Резервный день

Рахиль Гуревич, 2023

Иногда резервный день даёт шанс всё изменить…Семнадцатилетняя Арина, дочка прокурора провинциального города Мирошева. Мама опекает Арину, защищает от всех мыслимых и немыслимых угроз, не разрешает дочери есть вредные продукты, встречаться с мальчиками. Арина уходит из дома и просит своего одноклассника, своего парня, принять её. Но Дэн боится скандала и отказывает Арине. Избалованная благополучная девушка страдает, разочаровывается в авторитете матери, начинает стыдиться прошлых некрасивых поступков, в знак протеста отказывается посещать выпускные экзамены и уходит из дома."Есть чипсины, большие и пузатые, а есть крошки – это обычные люди, – так считает один из героев повести. – Крошки растоптали «собратья» и они никому не нужны." Но Дэн не согласен: если тебя обидели, поступили с тобой несправедливо и почти уничтожили – ты всё равно выживешь, очернивший и безнаказанно унизивший тебя, поплатится за свою подлость. Арина мучается вопросом: значит, она – враг? И – пишет исповедь.

10 По сценарию?

Блинчики, блинчики…

Выпекаем ловко

Блинчики, блинчики

Выше, выше стопка.

Злата, если подходить не предвзято, красивая, худенькая. И тогда, в детстве, на гимнастике, она была такая же. Я смотрела через объектив на её ножки-палочки и думала: неужели у меня − такие же? Если я на свои ноги сверху смотрю, в ванной, под душем, то они мне не кажутся худыми. Но все говорят, что я худее Златы. На немножко, но худее. Я сорок восемь килограммов вешу при росте 173. Но у меня кость тонкая и лёгкая. Какая у Златы кость — я не знаю. Я Злату ненавижу.

Музыка не громко и не тихо. Корнелий Сергеевич на пульте. Дэн в микрофон говорит:

− А теперь скажите дети?

Праздник снежный на всём свете.

Входим скоро в Новый год…

А Злата слащаво — сюсюкающим голосом:

− Поделитесь с нами — вот:

Личными неприятностями…

− Кто какие делал гадости? А? — это Макс, естественно, заорал, он вообще дурак. (Отупел от чипсов и прочих ГМО.)

А Злата Максу:

− Тайнами, Скоморох, тайнами, а не гадостями.

Дети смеются. И Корнелий Сергеевич тоже. Я почувствовала подвох. Еле уловимо, интуитивно, но почувствовала. «Гадости». «Кто делал гадости»… Иногда бывает: кажется, что всё нормально, вспыхнет в сердце предчувствие, ты его отгонишь, и — забыл, вроде и не было… А потом — раз!—и машина собьёт.

Корнелий Сергеевич почему был рад? Он любит, чтобы было что-то неожиданное. Он говорит, что роль и актёр — это тайна, и роль может подсказать актёру слова. Я не поверила в этакое неуловимое, что вроде бы в атмосфере пронеслось, радость передалась мне от Корнелия Сергеевича и заглушила интуицию. На самом деле — произошла банальная подстава. Злата и Макс вставили слова специально и заучили их заранее! Дэн уверял меня после, что учил слова в последний момент и ничего не знал, говорил когда Снегурочка его чуть-чуть в бок толкала или на валенок наступала.

В общем, попросила Злата детей поделиться тайнами.

Дэн, мой Белёк(тогда ещё не мой), бороду погладил и − в микрофон:

− Тайны — ваши, Саши-Маши

Насти, Пети и Наташи

Коли, Лёли и Настасьи

Ждут вас в доме, в школе, в классе.

С нами поделитесь, ну же

Тем, что никому не нужно

Вы проступки совершали?

Да?

Дети конечно же заорали: «Да!» Так заорали, будто три дня репетировали. Меня оглушило!

Тогда Снегурочка стала объяснять, что «проступки» — это не то, что «поступки». Что это вредительства, подставы, подлости и так далее.

− Неужели, в самом деле? Загалдели-надоели-две газели-карусели, − это глупый Макс.

Дети орут. Злата замахала варежкой, сказала без сюсюканья, даже приказала. У меня её голос до сих пор в ушах звенит, особенно — да!− именно сейчас, в этой комнате, за этим массивным деревянным столом с вычурными резными ножками в форме веретена. Так и звенит голос:

− Здесь оставьте все проступки,

Негатив − на позитив,

Честность, правда — дайте волю,

После о плохом забыв…

Кто-то опять спросил:

− Что такое − проступки?

Кто-то пискнул:

− Что такое негатив?

А Макс:

− Негатив − это радость наоборот.

А Корнелий Сергеевич ещё больше улыбается.

Помню, я решила: это Корнелия Сергеевича сценарий; не может быть, чтобы так долго собственная инициатива из людей лезла, да ещё в рифму.

И Дэн «занукал» (вечно Дэн «ну» говорит, когда волнуется, а когда нервничает сильно, то запинается).

− Ну, Снегурочка! Начнём с тебя.

Злата:

− Вот я, Дедушка Мороз, как-то мороженого съела три бо-о-ольших брикета, и температура моего тела упала ниже нуля.

И все засмеялись. И я. Это по фотографиям видно на яндекс-альбоме. Я их сейчас смотрю. Фотографии смазаны, потому что я смеюсь. «Праздник же, весело же − бдительность в жэ…», − так мама говорит.

И все дети пошли вспоминать о мороженом и об ангине. Сначала крикнут, а потом руку поднимут — ничего не разобрать: первоклассники-второклассники — что с них взять.

Вдруг одна девочка, я её сфотографировала, она в таком платье была, не особо шикарном, но хорошем, добротном (сами видно пошили), и в короне бумажной с приклеенным стеклярусом (сами, видно, сделали), девочка сказала:

− Я цветы дома забывала поливать. И один кактус издох.

Так и сказала «издох» — как о животном.

А Злата:

− Ну надо же! Кактусы и не надо поливать, а, Дедушка Мороз?

Макс:

− Раз в две недели.

Макс глупый, но всё обо всём знает. «Галопом по европам», − говорит о нём моя мама.

− А я год…э-ээ… − замялась девочка и поправила корону: − не поливала. Всё забывала. Я… э-ээ, мне мама скажет полить − я пообещаю и не полью. Назло.

Злата как-то (мне так сейчас кажется) прониклась к девочке и сказала сочувственно:

− Ты попроси Дедушку Мороза. Он тебе новый кактус обязательно принесёт.

А Дэн:

− Да. Принесу. Обязательно-обязательно. Ты в письме напиши и родителям его передай: пусть они письмо в почтовый ящик опустят.

Девочка спрашивает:

− Электронный ящик?

− Нет, ну что ты! Рядом с кремлём здание. Написано: «Почта». На почте конверты продаются.

Девочка обрадовалась, закивала:

− А ваш адрес?

Дэн, не моргнув глазом:

− А Россия, Вологодская область, город Великий Устюг, дом Деда Мороза.

А Макс:

− Запомнила? И не забудь новый кактус в Новом году поливать. Напоминания в мобильнике ставь. В календаре отмечай.

Девочка кивнула и Макс-Скоморох ей приз всучил — конфету:

− «Райский восторг», − и ржёт как лошадь, как сивый мерин:

− Честно-честно

стыдно вам

За проступки?

Там, та-дам…

Дети опять подпрыгивают, руки тянут, и Макс с ними руку тянет, прыгает, −прикалывается, он же типа Скоморох, ему типа положено. Злата делает вид, что слушает, каждому кивнёт, и конфету даст:

−Кто ещё какие проступки совершал,

Кто кого обидел?

Кто кому по носу дал,

А врал, что и не видел?

Это детям она такое говорит! Это первым-вторым классам! Я перестала фотографировать. Я наконец опомнилась. Я ВСЁ ПОНЯЛА! Тут и Злата обернулась, посмотрела на меня, мину скорчила, отвернулась, а дальше лицо рукавицами закрыла:

− Дедушка Мороз! Вот Скоморох, наш главный наиглавнейший глашатай, хочет о своём проступке сказать. («Главный глашатай» — почти как «главный прокурор», но я решила не уходить — Я ПРЕВРАТИЛАСЬ В СТАТУЮ).

А Деня, вместо того, чтобы прекратить стёб, кивнул повелительно− вроде Дэн вождь индейцев. Перепутал он роли: Дед Мороза и Вождя краснокожих!

− Я…− заблеял Макс, − я… побил девочку!

Я тут же среагировала: щёлкнула, судя по этой пятьдесят первой фотке в альбоме «нг11», которая у меня сейчас на Яндексе открыта.

− Побил девочку? Ай-яй-яй! — закачала головой Злата и скорбно сняла диадему.

− Да! Я побил девочку!

− Может она тебя побила, а ты сдачу дал?

− Н-е-е-т. Она меня толкнула, и я улетел. Летел… летел… В стену впечатался.

− Постой, Скоморох, − загремел Дэн. − Может это тебе померещилось?

− Да! Привиделось? — это Злата. (Я же говорю: Злата — дрянь.)

− Н-не знаю, − заканючил Макс.—Я в стену впечатался, очнулся, встрепенулся, кинулся и — сдачи дал. Девочку побил.

Дети стали смеяться над Максом, как он «встрепенулся». Он же всё показывал. Дурак, идиот.

− Что ты скажешь, Дедушка? Что будем с ним делать? Может быть, в детскую комнату милиции его сдать? — Злата надела диадему набекрень, косо-косо, и подмигнула мне. Дура, стервозина.

Дэн молчал. Стоял понуро. Отпустил посох, серебристый, в золотую спираль. Посох… падал, падал… Падал, падал… Падал. Упал? Не упал. Почти упал. Макс посох поймал, подцепил у паркета. Тут я посмотрела на пол, заметила, что паркет у меня под ногами весь поцарапанный. («Надо шкурить и лачить, занозу на таком паркете недолго получить», — так мне Дэн потом сказал).

Макс заблеял, давясь от смеха:

− Нет, дедушка, не отправляйте меня никуда! Вы не найдёте второго такого весельчака!

− Найдём дедушка, ещё как найдём, − сказала Злата.—Всё, Скоморох, твоя песенка спета. Ты под стражей. Эй, стража! Отрубить ему голову!

Гробовая тишина, дети — с открытыми ртами. Кто прыгал, так и остались в воздухе висеть…

А Дэн вдруг говорит:

− Никакой стражи. Не будем ради Нового года отправлять дело в милицию. Простим его, внученька, − и на меня все трое многозначительно посмотрели.

Сразу стало спокойно − все дети на паркет прилунились. Стоят, в мою сторону вслед за Дедушкой и Снегуркой обернулись…

Почему фотоаппараты на шею вешают? Чтобы они у вас из рук не выскользнули, когда вас унижают, припоминают дела давно минувших дней, на родителей намекают, так ещё интермедии разыгрывают! Я тогда поверила Дэну, что он не знал весь текст утренника. Но теперь сомневаюсь. Я никому теперь не верю! И вам советую не верить никому!

Я отдала Корнелию Сергеевичу камеру − он меня что-то спросил − я что-то ответила про живот… болит живот… Ничего… Всё нормально. Я ничего.

Блинчики, блинчики…

Выпекаем сладко

Блинчики, блинчики

Вот квашня, вот кадка.

Я шла по коридорам, высоко подняв голову. Поворот. Мимо входной двери и поста охраны, мимо уборщицы, мимо каких-то пятен-лиц вдоль стен и, дальше, мимо − кабинета директора.

Слёзы потекли из глаз — я ненавижу, я никогда не плачу. Поворот. Понеслась по лестнице (хорошо, что мама запрещает высокие каблуки), срывая снежинку с груди ( у нас все старшеклассники нацепляют на одежду снежинки — продаются в ТРЦ, перламутровый пенопласт, девятнадцать-девяносто девять)− блузка чуть треснула, будто взвизгнула от боли. От дырочки вниз повисла нитка. «Порвала блузку!» − я, рыдая, заперлась в туалете.

Блузку мы купили в Москве с большой скидкой. Ценник был 15 тысяч, но мама говорит, что это всё обман, что цена со скидкой — это и есть настоящая цена, а цена без скидки — воровство и грабёж. Если ты сам покупаешь — воровство. Если к тебе пристанет продавец — грабёж. Но: к моей маме не пристанешь особо. Она сама так пристанет, что взвоете. А я с такой мамой живу. Жила… И вот дожила. Всё из-за неё. Всё из-за меня. Нет! Не из-за меня! Это я! Я — из-за неё!

Если бы тогда я проигнорировала выходку Златы и Макса на утреннике, если бы не побежала прочь? Всё равно, рано или поздно мы бы с Дэном начали общаться. Моя обида на них и его жалость ко мне в тот день стали всего лишь катализатором¹⁵ наших отношений. Просто за счёт утренника всё ускорилось. Просто если бы я не любила Дэна, я бы не встала перед ним колени. Просто, если бы ему было на меня наплевать, он не побежал бы меня искать по школе.

Я заперлась в учительском туалете и ревела. Я молча ревела. Чтоб уборщица не услышала. Она подслушивает часто, и подсматривает. И вот я давлюсь слезами, нитку с блузы оторвала, на палец накручиваю. Стук в дверь. Но я не очень испугалась (да я и всегда в учительский туалет ходила). Бывают такие ситуации. Я состроила просящее лицо, приготовилась сказать: «Живот».

«Врать всегда надо уверенно, − говорит мама. — Без вранья не выживешь. Недаром есть святая ложь, ложь во спасение».

Стук. Я открыла, говоря уже «жи…» И увидела красный халат и синтетическую бороду. Слёзы опять полились, я начала плакать громко, в голос, и всхлипывать.

Дед Мороз сказал:

− Арина! Ну что ты! Зачем?

И обнял меня. Прижал!

Я хотела сказать, какой он подлый, какой он злопамятный и мстительный, я хотела закричать, что прошла уже целая вечность − семь лет, а он до сих пор мстит, я хотела припомнить ему все обиды-неприятности, которые преследовали меня после того инцидента, но почему-то обняла в ответ и рыдала, рыдала, рыдала, произнося следующие междометия: «у», «и», «у-гу», «в-в-ви-и», частицы: «да», «ну», «если», местоимения: «я», «ты», «они» и наречия «подло», «низко», «вопиюще». «Вопиюще» — причастное наречие.

Дэн поднял с кафеля снежинку, аккуратно заколол снежинкиной булавкой дырку на блузе, и сказал:

− Так было?

− Меня мама убьёт.

− Тебе пятнадцать, Арина, не пять. Мама тебя не убьёт, если ты перестанешь её бояться.

− Я не боюсь. Мне просто жалко вещь.

− Вещь? А себя тебе не жалко?

− Нет, − ответила я честно. — Так мне и надо. Всё правильно. Я за всё наказана. Я виновата, Дэн. Прости меня за то, что было. Семь лет я мучаюсь. Вроде забылось. Ты вернулся, и эти четыре месяца… Это был ад. Мне снятся ужасы, я постоянно вспоминаю детство.

И я встала перед ним на колени.

Я заметила, даже нет, запомнила это состояние: состояние абсолютного счастья. В шикарной блузе — дырка, я на коленях, и — спокойна, и − счастлива, потому что — так мне и надо. Я счастлива, потому что Дэн пришёл меня утешать и не боится, что его выгонят из женского, да ещё учительского туалета, потому что, хоть он и гад, и они, парни, все — гады, но и я — гадина: тогда, во втором классе, Дэн из-за меня сильно пострадал. И вот он меня первый обнял, он первый мирился. Я тогда чётко поняла, что он — сильный, а я — слабая. «Сильный не может быть подлым», − подумала я тогда и встала на колени. Какая я была глупая. Где-то по литре¹⁶ прочитала о доброте и прощении, и поверила. Добрый может простить − может! − но он может и сам стать подлым. Подлым может стать кто угодно — это я теперь знаю точно.

− Арина! Пошли! Посидишь в зале. Сейчас третьи-четвёртые классы придут, − он меня не поднимал с колен, он просто уговаривал.

Я взяла Деда Мороза за рукавицу — тогда он потянул меня вверх. Я так и держала его за рукавицу, а не за руку, пока мы шли по коридору. Поворот. Мы шли, и мне было наплевать на сплетни уборщицы, на лица, уже не смазанные, а вполне чёткие, смотрящие на нас со всех сторон. Лики отличников со стенда, в том числе и наши с Дэном, осуждающе вперились, впились в нас — я теперь точно знаю: они предостерегали меня тогда от опасностей и этой беды. Но я была счастлива, я стала в тот момент свободна от мамы. Мне было комфортно. (Как бы написать точнее?) Мне было − летяще. Невесомость души.

Сидя в зале в ряду стульев, поставленных вдоль стены, я вместе с родителями из «началки» просто смотрела утренник-дубль два для третьих-четвёртых. На пульте была наша Веля и время от времени оборачивалась на меня. Корнелий Сергеевич фотографировал теперь уж сам, он улыбнулся мне виновато. Но Корнелий Сергеевич ни в чём не виноват, он, наверное, ничего и не понял: его не было тогда в школе, когда всё началось. Опять «блинчики», опять «проступки» − мне было всё равно. Я смотрела на Дед-Мороза — Дед-Мороз смотрел на меня. Дед Мороз не поддерживал Скомороха и Снегурочку в этой игре, не повторял нескладушки о проступках. И Скоморох заткнулся.

Ко мне подсела насупленная грустная девочка. Она вся была какая-то пришибленная. Я сразу поняла почему: у неё не было нарядного платья, её родителей не было на празднике. Какое-то застиранное рубище с застёжкой на спине было на ней — это странно для нашей гимназии. Я обняла девочку — она прижалась ко мне, так мы и сидели. Макс и Злата подошли к нам, и, не глядя на меня, вывалили перед этой девочкой все оставшиеся призы и конфеты. Или только Злата дарила? Не помню. Злату и Макса я вдруг совсем перестала замечать. Я видела только Дэна. Я ни разу не подумала о том, как к нам с Дэном теперь отнесутся окружающие. После утренника Злата дождалась, когда Веля уйдёт и попросила меня отнести ей шубку. Я сразу поняла, что Злата меня отсылает, что хочет поговорить с Дэном обо мне, хочет отругать его. Я почти уверена, что она сказала тогда Дэну:

− Ты совсем? Не вздумай забыть и простить!

Я тогда впервые в жизни послушалась Злату: покорно, спокойно, тихо взяла шубку и понесла на четвёртый этаж, в кабинет биологии. Я на побегушках у шавки? Да и пусть. Я была уверена, что победила, поэтому ушла. Мне было всё равно, что будет говорить Дэну Злата. «Теперь-то я знаю, что − настоящее, а что — шелуха», − думала я опрометчиво.

Веля очень удивилась. Она стояла спиной ко мне, поливала аспарагус и вздрогнула, когда я вошла. Её всю перекосило − мою маму так тоже иногда передёргивает, если лекарственный отвар очень крутой, или горький. Закапало с горшка, с листьев, с кашпо. Веля забрала шубку, встряхнула её, заулыбалась и сказала:

− Ариша? Спасибо, Ариша!

− Татьяна Викторовна! Посадите меня с Дэном, − попросила я.

Веля испугалась:

− Но, Ариша!

− Посадите пожалуйста, Татьяна Викторовна. Мы дружим, − приказала я.

− А как же мама?

− Я маме сообщу, я ей скажу, я предупрежу.

Татьяна Викторовна сделала вид, что о чём-то неотложном вспомнила. И больше ни слова не произнесла. По-моему, она очень испугалась.

У папы на работе тоже так. Точнее, когда ещё он работал в УВД, было так. Людей сажают в обезьянник. Они сначала возмущаются, в туалет просятся, кричат:

− Дежурный! В туалет можно?

− Не можно, − рявкнет дежурный.

И арестованные резко замолкают. Потому что они сильно пугаются и сразу слушаются. Татьяна Викторовна послушалась — я это почувствовала. Очень важна техника приказа. Надо медленно говорить, чётко, и ни в коем случае не мямлить. Этому меня папа научил давно, перед школой, после того случая, когда меня на гимнастике избили.

Примечания

15

Катализатор — вещество, при котором химическая реакция протекает быстрее

16

Литра (шк. слэнг.) − урок литературы