Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе

Руслан Александрович Рузавин

Пробовали заработать музыкой? Не как фрик в сети, не переделывая модные хиты, а так. Трудный хлеб. И с годами легче не становится. А тут появляется молодой, которому это легко. Дышать-спать-играть. Легко. Одна только сложность — не хочет. Наш Моцарт не хочет быть Моцартом. Режиссером модного контента хочет. Не здесь, желательно. А Моцартом нет. И как вот с ним? Ну как?

Трек 2 Chopin Nocturne Op.9 No.2

Вроде и те же люди, и не те. Надо же. Семь минут от города, и всё уже другое. Хотя тоже город, не посёлок, дома большие. Советской застройки. Маленький, спокойный довольно город, с такими же русскими людьми, не европейцами, не азиатами, но чем-то неуловимо отличающимися. Первая оттепель, все высыпали на улицу. Юлька… почему решила здесь свидание назначить? Никогда не то что не жили здесь, даже бывать как-то не приходилось.

Да, люди, люди. Удивляют. Люди. Такие же, но не такие. Незнакомые… вот, точно, незнакомые. Причем, не как в чужой стране, по сути такие же как мы, и язык, и повадки. Но в своем городе ты как идешь — этого где-то видел, вот эту откуда-то знаешь. А здесь все вроде такие же, и мог бы тоже кого-то из них знать, с кем-то приятельствовать, кого-то не любить, но… они все незнакомые. И такими и останутся, никого не узнаешь.

— Привет.

Ух ты, задумался. Не заметил, откуда пришла.

— Здравствуй. Ты как весна — цветёшь и пахнешь…

— Анохин. Мы ведь уже не подростки. В развесистых комплиментах нужды нет. Пойдем, мне надо в магазин один.

Юля-Юля… Хороша всё так же, бывшая жена. И стать осталась, и походка. Хотя это всё… Это всё — так. Уже действительно не подростки ведь. А вот ощущение близкого человека рядом — это не «так». Из чего вот оно состоит? — Тоже непонятно. Одежда теперь другая. Когда женаты были, всё было проще, но и у всех было проще. Где взять-то, доставать только, каждую тряпку… проще, проще было. А сейчас… Нет, молодец Юлия, прямо — молодец. И хотя теперь всё это не для меня, всё равно. Официально замуж не выходила больше, но понятно же. Такая женщина одна не бывает.

— Слушай, а давай по мороженому, а?

— Валера, ты весну почувствовал? Дифирамбы, мороженое…

— Ну как хочешь. А я куплю.

— Мне сейчас в магазин идти.

— Угу. Сейчас, две минуты.

А вот перчатку мы надеваем так же, как и тогда. Перчатки стали дорогие, а движение то же. Эта будто бы раскрывающаяся ладонь…

— Далеко идти? До магазина твоего?

— Как раз успеешь стаканчик свой стрескать.

— Может, и не успею. Он стограммовый. Как ты живешь?

— Я? Как всегда. Вещи дорожают, люди беднеют. Продавать вещи людям труднее, соответственно. Могут и пять сезонов носить, и семь. Твоим вот джинсам сколько лет?

— Это фирменные, «монтана». Им сносу нет.

— Анохин, да ты принарядился!..

— Ну не то чтобы… Повседневные протерлись. На самом интересном месте.

— Эх, Анохин… Соврал бы, сделал женщине приятное.

И тон этот ироничный. Тоже был в моменты хорошего расположения, а моментов таких раньше было много. Причем, от конкретных успехов в жизни они не зависели. Можно было жить в доме, полном зэков, и прекрасно себя чувствовать, и за кота не переживать тоже. В доме, полном зэков бывших.

— Ну?.. Здесь постоишь с мороженым?

— Угу.

— Ну стой. Я скоро.

Тает. Мороженое, зараза, не успеть съесть. Так вот раз со случайным знакомым Саней — таяло, не успевали тоже. Но там лето было, блин, это ж в институт поступали, считай — пацаны зеленые. Пошли в парк после физики, хватанули от жадности по две порции, а лето, жара… Прид-дурки… Хотя что, когда я это мороженое в своем городе видел, всё по талонам давно.

Люди. Незнакомые. Идут, кто с работы, кто так… по делам. Несостоявшиеся знакомые, все чем-то озабочены. Даже как-то совестно перед ними, что у меня забот нет. Точнее, есть одна — мороженое тает, не обляпаться бы. И гараж продать как-то. Итого — две. Всё равно гараж — развалюха, только налоги платить за него. Да и машина у Юльки под окнами всегда. А мне надо сейчас, мучительно надо… Всё. Покончили с мороженым, одной заботой меньше. Что ж вы такие все задумчивые? А, люди? Незнакомые…

— Я тут.

— А? Соскучился ждать?..

— Замёрз, скорее. Вот и зашёл.

— Смотри, зато соусник какой нашла.

А у кассы — девочка в круглых очках.

— У вас же есть наша скидочная карта? — интонация скорее утвердительная. А что, и вполне могла бы быть эта карта у них. Но нету. И не будет никогда.

— Заверните просто в бумагу.

— К нему коробочка есть, — и девочка гордо демонстрирует. Правда, коробочка, и вполне приличная. — У нас еще ножи пришли хорошие, качественные. Сейчас разбираем, ценники вешаем. Если завтра, например, зайдёте…

— Да, спасибо.

А ведь могли бы, могли… Ну не завтра, послезавтра зайти, например. И карту эту скидочную купить. — Возможность сблизиться, которой не воспользуешься. И Юля рядом идет, прижимая коробочку свою к сердцу, близкий по душе человек. Ну ведь близкий же? Близкий…

Прямо в воздухе разливается Шопен. Не траурный марш, нет, но тоже. Тот, что о бренности всего и вся. Всё пройдёт, господа и дамы, совершенно точно. Пройдёт, не останется даже пепла.

— Ты полюбила соусы?

— Почему так решил?

— Человек покупает соусник. Логично предположить, что он будет туда что-то наливать.

— А, это… — Юля с любопытством смотрит на коробочку. — Просто секундный порыв. Разве он не прекрасен?

— Секундный порыв прекрасен всегда.

— Анохин, ты отвык от женщин. Женщина очень часто может купить что-то просто так. В отличие от вас.

— А что, я не могу делать что-то просто так?

— Можешь. Но сегодня ты пришел за чем-то. Так? Зачем?

— Б-лин…

А ответ ей неважен. Разглядывает соусник свой. Упаковку, точнее.

— Ну так? — отвлеклась, наконец.

— Я тут подумал… Гараж ведь не нужен тебе?

— Не нужен.

— Ну что… налоги только платить за развалюху эту?

— Развалюха. И налоги.

— И машина у тебя под окном ведь всегда.

— Продать хочешь, — интонация утвердительная тоже. — А деньги?

— Да какие там деньги… Нет, и вам тоже часть. Конечно.

— Дорогой мой Валерий. Если б не знала, что ты не пьёшь, подумала бы — запил. Кстати, ты из вредности же не пьёшь?

И всё разглядывает своё приобретение новое. Вот и пойми их, женщин.

— Знаешь, что мне вчера сказали? В качестве утешения…

— Что лучше бы ты пил?

— Что до пенсии осталось десять лет. И что дадут доработать. Доработать, понимаешь?

— А что тебя смущает? Мне семнадцать теперь.

— Смущает? Вот эта частица «до—» именно.

— А что? Были большие творческие планы? — правда не понимает, похоже. Ну хоть от соусника своего оторвалась.

— Ну не то чтобы большие. Но казалось — работаю, двигаюсь куда-то…

— И ещё казалось, что пик где-то впереди, да?

— А тебе — нет?

Как долго светло уже. Весна, что вы хотите. Спускаясь, ступеньки, руку подать ей. Надо же, и руку так же подаёт.

— Спасибо, — ступеньки крутые довольно, маленький каблук, а уже тяжело. — Ты просто… просто не видишь со стороны. Когда «Семья Рамзеса» прогорела… Вот — «предприятие прогорело» — выражение, да? Короче, когда вы перестали существовать как группа, мне тоже казалось — ну и что? Много на свете интересных групп…

— Ага. «Унесенные гелием», например.

«Предприятие прогорело»… Как сказано. В этом городе был когда-то завод автоприцепов. Собственно, город и был вокруг него. В чистом поле. Потом заводу стало плохо, потом зарплату выдавали прицепами, потом каюк. Прогорело предприятие. Как и многие тогда. И остался город в чистом поле, уже без завода.

— В «Унесенных гелием», друг мой, тогда была жизнь. Подчеркиваю — тогда.

О чём это она? А, «предприятие прогорело», да.

— Ну да, жизнь.

— И только потом я поняла, что в «Семье» был пик. Мой пик. Про твой не знаю… Но у вас же, мужиков, всё проще. Только себя и член свой обслуживать.

Знакомые ироничные нотки. Да чего там «нотки», прям «ноты» уже.

— Нет, ну конечно твоё предприятие устойчивее и лучше. Выращивай себе и не парься.

— Анохин. В этом месте я должна бы обидеться. Вообще-то Никита и твоё предприятие тоже.

— Ну… он так не считает.

— А кто виноват-то? — вдруг, словно вспомнив что-то. — Да. Ты говорил, что осознал… что-то там… Что пенсия — вот она…

— Да. Осознал.

Вот — идёт и стопудово права. Есть Никита, есть смысл в жизни. И что, пенсия? Только возрастной рубеж, цели-то не изменятся. — Чтобы сыну было хорошо. А у нас? В квартире газ. У нас меняется всё. Собирался сделать то и то ещё, а оказывается надо до-. До-рабатывать, до-игрывать, до-живать… Хорошая нота «до», основная и мажорная.

— Ну так и что? Десять лет… и что чувствуешь-то?

О чем она? Что чувствую…

— Молодого взяли. Музыканта. Молодой хозяин взял молодого басиста. На замену мне.

— Прямо сразу на замену?

— Ну а зачем ещё?

Тепло уже, тепло. И снег стает быстро, пара дней такой погоды и всё, стает. Шопен разливается и смешивается с талой водой в воздухе. Ах, какое было время, говорит он. В другое бы время без этой воды талой не услышалось бы, и не понялось. Ничего. А тут так совпало, что… тепло, тепло.

— И вот взяли, а играет неплохо, кстати. Кириллом зовут. Очень прилично играет. Говорю ему в шутку: «Киса, скажите мне, как художник художнику, вы играть умеете?» А он не знает, прикинь! «Двенадцать стульев» и не читал, и не смотрел. Не знает!

— Да, интересно…

— Они — инопланетяне. Вот серьезно. Фильмов наших не смотрели, живут в интернете. Таких друзей то ли нет, то ли не особо нужны ему. Может целыми днями в кабаке торчать. Да, уехать должен по лету. В Чехию на режиссёра поступать. Музыка не главное, в общем. Хотя играет очень прилично.

— И это тебя гложет, что какой-то немузыкант может хорошо играть?

— Нет, не это… Не это…

Шопен, Шопен с талой водой пополам… Помимо того, что всё самое хорошее уходит, удержать невозможно. Да вот же — уходит ВСЁ. Вообще всё. И плохое, и хорошее. Через десять лет и не вспомнишь.

— Понимаешь… Вот я поговорил с Мишкой-старшим. Ну, с Мишкой, помнишь — лопоухий такой, ездил откуда-то с Павлова но концерты рок-клубовские. Чуть ли не с риском для жизни…

— Да ты пять раз говорил, что он твой босс теперь.

— Да. Точно… Ну так вот, поговорил — зачем бросаешь бар? — Похрену, бросил всё равно. А когда-то в рот заглядывал…

— Рок-клуб кончился в конце восьмидесятых. И в рот он заглядывал тебе тогда же. Всем вам. А сейчас двадцатый следующего века.

— Ну да, да… Потом сын Мишкин, тоже Мишка, кстати, берет Кирюху. Увольнять никого нельзя, условие ему отец поставил, так он принял наоборот! А смысл-то! Тот же смысл. Я знаешь, чувствую что? Старость как приходит обычно — болячки там, маразм, суставы хрустят. А у меня как бы… потеря дееспособности. Вот вчера всё мог ещё. А сегодня нихрена от тебя не зависит. Вообще нихрена.

— А ты раньше сильно дееспособный был, видимо?

Как-то не уследил. Что Юлия-то раскалялась во время тирады моей. Всё больше и больше. Шопен ещё витает, витает в воздухе… Как же его? Вот, ноктюрн ми бемоль мажор, вспомнил, надо же. Можно его переложить на бас, вполне можно. Правой рукой если теппингом, по грифу непосредственно, как бы аккомпанемент, а основную тему пустить одной левой… Только зачем? С классиком тягаться — дело неблагодарное. Только и будет радости, что все Моцарта в одежде играли, а ты без панталон. Всё, всё пройдет… Шопен останется.

— Когда мы по баракам жили этим, да по гаражам под потолком? Ты дееспособен был? Всё искал что-то… Что искал-то, а, Анохин? Ладно бы подвижник там был, монах, имел великое всепоглощающее дело… Или, может, имел?

— Я играл.

— Ну так и он играет. Молодой твой.

— Я не так играл.

— Какая разница, нахрен, как ты там играл! Пейджем не стал?

— Пейдж — гитарист.

— Ну или кто там у тебя в кумирах?

— Нет. Не стал.

— Так вот надо было тогда просто жить! Чтоб жена с сыном не мыкались по чужим углам…

— Ты ж сначала ушла, а потом уже Никита…

— Ух ты, вспомнил! Что сына после развода родил.

— Я ж предлагал тебе…

— Что предлагал? Втроём по съемным углам? Короче, ладно. Ничего кроме ругани у нас не получится. Просто подумай — сильно ты был дееспособным, вообще по жизни?

— Угу. Подумаю. Ты куда сейчас?

— Здесь остаюсь. С Александром встречаемся.

Вот как. И соусник ему в подарок, очевидно. Не, ну всё правильно.

— С Александром — это да… Ну, я пошёл.

— Автобус в той стороне.

Всё правильно, да. Если у тебя нет машины — езди на автобусе. Принципиально. Никто тебя не обязан возить везде. Могут у людей и свои дела быть. Александр, например. Македонский. Пришёл, увидел, отымел. Надо же, никогда не было интересно, а тут вдруг стало. Какой ты, Александр? Саня, Санёк, высокий, низкий, богатый, бедный… Нет, понятно что богатый, но кто-то одевается в стиле «кич», а кто-то скромно. А ты как? Забавно… Вот так люди находятся в разных слоях жизни, и слои эти не смешиваются, и будет идти навстречу и не узнаешь в жизни. Кто? Вот этот? С цветами должен быть? Да ну, давно уже встречаются, какие цветы… А может быть этот? Или этот?..

Тьфу, пропасть. Увидел вдруг… как это. Со стороны. Идёт такой, муж бывший. Маньячелло. Кто здесь, выйти из сумрака!.. Деб-бил…

–…был он немолод и помят,

Характер толком не изучен,

Но коль не пропил свой наряд,

То в целом, видно, был везучим…

Кто это? Кто читал?..

— Анохин!

Юлька опять. Оп-ля, это я круг дал, получается? А думал — на автобус иду. Во даю.

— Да?..

— Про гараж позвоню на днях. Или напишу. Давай, пока.

— Пока.