Резервный день

Рахиль Гуревич, 2023

Иногда резервный день даёт шанс всё изменить…Семнадцатилетняя Арина, дочка прокурора провинциального города Мирошева. Мама опекает Арину, защищает от всех мыслимых и немыслимых угроз, не разрешает дочери есть вредные продукты, встречаться с мальчиками. Арина уходит из дома и просит своего одноклассника, своего парня, принять её. Но Дэн боится скандала и отказывает Арине. Избалованная благополучная девушка страдает, разочаровывается в авторитете матери, начинает стыдиться прошлых некрасивых поступков, в знак протеста отказывается посещать выпускные экзамены и уходит из дома."Есть чипсины, большие и пузатые, а есть крошки – это обычные люди, – так считает один из героев повести. – Крошки растоптали «собратья» и они никому не нужны." Но Дэн не согласен: если тебя обидели, поступили с тобой несправедливо и почти уничтожили – ты всё равно выживешь, очернивший и безнаказанно унизивший тебя, поплатится за свою подлость. Арина мучается вопросом: значит, она – враг? И – пишет исповедь.

8 Нагнетатели

Избили меня в двадцатых числах мая, на последнем занятии. Позади была показательная тренировка, где родители охали, бабушки кричали что-то дебиловато-наиглупейшее типа «Руки прямо! Ноги! Следи за ногами!» Все эти родители ужасно мешали, стояли кто с фотоаппаратом, кто с камерой… Конечно же Старая парикмахерская была вся в сборе. Три парикмахерши хлопали Злате и вообще всем, четвёртая держала в руках шикарный букет — так, что её лица и видно не было, остальные в голос обсуждали детские стрижки.

После показательной тренировки половина группы на последнюю тренировку просто не пришли.

− Самые стойкие, − рассмеялась тренер. — Я думала: никто не придёт. А вы — вот: тут как тут.

− Платные занятия, вот мама и погнала, − тоньше и противнее обыкновенного пропищал Моллюск.

Мы тренировались на половине зала, а с другой половины на нас пялились малюсенькие дети, которых притащили на просмотр, как когда-то нас. Тренер кричала:

− Зачем так рано привели? На восемнадцать-ноль-ноль назначен просмотр!

Но дети и родители не уходили из зала. Их становилось всё больше. Кто-то начал кричать:

− Где раздевалка?

И тренер сказала нам:

− Всё, ребята. До свидания. Кто едет со мной в лагерь, с тем увидимся. Переодевайтесь, пожалуйста, побыстрее. Свет в раздевалке не выключаем, не балуемся.

Я счастливая побежала в раздевалку. Наконец-то! Всё лето без гимнастики, и, главное — без них, без этих отвратительных Макса, Златы, Моллюска и остальных… У меня сильно болели мышцы. Это случалось часто от микроразрывов, я привыкла. Я села на лавку и стала снимать купальник, я ни на кого не смотрела. И вдруг — не могу найти свой пятнистый рюкзак. Только что был, стоял на лавке рядом со мной, и − пропал. Я ничего не сказала. Я надела чешки и стала ходить по раздевалке — искать. Все подозрительно молчали, сопели, быстро одевались и обсуждали мультсериал «Медвежонок».

− Это для малышни, − пискнул Моллюск.

Макс сказал:

− Ищут, ищут — не отыщут, тушат-тушат — не найдут, − и открыл мешок с чипсами.

Макс никогда не переодевался. И тогда как был в футболке и шортах, так и остался, только чешки сменил на сандалии.

Злата стояла в золотой юбочке, розовой майке со стразами, которыми только-только начинали украшать одежду (у Златы всегда были потрясающие футболки) и спортивной котомкой на плече…

− Пошли?

− Пошли, − сказал Макс.

− Пока! — Злата помахала мне почти дружелюбно, почти без издёвки.

− Пока! — обрадовалась я тому, что Злата впервые за три года попрощалась со мной.

Ушли. Ура! Я вздохнула спокойно: ничего, мама придёт и найдёт мой рюкзак. Просто тренировка закончилась раньше, вот мамы и нет. Я и ещё три девочки сидели в раздевалке. Остальные убежали носиться во двор. В раздевалку заходили родители из нашей группы, с удивлением смотрели на меня, спрашивали, что произошло, прощались и уводили своих детей. Я осталась одна. Без рюкзака, в чешках и трусах, с купальником в руке. Мама опаздывала… Вдруг погас свет, стало черно — в раздевалке не было окон. От испуга я ринулась к двери, хотела выбежать, но кто-то толкнул меня. Ещё и ещё. Ещё и ещё. Кто-то ударил меня в живот, а кто-то в шею. Я закричала. Тогда меня повалили на пол и пару раз ударили ногой. И по спине. И ещё в скулу. Ногой! Всё. Я лежу одна, приподнимаюсь. Всё пропало. Голос Ильки

− Арина! Что такое? Почему в темноте?!

Свет зажёгся. На полу валяются мой рюкзак и мои вещи. Я реву. Больше от испуга, чем от боли. Илька убежал. Вернулся минут через десять, сказал:

− Я когда шёл в раздевалку, навстречу, пробежали какие-то дети. Но столько людей сейчас у зала, я этих детей не нашёл. Избили? Нет? Ничего… шрамы украшают женщину.

Пока мы шли домой, шея с одной стороны распухла, болела нога: то ли мышца, то ли из-за того, что меня сильно пнули.

Мама пришла радостная-радостная:

− Дети! Папу назначили заместителем начальника УВД!

− Ура! — заорал Илька.

− С Аришенькой всё нормально? — спросила вдруг мама сначала у Ильки, а потом обратилась ласково ко мне. — Аришенька! Как на гимнастике?

Я молчала. Сидела на ковре.

− Вот, − показала я на шею.

Мама окаменела. Потрогала шею — я вздрогнула.

− Троксевазином помазали, смотрю. Ничего, рассосётся через неделю. Кто ж тебя так? Макс?

− Я не знаю. Макс со Златой первые ушли.

− Но они могли вернуться, − сказал Илька. − Хотя я их не видел, когда в раздевалку шёл.

− Они могли спрятаться. Они часто по дворцу бегают, по всем этажам, − всхлипнула я.

− Это точно они, − сказала мама и расплакалась.

Папа пришёл поздно, но никто не спал. Папа осмотрел мой синяк на ноге, посиневшую гематому на шее, дотронулся до разбитой скулы… Я дёрнулась — кость на скуле заболела.

− Ну что? — наседала мама.

− Да что? Ничего. Ничего хорошего. Смотри, Инга, какие мстительные дети пошли.

− Мы бы могли на них дело завести, между прочим, правда Гена?

− Сложно, Инга, − сказал папа.

− Что сложно?

− Арина не знает, кто её избил.

− Как это не знает?! Да чипс и парикмахерша.

− Не факт. Скорее всего, они подговорили остальных. Ведь тренировка закончилась раньше.

− И это не факт! — сказала мама почти спокойно, перед этим очень глубоко вздохнув.

Если вы нервны или взбешены достаточно так вздохнуть раз пять-десять или двадцать, и почувствуете: станет в сто раз спокойнее.

− Правильно, Инга, − папа поцеловал маму. — Хорошо, что ты это понимаешь.

− А я хочу, чтобы их всех забрали в милицию. Они — злыдни! — захныкала я. — Я им ничего плохого не делала, а они…

− Виноват прежде всего тренер, − отозвался папа. − Ты тренера поставила в известность?

− Позвонила, − вздохнула мама.

− И что?

− Тренер сказала, что не отвечает за то, что происходит в раздевалке.

− Формально она отвечает за детей и в раздевалке, − сказал папа.

− Да ты не поймёшь, Геночка! У тренера — просмотр был. Она говорит, много было людей, все пришли раньше времени, все хотят заниматься гимнастикой. Тренер избалована вниманием. Она и тренировку раньше закончила.

Папа кивнул:

— Никто никогда не следит за детьми в раздевалке. Ты бы посмотрела сколько дел в детской комнате: «избиение в раздевалке». Но в основном в раздевалке бассейна. А чтобы во Дворце Спорта так навскидку не вспомню. Тренер, Инга, виноват. Тре-нер.

Папа замолчал.

− Что же нам делать, − мама опять чуть плакала. — Одна группа по гимнастике для их возраста. Где нам с осени заниматься?

− Может, в бассейн отдадим? — сказал папа.

Я вздрогнула: я боялась воды.

− В бассейне — грязи много. Там острицы могут быть! — стала запугивать мама.

− Аришка же воды боится! — засмеялся Илька из своей комнаты.

− Значит, остаёмся в гимнастике?

− Нет! — закричала я.

− Ладно, − вздохнул папа. − Ещё три месяца в запасе всё лето. Узнаю, какие есть занятия.

− Может, танцы? — предложила мама.

− Я же давно говорил: танцы, − закричал Илька. — Они так классно танцуют на всех праздниках и даже на улице первого сентября и девятого мая. Вальсы и танги.

− Танго!

− Ага. А ещё рок-н-ролл.

— В Военном городке рядом, − сказала мама, − а на танцы — пилить в центр города, − мама рыдала, потом высморкалась и сказала: − Было бы фигурное катание, отдала бы в катание.

− Подумаем. Время есть. А теперь послушай, Ариша, что я тебе скажу…

И папа сказал. Рассказал.

О том, что семь лет — это вполне себе «взрослый возраст». О том, что люди не рождаются на свет плохими, но бедность, несправедливость и обиды делают их злыми и жестокими. И эти злые и жестокие постоянно портят жизнь тихим и добрым. Поэтому надо учиться защищаться: словесно и физически. Надо обязательно научиться давать резкий, неожиданный (если получится) жёсткий, злой, бешеный отпор. Это иногда может спасти жизнь. Особенно девочке или девушке. Злые и жестокие очень любят нападать на хороших и добрых, особенно на аккуратных девочек и девушек.

− Есть такие как Илька: им не надо ничего объяснять, − сказал папа. — Они сами делают всё правильно: дают сдачи, ругаются, к ним перестают лезть. Это гены, это воинственный настрой.

Илька вышел из комнаты, присел ко мне на кровать довольный-предовольный, гордый-прегордый:

− Да. Я такой.

− Знаю, что такой. До меня доходят сведения, − и папа похлопал Ильку по плечу.

Мама испуганно спросила:

− Ильгиз! Я же почти не бываю в твоей школе. Всё с Ариной, с Ариной. Значит, и у тебя драки есть? И тебя обижают?

− Бывает, − уклончиво сказал Ильгиз.—Но я мужик. Папа всегда говорит, что мужик должен всё решать самостоятельно.

− Вот, − продолжил папа. −А есть люди такие как ты и как я… каким я был в детстве и юности… Им тяжело среди драчунов, они теряются и не могут ответить на оскорбление. Я поэтому и пошёл после армии в школу милиции, а потом в юридический. Чтобы пресекать зло если не на корню, то хотя бы не дать расцвести ему буйным цветом.

Дальше папа стал объяснять, что всё очень просто. Прежде всего и перво-наперво − уверенность в себе. Надо быть уверенным в себе, даже если боишься. Это самое главное. Надо чётко определиться для себя: я никого не трогаю, ни к кому не пристаю, но умею постоять за себя. Надо убедить себя: передо мной — враг, агрессор, насильник, хулиган, передо мной — зло, а не человек.

− Одним словом — нагнетатель, − закончил ночную «лекцию по психологии самообороны для детей» папа.

− Нападатель?

− Нет: нагнетатель. Он нагнетает атмосферу. Он грозен, может оказаться и властной сильной личностью и самым мелким никчёмным существом…

− Да. Вспомни, Ариша, своего любимого Гауфа. Крошка Цахес — существо уродливое, странное и очень агрессивное, − встряла мама.

− Не перебивай! — остановил папа маму. − Нагнетатель портит тебе настроение одним своим присутствием… Нагнетатель может начать травлю себе подобного. По законам общества в группе не может быть двух лидеров, но может быть сколько угодно жертв. Лидер-нагнетатель чаще уничтожает себе подобного, нагнетатель-трус уничтожает и слабую, как он сам, жертву и сильного.

Мама слушала папу, открыв рот. И Илька тоже. Мне кажется, я уверена, что именно тогда что-то поменялось в характере мамы. Стало две мамы: та, которая была раньше — активная, отзывчивая, переживающая за меня, растерянная, если меня обижают, и новая мама — уверенная, что она просто даёт отпор, освобождает пространство от нагнетателей…

Мама втолковывала мне, объясняла папины слова:

− Смотри: ты любила гимнастику, ты добросовестно занималась и почти не плакала от боли, ты была лучше всех. Но ты разлюбила ходить на тренировки. Ты никого не трогала, и страдаешь, и мы, может быть, бросим секцию.

− Может быть? — испугалась я.

− Не может быть, а точно, − Илька погладил меня по плечу. — Мы обязательно бросим!

− Да, Инга. — сказала папа. — Илька прав. Вопрос с гимнастикой, при данном стечении обстоятельств, решённый, я думаю.

− А те, кто мучил тебя, − продолжила мама, − напротив: чувствуют себя прекрасно. Это неправильно.

− Мама! — перебил Илька. — У неё всё было нормально. Потом ты докопалась до этих чипсов. Арину сделали второй, и начали смеяться и подтравливать после чипсов.

И мама заорала:

− Не встревай!

Дальше они ругались по-татарски. А мы с папой молчали и смотрели. Смотрели и хлопали ушами… Папа тихо и от этого страшно приказал:

− Хватит!

Мама опомнилась. Илька по инерции продолжал бурчать что-то непонятное, певучее.

− Это в конце концов стыдно, товарищи полиглоты! — как бы извиняясь за тихий, но приказной тон, сказал папа. — Переведите, в конце концов!

− Да что тут переводить. Стыдно-то как, Ильгиз! — мама решила всё свалить на Ильку: −Восемь лет как только по-русски все вокруг тебя.

Маму уже было не остановить: Ильгиз весь в своего деда. И обидчивый, и мстительный, и постоянно отношения выясняет.

− Я действительно, Ильгиз, тебе мало времени уделяю, почти не уделяю. И три тройки у тебя в году… Но я очень занята. Эти травы отнимают массу времени, это — моё призвание. Поэтому и ты, и Ариша страдают. Я не могу, никогда не могла, заниматься только детьми! Ариша младше. Ильгизчик, ты должен понять. Ты самостоятельный, здоровый. Ты — сам справишься. Это гены, папа правильно говорит. Аришенька же — девочка, она теряется.

Ильгиз сидел красный, он вспотел:

− Да уж — теряется. Носишься с ней как с… торбой. Зачем ты её всё в мирошевский лес таскаешь? Может, ей во дворе как мне охота побегать? Ты её спросила?

− Я не хочу во дворе! — закричала я. — Что ты, Илька! Я боюсь. Там одни дураки. Они мячом могут в лицо… Я хочу гулять в поле. Я на поле, Илька, бегаю—собираю зверобой.

− Вот и хорошо, Арина, что бегаешь… − мама торжествовала.

− Инга! Дай ребёнку свободу выбора! Не таскай её за травами, − попросил папа.

Я испугалась:

− Папа! Я люблю луг! Там репей, папа, красиво цветёт! И донник, и цикорий, и…

− И чертополох! — Илька скорчил страшную рожу, приставил пальцы-рожки к ушам.

− И чертополох, − согласилась я, даже не поняв издёвки и намёка на нечисть. — Он для нас бесполезный. Он только для пчёл. Медонос.

− Медонос, − укатывался Илька. − Прекращай, мама, пичкать её салатом из одуванчиков. Пусть ест как все, играет, общается. Отстань, мама, от неё. Она уже травяное зомби.

− Опять снова здорово? — мама в шутку замахнулась на Ильгиза. — Ребёнку нравится. Слышал же? Сам-то чипсы никогда не ешь?

− Отрава — поэтому не ем, − согласился Ильгиз.

Мама открыла рот, но папа резко сказал маме:

− Продолжим об отраве. Никто не обвиняет тебя, Инга, в невнимательности. Никто не запрещает тебе заниматься полезным делом для души.

−Оформили ООО. Нужен бухгалтер, − вдруг сказала мама.

− Я сейчас не об этом, Инга. Чем могу, я тебе помогу.

− Нужно помещение для заготовки трав.

− Хорошо, − нетерпеливо отмахнулся папа. — Найдём помещение.

− Спасибо Геночка. Тогда — всё?

− Нет. Ты не поняла. Я попрошу тебя, Инга. Больше никогда не вмешиваться, если Арину угостят вредной едой.

− Да уж я поняла… Я тогда хотела как лучше. Я испугалась за Аришу. Это же неправильно, Гена, что еда после тренировки. После тренировки надо пить.

− Дорога моя, − папа ласково обнял маму. — Ты не переделаешь людей. Тебе бесполезно тягаться с рекламой и спрайтами. Пусть люди едят, что хотят. Договорились?

− Но Арина! Она…

− Мама! — закричала я. — В вопросах питания я буду слушаться только тебя!

− Ты наша птица-секретарь, − улыбнулась мама и обратилась к папе: −От тебя нахваталась. Вопросы питания, вопросы наркомании, вопросы безопасности, вопросы по отчётному периоду…

− Совсем взрослая, − сказал папа. — А сейчас − самое главное, девочки мои. После гематомы и синяка обратной дороги нет. Что будем делать?

− Убить, их надо убить! − прошептала я.

Прошло одиннадцать лет. А я помню, как эти слова сами собой вырвались, вышли из меня. Когда мы говорим «я убью тебя» или «я убью себя», то это, на самом деле, ничего страшного не означает. Это просто выход плохого, очень плохого, очень-очень ужасного. Понятно, что из всякого правила есть исключения, иногда человек, угрожающий вам убийством, действительно затачивает топор, а самоубийца мылит верёвку, но чаще это в детективах, чем в жизни. А в жизни убивают как правило те, кто об этом и не заикается вовсе, самоубийцы тоже вынашивают идею глубоко в себе. Это всё папа мне объяснил, чтобы я не боялась самой себя − мама же стала меня стыдить и говорить, чтобы она таких вещей больше не слышала.

− Вот! Вот результат общения с Максами да Златами.

− Я с ними не общалась! — заплакала я от обиды. — Почти не

общалась…