Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Светлана Гребенникова

Почти триста лет спустя призрак Наташи поселился в доме той, кто является ее продолжением, той, в чье тело вселилась ее душа, и рассказал свою историю в надежде, что восторжествует истина. Наташа указывала на свои портреты и просила сорвать маски с тех, кто убил ее и воспользовался ее именем после смерти.Наташа считает, что срока давности у преступления, которое совершено над ней, нет! И просит, чтобы ее последовательница, ее отражение в этом мире, раскрыла все секреты.

Глава 210. Коварный замысел осуществился

Мы молча вышли из комнаты, я крепче «сжала в руке свой карающий меч» и приготовилась к расправе. Я специально привела его в ту залу, где так часто и подолгу ворковали голубки.

— Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?!

Он вытянулся по струнке, испуганно посмотрел на меня и, чуть помедлив, ответил:

— С чего ты взяла? И кого ты имеешь в виду?

— Подожди: сначала «с чего ты взяла», а потом «кого ты имеешь в виду», или наоборот? Ты путаешься! Я спрошу тебя еще раз: Федя, ты что, спишь с этой старой бабой?

— С какой? С какой старой бабой? О ком речь?

Я услышала шаги, сопровождаемые стуком трости, и в ужасе обернулась, поняв, что в гостиную вошел отец.

— Доброе утро, доченька! Рад лицезреть тебя в добром здравии. Я не ослышался? Он, недостойный, что, опять смеет изменять тебе?! Живет тут на всем готовом, мурло раскормил и опять за старое взялся? Неужто совсем страх потерял? — отец гневно посмотрел на Федора. — И я что-то не пойму, о какой старой бабе вы тут речь ведете?

Папа приближался к нам бодрым шагом, резво переставляя свою палочку. Он пристально вглядывался мне в лицо, пытаясь понять, в каком я состоянии.

— Наташа, — вдруг усмехнулся он, — да плюнь ты на него! Пусть катится ко всем чертям, мы и вдвоем с тобой эту хорошенькую девочку вырастим. Пускай идет на все четыре стороны, хоть к старой бабе, хоть к молодой, — он взял меня за руку. — Разойдетесь без громких криков, вот и ладно будет.

У Федора от злости заходили желваки на скулах. Понимая, что попала в щекотливую ситуацию, я постаралась сгладить ее, не выдавая истинных причин.

— Папа… ты как всегда не вовремя.

— Это почему же, дочь моя? Опять его защищаешь, хочешь, чтобы всё ему с рук сошло?

— Нет, папа, — начала оправдываться я. Мне больше всего на свете не хотелось, чтобы до него долетела хоть малейшая толика правды о происходящих в нашем доме событиях. — Я совсем не это имела в виду… Ты иди, мы сами разберемся. А как только я с ним развестись надумаю, я тебе первому об этом сообщу. Обрадую, так сказать, не изволь беспокоиться. — И я шутливо похлопала отца по плечу, всем своим видом показывая, что у меня всё хорошо.

— Нет-нет, Наташа! Почему ты меня всё время куда-то отправляешь? Он тут, видите ли, таскается направо и налево, каких-то баб старых заводит и дочь мою расстраивает, а я уходить должен? Не-е-ет, девочка моя, твой отец еще способен защитить тебя и свой дом!

Тут Федор открыл рот. И в этот момент закончились свободное дыхание и счастливая жизнь моего отца.

— Да вот, Дмитрий Валерьянович, — сказал он, принимая развязную позу, — Наталья Дмитриевна умалчивает, какой вопрос мы тут обсуждаем, а я скажу-у-у…

— Замолчи! — приказала я.

— А чего ж молчать-то, чай, мы одна семья. Оно стыдно, конечно, даже вам признаваться, но делать нечего…

Я посмотрела на него в ужасе и глазами сказала: «Нет! Нет, пожалуйста, не нужно!» Но он только ухмылялся, а потом смерил меня холодным, колючим взглядом, говорящим: «Ты же хотела этого?! Вот и получи, чего хотела! Правду?! Я сейчас ее расскажу…» Я из последних сил хранила надежду на то, что он не посмеет… ведь я умоляла, просила его об этом… и он знал… знал, сволочь, чем это кончится для отца. Но мой благоверный просчитал всё наперед: именно для того он и затеял эту пакость!

И Федор начал говорить:

— Так вот, Дмитрий Валерьянович, какое событие приключилось…

— Ну-ка, ну-ка, смотрите, — пес залаял. Ну-ка, интересно, что прогавкает… Я весь внимание. Говори!

— Так я и говорю, — зло ухмыльнулся Федор, болезненно реагируя на отцовское замечание. — Вот какое дело… э-э-х-х, приключилось. Барыня-то ваша, Дарья Леонидовна, на мне прямо-таки помешалась. Проходу не дает — в каждом углу меня зажимает. Я уж и так ее пинаю, и сяк отталкиваю, а она заладила свое «люблю» и всё никак в себя прийти не может.

Папа широко раскрыл глаза, не в состоянии вымолвить и слова. Я обреченно смотрела то на него, то на Федора, а тот не унимался: эта подлость явно доставляла ему удовольствие.

— Да, прямо с ума сошла от любви ко мне! Ужо задушила всего…

— Что-о-о?! Как ты смеешь оскорблять порядочную женщину? Как смеешь опускаться до третьесортного вранья?! Ах ты, подлец, да я тебя… — и отец двинулся на Федора, потрясая в воздухе своею палкой.

— А прыти-то, прыти сколько! — чуть отступив назад, съязвил Федька. — Тихо, тихо, дедушка! Чего так распалился-то? Я ж тебе говорю: у меня даже глаз на нее не подымается, не то что… Так она сама… сама меня преследует! Ну-у… и добилась-таки своего, подлюка, застали нас врасплох. Вот, стою, жене каюсь, признаюсь в слабости своей телесной. Ну а что было делать? Если прям буквально повисла она на мне, впилася своими губищами! Ну и, тут уж извините, — развел он руками, — мужское начало во мне взыграло.

От услышанного я остолбенела, в ужасе зажав рот руками. Отец остановился и растерянно посмотрел на меня.

— Наташа, чего это он? Что он такое говорит, дочка? — в голосе его слышались слёзы и смятение. — Или в заблуждение меня вводит, паразит этакий?! Дочь?! Чего это у него там поднялось-то? Какое начало? Он о чём?..

Я опустила голову, не в силах взглянуть отцу в глаза. Папа подошел совсем близко ко мне и наклонился:

— Наташа?.. Неужели это правда?! — На отца было страшно смотреть, он весь сжался. — Как же это?!

— Папа, ну что ты так нервничаешь?! Успокойся, чего ты его, дурака, слушаешь?

Отец схватился за сердце.

— Нет, Наташа, у него чего-то там поднялось, он говорит. Дочь, на кого поднялось? На невесту на мою?!

— Пап, да на какую невесту-то?

— Ну как на какую? Дарья Леонидовна же… Дочь, как же это?.. Как же это?! Наташа… Так это он что, взаправду?!

Отец прижал руку к груди и, глубоко вздохнув, раскрыл рот, сделал несколько шагов назад, уперся в стену и буквально сполз по ней на пол. И остался сидеть так с раскинутыми ногами и непонимающими глазами, глядящими на меня совершенно по-детски… Я бросилась к нему и потрясла:

— Па-а-апа… па-па, ты что?! Папа, да брось ты! Папа…

Но он успел только хрипло выдавить из себя:

— Ох-х-х, дочь… Что-то нехорошо-о-о мне… совсем… нехоро-о-шо, — и голова его откинулась на плечо. Больше он не сказал ни слова.

Я встала перед отцом на колени и, рыдая, взяла его безвольно упавшую руку.

— Папочка, пожалуйста, только не уходи…

Ответа не было. Я истошно завизжала. Папа не реагировал ни на мои крики, ни на прикосновения. Я звала его, трясла, плакала, но тщетно… Горю моему не было предела.

Сбежались слуги. Я велела срочно послать за доктором.

Федор всё это время молча стоял у двери и ждал, пока закончится моя истерика. Я обернулась к нему и простонала:

— Как же ты мог?! Зачем ты так?!

Он спокойно посмотрел на меня и хладнокровно заявил:

— Я слишком долго терпел его оскорбления. Да-а-а, я родился и вырос в деревне и, может, недостоин какого-то особенного отношения. Но знаешь, моя дорогая жена, человеческого отношения достоин каждый! А я человек! И я устал! Ты можешь называть это как угодно: жестокостью, злобой. А я тебе так скажу: сильный выигрывает битву, а слабый падает и остается на земле. И вот в сражении, которое он затеял, победу одержал я!

Он вышел и прикрыл за собой дверь, оставив меня наедине с отцом, который снова пострадал по моей вине…

Папа был очень бледен, губы сжаты, руки подтянуты к подбородку. Его поза говорила о том, что всё тело опять сковало невидимыми проволоками, они буквально связывали его, больно впиваясь в каждую клеточку. Господи, неужели это сделала с ним я?!

Я не знала, как мне попросить прощения, и горько плакала, стоя на коленях.

— Папа, папочка, — позвала я, — папочка, ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!

Отец приоткрыл глаза и попытался что-то сказать. Я так обрадовалась, что буквально прильнула головой к его груди, пытаясь разобрать слова, но вместо них до меня донеслось лишь бессвязное мычание, и он снова провалился в беспамятство. Ничего не оставалось, кроме как ждать прихода доктора, который, возможно, сумеет как-то поправить его состояние, совершит чудо. Отца перенесли в его комнату.

В дверь постучали, вошел доктор. Он осмотрел больного, пощупал пульс, поочередно поднял веки. Я с тревогой ждала.

— Вы ступайте сейчас, барышня, идите: ваше присутствие мне мешает. Окончив осмотр, я с вами побеседую.

Я вздохнула, поднялась с колен и обреченно побрела к двери. У меня не было больше сил смотреть на то, что стало с отцом.

Я вышла и увидела Федора. Он облокотился на стену, и его душили рыдания.

Взглянув на меня, он тихо произнес:

— Наташа, верь мне. Я не монстр… не чудовище…

Он хотел еще что-то сказать, но не сумел: его тоже хватил удар. Могучее тело сползло по стене, а губы скривились в какой-то жуткой гримасе. Я не подошла: жалости к нему не было в моей душе. И вдруг поняла, что с этого дня, с этой самой минуты больше не могу любить его.

…До сих пор для меня остается загадкой, почему я тогда не прекратила всё разом, почему продолжала жить с ним?.. То, что происходило между нами в дальнейшем, мало поддается логике. Я, которая никогда не терпела над собой никакого насилия, почему-то не смогла одним махом остановить это адское колесо, которое начало стремительно раскручиваться, подгоняя нас всех к трагической развязке…

Проходя мимо Федора, я вдруг услышала, что за дверями детской плачет моя дочь. Ее надрывный крик разносился по коридору, и я поспешила к ней. Кормилица взяла Софийку и приложила к груди, дочка сразу успокоилась и довольно зачмокала. Я отошла к окошку, ожидая, пока малышка насытится, и грустные мысли вновь захватили мой разум.

Мне очень хотелось увидеть Дарью Леонидовну, мерзкую гадину, которую и женщиной-то назвать нельзя. «Как она могла так поступить?! Нашла кому козни строить…

Отец отличался удивительной порядочностью от всех мужчин, которых я когда-либо знала. Он был самой чистой и прекрасной души человек! Ведь он так доверял ей, оказывается, даже сделал предложение! Подумать только! Так вот, что так быстро поставило его на ноги — любовь! Он влюбился как мальчишка и защищал ее от моих нападок. Только сейчас мне стала в полной мере ясна та картина, которая разворачивалась передо мной весь этот год. Трепетные чувства немолодого мужчины, который мог так тонко чувствовать и преданно любить… Его держали на этом свете тонкие нити любви к этой женщине. И как только эти нити оборвались, всё полетело в тартарары.

А я не разглядела, не поняла и упустила последний шанс вернуть его к нормальной жизни! Я была так слепа и невозможно глупа! Как я могла это допустить?! Федька раздавил его, разбил! Одним словом, одним предложением отомстил за все обидные слова, которые отец ему когда-либо говорил! Он дождался самого уязвимого момента и ударил по нему так метко и прицельно, что буквально разнес его на осколки! И эти осколки я, наверное, никогда больше не смогу собрать воедино — так, чтобы они снова зазвучали прекрасной музыкой моего отца!»

Слёзы бежали по щекам. В тот момент я поняла, что осталась в этом мире совсем одна: папа никогда больше не сможет ни защитить меня, ни утешить… Я была уверена, что Федька всё это сделал специально: устав ждать признания, он решил разрушить папу. «Как же я не заметила этого раньше? Я сама позволила ему сделать это с моим отцом! И куда делась эта престарелая падшая женщина?! Как бы мне хотелось взглянуть ей в лицо! Я бы выцарапала ее бесстыжие глаза! Обязательно нужно ее найти и наказать. Обязательно!»

Кормилица уложила Софию, и я склонилась над ее колыбелью. Моя маленькая девочка, теплый комочек, подтягивала ножки и смешно перебирала ими в воздухе. Я протянула руку и нежно взялась за маленькую пяточку, прошептав, как сильно я ее люблю. Потом остановилась и добавила, скорее чтобы успокоить сама себя:

— Я обязательно… обязательно спрячу тебя от него, мое сокровище! Он не сделает тебе ничего плохого! — поцеловала малышку в щечку и вышла из комнаты.