Дурак на красивом холме

Рияд Алимович Рязанов

Приключенческая долгоиграющая повесть, события в которой развиваются «от тайги до Британских морей», несущая гуманистические идеалы. Несмотря на эпатирующие названия глав, вполне читабельна для самого широкого круга людей разных возрастов, идеологических убеждений и вероисповеданий, поскольку выдержана в лучших традициях русской и мировой литературы. Автор надеется, что его книга будет способствовать установлению взаимопонимания между землянами в этот непростой период их жизни.

Глава 4. У озера

Ласковый май прошёл без Вероникиных ласк. Той удивительной ночи больше не повторялось. Правда, вела она себя ровно и доброжелательно, раскрывшись, как безупречная домохозяйка и умелая помощница во всех моих созидательных начинаниях. Возможно её смущало присутствие в нашей жизни Пафнутия, может, мешали воспоминания о прежнем женихе, пресловутом Грине, но скорее всего ближе к истине была версия продвинутого тракториста и моего доброго товарища Андрея Мордвина.

С утра до вечера мы трудились как одержимые: поднимали целину, сеяли и сажали всё что можно и не можно, сооружали высокий глухой забор по аналогии с древнеримским военным лагерем, строили первые помещения для домашней живности мелкого размера (кроликов и птицы), и, наконец, мастерили пчелиные ульи. Трудовой пот смывали прямо в озере. Весна случилась жаркая, а заказанный сруб для бани Андрей привёз только в июне.

Пафнутий оказался исключительно хорошим столяром прежнего, уже забытого образца, обходившимся патриархальными ручными инструментами. Мне удалось результативно использовать пусть небольшой, но реальный опыт бывшего музейного работника-искателя и добыть раритетные инструменты у древних деревенских старушек, намного переживших своих мастеровитых мужей. Благодаря умению Петра Фёдоровича нам удалось не только первый улей, но и конуру для собаки изготовить без единого гвоздя, закрепляя деревянные детали в шипы, шпунты и гребни, предварительно смазав места сцепления столярным клеем.

Наш верстак стоял во дворе на красивой уютной лужайке, обрамлённой молодыми душистыми соснами. Идиллию дополнял вечно крутившийся рядом счастливый Ральф, уже подзабывший свою прежнюю жизнь на цепи. Время от времени, вспоминая чеховскую «Каштанку, я ласково выговаривал ему, что он «супротив человека, всё равно, что плотник против столяра», на что последний отвечал задорным радостным лаем.

Веронике тоже приходилось все женские работы производить вручную. Особенно трудоемкой оказалась стирка. Как в старые добрые (или недобрые) времена использовалась классическая ребристая доска, вставляемая в гулкое оцинкованное корыто.

Изголодавшийся в известном смысле, я с затаенным вожделением наблюдал за ритмичными движениями ее сильного тела. Она ловила иногда мой жадный взгляд, и, как мне кажется, испытывала садистское удовольствие от сознания, что остаётся мучительно желанной даже для романтиков-идеалистов.

Мои робкие поползновения она мягко, но решительно пресекала, как бы напоминая о моей известной декларации о правах и свободах, исповедуемых на территории отдельно взятой усадьбы.

Раздосадованный, я уходил гасить свой пыл в прохладном утешительном озере. Но долго так продолжаться не могло.

В то памятное утро я проснулся очень поздно, засидевшись накануне до первых петухов за придумыванием проекта универсальной конюшни П-образной формы, в которой можно было бы держать и другую живность.

Чтобы окончательно проснуться и взбодриться, я решил первым делом искупаться в озере.

Пафнутий уже копался за изготовлением очередного улья, работой весьма тонкой, потому что отклонения в размерах здесь почти недопустимы.

Вероника же затевала очередную стирку. Её страсть к наведению чистоты была для нас с Пафнутием порою невыносима, потому что сопровождалась бесцеремонным вторжением в наше личное творческое пространство в самый интересный и ответственный момент, когда полёт мысли и созидательный процесс достигали апогея.

Она запросто, не вникая и не сопереживая, отрывала нас от увлекательного дела и заставляла работать что-нибудь рутинное и обыкновенное, что могло бы, по нашим понятиям, и подождать.

Впрочем, по прошествии времени мы убеждались, что такой диктат целесообразен и необходим, потому что в атмосфере порядка и чистоты творилось ещё лучше.

Усовестясь своего запоздалого барственного подъема, я незаметно подал знак Ральфу, чтобы он следовал за мной и прошмыгнул за ворота, стараясь не фиксировать на себе внимание работающих людей.

Оказавшись на воле, уже без страха быть изобличенными, мы бодро пошли вниз к синеющему озеру. Перед нами было открытое, свободное от деревьев пространство с короткой луговой травой. Слева к нашей усадьбе примыкал смешанный сосново-березовый лес, сквозь который проглядывался лагерь отдыхающих туристов, которого вчера ещё не было.

Я мысленно выругал себя, потому что проспал самое интересное. Воображая себя в некотором смысле хозяином данного побережья, я мог бы в непринужденной обстановке пообщаться с еще не обжившимися туристами и дать им какие-нибудь псевдоумные советы.

Теперь же ситуация изменилась и освоившиеся туристы, не стесняясь и не обращая внимания на единственный соседний дом, вели себя очень непринуждённо.

Лагерь был довольно большой, состоящий из нескольких разнокалиберных палаток. Но особенно бросалась в глаза ближняя каркасная — ярко окрашенная и объёмная в форме круглого шатра.

Среди резвящейся около неё молодёжи я невольно выделил сексапильную девушку в мини-бикини белого цвета. Поначалу показалось, что она и вовсе голая, что было неудивительно по наступившим раскрепощенным временам.

Ральф, обычно послушный, и сам по себе с понятиями о правильном поведении, на этот раз не обращая внимания на мои упреждающие команды, рванул к людям и закрутился в пляске святого Витта вокруг именно той самой девушки. Она в свою очередь ахнула от радостного удивления и стала тискаться с нашей собакой. Потом поглядела в мою сторону и поглаживая пса по голове, двинулась ко мне, лучезарно улыбаясь.

«Она была прекрасна, как солнце!» — вспомнил я отзывы современников об Арсиное, младшей сестре знаменитой Клеопатры. Когда во время триумфа Цезаря её вели в числе других восставших и плененных египтян «как козу на веревке» и должны были по традиции задушить в конце праздничной церемонии, восхищенные её гордой красотой простые римляне потребовали сохранить ей жизнь.

Триумфатор вынужден был подчиниться и отправить красавицу в Малую Азию, в город Эфес.

Однако коварная Клеопатра, ненавидевшая сестру, всё же руками очередного любовника — благородного Антония, лишила её жизни. Тот зарубил мечом прекрасную царевну прямо на ступенях храма Артемиды, совершив неслыханное святотатство.

— Здравствуйте! — сказала воскресшая царевна, не переставая улыбаться и поглаживать пса. — А это наш пёс. Его зовут Ральф! Вы знаете об этом?

Я молча кивнул. В горле пересохло.

— Это ваш дом? Хотела бы я в таком пожить!

Из врожденной вежливости, я чуть было не пригласил её в гости, совершенно забыв на мгновение о существовании Вероники.

— Меня зовут Людмила. А вас?

— Руслан, — еле слышно, сдавленным голосом ответил я. Но она услышала и засмеялась.

— А на самом деле?

— Руслан! — громче и решительнее настоял я на своём.

— Ну, хорошо. Пусть будет так, — милостиво согласилась царевна, а я машинально за ней перевёл:

— Let it be.

— Что?

— Песня такая есть.

— Ах, да! Леннон и Маккартни…

— И ещё двое.

— Знаю. Родители их одно время часто слушали, но это было давно…The Beatles!

— У вас хорошее произношение.

— Произношение, возможно, и хорошее, но разговаривать свободно не получается.

— Зато читаете хорошо и правила знаете, верно?

— Верно! В школе вообще одни пятёрки по английскому были! Но что толку?

— Знание правил мешает. Вместо того, чтобы свободно и раскованно разговаривать, вы думаете не нарушаете ли правила. Это сковывает.

— Может быть… А вы знаете английский?

— Я знаю английский без правил.

Она опять засмеялась. Улыбка не сходила с её лица, а я буквально пожирал её глазами, забыв обо всём на свете.

И вдруг с очаровывающей непосредственностью она спросила:

— А правда, что вы у моего брата невесту увели? Я вчера только приехала из Петербурга, группу с собой привезла (она мотнула головой в сторону лагеря) и узнала новость от разных случайных людей. Сам он ничего не говорит, только шутит, а в деревенские сплетни я как-то не очень верю.

Так вот оно что! Родная сестра Грини! Это был удар, подобный электрошоку…

На какое-то время я задумался, переваривая услышанное. Даже потряс головой, и видимо, это помогло.

«Хорошо хоть в Ленинград уехала. Ушлые люди, как правило, предпочитают Москву», — начал я себя утешать, и, наконец, услышал свой голос, довольно уверенный и проникновенный:

— Вы учитесь в Ленинграде?

— В Ленинграде я отучилась, а живу и работаю в Санкт-Петербурге! — засмеялась Арсиноя. — А вам не нравится новое старое название?

— Ленинград как-то милее, — ответил не сразу я, соображая, почему милее. И вспомнил. — Может быть, потому что в раннем детстве самым желанным мороженным, которое продавали в ташкентском киоске, было именно «Ленинградское» за двадцать две копейки!

Она опять засмеялась.

— Вы забавный… А почему вы не приглашаете меня к себе в замок? Мы ведь с вами теперь как бы породнились — у нас общая собака!

— А еще и общая невеста, — добавил я, но она на этот раз не засмеялась, а вроде даже смутилась.

Чтобы сгладить впечатление от неудачной шутки, я уже серьёзно пояснил:

— Там идёт стройка (это я, конечно, приврал). Нет достойного вас комфорта.

Арсиноя почувствовала что я говорю неправду, и как бывает с честными людьми в таких случаях, слегка загрустила, переключив внимание на собаку, чтобы избыть неприятное ощущение.

— Я вижу, Ральфику у вас хорошо! — она запустила ладонь в его густую и длинную шерсть. — Такой чистенький весь, подтянутый.

— Мы с ним каждый день купаемся в озере! — абсолютно честно похвастался я. — И не один раз! — добавил тут же, чувствуя радость от своей честности.

— У вас тут как на курорте!..Вы не против, что мы расположились рядом с вами? Мы не надолго — только на пару дней, а потом на Горный Алтай!

— Жаль, что так скоро.

Мне действительно, было жаль. Несмотря на безусловную необходимость Вероники в моей жизни, она в силу известных причин не могла в полной мере удовлетворить мою жажду тела и нетерпение сердца.

Арсиноя подняла голову и, слегка сдвинув брови, посмотрела на меня. Глаза были чистые и ясные. Непохожа она была на сестру злодея. Впрочем, и у шекспировской Джульетты брат тоже был далеко не ангел.

— Я бы осталась. Сама соскучилась по дому, но мои друзья не поймут…

Она кивнула в сторону лагеря:

— Я ведь у них вроде проводника.

— Они все из Санкта?

— Да. Ищут духовного обновления. Увлекаются буддизмом.

— Так это вам надо на Байкал, в Бурятию. На Алтае ведь шаманизм.

— Знаю. Но без Горного Алтая никак нельзя — многие думают, что именно здесь находятся ключи к сокровенным знаниям о смысле жизни…

Тут выражение ее лица несколько изменилось — она смотрела мимо меня.

— Это она?

Я оглянулся. С суровым лицом и вёдрами в руках к роднику шла Вероника.

Мне стало совестно — я забыл о своих обязанностях. Людмила, заметив моё замешательство, сказала, что больше задерживать не будет. Но если у меня есть желание продолжить общение, я могу в любой момент подойти к их костру. Спутники её все люди положительные и общительные, и я, конечно, буду им интересен. Я пообещал, что непременно приду.

Я поспешил к роднику. Вероника молчала и демонстративно на меня не смотрела. Весь вид её показывал презрение к мужскому сословию — дескать, все вы кобели и общаться с вами нет никакого интереса.

Я хотел ей напомнить о действующих на нашей территории принципах свободы и невмешательства, но она, резко повернувшись, и расплескивая воду на бронзовые ноги, заторопилась от меня к дому.

Огорчённый и одновременно вдохновлённый, я побежал к озеру в надежде, что волшебная вода его вернёт мне ощущение гармонии и приведёт противоречивость чувств к общему знаменателю.

Прохладная животворящая вода в сочетании с новыми токами, забурлившими в моей душе, способствовали необыкновенному приливу сил, которые я направил на ранее нелюбимую работу по наведению чистоты и порядка. Кроме того, если не в первую очередь, хотелось реабилитироваться в глазах Вероники, Странно, но я испытывал перед ней чувство вины, несмотря на то, что она сама меня к себе не подпускала.

Весь день я крутился по наведению порядка и чистоты в нашем доме и во дворе: прибрал и разложил красиво весь развороченный нами лесоматериал, собрал щепки, стружку и опилки в разные мешки, по-хозяйски заявив, что всё это пригодится и попусту сжигать не следует. А вот прочий пластиковый мусор и всякую ненужную ветошь сжигал беспощадно.

В доме оказалось меньше работы — всё таки эта была епархия Вероники.

Тогда я включился в стирку. Перестирал всю рабочую одежду, предварительно зашив все рваные места.

Однако лёд в синих глазах Вероники не таял — она только недобро усмехалась.

А когда я помогал ей развешивать мокрые шторы на окнах, поддерживая старую расхлябанную стремянку, дабы она не упала и схватил её за ногу выше колена, когда она резко и неожиданно покачнулась, гордая девушка вместо благодарности стеганула меня, будто ожгла, частью недовешенной шторы по левому уху!

Это было уже чересчур! Я рассвирепел: подхватил её за ноги, опрокинул себе на плечо и потащил как перегнутый ковёр в спальню. Она не стала сопротивляться, только сказала, чтобы срываемые в нервенности одежды не бросал на невымытый пол…

Вечером того же трудного дня Вероника сама изъявила желание прогуляться вместе по бережку и проведать туристов. Прежде того она на целый час закрылась в спальне, которую по своей склонности экспроприировать всё, что ей нравится, давно превратила в свой собственный будуар, заставив нас перенести туда трельяж и шифоньер. Бывшая жена сплавила мне почти всю мебель как морально устаревшую, но меня она пока что вполне устраивала.

Вышла она оттуда накрашенная (первый раз за всё время, что я её видел), с причёской как у античных средиземноморских матрон и в украшениях, о существовании которых я и не подозревал.

Для законченного образа древнеримской женщины из высшего общества не хватало длинной полупрозрачной туники. Я хотел было предложить ей завернуться в штору, которой она меня ударила, но не успел. На крыльце зашебуршился поднимавшийся в дом Пафнутий и она затащила меня скорее в спальню, чтобы он не увидел её в нижнем белье.

Открыв шифоньер, она стала мне по очереди демонстрировать лёгкие летние платья, испрашивая совета, какое лучше надеть. Мне понравилось длинное и узкое, цвета морской волны, воздушное платье с блестящим пояском, которое перекликалось с её диадемой и ожерельем.

Источник происхождения всего этого изысканного добра меня в тот момент вообще не интересовал. С одной стороны Вероника приучила меня к своей загадочности как к нормальному явлению, с другой — все эти её украшения я воспринимал как стеклянную бутафорию типа театрального реквизита.

Когда она одела это платье, я понял, что попал в самую точку. Передо мной стояла последняя царица эллинистического Египта Клеопатра Седьмая из династии Птолемеев.

Я не стал поднимать вопрос об уместности такого шикарного одеяния в нашем захолустье. Почему бы и нет? Наше жилище постепенно приобретало облик некого таинственного замка и не мешало поддерживать соответствующий имидж как для внешнего восприятия окружающих, так и для внутреннего употребления, для поддержания собственного фантазийного удовольствия.

Пафнутий, готовившийся к вечерней рыбалке и надувавший с этой целью резиновую лодку во дворе, увидев наш торжественный выход, снял с головы панаму, чтобы протереть вспотевший лоб и за одним глаза, видимо, не доверяя им.

Я весело подмигнул ему, дескать, не удивляйся ничему и принимай всё как должное. Старик понял, и ничего не сказав, крякнул как штангист, берущий вес, и вскинув на голову лодку, пошел вниз к озеру проверять нашу потаённую сеть.

Вероника, как я и ожидал, стала разыгрывать новое представление, но уже не такое, как в посёлке Бухалово на глазах его простодушных и неискушенных обитателей. На этот раз публика была другая, из самой Северной Пальмиры, интеллигентная и духовной жаждою томимая.

Идейно вооружившись моим комплиментом на счет схожести с великолепной Клеопатрой в исполнении Элизабет Тэйлор, она шла ровной, несколько семенящей походкой, ни на кого не оглядываясь, вперив взгляд куда-то за озеро, даже как бы за горизонт, видя то, что никто кроме неё не видит.

Я очень боялся, что она запнётся, и своим падением испортит всем волнующую, преисполненную тайной, картину. На всякий случай я поддерживал ее сзади за локоток — за истекший месяц она сильно похудела и стала более утонченной.

Мы спустились к озеру, пожелали отплывающему Пафнутию удачи. Затем медленно, с частыми остановками, как бы любуясь закатом, пошли берегом в сторону лагеря туристов. Пользуясь случаем, я беззастенчиво обнимал её за талию и искал губами ту пульсирующую жизнеспасающую жилку месячной давности, когда Вероника стойко и безропотно стояла в холодной быстротекущей воде, поддерживая меня, обессилевшего.

Но жилка не находилась — видно, не та была ситуация, когда стоит вопрос о жизни и смерти.

Когда мы подошли к костру с сидевшими вокруг людьми в позах лотоса, из боязни разрушить их медитативное состояние, я молча поднял в приветствии руку, а Вероника изобразила что-то вроде книксена, только со сведёнными коленками из-за узкого подола платья.

Никто на нас не обратил внимания, хотя все были с открытыми глазами. Мы хотели идти дальше, но тут из шатра вышла Арсиноя в длинной белой рубахе старинного свободного покроя из плотной, видимо, льняной ткани.

— Они сейчас все очнутся! — шёпотом сказала она. В руках у нее была мельница с молотым кофе. — Запах свежезаваренного кофе выводит их из самого глубокого транса.

Я помог снять подвешенный над костром котелок с вскипевшей водой и заварить кофе. Вероника, обычно деятельная в ситуациях, требующих действия, на этот раз стояла монументально царственная в неподвижной невозмутимости.

Подведенными глазами, удлиненными по моему совету в стиле древнеегипетских цариц, она довольно доброжелательно наблюдала за суетившейся Арсиноей. Последняя, пыхтя, прикатила из темноты чурбак, на котором они, видимо, рубили крупный сушняк, и хотела застелить его полотенцем под сидение Веронике. Но та кивнула мне и я понял её — сел сам, а Клеопатра присела мне на колени с подчеркнуто прямой спиной.

Очнувшиеся медитаторы с любопытством уставились на неё, не зная, что говорить. Разливавшая кофе Арсиноя представила нас, как соседей из рядом находящейся виллы.

Я, чувствуя себя главным хозяином на побережье, заботливо поинтересовался каково им здесь, не терпят ли они каких неудобств?

Они отвечали: «спасибо, всё хорошо», и в свою очередь интересовались, не отмечаем ли мы какой-нибудь семейный праздник?

Я отвечал, что «да, ровно месяц как я вывел Клеопатру из египетского плена!»

Почувствовав во мне родственную душу, гости из Северной Пальмиры дружно и доброжелательно заулыбались.

Тогда я решил взять быка за рога и повести беседу в желательном для себя русле, чтобы не затрагивать нашу с Вероникой жизнь, в которой и чёрт бы не смог разобраться.

Я завёл разговор о Шамбале, о её поисках и нет ли у них самих желания найти её. Получилось, что я как бы подбросил сухих сучьев в костер — разговор разгорелся, туристы-искатели заспорили между собой, тема для них была близка.

Это позволило мне не напрягаться и наблюдать за Арсиноей. Она ловила иногда мой взгляд и вспыхивала как утренняя роса на солнечном свету. В такие моменты Клеопатра начинала ёрзать на своём троне и незаметно, но больно щипать мне бедро, а я, не обращая внимания на боль, думал, какой я в сущности двуличный человек.

В конце концов, Клеопатре надоело это терпеть, да и сидеть так долго с царственно выпрямленной спиной было крайне утомительно. Она встала с моих колен и поразила всех своим величественным ростом. Все вновь замолчали, созерцая её.

Я тоже не знал что сказать. Уходить от Арсинои не хотелось, и дежурные слова прощания застряли у меня в горле.

Ситуацию разрулил Пафнутий, проплывавший мимо на лодке и увидевший нас у костра. Улов был отличный и ему хотелось похвастаться.

Причалив к берегу, он вытащил наполовину загруженный рыбой мокрый мешок и протащил его к костру. Вываленные на траву еще живые окуни, щуки, караси и карпы произвели необходимое и ожидаемое впечатление и восстановили непринужденную атмосферу общения.

Я предложил Пафнутию остаться с молодежью и сварить им свою фирменную тройную уху. Пусть они запомнят наше волшебное озеро!

Петру Федоровичу такое предложение пришлось по душе — он соскучился по общению с людьми.

Пообещав, что переодевшись попроще, мы вернёмся к ухе, я взял Веронику под локоть и повел по известной мне тропе в сторону дома. Людмила в своей природной непосредственности хотела нас проводить, но Вероника многозначительно жестким взглядом остановила её, давая понять, что это лишнее.

Когда мы пришли домой, я заправил канделябр тремя новыми свечами и пронес их в спальню. Вероника, молча наблюдавшая за моими действиями, выглядела уставшей от непонятного мне психоэмоционального напряжения. Я сам снимал с нее украшения, не подозревая, что они настоящие. На уху мы уже не пошли…

На следующий день Вероника посадила нас всех на цепь: Ральфа на настоящую, меня и Пафнутия на фигуральную. Для людей она придумывала всякие срочные неотложные работы и не отходила ни на шаг, помогая и контролируя исполнение.

За водой на родник она ходила сама, не выпуская нас за ворота.

Если Ральф в недоумении позволял себе возмущенно взлаивать, отвыкнув жить на цепи, то мы с Пафнутием покорно молчали в ожидании скорой амнистии за хорошее поведение.

Однако Вероника продолжала террор, нагружая нас новыми работами.

Поначалу нас это забавляло, потом стало раздражать, и, наконец, под вечер мы взбунтовались.

Пафнутий решительно отправился к своей лодке и стал ее подкачивать с независимым видом свободного человека. Глядя на него, я решил поддержать восстание, сняв Ральфа с цепи и отправившись с ним купаться.

Но было уже поздно. Туристы спешно снимались с лагеря, чтобы не опоздать на вечерний автобус, скоро уходивший на железнодорожную станцию.

Когда я подошёл к ним, погрустневшая Людмила гладила Ральфа по голове. На меня она не смотрела, видимо, обиженная.

— Я буду думать о тебе, — сказал я.

Она кивнула. Потом, не глядя, сунула мне кусочек картона. Это оказалась визитка: «Яструб Людмила Павловна» и телефон туроператора города Санкт-Петербург.

Проводить их до остановки я не решился — Вероника выглядывала из-за ворот.

Я взял Ральфа за ошейник и пошёл с ним к озеру.

Купаться расхотелось. Я сел на берег и обнял Ральфа за шею.

Сверху послышались шаги. Я узнал поступь Вероники и мысленно приуготовился к тому, что она меня сейчас чем-нибудь огреет. Но она села рядом, прижавшись боком ко мне и протянув свою руку у меня за спиной так, чтобы та легла кистью на мою, обнимающую Ральфа.

Голову она положила мне на плечо. Через минуту я почувствовал как на мою голую грудь закапали теплые слёзы…

На следующий день приехал Андрей Мордвин и привёз долгожданный сруб бани в виде новеньких пронумерованных сосновых брёвен. Пафнутий и Вероника отсутствовали, отправившись в деревню. Там, в назначенное время ожидалась машина с птицефабрики, чтобы реализовать заказанных цыплят, утят и гусят.

Я решил воспользоваться этим и задать Андрею несколько вопросов на волнительную для меня тему. Пафнутия я стеснялся расспрашивать, тем более что как некоренной житель, познания для разъяснения смутившей меня загадки он наверняка имел весьма поверхностные.

Андрею я доверял. Несмотря на природную разговорчивость, тайны он хранить умел.

Разгрузив брёвна, мы присели передохнуть. Андрей вытащил сигарету, но не мог найти спички — видимо, выронил при разгрузке. Я услужливо зажёг ему свою. Пару раз глубоко затянувшись, он иронически сощурился, глядя на меня.

— Ну, говори! Вижу пытать меня собираешься, да всё робеешь!

Я замялся, не зная как начать.

— Видишь ли…

— Не вижу! Говори конкретней и по-существу.

— Хорошо. У нас тут стояли табором туристы и среди них одна удивительная девушка — вся в белом и сама белокожая, но с тёмными волосами и тёмными персидскими глазами…

— Понятно! Быстро, ты однако, переориентировался: «Да, любил я девушку в белом, но теперь я люблю в голубом»? Только у тебя всё наоборот!

— Дело не в этом… Хотя, может и в этом! Короче, посмотри-ка вот это…

Я вынул из кармана визитку Арсинои и передавая, несколько растерянно сказал:

— Мистификация какая-то!

Андрей внимательно вгляделся в визитку. Ирония сошла с его лица. Оно стало серьёзным и как бы просветлённым.

— Это не мистификация. Она сама дала тебе визитку?

— Да.

— Тебе везёт как утопленнику.

— В смысле?

— Так… Поговорка такая. Притягиваешь к себе самых харизматичных женщин. И что они в тебе такого находят?!

— Не знаю. Лучше поясни — она на самом деле сестра Гриньки Ястреба?

— Да. Кстати, для расширения твоего кругозора: Ястреб по-украински звучит как Яструб. Правда, отец у нее был другой — армянин.

— Как это?

— Обычная история. Павел Иванович Яструб отбывал свой очередной срок, а его супруга, красавица Эвелина, не выдержала испытания на верность и понесла от заезжего брюнета. Армяне у нас тогда коровники строили и среди них оказался красавец-сердцеед, от которого все поселковые бабы чуть с ума не сошли. Ну и случилось то, что случилось.

— Как-то не верится, что такая милая и чистая девушка выросла в бандитской семье!

— Ну, во-первых, ты еще не знаешь какая у них семья. Это далеко не урки — они интеллигентнее любых интеллигентов. Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то из них произнес хоть одно ненормативное слово, что для сельской местности нонсенс. Во-вторых, дочь еще девочкой была отправлена в город, в училище-интернат, где при театре балерин изготовляют.

— Но она не балерина!

— Так они не все становятся балеринами, даже те, кто полностью отбывает свой срок. Яструбиха жаловалась, что с ними там обращаются почти, как Карабас-Барабас обращался со своими куклами. И некоторые не выдерживают, сходят с дистанции. А другие по окончании не хотят танцевать в кордебалете и идут учиться дальше. Вот и Люська по окончании училища поступила в университет и так и осталась в Ленинграде.

— Постой, так она не в новосибирском хореографией занималась?

— Сначала здесь, а потом перевелась в Ленинград. Я думаю, тут не обошлось без ее кровного отца. Между прочим, он с ней поддерживает очень тесную связь.

— А отчим ее не обижал?

— Он ее любил и сейчас любит. Да ее все любят! Вот и ты тоже…

В его глазах вновь появилась добрая ирония. В этот момент раздался радостный лай и во двор влетел ликующий Ральф, а за ним вошли со счастливыми улыбками и картонными коробками Вероника и Пафнутий. Из коробок звучал несмолкаемый протестный писк.