, что представляла его иначе.

Не то чтобы выше ростом или ниже, темнее цветом волос или светлее, хуже или лучше — нет… просто иначе.

Собственно, ведь мы все так дружим: не с людьми, а с представлениями о них. Душе это удобно. Даже если эти люди и наши представления о них ходят по разным улицам. И эти представления нам дороги, как собаке кость — попробуй, отними. Чай, укусим.

Итак, целый год я представляю Сашу. И представляю это так: красивые, красивые улицы, по которым идет красивый, красивый Саша и обдумывает свои красивые по форме и содержанию мысли, а навстречу ему идут красивые люди (если, конечно, это не пираньи Ковальские, надурившие нас всех скопом!) и улыбаются…

И однажды раздается звонок из Страны тюльпанов: в пятницу буду в Питере. (Неужели просвистел год?!)

Как хорошо, Саша!.. И мы будем с тобой говорить, говорить!..

— О чем?

О главном, Саша. О счастье.

— О счастье?! — пугается Саша. — Ты с ума сошла. Да я не знаю, что это такое. Хотя, погоди, знал… вот точно помню, что знал. Но забыл.

Придется вспомнить, Саша. Потому что если люди встречаются раз в сто лет, то для того, чтобы говорить о счастье. А о чем еще говорить?

Ожидание Саши начинается с предчувствия, с горькой догадки, что все, конечно, будет не то, не так и не о том. Что кончится все тем самым знакомым послевкусием — не о том говорили, не о том спросили, не туда пошли…

Что ни сделаешь, все будет ошибкой.

Однажды, много лет назад, случай свел Сашу с художником из Питера. И художник, сидя у него в гостях, не знал, о чем говорить с Сашей. Саша любезно делал то же самое. Ну о чем говорить с художником, картин которого ты не видел, и с писателем, книг которого ты не читал? Потом все же поговорили о книгах, которые все читали, и о картинах, которые все видели. Наконец художник сказал:

— Слушай, дай мне почитать что-нибудь свое.

Предложение — всегда приятное сердцу писателя, но чреватое. И Саша замялся.

— Видишь ли, дело в том, что я пишу… ну, в общем, не для всех.

— Ну, и я рисую не для всех! — удивился художник.

С тех пор в доме Саши висят на стенах картины художника, а в доме художника лежат открытыми книги Саши.

И вот Саша приезжает в Питер и звонит в нашу дверь.

— Ну, — говорит он с порога. — Давай говорить о главном.

— Давай.

— Начинай.

И мы молчим.

— Ты какое вино будешь? — вовремя возникает художник.

И тут Саша вспоминает, как они пили с друзьями вино на берегу океана, закусывали сыром и как им было всем хорошо — с вином, сыром и океаном…

— Ну, с сыром и вином везде будет хорошо, — замечает художник.

— Кстати, о сыре… — Я подхватываю на лету тему сыра.

Всякий раз, когда я нарезаю сыр или лимон, незримо является Аля (и ей это идет — являться именно незримо) и говорит свою коронную фразу: «Какие могут быть проблемы в жизни, если есть сыр и лимон?»

Али давно уже нет в моем жизненном пространстве, а вот фраза о спасительных лимонах и сыре осталась — без всякого разрешения на то. А еще фраза о прошлогодних дураках-пассеистах.

Значит, мы пьем с Сашей вино вприкуску с сыром и прочей снедью и говорим тоже о прочем — тянем, притворяемся, Саша ждет, что я задам вопрос, и я понимаю, что он неизбежен, но я не знаю, как его задать и нужно ли — догадываюсь, что нужно, а может, и не нужно, и мы тянем-потянем, вытянуть не можем, а чего тянуть-то? — и я говорю:

— Ну, а Ольга?..

— Я даже не хочу об этом говорить! — отрезает Саша.

И говорит только об этом. Весь вечер. Ощущение, что я это уже читала. Что-то из классики, где автор все-все знал — и про Сашу, и про Ольгу, и даже про Сашину тещу.

— А кто он? Этот голландец?

И Саша вдруг веселится.

— Представляешь, Ольга — библиотекарь, теща — библиотекарь и бойфренд этот чертов — тоже библиотекарь! Это просто какой-то заговор библиотекарей.

— Против писателя!

И освежившись смехом, мы идем вон из дома, душа летит, как бабочка из кокона, — туда, где белая ночь, где, как в детстве, душа неслась вскачь…

И тут последует рассказ Саши о том, как в прошлый приезд он бродил по Михайловскому саду, разглядывая людей и надеясь увидеть знакомое лицо, юное и прекрасное, и тут к нему подходит какой-то пожилой инвалид и говорит:

— Саша, это ты?..

Мы смеемся и заходим в маленькое кафе, рассаживаемся на веранде и чувствуем, что пора. Пора поговорить о главном.

— Ну, как ты там?

— Как, как… что ты хочешь услышать?

— Главное. У тебя там есть чувство дома?

— У меня там есть чувство квартиры.

— А язык знаешь? Чувство языка есть?

— Есть чувство алфавита.

И тут подходит официант, и мы заказываем кофе с молоком и… песочное кольцо.

А собственно, Саша и приехал в Питер, чтобы именно съесть песочное кольцо.

О, песочное кольцо!..

— Я даже не знаю, о чем с тобой говорить, если ты не помнишь вкус песочного кольца!

И тут идут подробности, прекрасные подробности: сверху, значит, орешки, тесто было твердое, но рассыпчатое, с привкусом соды, это важно, и, вступая во рту в сложные отношения с молоком, создавало тот самый, о, тот самый неповторимый вкус!.. И к этому надо добавить запах институтского буфета, салфетки из нарезанной бумаги, чтобы представить — какое при этом было чувство.

То есть Саша, вопреки и несмотря на, решил вступить в реку дважды.

И вот наступает этот торжественный момент.

Саша и художник, священнодействуя, откусывают песочное колечко, жуют, запивают холодным молоком — и смотрят друг на друга (я присутствую зрителем на этой трагедии).

— Нет, — говорит Саша, горько качая головой. — Это совсем не то песочное кольцо.

Милый Саша! Конечно, не то: то ты съел, Саша, тридцать лет назад. Вынь ноги из реки, застудишь.

— Черт, — с досадой скажет Саша. — Ни одного знакомого лица! Непитерские какие-то лица… А где питерцы-то?

— Там же, где и ты, надо думать.

А в конце мы поссоримся, причем, как раньше, из-за какой-то книги, и тут же наметится разлад между Сашей и его образом (образ перейдет на другую улицу), и не хватит каких-то слов, а какие-то явно будут лишними, и мечты столкнутся с действительностью — здесь же, прямо в Михайловском саду, и потерпят, как водится, поражение…

И Саша уедет — туда, где чувство квартиры, и я опять буду мучиться, что встреча прошла, как всегда, под знаком «не то, не так и не о том», и наступит зима, как конец жизни, а потом станут приходить письма, редкие и длинные, и образ Саши вновь изменит облик, совпадет с моими представлениями о нем, и опять по зову весны проклюнется что-то живое и захочется вернуться назад, где все было неправильно, и поступить правильно… Ведь сказано же: «Прошлое — это родина души человека».

И посему через год Саша опять приедет в Питер в поисках прошлогоднего снега и прошлогодних дураков и позвонит в нашу дверь.