Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе

Руслан Александрович Рузавин

Пробовали заработать музыкой? Не как фрик в сети, не переделывая модные хиты, а так. Трудный хлеб. И с годами легче не становится. А тут появляется молодой, которому это легко. Дышать-спать-играть. Легко. Одна только сложность — не хочет. Наш Моцарт не хочет быть Моцартом. Режиссером модного контента хочет. Не здесь, желательно. А Моцартом нет. И как вот с ним? Ну как?

Трек 3 Агутин «Половина сердца»

— Что, ночуешь здесь?

Складываю свой мокрый зонт. Отвернув в сторону, зонт-автомат, брызги летят. В угол.

— Нет.

Сосредоточен. Кирилл. И вот этот юнец меня заменит, да? М-да… А не идёт ему. Сосредоточенность. Как и большинству молодых. Даже когда, как сейчас, гоняет какую-то партию на своём басу. Роскошном светло-желтом, решил не размениваться, сразу премиум купить. Не, так-то правильно… Наушник в одном ухе. Сосредоточенность… нет, не идет. Морщина будет. Поперек лба.

— Из всего многообразия инструментов, — кладу свой чехол на стул, — предпочитаете творения товарища Фендера? Или просто длинную мензуру?

Руки замёрзли, пойдём-ка мы к стойке. Где уже хлопочет рачительная хозяйка, в преддверии трудового вечера. Знаком показать ей — плесни… Лариса наливает в коньячный бокал грамм сто минералки.

— Пожалте, сударь, — подает с полупоклоном.

С явным удовольствием вдохнув аромат содержимого, опрокидываю бокал. Погрев в руке. Ах-х… Пантомима почти. Готовый цирковой номер.

— Это не «фендер». Это «джи-эль».

Кирилл… вот что, интересно, можно так гонять сосредоточенно? То, что на поверхности… ну так. Так себе партия. Нет, в электричестве-то будут и жирность, и вес, понятно. Но вот в сухом остатке…

— Трудно сказать, — благодарно улыбнуться Ларисе, плеснувшей еще, и улыбнуться, причём, с легкой степенью ужаленности. Кому этот театр одного актера? — могли бы спросить случайные зрители. Но нету их, к счастью. Случайных.

— Я говорю, трудно сказать, был ли Лео Фендер настолько неуживчив или просто попал в лапы дельцов от музыки. Но к середине примерно жизни он уже потерял права на две торговые марки — «мьюзикмен» и, собственно, «фендер». Вот представьте, юноша, ваша собственная фамилия — раз! — и уже вам не принадлежит. Почему-то. Да.

И даже разговорчивость первого стопаря вполне настоящая у меня. Умею, таки да.

— Так вот последние инструменты его мастерской носили имя «джи-эль», по первым буквам Джордж и Лео. Фуллертон и Фендер, соответственно. Специалисты считают их вершиной гитаростроения данного мастера. Интересно?

— Да, — всё так же сосредоточен.

Нихрена вам не интересно.

— Да-с. Ну… сделал попсу?

— Что-то сделал.

— Покажи. Если не секрет.

И показал. В смысле, играть начал. Просто партию баса без, собственно, песни. Ну как бы так выразиться…

— Знаете, юноша, — бесцеремонен я, конечно, есть, есть, — как басистов в группе называли? Недогитарист.

Достаю из чехла инструмент. Комбарь включить попутно, лампочка уютно засветилась.

— Потому как, — блочок радио включить, за спину на ремень. — Потому как долбит всю жизнь эти дын-дыдын…

Показываю «дыдын».

–…и тихо ненавидит их всех. В гитаристы лицом не вышел…

Показываю, как не вышел лицом.

–…а чтобы группа играла с упором на бас-гитару, таких по пальцам перечесть. Одной руки. Ты чего играешь, вообще?

Кирилл с телефона на блютуз-колонку, небольшую черную, отправляет сигнал. И колонка оживает голосом Агутина. «Половину сердца оставлю с тобою…»

— Угу, — чуть трогаю струну, прогрелся комбик мой. — Я ж попсу тебе предлагал. Помахровее чтобы так. Какая ж это попса?

— А я эту выбрал.

— И задачу себе в разы усложнил. Агутин очень хороший аранжировщик. Ты на этом… своём этапе жизненном не то что достать, даже приблизиться к нему не сможешь. Уж извини.

— Ничего.

— А песню почему эту? Ну взял бы хоть «Летний дождь», там видно раздрай в человеке. Думаешь, кто-то у нас разделит радость Леонида и Анжелики? От счастливого бракосочетания их? Ну человека два, может. Остальные скажут — а-а, да… У них всё путём. Не то что у меня, блин.

— Да? И что?

— А хотя ладно. Он там тоже… расставание предчувствует типа. Половину сердца оставлять собрался. Почему-то. И белым альбатросом корабль унесёт его. Ну… изобрази.

«…где ты, где ты, где ты? Вероломное время, ни минутки, наверно…»

Плавно подхватывает с поворота, молодой наш, ведёт за минусовкой. Точнее, с ней. Ну… грамотно довольно, и уважение к оригиналу есть. Заходит так… хорошо заходит. Только вот…

— Стоп-стоп, — щелчком бью по струне. — Ты вообще чего хочешь? Ну вот партией своей что ты хочешь сказать?

— Она должна органично вливаться. Это ж бас. Разве не так?

Ишь ты. «Органично вливаться…», слова какие. Весомые, не то что умные даже.

— Органично вливается родной басист Агутинский. Гораздо органичнее тебя. А тебе бы надо, — а и так вот, агрессивно даже сыграем, — перетащить всё одеяло на себя. Вот так, вот так… Леонид в своей Москве тебя один хрен не услышит. Можешь не бояться сделать ему больно. Любые финты можешь заворачивать…

Скачками тоже можно. «…заберу кусочек улыбки и взгляда…»

–…и вот так, вот так! Твоя задача — что? Здесь и сейчас дымоходы им продуть. Чтобы песня была с упором на бас. Как у «Перцев» в лучшие годы…

Пишем-пишем кренделя по грифу, замыслова-атые… И наша партия сольная уже, баса партия. И меняется ещё от куплета к куплету.

— Ты сам должен… Самого должно так вштыривать… чтобы духовых передавить в проигрыше! Чтоб силы уже не берёг! И вот так, и так вот… И могут вены полопаться в середине песни. И соратники чувствуют твои…

Мистическим образом в левом углу бара высвечивается полупрозрачный силуэт гитариста.

–…вон гитара слева вваливает.

Такой же полупрозрачный у стойки возникает барабанщик.

–…а барабанщика так прёт, что звукач только успевает убавлять… подзвучку…

«…половину неба закрою рукою…»

–…и вот на ноте, — каскадными ходами по грифу вниз, вниз, — на какой-то ноте ужас сладкий возникает — сдохнешь ведь! Не выдержать ведь! И зал чувствует! Он не хочет… смерти твоей… Но и хочет! И хочет, получается…

Резко перестаю. Растворяются с эхом барабанщик и гитарист.

— Таких концертов мало в жизни, — смотрю в угол, нет там никого. — Один-два.

— Но то ведь концерт…

Кто это здесь ещё?

— Я говорю — то концерт, — Кирилл уже флегматичен. А казалось тоже прёт его. Казалось, да.

— И что?

— А это играть сегодня, и завтра, и послезавтра. Смысл всё сегодня растрачивать?

— Да. Смысла вообще нет. А ты почему, кстати, в басисты пошёл?

Но не слушает наш молодой. Важнее своё сказать.

— И потом… Вот вы из одной песни тут концерт делаете. А им надо фон просто. Ну что, не так что ли? Чтобы ненавязчиво и приятно, это ж ресторан. Они покупают ужин, свет, обстановку. И бонусом — немного музыки.

— Я что спросил-то. Бас… Инструмент маньяков и психопатов. Людей с глубоко скрытой… творческой индивидуальностью.

— Но это… — Кирилл щелкает пальцами, — это же правила игры! Пришел сюда — сумей продать музыку свою. А чтоб купили, надо правила соблюдать. Бас — это ритм-секция. Каждая песня — не стадионный концерт. Должна быть удобна для восприятия здесь именно. Ну… слушабельна.

— А ты молодец, — я удивлён прямо. — Просто так и не скажешь… как тонко политику сечёшь.

— Да чего тут тонкого.

— Нет, ну как… Мало уметь играть, надо ещё и маркетинговую составляющую закладывать. И лучше сразу. В фундамент самый, так ведь?

— Что-то во всём этом подвох какой-то опять…

И ведь бесхитростен наш второй молодой басист. Бес-хит-рос-тен. Вот ведь что. Ладно бы мутил что-то… свою игру. Так нет ведь. Ну нет.

— Расскажу тебе… Уж извини, история из разряда «вот в наше время, бывало». Но… я коротко. Как-то делегировали меня в питерский рок-клуб от нашего аула. А надо сказать вам, повсюду тогда рок играли. Период такой исторический. Рок-клуб был даже в Душанбе. Знаешь, где это?

— Узбекистан?

— Ну… рядом там, за углом. Неважно. Приехал, корочку показал, «мы одной крови», всё как положено. Провели на концерт сразу, удачно попал. Во Дворце Молодежи было, почти все команды играли их. Включая Гребенщикова и Цоя. Захожу, ну сейчас, думаю. Вдохну настоящего рока. А звук — говно… Как раз «Телевизор» со сцены что-то вещал, они любили про политику задвинуть. Так мало, что говно, почти после каждой группы усилок какой-нибудь горел. Звукачи вешались, они их всей кучей нацепляли там… Да-с, к чему я всё это. Когда звук говно, начинаешь сравнивать идеи. И вот тут меня постигло главное разочарование.

Диссонирующий на двух струнах интервал.

— Потому как… лучше. Наша идея лучше. Она кондовая, понятно, косая и горбатая вся. А у них как раз вот на слушателя заточено. Слушабельно, как ты говоришь. Профессионально. И Цой тогда, кстати, не был великим и ужасным, испытывал сильное влияние Duran Duran.

Быстрый пассаж вверх по грифу.

— А если на слушателя — это компромиссы некоторые. Прикрытые самоиронией, например, как у Гребенщикова. Единственный похож на нас Башлачев был. Но он такой отщепенец у них… вроде юродивого ходил. Все уважают, но и боятся. И не любят особо. А другие, довольно много их, вообще не сильно верили в то, что пели. Просто социальщина окупалась тогда…

— Вы горите!

Блин! Думаю, что спину так печёт… Радио-блок мой! Дитя али-экспресса, блин!..

— Ай-й!.. — горячий.

Выдернуть шнур быстро, не хватало гитару спалить ещё…

Свет гаснет вдруг. Нормально!.. Загорается конусом. В середине зала. В конусе — человек в костюме старорежимного конферансье. Чопорно поклонившись, с апломбом начинает:

— Дитя порока, музыкант,

Однажды выпив отчего-то,

Нёс благородный свой талант

Тому, кому купить охота.

Был он немолод и помят,

Характер толком не изучен,

Но коль не пропил свой наряд,

То в целом, видно, был везучим.

И вдруг навстречу — господин

С лица неясными чертами,

Тот, что с пеленок до седин

Всегда и слева рядом с нами…

Скорчив значительную гримасу, конферансье умолкает. Тут очень кстати загорается общий свет, и он вообще растворяется в воздухе. Вместе со всей значительностью.

Кирилл что-то наигрывает, я у стойки цежу минералку, злосчастный блок валяется на полу. Испуская миазмы горелого пластика.

— Ф-фу, чем навоняли так? — Лариска пришла.

— Да вот… сгорела хренотень одна.

— Какая ещё хренотень?

— Ну какая разница? Ну сгорела… Всё равно же не знаешь.

— У тебя или у него?

Вот настойчивая девушка, а?

— У меня. Это потому, что надо не с китайского интернета покупать, а всё самое дорогое и лучшее. Да, юноша? Как вон инструмент у вас…

— Угу.

— Вот что я предлагаю, коллега, — ставлю бутылку. — Поверим наш спор практикой. Первое отделение — ваше. Куда угодно вставляете свою партию к Агутину. На своём дорогом басу, даже несколько раз можете. А во втором отделении — я свою, на дешёвом. И какой будет эффект. Проверим.

— Ну давайте.

Не радует что-то. Меня согласие его. Блок воняющий в ведро выбросить…

— Эй-эй, не думай даже, — девушка-бармен. — Вонь такая! Иди вон сразу в бак…

Ладно. Пойду сразу в бак. Хоть и дождь.

— А вы знали, что черные дыры поют? — оборачиваюсь от входа.

— И чего? — уже в телефоне Лариса.

— Представьте. Ударные волны в окружающем раскаленном газе. Они, правда, на пятьдесят восемь октав ниже «до» первой. Но если транспонировать в слышимое, такое жутковатое пение получается. Вот для кого оно? Куда ты его монетизируешь? А?

Кирилл, не поднимая головы, продолжает играть.

— И куда? — Лариса из телефона.

— М-да, куда. «Тот, что с пеленок до седин всегда и слева…»