Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 211. Плоды «страстной любви»

Прошло недели две. Я постоянно дежурила у кровати отца. Один за другим к нему приходили доктора, давали какие-то отвары и настои. Тело его уже не было таким скрюченным, но он всё еще почти не говорил, только иногда что-то бормотал и звал меня.

С этой женщиной я встретилась лишь однажды. Подойдя к двери отца — она была не закрыта — я услышала, как она что-то говорит ему, слезно моля простить. Я распахнула дверь, когда папа потребовал:

— Уйди!

Она встала и вышла. Я схватила ее за руку и увлекла вглубь коридора, чтобы отец не услышал нашего разговора. Я в упор посмотрела на нее и с ненавистью процедила:

— Вон отсюда!

— Но… Но я не могу сейчас уехать. Мне нужно сказать Дмитрию Валерьяновичу, объяснить…

— Стоп, — подняла я руку в запрещающем жесте. И, увидев служанку, скомандовала: — Аню ко мне! Быстро! А ты немедленно собирай свои вещи и вон отсюда!

Дарья Леонидовна закрыла лицо руками и пошла к себе.

Я вернулась в свою комнату. В дверь постучали, вошла Аня.

— Анюта, ты должна поселить эту гадину у себя в деревне! Найди ей дом. Уговори, придумай что-нибудь, наври ей: мол, так она сможет, якобы не беспокоя меня, дождаться… прощения Дмитрия Валерьяновича. Носи ей еду… — я пристально посмотрела на Аньку, та молча слушала меня, — корми ее и пои! Корми очень хорошо, ты поняла меня, Аня?! Да поласковей с ней, поласковей, чтобы верила! Скажи ей — я тебе разрешаю, — что, мол, сама натерпелась от барышни, чтоб она ничего не заподозрила…

— Да, Наталья Дмитриевна.

— Всё поняла?! — я вложила в эти слова весь страшный смысл того, чего хотела добиться от Ани.

— Всё!

— Иди, уведи ее отсюда! И чтобы я ее больше никогда — слышишь? — Никогда! Не видела! Ступай!

Она молча встала и покорно удалилась. Мое сердце было холодно.

— Так надо, — проговорила я, — так надо! Она должна ответить за все его страдания!

Я вышла из комнаты и медленно побрела к отцу, чтобы взглянуть на него хоть одним глазком. Коридор был пуст. Я подумала: «Вот и кончился праздник, не успев даже толком начатья. Позади самые счастливые минуты моей жизни». С этими тяжелыми, невеселыми мыслями я подошла к папиной двери и легонько постучала. По обыкновению, мне никто не ответил, поэтому я сама открыла и сделала шаг.

Зайдя внутрь, я увидела отца, лежащего без движения, с закрытыми глазами. Веки его подергивались, словно он находился в беспокойном сне. Я присела рядом и начала тихонько гладить его по руке и мысленно говорить с ним, прося прощения за что только можно. И за последнее свое решение в адрес его несостоявшейся невесты. Рука дернулась, и он приоткрыл веки. Я встрепенулась:

— Папа, ты видишь меня? Я здесь, с тобой. Папа, ты слышишь, что я говорю?

Он едва заметно кивнул. Я низко-низко наклонилась к нему, и он прошептал мне в самое ухо:

— Наташа… что-то худо мне совсем, не смогу более защищать тебя, моя девочка. Не смогу больше быть опорой твоей, — каждое слово давалось с огромным трудом.

Я в слезах бросилась ему на грудь:

— Папа, это я теперь твоя опора. Ты можешь на меня положиться!

Несмотря на ужасное самочувствие, он сумел пересилить себя и улыбнуться одними губами, смотря на меня с нежностью. Я улыбнулась в ответ, хотя на душе было очень плохо.

— Папа, дай знак… мои слова тебя повеселили?

Он кивнул и даже тихо прошептал:

— Ну, Наташка, какая из тебя опора?

Тут он как будто почувствовал резкую, нестерпимую боль где-то глубоко внутри. Его лицо исказила гримаса, он запрокинул голову на подушки, застонал, и я больше не смогла добиться от него ни слова. Я выскочила из комнаты, крича:

— Быстрее! Сюда! Врача, срочно!

Сбежалась челядь.

— Идите скорее! Поддержите его! — Я продолжала кричать, хотя слуги уже помчались к отцу. Меня они взяли под локти и потащили в покои, приговаривая:

— Барышня, всё будет хорошо, и папа ваш обязательно поправится, ведь сильный-то мужчина какой, — и тому подобную чушь.

— Оставьте меня!

Рухнув на кровать, я закрыла лицо руками, не в силах сдержать слёзы. Дверь отворилась, вошел Федор. Я села и он сел спиной ко мне, облокотившись о мою спину, а я, точно каменная, никак на это не отвечала. После произошедшего с отцом мы больше ни разу не разговаривали, а если и встречались ненароком, то я проходила мимо. Я не позерствовала: в душе не было никаких чувств по отношению к нему.

— Ну что, Наташа, ты всё папу своего оплакиваешь? — наконец спросил он.

Я не отвечала, продолжая тихонько всхлипывать.

— А мужа родного тебе не жалко? Посмотри на меня! Я хочу, чтобы ты увидела мое лицо.

Я не подчинилась, поэтому он обошел кровать, взял мои руки и с силой отдернул их от лица. Мне показалось, что в его глазах мелькнула тень жалости. Я резко поднялась и сказала:

— Не смей меня жалеть, ведь это ты — причина моих страданий!

— Нет, Наташа, ты ошибаешься.

— Ну что ты хочешь мне сказать? Что это я сама — причина? Я от тебя ничего другого и не ждала!

— Не-е-ет, Наташа, это просто жизнь, — ответил он.

Не найдя слов, чтобы ответить на это, я ударила его по щеке так, что голова отлетела к плечу. Я вложила в пощечину всю свою силу, всю злость и обиду. Гордо подняв голову, я молча смотрела ему в глаза.

Чуть сощурясь, Федор потер ушибленную щеку и сухо отчеканил:

— Ты помнишь, как я говорил, что ты больше никогда, никогда не посмеешь меня ударить? А если посмеешь, то будь готова держать ответ!

И он врезал мне кулаком в грудь — так, что я упала и осталась сидеть на полу, не в силах произнести ни слова. Я изо всех сил пыталась не плакать: не хотела, чтобы он видел мои слёзы, старалась не выказать боль, которую он мне причинил. Не могла я позволить, чтобы Федька увидел, что я уязвима, что я слабее его и что его проявления бессилия терзают мое тело. «Пусть лучше я буду сильной, буду как Катя! Он причинит мне боль, а я буду улыбаться…» Поднявшись, я гордо выпрямилась и сама пошла к нему, с вызовом бросив в лицо:

— Ну, слабак, бей! Если ты думал таким образом унизить меня — попробуй! Но я говорю, смотря прямо в глаза: тебе это не удастся! Вот она, цена твоей любви, теперь я ее знаю! И ты знай: никогда не сломишь ты моего духа! Никогда я тебе не подчинюсь!

— В своем ли ты уме?! Что творишь?!

Я смотрела на мужа, и в этот момент он был для меня ничтожен и жалок. Слаб тот мужчина, который позволяет себе ударить женщину!

Мой презрительный взгляд распалил его еще больше, и, не дав мне ответить, Федька ударил еще раз — в живот. Согнувшись от боли, я валялась на полу, но тут же вскинула голову и с ненавистью посмотрела ему в лицо. Мои глаза жгли его. Федор передернулся, перешагнул через меня и вышел, от бессилия хлопнув дверью.

Как же плохо мне было в тот момент, не могу описать словами… Всё смешалось во мне от его удара. Я больше не отделяла хорошего Федора от плохого — в одночасье всё встало на свои места. Мои чувства, ранее пребывавшие в хаосе, вдруг разложились по полочкам — я увидела истинного Федора, о котором меня предупреждал папа, и тут же захотела остаться вдовой! Пришло осознание, что из-за своего упрямства я совершила роковую ошибку и мне никак не выбраться из сетей, в которых я сама себя запутала. Боль немного поутихла, я выпрямилась.

— Не смей плакать, слышишь, — твердо приказала я себе, — ни единой твоей слезы он ни стоит!

«Не увидит он меня слабой и растоптанной! Я обязательно что-нибудь придумаю — он за всё ответит! За каждую мою слезинку, за каждый волос, упавший с моей головы, за каждую ссадину! Я добьюсь, что он будет стоять передо мной на коленях и молить о пощаде. А пощады не будет!»

— Нет ее для тебя! Ты убил мою любовь! Двумя ударами уничтожил! Больше никогда я не смогу любить тебя как прежде!

Таков был мой вердикт, мой приговор ему, приговор моим чувствам, моей любви. Ее больше нет! Даже если я останусь жить с Федором под одной крышей, ее больше нет!

Нахлынувшая злоба подняла меня на ноги. Я встала и оправила платье, высоко вскинула голову. Мне нужно решить проблему, которая образовалась в моем доме! Мне нужны врачи, лучшие доктора! Люди, которые будут по-доброму относиться к моему отцу и поддерживать меня, вселять надежду и давать нам силы жить дальше. У меня крошечная дочка и немощный папа, я им нужна, я отдам им всю себя, без остатка. Я подарю им любовь, разделю ее пополам между своими дорогими людьми — и этим буду счастлива.

Я стояла посреди комнаты, в голове шумело, и я решила сейчас же, не мешкая ни минуты, уехать из дома. «Но куда же мне направиться? Где меня ждут? Где хотят меня видеть? Где меня любят? — я не знала… — Главное — уехать, а по дороге я всё решу».

Подойдя к зеркалу, я привела себя в порядок, напудрила лицо, чтобы не было заметно болезненной бледности, и, едва выйдя из комнаты, столкнулась со своим мужем, который, видимо, решил вернуться и добавить мне еще тумаков — судя по его серьезному лицу и глазам, которые безжалостно смотрели на меня.

— Ты куда? — спросил он.

— Подышать воздухом, — отрезала я.

— Ну, иди, быть может, проветрит твою голову, — ухмыльнулся он. — А знаешь, Наташа, моя дражайшая жена, что тебе на самом деле поможет?

Я подняла глаза и с усмешкой ожидала ответа.

— Не знаешь… а я тебе скажу: истинная любовь и уважение к своему мужу! Как там сказало было, в Писании?.. Да убоится жена мужа своего…

— Вот оно как?! Мне, оказывается, тебя бояться нужно?!

— Ты должна меня уважать! Ты! Должна! Меня! Уважать! — чеканил он каждое слово. — Я, пожалуй, составлю тебе компанию на прогулке.

— Нет! — отрезала я. — Я не желаю видеть тебя рядом с собой! Я надолго не задержусь, не изволь утруждаться! — сказала я с издевкой.

— Нет! Со мной пойдешь! — рявкнул он. — Достойный спутник тебе нужен, и лишь я таковым являюсь. Никогда и никуда ты больше не выйдешь одна, без моего сопровождения! — он говорил так, словно был мне не мужем, а тюремщиком, надзирателем. — Это тебе понятно?! Или мне стоит еще раз пуститься в объяснения, подкрепляя их более увесистыми доводами?!

Он сжал кулак и плавно покачал им перед моим лицом. Я одним пальцем отодвинула его руку от себя. Мне не было страшно, я смотрела ему в лицо прямо и открыто. Катино достоинство, с которым она переносила страдания, стояло перед моими глазами.

— Ты в этом пойдешь? — спокойно указала я Федору на его домашние панталоны и халат. — Жду тебя внизу. И пожалуйста, поторопись.

Он, видимо, подумал, что преподанный урок возымел действие, и, обрадованный, произнес:

— Вот такой ты мне нравишься, Наташа. Ты должна быть хорошей женой, покладистой, тихой! И не имеешь права забывать, что имя тебе — женщина! А как ты знаешь, женщина всегда идет на несколько шагов позади широкой спины своего мужчины. Помни это правило! В разговорах со мной, в пожеланиях мне — помни! Чтобы собраться для прогулки с тобой, мне не нужно много времени. Встретимся на крыльце. А теперь — иди и жди меня.

Я кивнула головой, приложив руку к ушибленному месту.

— Больно?

Я отвернулась, не удостоив его ответом. Федор положил руки мне на плечи и сказал примирительным тоном, словно он не избил меня, а всего лишь наступил на ногу.

— Ну прости меня. Не хотел я тебя обижать. Но как еще мне учить тебя, Наташа: слов-то ты не понимаешь? Ты не приемлешь их, ты только свои слышишь… только свои слова, только свои мысли. Как мне объяснить тебе, что не смеет женщина руку на мужчину поднимать. Это неправильно, это против природы — пойми! Ната-а-аша, я очень тебя люблю. Ты мне веришь?

— Да, — соврала я.

— Наташа, я не желаю тебе зла. Я хочу и дальше любить тебя. И я по-прежнему не мыслю своей жизни без тебя. Наташа, ответь, ты принимаешь мои извинения?

— Да, — я опять соврала, ведь больше не верила не единому его слову. Мне хотелось закричать, что я не мыслю больше жизни рядом с ним, но я промолчала. Мне просто необходимо было усыпить его бдительность и убежать из дома, потому я просто избрала наилучшую тактику — не перечить.

— Наташа, будь честной со мной, будь искренней. Будь любящей, будь ласковой. Ну пожалуйста, будь женщиной.

Его голос срывался от бессилия. Он хотел, чтобы я ответила на его проникновенные волнительные речи, заглядывал мне в глаза. Но я не верила ни его чувствам, ни его словам. Я просто играла роль в дешевом спектакле.

— Я усвоила — быть женщиной! Напомни мне, на сколько… на три… на два шага я должна идти позади тебя? Думаю, ты напомнишь мне, когда я забуду.

— Наташа, ну зачем ты так со мной?! Неужели ты совсем никогда меня не любила?

Я вскинула голову, смерила его презрительным взглядом и окатила ледяным тоном:

— Не любила бы — замуж не пошла бы!

Я не знала, как отвертеться от этого разговора. Хотела, чтобы он поскорее закончился и Федор оставил меня в одиночестве, чтобы я смогла с предельной скоростью, на которую только была способна, вылететь из этого дома и, не оглядываясь, скакать, скакать, скакать…

— Прежде чем я удалюсь собираться, — сказал Федор, — хочу, чтобы ты спустилась со мной вниз. Сразу предупрежу: там чаевничает моя матушка и у нее есть к тебе разговор. Ты готова сопровождать меня?

— Да, — ответила я и зло усмехнулась про себя. «Если после этого ты оставишь меня в покое. Пусть думает, что я проглотила эту обиду, пусть. Не сейчас — всё потом. Я решу, как поступить».