Дурак на красивом холме

Рияд Алимович Рязанов

Приключенческая долгоиграющая повесть, события в которой развиваются «от тайги до Британских морей», несущая гуманистические идеалы. Несмотря на эпатирующие названия глав, вполне читабельна для самого широкого круга людей разных возрастов, идеологических убеждений и вероисповеданий, поскольку выдержана в лучших традициях русской и мировой литературы. Автор надеется, что его книга будет способствовать установлению взаимопонимания между землянами в этот непростой период их жизни.

Глава 6. Первая вылазка

— Дружище, давай вернемся к нашим баранам! — обратился я к Андрею. Пора было переводить его настроение на другие рельсы.

— К каким еще баранам? — непонимающе поднял он на меня глаза.

— К пчелам!

Когда меня захватывает новая затея, сопряженная с определенным риском и приключениями, я становлюсь неудержимо азартным.

— У меня к тебе убедительная просьба: не мог бы ты помочь нам, безлошадным крестьянам, перевезти некоторый груз в сторону Солнечной Поляны?

Андрей пару раз затянулся, выдерживая паузу, прежде чем ответить.

— А могу ли я, до того как дать согласие, узнать что за характер груза? — подыгрывая мне, поинтересовался он. Характер у него был легкий, и полученное недавно расстройство от взбрыкнувшей Вероники заметно проходило.

— Груз не тяжелый, но довольно объемный — ловушки для пчел! You understand me?

— Андэстэнд… андэстэнд… Только я ишо андэстэнд, что эта авантюра может обернуться для вас большими неприятностями, а заодно и для меня, как помогающей стороне!

— Почему авантюра? — деланно удивился я. — Мы же не собираемся выковыривать пчел из пасечных ульев. Мы просто хотим прибрать тех пчел, которые безвозвратно улетают. Обыкновенное дело — в этом нет ничего криминального!

— Так-то оно так. Конечно, всё было бы просто, если бы пасека оставалась совхозной. Но у нее сейчас новые хозяева другого образца. Этим волкам может не понравиться любая, самая невинная попытка взять то, что являлось их собственностью.

И потом, они готовы на инстинктивном уровне загрызть каждого, в ком увидят возможного соперника! А ведь ты можешь составить им конкуренцию: у тебя шикарные условия, чтобы развести отличную пасеку. Кругом сплошные медоносы, разнообразная флора, цветущая от ранней весны до поздней осени!

— Какой к черту конкурент? У них полтыщи ульев, а мне надо всего ничего для собственного потребления!

— Это ты сейчас так говоришь. А пойдут дела, можешь войти во вкус и будешь умножать свое пчеловодство до бесконечности.

Образованный и временами очень умный Андрей был, конечно, прав. Аппетит приходит во время еды. Но присутствовало в этой правде что-то неприятное, вроде унизительной философии крепостного крестьянина, который боится произвола господ.

— Одним словом, ты идешь в отказ?

— С чего ты взял? Я просто предупреждаю, чтобы был предельно осторожен и готов к опасному повороту событий.

— Так едем или нет? Козак ты или не козак?

— Конечно, едем! Только загружайся сам: в багажник и на заднее сидение. А рыболовные снасти пусть пока останутся здесь, раз в вашем озере такие рыбины водятся.

Счастливый от того, что удалось так легко сподвигнуть Андрея к нужной мне до зарезу затее, я хотел было пошутить на радостной волне, а не боится ли он, что Вероника переломает в сердцах его стильные удочки, а жена дома еще кое-что доломает. Но благоразумно сдержался, чтобы не обострять ситуацию, да и великодушие победителя не позволяло обижать побежденного.

Забрав посуду и котелок, мы с Пафнутием отправились к дому. Андрей пока что остался на берегу. Видимо, хотелось немного пострадать в одиночестве.

— Любит он ее! — сказал вдруг Пафнутий, когда мы удалились на приличное расстояние. — Любит!

— Но-о! Ты же сам говорил, что он просто ходок? И потом у него двое детей — мальчик и еще мальчик.

— Ну и что? Сердцу не прикажешь.

Я не стал говорить, где у него сердце. У меня еще не стерлось из памяти вторжение в гостиницу. В то же время, я понимал, что присутствие Андрея тогда способствовало разрядке напряженности, хоть и временной.

Ловушек была целая дюжина. Она досталась мне от городского приятеля, который всю жизнь собирался переехать жить в сельскую местность, но так и не собрался. Неожиданная болезнь скрутила и сожрала его буквально за три месяца.

Вместе с ловушками он завещал мне целую коробку нераспакованной вощины и разные пчеловодческие инструменты, любовно приобретавшиеся им на протяжении нескольких лет. Всё это мне передала его вдова, де факто не жившая с ним уже несколько лет, перебравшись к более успешному мужчине.

Квартира досталась ей, и она очень спешила избавиться от всякого ненужного с ее точки зрения хлама.

Каждая ловушка, изготовленная из добротной фанеры, была рассчитана на шесть рамок, но вощину я закрепил только на четыре в каждой. Оставшиеся места я заполнил освобожденными от меда сотами, которыми со мной поделился сочувствующий мне добрый ветеринар. Он же посоветовал обтереть внутренности ловушек листьями мелиссы.

От себя мы тоже привнесли некоторые усовершенствования: обклеили снаружи березовой корой и корой осины большую часть ловушек в целях маскировки и для утепления.

Багажник «Москвича» как место для транспортировки я сразу отверг — там явственно припахивало когда-то разлитым бензином, что категорически нежелательно для тонко чувствующих пчел. Внутри салона поместились только обклеенные корой ловушки. «Стало быть, так нужно богу!» — сказал Пафнутий.

Пришла пора ехать. Пафнутий отправился за водителем, а я к Веронике — попрощаться. «И каждый раз на век прощайтесь, когда уходите на миг!» Интересно, могу ли я назвать Веронику любимой?

Она сидела на лужайке перед вынесенной из птичника клеткой, в которую для солнечного облучения были пересажены бойкие цыплята. Рядом по зеленой травке гуляли желтые пушистые гусята.

Я положил ей руку на голое горячее плечо, испытывая реакцию. Реакция оказалась положительной. Она потерлась щекой о мою руку. Я молча поцеловал ее в доступное ушко и пошел, оставив объяснения на Пафнутия.

Нельзя было рассусоливаться на нежности, да и влекущее тело Вероники отвлекало от делового, почти боевого настроения. Вылазка могла оказаться рисковой, поэтому я решил взять с собой известную палку бо. Кроме того, она предполагалась и как коромысло для ловушек, оснащенных для более удобной транспортировки петлями.

Андрей ждал в кабине. Пафнутий сунул мне напоследок моток шпагата и складной ножик. Чтобы я делал без него? Придумывал бы потом всякие хитроумные способы закрепления ловушек и истратил бы на это массу времени, нервов и сил!

Машина сначала спустилась к дамбе, потом поехала направо по заросшей грунтовке в направлении живописной возвышенности, по крутому склону которой поднималась желтая супесная дорога. С левой стороны от нас вилась речка Светлая, поросшая тростником и рогозом, а справа висели глинистые обрывы, перемежающиеся с пологими склонами холмов и сильно заросшими лощинами.

— Смотри! — тыркнул меня в бок Андрей. Справа, с заячьей скоростью от нас резво помчался буровато-рыжий зверек. Я не сразу понял, что это сурок.

— Какой он стройный! Под зайца косит!

— Ну так ведь весна — жиры за зимнюю спячку сгорели!

— Уже лето наступило — какая весна?!

— Для них ещё весна. Они поздно начинают пастись.

— Всё равно, худоватый. Травы-то полно!

— На одной траве шибко не растолстеешь. Злаки нужны и разные плоды.

Бугор, к которому бежал вспугнутый байбак, был испещрен норками, у которых столбиками торчали его собратья, с детским любопытством наблюдавшие за нашей машиной.

— Какие они доверчивые! Дурики.

— Да… Они такие… — с непонятной грустью сказал Андрей. Немного помолчав, продолжил. — Я имел подлость убить как-то одного молодого глупого сурка. Дело было в августе. Взял как обычно путевку на болотную дичь, а сам отправился в заветные утиные места. Сам знаешь, я не толстовский помещик Левин, чтобы выпендриваться с бекасами, а потому стрелял исподтишка полновесных зерновых крякашей.

Однако в этот день не повезло. Когда я пришел на свои места, там уже паслись егеря с какими-то солидными дядьками. Видимо, предполагалось устроить сафари для власть предержащих.

Пришлось в дикой досаде потихоньку ретироваться. Уже на подходе к деревне слышу свистит кто-то, да так красиво!

Поискал глазами — вижу стоит на бугре молодой байбак — как тенор на сцене, вытянулся столбиком и лапки к груди прижал, будто Ленский, когда поёт: «Я люблю вас, я люблю вас Ольга!»

Мне бы, дураку, полюбоваться им, отдать дань мастерству, да и топать дальше своей дорогой!

Так ведь нет! Взыграл охотничий инстинкт, умноженный на досаду от сорванной утиной охоты. Поднял я оружие и убил Ленского!

Подошел к нему, а он ножками ещё скребётся, умирающий. Из последних сил надеется в норке своей спастись…

Андрей замолчал, вытряхнул из пачки сигарету и достал её губами. Я помог ему прикурить.

— И что дальше? — спросил я, потрясенный этой маленькой трагедией.

— Дальше? Дальше закурил я как сейчас, подождал когда закончится агония, взял трупик, засунул его в пакет, а потом в рюкзак да и домой!

Дома накатил полстакана, потом очень долго и муторно снимал шкурку. Это тебе не кролик или заяц. Хоть и маленький, а шкурка крепко сидит — жирная, вонючая!

Я потом замучился ее обезжиривать: скребешь, скребешь, а жир всё равно из неё выступает. А бросать жалко — вроде как совесть мучает перед тенором и перед богом. Зачем убил?

Мясо никто из домашних есть не захотел — противное всем показалось. Отдал собакам. Так коккер даже подходить не стал, на расстоянии почувствовал отвращение. А дворовый только пожулькал, пожулькал да и в землю зарыл. Потом, после ферментизации, конечно, съел…

— А вот я читал хорошую книгу, перевод с тувинского — «Повесть о светлом мальчике». Матушка баловала меня такими книжными покупками, доступными простым людям.

Так там юные пастухи-батраки разрывали норы тарбаганов и, счастливые, пировали!

— Ну не знаю! Возможно, тарбаганы вкуснее байбаков. А вернее всего, дело всё в голоде. И у нас, рассказывают, во время войны сурков ели за милую душу!

Между тем, поднявшись c большим напрягом на «плато Путоран», мы давно уже плыли по безбрежному зеленому морю. Кругом расстилалась равнина с небольшими колками леса. Пашен не было видно — сплошные луга с довольно высокой травой. Просто прерия какая-то!

— Какие же тут медоносы?! — с досадой воскликнул я. — Сплошная зеленая масса — пырей да бурьян! В этих пампасах аргентинских буйволов надо разводить, а не пчел!

— Ни черта ты не понимаешь! Во-первых, буйволов разводят там, где всегда тепло и есть вода, в которую они любят залезать в жару, а в сухих и прохладных аргентинских степях разводят таких же коров и быков, как и у нас. Во-вторых, через пару недель эта прерия вспыхнет миллионами цветов, которые будут дышать по вечерам густым медвяным ароматом! Голова закружится!

Вот запел! Представляет, поди, как бы гулял с моей Вероникой по безбрежному морю цветов! Впрочем, пусть помечтает. Его вдохновенность возвращала и усиливала мой интерес к ней, несколько приглушенный появлением Арсинои.

Чувствуя непонятное удовольствие, я продолжал скептически вредничать, провоцируя Андрея:

— Что-то не верится! Кроме пырея — ничего не вижу.

— Не верится?! Пырей по обочине растет, а дальше сплошное разнотравье! А еще дальше будут отдельными массивами и донник, и дягиль, и дудник, и душица!

— Почему-то всё у тебя на букву «Д»! Нельзя ли придумать что-нибудь на другую букву?

— Можно! Но только я не придумываю. Будет и кипрей, и разные там люцерны и клевера!

— А всё-таки ты соврал! Душица не растет массивами, она на лесных полянах цветёт, а не в степи.

— В деталях, я, возможно, и ошибился. Но в целом, сказал правду. Сам увидишь — время подтвердит! Будут у твоих пчел отличные взятки.

— Ты так говоришь, будто у меня большая пасека. На три-четыре улья, поди, наберут.

— А ты мечтай о большем — так интереснее жить!

На самом деле я мечтал о гораздо большем — о собственном конном заводе. Но озвучивать в пространство свою наполеоновскую мечту стеснялся.

— А волки здесь не появляются?

— Волки? Уже появились!

Андрей выехал на поросшую травой обочину и остановился.

Я посмотрел вперед: навстречу нам двигался черный внедорожник.

— Ты сиди. Не выходи. И молчи. Я сам буду балакать, а ты не лезь со своими мыслями и чувствами.

Он вышел из машины и закурил. Джип остановился рядом. Из него вышли трое. Я догадался кто: два шкафа и он, в черных очках.

— Здорово, Мордвин!

— Хау ду ю ду, Григорий!

Они сделали шейк-хэнд. Шкафы стояли в стороне.

— Какой-такой бубновый интерес привел тебя сюда, Андрей Владимирович?

— Известно какой, Григорий Павлович! Неистребимая и бескорыстная любовь к живой природе, к её красотам!

— А так ли уж бескорыстна твоя любовь к живой природе, Андрей Владимирович? Ужели только её красоты тебя привлекают?

— Корысть моя до такой степени ничтожна, Григорий Павлович, что и говорить о ней смешно. Так, отколупнешь от нее кусочек какой-нибудь, малую толику, да и всё!

— А можно ли глянуть, что эта за толика такая? Что она из себя представляет?

Гриня, сняв очки, сунул лицо в водительское окошко. Скользнув по мне беглым взглядом, он сосредоточился на рассматривании содержимого заднего сидения.

У меня было время разглядеть его. Только глаза светло-чайного цвета с черными точками зрачков напоминали о ястребиной сущности Григория. В остальном лицо было вполне добропорядочно-джентльменским с приятными правильными чертами. Пепельно-блондинистые волосы показались мне как бы искусственными — будто у куклы. И сам он был похож на манекен — такой же складный и красивый, без видимых внешних изъянов.

Я представил его рядом с сестрой, незабвенной Арсиноей, и воображение сразу нарисовало классически-гармоничный тандем танцоров балета.

По выражению лица Григория я понял, что он не догадался о хитроумном характере нашего груза.

— Корьё какое-то! Зачем оно тебе?

— Как зачем? А рыбу коптить? А сало коптить?

— Ну это осиновой корой! Но там у тебя ещё и берёзовая. Туески что-ли собрался мастерить?

— На туески мне способностей не хватит. А вот дёготь выгнать сумею!

— Это как?

— Очень просто! Закрываешь бересту в металлическую емкость, которая не плавится. Ну хоть в пустую банку из-под кофе, главное, чтобы герметично, и в горячую золу с углями, как картошку для запекания.

Когда зола остынет, банку выкатываешь, крышечку аккуратно снимаешь, а выплавленную жидкость в другую чистую посуду переливаешь. Вот и вся технология!

— Действительно, просто. А я думал дёготь на каких-нибудь фармацевтических фабриках изготовляют со сложной технологией.

— Может изготовляют. Я тебе про крестьянскую практику изложил. Раньше ведь без дёгтя никуда.

— Это раньше. А тебе-то он зачем? Торгуешь им что ли? Или сапоги с колесами смазываешь?

— Понимаю язвительную шутку юмора, но не обижаюсь, будучи патологически мудрым. Объясняю для несведущих! Дёготь простое и эффективное средство для избавления наших любимых домашних животных, как-то собак, кошек или ещё кого от такой заразы, как стригущий лишай. Достаточно пару раз смазать поражённое место, и негодяи-паразиты поголовно вымирают, а обстриженная ими территория кожи вновь обрастает шерстью, мягкой и шелковистой.

— Красиво излагаешь! Из тебя хороший рекламный агент бы получился.

Гриня опять подошел к нашей машине, облокотился на неё и заиграл длинными музыкальными пальцами по крыше салона, чуть ли не у меня над головой.

— А в багажнике у вас тоже корьё?

Меня его бесцеремонная дотошность и демонстративное пренебрежение к человеку, скромно сидящему внутри скромного автомобиля, стала раздражать. Я почувствовал как внутри моего тела начинает просыпаться подводный вулкан и увеличивается давление.

Чтобы не лопнуть и не взорваться вместе с машиной, я вылез из неё, прихватив с собой палку бо. На всякий пожарный случай. С ней я чувствовал себя комфортнее.

Взоры всех, встревоженно-удивлённые, устремились на меня.

Интересно, подумал я, как бы повели себя шкафы, если бы я сейчас сделал шутливый выпад боевым шестом в их сторону? Бросились бы на меня или кинулись к джипу за своими бейсбольными битами?

Я широко улыбнулся от этой забавной мысли и они расслабились, посчитав, видимо, мою невольную гримасу за дружественное дежурное приветствие американского пошиба.

Зажав палку бо под мышкой, я отошел в сторону, чтобы снять возникшее напряжение и отлить лишнее, снизив тем самым внутреннее давление.

— А это что за экземпляр? Где ты его нарыл? — уловил мой тонкий охотничий слух голос Григория, пока я сосредотачивался в высокой траве.

— Это мой товарищ! — кратко и весомо ответил Андрей.

Во мне опять забурлило и вынесло на поверхность вопрос — а не надавать ли Григорию с сотоварищи толстой палкой по бокам?

— Это не тот самый?..

— Тот самый! — прервал любознательного Григория Андрей, опасавшийся, что я услышу окончание вопроса и воспылает неминуемый конфликт.

— Едем! — вдруг решительно сказал Гриня и, не прощаясь, повернул к своей машине. В тот момент я самонадеянно подумал, что он испугался общения со мной, поэтому так спешно ретировался.

Андрей тоже удивился, пожав плечами:

— Странно… Неужели он испугался твоего коромысла?

Несколько озадаченные, мы тронулись дальше. Не доезжая до пасеки километра полтора, как утверждал Андрей, мы остановились. По его понятиям ближе ехать не было смысла, так как роевые пчелы предпочитают селиться подальше от корневой семьи. Я не стал спорить, будучи дилетантом и думая про себя, что он просто боится охранников пасеки.

Однако зная его торопливую суетность, когда действие опережает мысль, я не доверил ему такое тонкое дело, как изыскание конкретных мест для конкретных ловушек. Он остался у машины, а я подвешивая по паре ловушек на свой универсальный боевой шест, отправлялся укреплять их в подходящих местах.

И лишь привязывая шестую ловушку к березе и чуть не сорвавшись от подломленной сухой ветки и скользя по шершавому стволу вниз, безуспешно пытаясь затормозить движение руками, влажными от появившейся крови на ободранных ладонях, я вспомнил, наконец, о Веронике.

Никогда она не занимала мои мысли, если не была на виду — рядом или в поле видимости. Я о ней просто забывал! Она была мне интересна, когда я мог её есть глазами, трогать руками или чуять носом березовый запах её тела.

Вот и сейчас о ней мне напомнил запах смятых березовых листьев, которые попали мне в руку в судорожных попытках удержаться на дереве.

Мысль развивалась дальше и становилась всё острее, пока не пронзила меня насквозь — Гриня торопился к Веронике! Прочувствовав ситуацию, он с ястребиной стремительностью и родовой целеустремленностью полетел к своей, как ему казалось, легко достижимой жертве, оставшейся без прикрытия.

Пафнутия он не брал в расчет, не зная какая с ним произошла эволюция.

Андрей лежал на изумрудной траве неподалеку от автомобиля, широко раскинув руки по сторонам подобно знаменитому тезке по фамилии Болконский — вперив глубокомысленный взор в бесконечно высокое небо с плывущими ватными облаками.

Эта безмятежная картина успокоила меня. Наверное, я просто неврастеник.

Я присел на траву рядом с ним и тихонько запел, сопереживая Андрею и чтобы самому окончательно успокоиться:

Дивлюсь я на небо тай думку гадаю,

Чому я не сокил, чому не летаю

Чому мени, боже ти крилец не дав?

Я б землю покинув и в небо злитав!

Андрей медленно перевел взгляд на меня, но ничего не сказал.

Скотина, подумал я, весь погружен в мечты о моей Веронике — как будто так и надо!

Тогда, чтобы вывести его из этого становившегося мне неприятным состояния, я задал вопрос, близкий моему и его мироощущению:

— Скажи мне, Андрей, как юный натуралист юному натуралисту: кто сильнее — сокил чи яструб?

— Смотря какой сокол и смотря какой ястреб! — мгновенно, не раздумывая ответил он.

— Ну какой ястреб? Тетеревятник, конечно!

— Если в небе столкнутся — сапсан или кречет наверняка его собьют, насчет балобана не уверен.

Немного подумав, добавил.

— Вообще, ястребы очень сильные и хваткие. Лапы у них, возможно, и посильнее чем у соколов. Своё не упустят. И характер коварный.

Последнее его размышление вновь вернуло меня на тревожные мысли. Не в силах терпеть их больше, я встал на ноги.

— Вставай! Ехаем! Ты будешь кречетом, а я сапсаном!

— Ты это к чóму?

— К тóму? Лежишь и мечтаешь о чужих женщинах, а там ястреб с двумя стервятниками нашу тетерку осаждают! Пафнутию-балобану трудно будет одному отбиться!

В мой эзопов язык Андрей врубился сходу и грубо сматерился, разрушив созданную мною поэтику.

— Так какого ты чёрта развел такую долгую прелюдию?! Увертюру к балету «Лебединое озеро!»

— Потому что я и сам ещё не уверился в своих предположениях… Ты и вовсе лежал и витал в облаках!

Оставшиеся две ловушки я закинул в глухую крапиву, рассчитывая завтра приехать на велосипеде и без волнительной суеты установить их.

— Ты бы хоть бандану свою на дерево повязал — потеряешь ведь ловушки!

— Не потеряю! Я как зверь чую и запоминаю спрятанное в траве добро.

Андрей газанул и мы полетели аки сокилы на смертельную битву с коварным ястребом и его спутниками-падальщиками.

Поучаствовать в битве нам не пришлось. Балобан Пафнутий справился и без нас, отогнав атаку хищников с помощью старой ижевки-одностволки, у которой был сломан боёк. Почти с самого начала моего заселения она стояла за книжным шкафом в ожидании когда я её, наконец, выправлю, но у меня всё руки не доходили.

И слава богу, что не доходили! В противном случае, она оказалась бы в сейфе и стала недоступной для Пафнутия.

— А где Вероника?!

— Закрылась в комнате и плачет, — сказал Пафнутий, осуждающе глядя на меня. — Она Григорию очки разбила…

Чувствовалось что он ещё что-то хочет сказать, но не договаривает.

А я стоял и думал — радоваться или нет? То, что очки разбила подлецу — однозначно хорошо! Но вот то, что закрылась и плачет — наверное, плохо.

— Андрей, ты ведь очень умный! Скажи, отчего женщины так сильно любят разных подлецов?

— Потому что они без комплексов и более добычливые! — не задумываясь ответил Андрей.

А я задумался, переваривая сказанное им и внимательно рассматривая товарища. Такое определение, лихо сформулированное им, вполне подходила и для него, и, возможно, для меня!

— Она не потому плачет, что вы думаете! — вмешался геройский Пафнутий. — Она плачет, поверив Григорию, что вы сами отправили его сюда, чтобы он забрал её и Ральфа обратно в обмен на пчелосемьи!

— Вот гад!.. И ты тоже поверил этому?

— Нет, конечно, — смущенно ответил Пафнутий, но само смущение его свидетельствовало об обратном. Видимо, битый жизнью и переживший на своём веку всякое, он допускал и такое предательство. Он хотел закурить сигарету, но тут же выбросил её в траву, прорвав нечаянно оболочку, когда разминал её. — А вот Ральфа они забрали. Он бегал свободно и кинулся к Грине ласкаться. А тот, не будь дураком, сразу запихал его в машину!

Упрекать старика, что он позволил забрать полюбившегося нам пса, язык не поворачивался. Он и так сделал много! А вот мы, действительно, дураки и подлецы!

До позднего вечера Вероника не выходила из спальни и никого не впускала.

Я поскребся в дверь и негодующе прокричал, что Гриня сволочь и враль, и что рано или поздно я его настигну и сделаю из него палкой бо отбивную котлету!

Дверь не открылась, но рыдания прекратились.

Андрей тоже подошел к двери и робко постучавшись, попросил прощения за неразумно сказанные давеча слова. Вероника не ответила.

Тогда Андрей попрощался с ней, а затем и с нами, и, прихватив пойманного утром карпа, уехал домой, пообещав прослеживать ситуацию и своевременно нам помогать.

Я же остался думать, как мне ловчее застигнуть Григория одного и выудить обратно Ральфа, но ничего путного не придумал.

Остаток дня мы с Пафнутием пробездельничали у костра, над которым висел котелок с варившейся перловкой. Не знаю, сознательно или бессознательно, но мне захотелось именно этой, известной своей калорийностью, ячменной каши, которой кормили гладиаторов Древнего Рима.

Чтобы каша была вкусней и усвояемей, её надо варить очень долго на медленном огне, пока шрапнель не превратится в размазню.

Пока каша варилась, мой собеседник рассказал всё, что знал о прошлом Вероники.

Сам я её никогда ни о чём не спрашивал и даже не знал фамилии.

А фамилия оказалась интересная, будто у какой-то галицийской княжны — Ямпольская-Гирич!

Когда на завершающем этапе приготовления каши мы открывали банку с тушенкой, из ворот вышла Вероника. Вопреки нашим ожиданиям она направилась не к костру, а вниз, к озеру. На плече у неё, как я понял, было большое свернутое полотенце.

— Иди к ней! — сказал Пафнутий. — Ты сейчас там нужнее. Кашу я и без тебя доварю.

— Боишься, что утопится?

— Кто её знает? Всяко бывает. А коли обнимешь, оно и лучше будет!

— Кому лучше? А ну как даст разá, так и вытаращишь глаза!.. Поди, думает, что мы её подставили.

— Иди, не бойся! Она тебя любит.

— Это она сама тебе сказала?

— То ли у меня глаз нет! А вот ты её не любишь, всё время о чём-то другом думаешь.

— Я её тоже люблю. Только по своим понятиям и в меру своих возможностей.

— Это как?

— Не буду объяснять. Это деликатная тема.

— Ну иди, коли так! Только поделикатней будь и поласковей!

Поласковей! С Вероникой, как с пантерой — не знаешь, понравится ли ей моя ласка или вызовет ответную агрессию!

Когда я подошел к месту купания, Вероника уже выходила из озера, облитая лунным светом и сверкая перламутровыми каплями воды.

Я обернул её плечи большим махровым полотенцем и прижал к себе, прохладную и чистую.

Тело её напряглось… и расслабилось лишь после того, как я дал утвердительный ответ на её вопрос: правду ли я сказал, когда стоял у двери?

Ночь мы провели вместе, обнявшись нежно и непорочно. Правда, нежность была условной: Вероника держала меня будто в тисках: стоило мне пошевелиться, как она усиливала давление.