Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 209. Софийка

За разговорами мы дошли до покоев нашей дочери. Я отворила дверь и прошла внутрь. Там стояла колыбель, возле которой склонилась какая-то женщина. Она тихонько покачивала люльку, а потом повернулась к нам и сказала:

— Приветствую вас, Наталья Дмитриевна.

— Вон! — коротко приказала я.

Она поклонилась и быстро вышла.

Подойдя к колыбели, я заглянула внутрь. Дочь… Там лежала моя дочь. И хочу отметить, что это была лишь моя дочь, я поняла это сразу, как только ее увидела. Она была невероятно похожа на своего отца… на молодого человека по имени Петр, с которым я имела неосторожность вступить в близкие отношения. Пусть я его совсем уже не помнила, но стоило мне бросить один только взгляд на личико своего ребенка, и я сразу смогла представить каждую черточку его лица. Софийка была так на него похожа… Своей кожей, которая буквально просвечивала, и волосами, которые у нее были светлые, почти невидимые. Она смешно морщила носик и чмокала пухленькими губками. Она выглядела настолько маленькой, что мне страшно было к ней даже прикоснуться, я не знала, как взять это хрупкое создание. «Господи, разве не чудо ты явил мне?! — в порыве нежности подумала я. — Эта крошка — моя дочь! Моя! И больше ничья!»

Я очень аккуратно подняла ее из колыбельки и прижала к себе, нежно поглаживая теплый сверток.

— Наконец-то я обнимаю тебя, София… Наконец-то я смотрю на тебя, моя маленькая девочка. Ну, здравствуй! Я твоя мама. Меня зовут Наташа.

Федя стоял чуть поодаль и наслаждался картиной, которая разворачивалась перед ним. Он умиленно произнес:

— Наташка, ты похожа на Мадонну.

— Федь, — на свой страх и риск позвала я его, — подойди к нам. Я хочу посмотреть, как ты держишь свою дочь… нашего ребенка.

Он не заставил себя ждать, и по тому, как он смотрел на Софийку, я уверилась: пока он ничего не понимает. Но я уже знала, что это только вопрос времени. Наступит день, и он усомнится, и тогда это загнившее зерно упадет к нему в душу так глубоко, что пустит там корни… И однажды он всё поймет. А пока он держал ее, так нежно прижимая к своей груди, как лишь любящий отец может держать свое чадо.

— Софья Федоровна… смотри, доченька моя, вот по этой дороге папа увезет тебя…

Он подошел с ней к окну и приподнял ее на руке.

— Куда это ты собрался ее увезти?

Он повернулся и недовольно буркнул:

— Ну не мешай, Наташ, ну что ты всё время меня перебиваешь?! Ты что, не видишь, я со своим чадом общаюсь. Это же моя до-о-очь, кровиночка моя!

— Ну да… — спрятала я глаза.

И подумала: «А может, всё обойдется? Вдруг он не догадается? Чего заранее страшиться? Может, и не заметит. А что светленькая… скажу, что в маму мою пошла, благо он не видел ее никогда. Главное, сейчас он не знает всей правды, а я о нём всё знаю, и карающий меч в моей деснице…»

Федор поднял Софию на вытянутой руке к потолку, и мне отчего-то стало страшно: вдруг уронит.

— Дочку положи, это тебе не игрушка.

— Чегой-то я ее положить должен?! А может, я еще подержать хочу, может, прямо-таки не могу с ней расстаться, нету мочи оторваться от маленькой своей конфеточки? Ты только посмотри, какая она крошечная, какая лапушка… Наташа, мне кажется, она будет твоей точной копией.

Федор аккуратно положил дочь мне на руки. Я улыбалась, разглядывая ее смешное личико с белыми молочными пупырышками на носу. Она смешно зевнула и уставилась на меня своими темно-синими, чуть с поволокой глазами. «Хорошо бы, — усмехнулась я про себя, — если бы она и вправду была похожа только на меня».

Нежно покачивая дочку на руках, я ходила по комнате, шепча ей на ушко:

— Ну что, Софийка, смотришь? Ты уж постарайся, не подведи маму, а то несдобровать ни тебе, ни мне!

Я поцеловала ее и отметила, что она по-особенному пахнет — молочком. А какие нежные были у нее щечки! Мне отчаянно захотелось укутать ее и забрать к себе в комнаты, положить в свою кровать и не расставаться ни на минуту.

Нежно прижимая ребенка к груди, я ходила по комнате, и мысли текли плавно, спокойно. Я впервые испытала необъяснимое чувство радости и счастья от того, что являюсь одной из тех, кто дал начало новой жизни. Я представила, что, наверное, вот так же, прижав к сердцу, ходила со мной моя мама, качала меня, баюкала и пела колыбельные. Новое, необъяснимое чувство возникло внутри, и мне захотелось, чтобы оно длилось как можно дольше: «Надо бы распорядиться, чтобы колыбельку перенесли в мои покои. Я ее мама, и кроме меня никто не сможет о ней позаботиться так, как я. Ах, как это чудесно: видеть ее маленькое тельце и распахнутые глазки. Они смотрят на меня, и душа переполняется счастьем. И пусть я не кормлю ее, да и не хочу этого делать, всё равно, она моя и должна все время находиться рядом со мной.

Каждую секунду я должна видеть маленькое личико, которое напоминает о сумасбродных минутах моей жизни. Эта девочка стала самым большим, но таким приятным конфузом, который только мог со мной произойти! Нестираемое, неопровержимое доказательство бесшабашности моих мыслей и необдуманности деяний. Вот он, плод той странной, давно позабытой любви, того чувства, которое уже почти стерлось из моей памяти. И вряд ли когда-либо возродится в событиях наступивших дней…

Даже если бы я хотела разыскать ее отца, то, наверное, не смогла бы. Ведь я понятия не имею, где он обитает. А он? Он так больше нигде и не объявился. Бросив мне те высокопарные слова, пропал, видимо, не смея нас беспокоить… Ну и Бог с ним! Зато он оставил мне такую прекрасную девочку, которая не принадлежит этому иуде, псу-предателю, этой деревенщине! И она не несет никакого поганого наследия, которое смогло бы вырастить из нее деревенскую тетеху, подобную его сестрице или матушке».

Вот этому я была действительно искренне рада. Я не горевала, что Федор мне изменяет, но страдала от того, как изощренно он пытается расправиться с моим отцом…

Вспомнив о неприятном, я занервничала, и Софийка почувствовала это. Она сморщила носик и начала хныкать, а потом и вовсе расплакалась. Я беспомощно держала ее на руках и совсем не знала, что делать…

Передав дочь кормилице, я отправилась к себе и, уже лежа в кровати, вновь вспомнила о Петре. Конечно же, тогда я не знала, из какого дома, из какой семьи отец моей Софийки, этот господин-загадка, который что-то надломил во мне, в моем представлении о любви и счастье. И это до сих пор никто не может починить, в том числе и я сама. Не могу вернуть на место ту тонкую планочку в голове, которую он так искусно сместил своим поведением, и это совершенно выбило меня из равновесия. И я поняла, что эти давно забытые чувства, к которым я не хотела возвращаться, отчего-то всё еще будоражат мое сознание. Наверное, этому поспособствовала моя дочка: смотря в ее лицо, я невольно вновь возвращалась туда, в ту единственную нашу с ним ночь. «Ну где же ты сейчас? Почему не нашел меня, не пришел и не объяснился? Почему ты вот так внезапно появился в моей жизни и так же внезапно пропал? Почему тебе проще не видеть меня и не говорить со мной? Ведь ты же сам лишаешь себя радости…»

Федор пока со мной не ночевал — спал в гостевой комнате, так что времени подумать, находясь наедине с собой, у меня было предостаточно.

Может быть, Петр оказался самым умным, самым расчетливым мужчиной в этом мире, который смог предвидеть финал наших отношений и нашей истории, которая могла бы начаться, не скройся он от меня. И он единственный из всех умудрился осознать, что такой конец ему не нужен! Наверное, он самый достойный из всех представителей мужского пола, которые попадались на моем пути. И конечно, это не случайно, что именно от него я забеременела и родила эту девочку, что именно он смог пробиться внутрь меня так глубоко, что даже умудрился что-то сломать в моем внутреннем устройстве.

Заснула я, думая о Петре и о той роли, которую он сыграл в моей жизни.

Утром я встала, наскоро совершила утренний туалет и направилась в комнату Софийки с твердым намерением забрать ее к себе. Когда я вошла, Федор уже был подле дочери и о чем-то ворковал с ней:

— О, доченька, смотри: вот и мама пришла!

Я подошла к ним поближе, ожидая, когда он налюбуется и намилуется. И подсознательно ожидала вопроса: «Слушай, Наташа, а чего это она такая белесая-то, совсем как поганка?..» Я прямо-таки слышала эти слова, которые он произносит, но Федор почему-то упорно не замечал, что они совсем не похожи. «Софийка, подожди, радость моя, мне нужно еще кое-что завершить», — подумала я, а вслух сказала:

— Пойдем-ка, Федя, в гостиную.