Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 213. Незадавшийся день

Схватив на ходу плащ с твидовым подбоем, я слетела с крыльца и свистнула так, что, мне кажется, с деревьев осыпались последние осенние листья. Я уже знала, куда поеду! Мерзкая сцена, которую я только что наблюдала, гнала меня прочь. Федькино семейство оккупантов отвоевывало всё новые и новые территория. Я задыхалась в стенах собственного дома.

Во весь опор я примчалась на конюшню. Оглядела стойла, и взгляд мой упал на белоснежную кобылу без единого серого пятна. Я протянула к ней руки… Мне так хотелось, чтобы она положила морду в мои ладони, но она этого не сделала. «Ничего, — подумала я, — мы с тобой еще подружимся».

Приказав конюху седлать лошадь, я всё торопила его, опасаясь, что Федор ринется в погоню. Уже покидая пределы усадьбы, я оглянулась. Странно: он меня не преследовал.

— Вот и ладно! — проговорила я. — Наверное, всё выясняют между собой, кто важнее.

Пришпорив лошадь, я понеслась во весь опор, словно вырывалась из плена. Почувствовав свободу, наконец-то вздохнула полной грудью. Волосы развевались на ветру, и, одержимая азартом быстрой езды, я почти не чувствовала боли, сковавшей всё мое тело. Пути оставалось совсем немного. Мне нужна была Катя, именно ее я сейчас хотела видеть. Она была нужна мне как воздух, которым дышат, мне необходимо было говорить с ней, держать ее за руки, видеть ее глаза. Я хотела рассказать ей всё-всё, спросить о ее женской силе… Но перед этим всё же требовалось поговорить с графом.

Как только меня впустили в ворота графского особняка, я быстро спешилась и побежала в дом. На глупый вопрос дворецкого «С чем пожаловали, барышня?» я ничего не ответила и громко крикнула, будоража весь дом:

— Па-а-а-па…

Но граф спускаться не торопился. Я прошла вглубь дома и строго спросила подоспевшего слугу:

— Так! Где господа? Где Катерина Серебрянская?

— Не могу знать, барышня, — слуга замялся и продолжил, чуть опустив голову: — Мне не велено даже говорить об этом. А его светлость у себя, отдыхают. Они недавно из гостей вернулись и пока не велели беспокоить.

— А-а-а, понятно, недавно вернулись… Провожать меня не нужно, дорогу сама знаю.

— Но… барин не велели беспокоить.

— Вот и не беспокой! — отрезала я. — Ко мне эти распоряжения не относятся!

Взбежав на второй этаж, я тихонько приоткрыла дверь спальни — хотела заглянуть и посмотреть, в каком это образе мой папенька отдыхает в середине дня, и расспросить, где Катя.

В комнате стоял такой смрад, что я едва не закашлялась. Спертый воздух можно было потрогать руками, настолько он был тяжел. И мысли о том, чтобы рассказать всё отцу, улетучились сами собой. Подойдя к окну и настежь отворив его, я огляделась. Мой пропойца-папенька находился в комнате совершенно один. В покоях был жуткий беспорядок, повсюду раскиданы женские вещи, но никакой жены я не увидела. И усмехнулась про себя: «Может, он ее ночью съел? Может, ему закусить было нечем? Хм… смешно, — подумала я. — Всё-таки я сама себе лучшая собеседница и самый лучший друг! Я одна могу как низвергнуть себя в пучину бедствий и страданий, так и развеселить, и осчастливить. Мне нужно было за саму себя замуж выходить, и не было бы счастливее человека на всём белом свете. Я бы брала от этой жизни всё, что хотела, и никому ничего не была должна. Ах, как поздно меня посетили эти прекрасные мысли!»

— Граф!

Я громко позвала его, но он только задергал носом, повернулся и, пробурчав что-то несвязное, натужно захрапел.

Склонившись над бесчувственным телом мертвецки пьяного графа, я брезгливо взялась одной рукой за сиятельное ухо и, оттопырив его, крикнула:

— Гра-а-аф!

— А? Что? Где? — он вскочил и начал махать перед собой руками. — Что?! Что это такое?! Кто посмел?! Да как это можно?!

Тут он продрал свои отекшие глазки и, увидев меня, заблажил:

— А-а-а-а! Эвона, кто отважился! Больше такую дерзость явить никто бы не насмелился: только дочерь моя дражайшая на такие выходки способна.

Я раскинула руки, растянула губы в придурковатой улыбке и, вторя ему, воскликнула:

— Кто посмел, кто посмел… Па-па-а-а-а! Доброе тебе утро-о-о. Правда, спешу заметить, что давно уже день на дворе, а ты всё дрыхнешь. Па-па, я так рада тебя видеть!

— Да-а-а?! — граф недоверчиво посмотрел на мои распростертые объятия. — А я прямо-таки противоположные чувства испытываю! Так я опеча-а-ален! Так я раздоса-а-адован! Что открыл я свои глаза — и твою физию перед собой вижу! Чего надо-то тебе?! Чего ты мне в самое ухо орешь? Или хочешь, чтобы я болезнь сердечную заработал…

— Договаривай, папочка: одного почти в могилу свела, теперь за второго взялась. Ты ведь это хотел сказать? — Я сжала губы и легонько толкнула его. — Эти слова едва не сорвались с языка твоего…

Я не договорила «поганого», но граф понял и грозно крикнул:

— На-таш-ка! Ты не забываешься?

— Не пужай меня, папенька, не страшно вовсе. Ты бы в зеркало на себя посмотрел, и тебе бы не страшно стало. Пап, ты такой смешной… Пьяный, опухший, растрепанный какой-то…

Граф пригладил всклокоченные волосы и устыженно-примирительно ответил:

— Ну-у-у, может, я слегка помят после вчерашних возлияний, но… — начал он хорохориться, — это всё… знаешь, напускное! Вот это я быстро, быстро уберу! Ну-ка! Не смей мне тут! — погрозил он пальцем.

— Пап…

— Да перестань ты называть меня так, — тихо и спокойно, наконец перестав злиться, сказал он.

— А почему? — смеясь, спросила я. — Раздражаю я тебя? Ну, извини, — натура у меня такая, ничего с собой поделать не могу.

Он зевнул:

— С чем пожаловала? Али Валерьянычу совсем плохо? Наслышан ведь… Чем я могу тебе подсобить?

— Папе хуже не стало, но, к сожалению, и лучше тоже… Ты только не ругайся и не кричи на меня сейчас, ладно? Я кое-что у тебя попрошу.

Граф отчего-то напрягся, втянул голову в плечи и приготовился слушать.

— Пап… — я специально медлила: мне нравилось, что он в напряжении ожидает моих слов. — А где Катя? Мне очень нужно с ней посоветоваться, просто необходимо!

Граф вздохнул и хлопнул себя по коленке:

— Опоздала ты, дочь моя, со своей надобностью пришедши. Нет ее здесь… и не будет более никогда! Ха-ха! — наигранно беспечно закончил он. И я догадалась, что он искренне рад этому.

— А где я теперь могу ее найти?

— Ха-а-а! Где-е-е?! В са-а-амом подходя-я-ящем ме-е-есте…

— Что ты с ней сделал? — еще плохо разбираясь в происходящем, спросила я.

— А я отдал ее, передал, так сказать, в те руки, которые смогут ее удержать.

Я нахмурила брови.

— Говори яснее, я не совсем понимаю.

— Ты хочешь ее увидеть? Хочешь поговорить?! Да-а-а?! Хм… Мне кажется, тебе это будет даже полезно! Ожидай внизу, сейчас я приду, — отрезал он.

Я не стала больше ничего расспрашивать, вышла из его комнаты, спустилась и присела на банкетку, которая стояла у двери. Граф появился довольно быстро и протянул мне листочек бумаги.

— Вот по этому адресу ты сможешь ее найти. Более не задерживай меня, я имею большие планы на сегодняшний день.

Я усмехнулась:

— Видно, я в ваши планы более не вхожу. Вот ведь, дурочка, беседовать собралась…

— Что ты там бормочешь, никак не пойму?

— Ничего, папенька, будьте здоровы, не кашляйте.

— Ну… ну, и тебе не хворать…

После того как мы с ним обменялись саркастическими «любезностями», я свернула листок, положила его в потайной кармашек за поясом и вышла на улицу.

Прежде чем отправиться на поиски Катерины, я решила навестить Анастасию Вишневскую в надежде хоть что-то услышать о Петре. Сумбурны были мои мысли… не завершив дела, я уже мчалась в другое место, подгоняемая болью внизу живота. Она не давала мне забыть о том, что произошло утром.

Я свернула на знакомую набережную и быстро оказалась перед салоном. Дверь открыла одна из работниц Насти и, пропустив меня внутрь, удивленно сказала, видно, приняв меня за обычную посетительницу:

— Барышня, помилуйте, рано еще — никого нет.

— А где хозяйка твоя?

— Музицирует.

— Дело у меня к Анастасии, докладывать не нужно, — я сбросила ей на руки плащ и прошла внутрь.

Шторы на окнах не были задернуты, и через приоткрытые окна в комнату струился свежий воздух, проветривая помещение перед вечерними посиделками. Настя сидела за инструментом, наигрывая незатейливую мелодию — «музицирует» было слишком громко сказано. Я подошла сзади и закрыла ей глаза руками. Она резко повернулась и, узнав меня, усмехнулась:

— Наташка, ни с кем тебя не спутаешь: больше таких духов ни у кого в Петербурге нет. Ну, здравствуй, подруга, давно не виделись. Как жизнь замужняя?

Я приняла равнодушный вид и беспечно проговорила:

— Неплохо… Что-то скучно стало, захотелось в город выехать, развеяться немного.

Настя лукаво прищурилась.

— Чего изволит наша барышня? Каких развлечений жаждет ее душа неуемная? Слышала я, родила ты недавно, так неужто дома не сидится? Кто родился, рассказывай.

— Дочка, Софийка. Она еще маленькая совсем, спит да ест. Пока с няньками да с кормилицей. А я вот у графа в гостях была да к тебе решила заехать: и впрямь давно не виделись. Рассказывай скорее последние новости…

Настя улыбнулась и остановила меня.

— Наташа, не лукавь: я знаю, о чём ты хочешь спросить!

Я с вызовом подняла голову.

— Ну так поведай мне, ясновидящая. Быть может, я сама своих мыслей не знаю.

— Ну как же? — улыбнулась она. — Думаешь, я не понимаю, зачем ты приперлась? Видела я, как он на твою свадьбу явился и какой конфуз случился… Расскажи, чем всё кончилось.

— Так нечего рассказывать, Настя: ничего и не начиналось.

— Ой ли? Лукавишь!

Чтобы хоть что-то выяснить, я выдохнула и нехотя проговорила, понимая, что отвертеться не удастся:

— Ну да, было-было!

— Это при живом-то муже, — обомлела она.

— Да ну, что ты такое говоришь?! Не торопи меня, Настя, я тебе всё-всё расскажу, но… позже. Поведай мне лучше… кто он такой? Как его фамилия? Из какого он дома?

Я присела рядом с ней на стул. Настя игриво подперла подбородок руками, облокотившись на крышку инструмента, и склонилась ко мне так близко, что я могла чувствовать ее дыхание:

— Отчаянная ты, Наташка! Петр его зовут.

— Я это знаю! А фамилия? Она тебе известна?

— Мурзинский Петр Алексеевич. Адрес, извини, подсказать не могу, так как сама не ведаю. Но знаю одно: он из не очень богатого рода.

— Да?! — деланно равнодушно удивилась я. — А мне кажется, теперь ты лукавишь… Судя и по костюму, и по манерам, этот загадочный Петр из очень хорошей семьи. Но фамилию эту я, право, в первый раз слышу.

— Моя дорогая подруга, это говорит о твоей серости. Род Мурзинских, между прочим, очень знатный… был. Правда, нынче он уже бедный, разорившийся, но фамилию эту много кто в столице знает. Странно, почему тебе это неизвестно.

— А не интересуюсь я разорившимися родами, вот и не знаю. Настя, шутки в сторону: можешь подсказать мне, как его найти? Давно ли он у тебя не появлялся?

— Почему же не появлялся? Частенько наведывается.

— Как? А… — растерянно произнесла я.

— Да, да! А ты что думала, на тебе свет клином сошелся?! Стихи он тут теперь нечасто декламирует, всё больше с барышнями заигрывает…

— Ах, с барышнями…

— Да, Наташа, да! — сказала она с вызовом. — Смирись, душенька! Что, неприятно? Оказывается, есть еще кавалеры, которые не по тебе сохнут. Может, он и сох, но, как видишь, не сдох! — ехидно сказала она, и в голосе было что-то такое, что больно ранило не только меня, но и ее саму. — И мой тебе совет, подруга: оставь его в покое!

— Э-э-э… Ты чего это?! — удивленно воскликнула я. — Сама на него глаз положила? Как тебе не стыдно?! — вскричала я.

Настя ощерилась:

— Это ты меня устыдить пытаешься?

Разозлившись, я вышла, не сказав ей больше ни слова, и мне стало больно от того, что я поняла: «Он не ищет меня, развлекается с кем попало и даже не подозревает, что у него родилась дочь».

Горькие слёзы потекли по моему лицу. Я ощущала себя никому не нужным, никчемным созданием.

— Ох, как обидно, как обидно… — повторяла я.

Не находя сил сесть на лошадь, я взяла ее под уздцы и побрела по набережной. Грустно мне было. Отчего-то казалось, что я буду вот так идти, и он обязательно попадется навстречу и непременно развеет мою тоску и печаль. «Он обязательно придет ко мне — ведь я так жду его! Я зову его! Ведь когда я раньше звала Федьку, сколько бы ни было между нами верст, он всегда слышал меня и приходил».

— Петр Алексеевич, Петр Алексеевич! Я вас зову, я очень хочу вас увидеть! Пожалуйста, не прячьтесь от меня, вы мне сейчас так необходимы! — с мольбой проговорила я. Но ничего не произошло. Ни-че-го! Видно, весь этот день был настроен против меня.