Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе

Руслан Александрович Рузавин

Пробовали заработать музыкой? Не как фрик в сети, не переделывая модные хиты, а так. Трудный хлеб. И с годами легче не становится. А тут появляется молодой, которому это легко. Дышать-спать-играть. Легко. Одна только сложность — не хочет. Наш Моцарт не хочет быть Моцартом. Режиссером модного контента хочет. Не здесь, желательно. А Моцартом нет. И как вот с ним? Ну как?

© Руслан Александрович Рузавин, 2025

ISBN 978-5-0065-0219-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Трек 1 Интро

Кто-то играет? Играет…

Аккуратнее, ступенька. Ещё одна. Почему-то ступеньки, ведущие в подвал всегда выше обычных. Почему-то не по стандарту. Нога уже ждет опоры, а там… И почему-то играющие некоммерческую музыку всегда стремятся под землю. Ну не всегда, ладно. Но… Оп, ещё ступенька. Или они буквально понимают термин «андеграунд»?

М-да, андеграунд.

— Побереги-ись!

Грузчики с коробками. — Извините. Конечно, в сторону, в сторону. По этим кривым ступенькам и пустому нелегко, а уж если с коробками… а в коробках если стекло ещё… А что ещё может быть в коробке, несомой в бар?

— Белого — всё, последняя коробка.

— Чего так мало? — девушка-бармен за стойкой. Деловита.

— Сколько заказывали, — грузчик, он же экспедитор, достает бумаги в целлофановом «файле». — А тебе куда его? Четыре коробки и так.

— Да можно бы и еще парочку, хорошо идет у баб. А красного и этого много. Мужики зимой коньяк предпочитают. Или виски.

— Это чего — бабы бухать стали?

— Жизнь способствует, Лёша.

— И чего «жизнь»?

— А ты вообще в этой стране живёшь? Или каждый вечер бутылка «Калины красной» как форма своеобразного эскапизма?

— Эска — чего?

— Да ладно, не бери в голову. Давай бумаги свои.

«Калина красная» как форма эскапизма, интересно.

М-да, музыка, музыка… А что это? Понятно, вопрос риторический. Но если кому придёт в голову спросить — да, что это за музыка такая? — то девушка-бармен кивнёт на колонки в углах зала. Кивнёт с некоторым недоумением, так непонятно что ли? Вон она… музыка. Да нет, не эта, не это…

— Ну чего, до четверга тогда. И это. Скорректируйте там заявку. Надо белого больше — привезём больше, — грузчики, взяв бумаги, направляются к выходу.

— Аккуратнее там. Этого не уроните.

— Кого этого?

Меня. Со стульев. Рядком стоящих у стола. Я там… Лежу, да.

— Ну, допустим, меня, — встаём, всё равно не дадут ведь.

— А то что?

Вот тупее вопроса не слышал. Второй грузчик, лицо интеллектом не обезображено.

— Чё будет, если уронить? А?

Всё по классике, не отвечаешь — борзеют. Половина драк так возникает. Из ничего. И объясняй потом.

— Вы это, — чей-то на редкость прагматичный женский голос. — Если что, по лицу не бейте. Он музыкант у нас.

— Музыкант?! — непередаваемое презрение в голосе. — Пошли, Димыч. Музыкантов не бьём.

И ушли. Одиннадцать ступеней вверх, все не по стандарту. И уже сели в «газель» свою, закурили и выперлись задним из тесного двора — а затормозят, кому надо! — и тогда только. Второй ожил.

— А я ведь это… Музыкантов. Ну не то чтоб боюсь, но как-то так…

— Чего?! Вот этих вот? Ты чего, Диман! У нас в классе был один, с папкой на шнурках ходил, чухан…

— Это мультик такой был. Там пацан уменьшился и с гусями летал… Осторожно!

— Да пох, обрулят. Да, «Путешествие Нильса с дикими гусями». У меня книжка была.

— Там помнишь, момент был, когда он дудочкой крыс выманивает? Я мелкий капец как боялся, крысы эти скрюченные — ты-дын, ты-дын — и в море. Как зомбаки, только фонтанчики по воде…

— Эх-хэ-хэ, Димон. Ты слишком впечатлительный, походу.

–…как посмотрю, из-под одеяла нос потом боюсь высунуть всю ночь. Каждый раз, прикинь! С тех пор и это…

— У каждого свои фобии, короче. Ты это. Попробуй «Калину красную», помогает.

Грузчики. Да.

Отмотаем и вернёмся в подвал.

На столике у двери развалился вызывающе белый, точнее даже белого с искрой цвета, бас. Бас-гитара. Я сижу рядом и веду пальцем по струне. Задумчиво. «Дитя порока, музыкант, однажды выпив отчего-то…»

–…нёс благородный свой талант тому, кому купить охота…

Да! Да… именно эта строчка дальше идет. «Нёс благородный свой талант…» Кто это? Чей голос?

— Чего выключила? — сажусь к стойке.

Правда, музыка смолкла.

— Да задолбало. Бесконечное соло твое на контрабасе.

— М-да, задолбало… Значит, ты, Лариса, считаешь — артисту без лица нельзя? А если почки, например, отпинают, то запросто?

— Ну а как, лицо — это ж визитка твоя. Расквасят, и привет.

И не поймёшь ведь, всерьёз или нет.

— Задолбало, задолбало… Хочешь, Шопена тебе включу? Траурный марш?

— Да сплюнь. На кой чёрт он мне?

На кой чёрт… На кой…

— Ну а как, — что-то голова тяжелая, никак в кучу не собрать. — Вынос тела у нас под Шопена обычно. Тела уволенного тапёра.

— Эт тебя, что ли?

— Меня.

Несколько нот на басу беру. Не подключен, но я слышу вибрацию струн. Мягкую, на инфразвуке, только кожей и можно почувствовать. Как змея. Я не пьян, как могло показаться. И даже не с похмелья. Я просто не здесь. Мысленно бреду по утренним улицам навстречу чему-то или кому-то, город буднично гремит вокруг сотнями звуков и красок, слякотная весна, да и зима была не лучше, но кончается уже, вроде… Кофр с басом бьет по ногам, за спиной — обрыв. Пустота-а… Вот я там. А что тело здесь, так это парадокс. Парадокс пространственно-временного континуума. И вот сижу и смотрю по сторонам из этого континуума. Барная стойка, вправо она имеет незаметный глазу уклон, кладёшь бутылку — катится. За стойкой Лариса, девушка-бармен, да ещё и с чувством юмора. В тиндере написала «из увлечений — стрельба, о себе — трижды вдова». В переднем углу микроскопическая сцена. Приглашенные ансамбли сидят на плечах друг у друга. Музыканты, в смысле. А мне одному — ничего, вполне себе. Было. Знакомо всё. Сказать «до боли» — не сказать ничего. И всё, уже не моё. Я уволен. Я где-то там, по улице иду. Пустота, пустота, обрыв… М-да. «Дитя порока, музыкант, однажды…»

— Это. Ларис?

— Чего, — не переставая считать бутылки.

— Мишка не приходил сегодня?

— Михаил Юрьевич, в смысле?

— Это тебе он Юрьевич, а я его помню сопливым фанатом. На концертах наших в рок-клубе.

— Просто сына тоже Михаилом зовут.

— Б-лин… Михал Михалыч, значит. Как Жванецкий…

— Кто?

— Жванецкий, темнота.

— Угу. Так кто тебя интересует?

— Теперь уже и не знаю…

— Да чё ты меньжуешься… раньше времени, — что-то с бутылками у Ларисы не сходится. Иначе зачем говорить тоном «расстреляют тебя по-любому». Раньше бы так не сказала. А теперь, когда у меня на лбу табличка «я уязвим, пинайте», теперь можно.

— По-моему, нифига не раньше. В самый раз, по-моему.

— Открой сердце ветру и будь в гармонии с окружающим миром. Или — по-китайски — ни-сы. Дадут тебе до пенсии доработать.

— Докуда? Мне пять… какое, десять лет теперь ещё! Правители наши тупорылые…

А и правда. Пять ведь. Всего. Ну, правда, теперь десять, позаботилось государство. Спасибо им.

— Да-а… Я ему говорю, главное… Миша, говорю, надоело тебе? Ну, вот этим всем заниматься? Или не к душе стало? Ну бывает же такое! Ну… не к душе… А он смотрит так, будто знает что-то, чего я не знаю. Из того пацана сопливого шагнул сразу через ступеньку, а то и две. И сидит подтянутый такой… вот не люблю слова «бизнесмен», какие у нас бизнесмены, нахрен, делец сидит. Без жирка лишнего, в хорошей форме, в кроссовках дорогих. Потягивает «хайникен» свой. И знает.

А я не знаю. Вот ведь что, не знаю я…

— А он чего?

— А он… Да нет, говорит, и не надоело, и к душе. Просто, говорит, как объяснить… не главное для него это, я понял. А вот сына поставить на ноги — главное. Сына… да. Михал Михалыч, значит.

— Я тебе, — Лариса ловко расставляет бутылки, как умеют только бармены, — тайну открою. Надо бы, конечно, по-путнему ещё тебя помурыжить. Ну ладно, сердце доброе у меня. Михаил Юрьевич запретил Мише кого-либо увольнять. Вот весь этот год, что будет пробовать — никого. Даже Вову твоего, который в подсобке спит. А должен товар разгружать, паразит.

Как в лоб сковородой. В хорошем смысле.

— Ты откуда знаешь? — недоверчивость свойственна людям, осознавшим вдруг, что до пенсии пять-десять лет. Много это или мало?

— Ну-у… слухами земля полнится.

Из чуть оттаявшей мартовской лужи взлетает под колесом «лады» жидкая грязь. — Яма была. Обдаёт, не оставив надежды, полностью всего. Меня. Это там, где я шагаю навстречу чему-то или кому-то. Всё, можно не шагать, плюнуть на туманные перспективы и вернуться в действующее тело.

— Б-лин… Налей-ка мне пятьдесят. Ларисушка… голубушка…

— Ты ж не пьёшь типа? На работе?

— Сегодня выпью. Сегодня можно. Или что, новый хозяин таки запретил уже наливать?

— Да нет.

— Ну так и наливай тогда.

Выпить забубённо. Эх-х… Посмотреть с удивлением вокруг. Я не виноват, так бывает. Просто в голове происходит обратная метаморфоза — интерьер, который видишь в последний раз, превращается вдруг в повседневный. Не надо отрывать кусочек скатерти на память, прижимать к сердцу с рыданиями. Можно и завтра будет порыдать, и послезавтра. И так все пять лет. Десять, да.

— Миша-Миша, мальчик в трениках и кедах, — ну а теперь пофилософствовать благодушно. — Новый хозяин. Станет ли хозяином вот? А? Как думаешь?

— Мне думать по должности не положено.

— А может, говорю, Юрьичу, ты это перерос просто? Ну рок-н-ролл весь этот? Во-первых, музыка, говорит. А музыка — это не только рок-н-ролл. И она всегда будет, неважно, в три гитары ты играешь, или на баяне и ложках. Во загнул! На баяне и ложках…

Хорошо, когда за стойкой сидишь. Просто придвинул бокал бармену, и уже всё понятно. Можно ничего не говорить.

— Хорош. Тебе работать ещё.

И забрала бокал. Ларисушка. Голубушка. Да-а, только расслабился ведь. Только интерьер опять признал, и он меня. Вроде. Да кого там… Кого он может признать, интерьер этот зыбкий. Мираж, обман оптический. Сегодня Лариска рулит тобой, завтра Мишутка-маленький напоёт папеньке… что-нибудь компрометирующее. Да не важно что. Ну а тот не враг же. Сынульке любимому. Нет, нет, не надо привыкать. Обратно привыкать. Не стоит.

— Нет правды на земле, но правды нет и выше. По мне так это ясно, как простая гамма… Простая. А почему, собственно, простая? Вот до-мажор…

Сыграем до-мажор.

— Да. Вот это ощущение… солнечного такого утра, оно ведь… Одну ноту переставь, и всё. На полтона всего — и никакое не утро. Там случайных звуков нет, понимаешь?

— Да чего ж тут непонятного. Когда сам ученик Шостаковича всё растолковал. Или кого там…

Вот Лариска. Трижды вдова. Из увлечений — стрельба.

— Ладно. Не хочешь теорией овладевать, вернёмся к костям хозяина. Бар, говорит, как часы работает. Только что не тикает. И это, говорит, Мишке в плюс. Так это ж пока! Пока работает, говорю! Месяц, другой — и привет. Только на самотёк пусти…

Сыграем. Первую тему опять, до прихода грузчиков. Даже можно включить чудо-коробок, звук будет.

— Ну опять! Так хорошо было…

— Ты послушай, послушай!

Тема… тема опасной карточной игры, вот. Точно! А была тема уволенного тапёра ведь. Она же. Надо же.

— Это вот… послушай, большие парни в покер собрались. И на кону деньги приличные. А какой-то Вася, молодой и борзый, из тех что сильно обольщаются… э-э… своими средненькими способностями, пришел их натянуть. Тысячу фунтов по соседям занял, и — вот он я, весь такой гениальный… Знаешь кино такое?

— Какое?

— Карты, деньги… — отвлечься на сложный пассаж. — А карты-деньги, карты-деньги-и… Карты-деньги-два ствола-а-а… Видела?

— Ну слышала что-то.

— «Слышала»… Ну ладно вы наших Тарковских-Германов не знаете, но это ж Гай Ричи. Ваш, считай. И его тоже? Потерянное поколение, да-а…

Нам главное — тему не потерять, то громче, то тише, но не потерять.

— Валерий, друг мой, — Лариса отрывается от бутылок и смотрит многообещающим взглядом. — Ты пьешь за мой счет и в мой же адрес понторезишь?

— Тс-с… — как раз вариация к теме, не слишком сложная, но требующая внимания. — Там… Стинг ещё играет, тоже бас-гитарист в прошлом, кстати. И как раз вот его сынок бар проигрывает. В смысле, проигрывает он деньги… но выбор такой.

Снова вариация, теперь уже посложнее. Уже такая прислэпованная. Нервная тема. Злая. Каскад такой слэпа.

— Не боишься, говорю… — сложный, сложный переход. — Не боишься, что вот так вот отпрыск тебя на деньги выставит?.. Ну или иначе там развалит всё? — снова каскад, злая, злая тема. — А Михаил Юрьевич в ответ… ты прекрасен, спору нет. Да нет, не-ет… Усмехнулся в ответ Михаил наш… Юрьич. Всё решено уже, — перестать играть на середине фразы. — Решено. Хозяин-барин… Хозяин бара.

А теперь продолжить, но мягче, мягче тема наша…

— Дитя порока — музыкант,

Однажды выпив отчего-то,

Нёс благородный свой талант

Тому, кому купить охота…

И музыка успокаивается, успока-аивается… Тихо, тише, ещё тише. Всё. Стоп. Кто это опять сказал? «…нёс благородный свой талант…» Кто?