Глава 1
— Скиф?! Привет! — худой мальчишка пристроился рядом, чуть заискивающе поглядывая на товарища. Тот ухом не повел — выплюнул сигарету на асфальт и, толкнув плечом Кабана и его герл, ввинтился в толпу учащихся, прорываясь внутрь техникума.
— Не отставай, — бросил замешкавшемуся Грине. Тот, осмелев, рванул за ним, наплевав на возмущение Кабана:
— Нарываешься, Скиф!!
Парень, не оглядываясь, выставил безымянный палец над толпой — утрись, животное.
На место Скифа в аудитории сел Кравчук и вовсю флиртовал с блондинистой стервой Люсей. Скиф молча ударил по стулу ногой и парня снесло на пол. Блондинка прикрыла рот ладошкой, зрачки расширились и взгляд полный восхищения был устремлен уже на Влада, а не на Юрку Кравцова.
Тот оттер кровь с губы и готов был кинуться на Скифа, но взгляды встретились, и парень сдержал гнев, ушел на свое место. Парень спокойно сел, грохнув сумку на стол. Оглядел Люсю, как тлю и лег на сумку, повернув голову к окну. Осень, поздняя осень…
Аудитория набивалась прибывающими учениками, стоял гул, а Скиф все смотрел в окно — осенью все умирает — почему он жив?
— О новенькая!! — развеселившись отчего-то воскликнул Ром — Дима Ромашин. Скиф приподнялся ровно чтоб увидеть — у первых парт стояла скромно одетая девушка и дичливо поглядывала на смеющихся парней.
— Ты откуда, маруха?! — обнял друга Рим — Руслан Зайцев, оглядывая скромную черную юбку и белую блузку девушки. — Сыктывкар, Ньювасюковка? Какой фасон, Димон!! Какой фасад!!
— Какие буфера! Какая задница! — попытался покрутить совсем растерявшуюся девушку Ром.
Скиф вытянул вверх руку:
— Иди сюда! — бросил зло и чуть пренебрежительно. Но от тона все стихли, а девушка послушно прошла к последней парте и села рядом с парнем.
— Маша, — заметила робко. Скиф скорчил мину:
— Насрать. Маша молчала пару минут до звонка и тихо сказала:
— Я думала у тебя имя покрасивей.
Скиф почти лег на свою руку, развернувшись к новенькой, взгляд был насмешливым до въедливости:
— И кем мы себя считаем? Моной Лизой, Орлеанской девственницей, Марией Магдалиной? Запомни детка, ты никто. Засунь свои иллюзии себе в жопу. Они никого не волнуют.
— Ты не любишь женщин?
— Любишь? — Скиф выгнул бровь и заржал. — А ты, правда, из Сыктывкара.
И вытащив учебник из сумки, грохнул им о стол, заставив вздрогнуть явившегося учителя.
— Скифарин, что опять?
Влад развел руками, напустив на физиономию безразличия.
— Выгоню! — предупредил препод и удостоился дружного хрюканья, что прокатилось по классу.
Скиф учился здесь второй месяц, но уже каждой собаке в этом техникуме был известен своим злобно-ершистым нравом пофигиста и полного отморозка. Парни его уважали, слабаки старались держаться рядом, девчонки поглядывали с интересом. И дело было не в смазливой физиономии и довольно интересной фигуре — длинноногий, стройный — в его манерах, его действиях, в его бесшабашности. Казалось, он не боится ни черта, ни Дьявола, ни Бога. И он действительно не боялся. За первые две недели Скиф провел всего пять раундов боев, но настолько показательных, что даже компания Кабана начала сторониться его. Он не бил — он убивал, он, словно жаждал крови и чьей-то смерти. И у многих кто участвовал в этих боях сложилось однозначное впечатление — своей.
Последняя драка в мужском туалете, когда весь кафель был улит кровью, когда Скиф размазал неслабого по зеркалам, разбив их его физиономией, остановила остальных ретивых, желающих поставить новичка на место. Но и добавила ему врагов. Тот же размазанный Щеглов обещал убить его, как только оклемается. Правда, до этого было далеко, а судя по поведению Скифа, вовсе его не задевало. Хотя кипишь подняли серьезный, родитель Влада вложили немалую сумму, чтобы утихомирить разгневанных родителей Щеглова. Но и том, судя по поведению, Скиф не печалился.
Он словно не жил, а парил над жизнью, не замечая ее, не понимая опасностей в этом мире, не соблюдая правил, не видя и не осознавая привычных и понятных другим рамок. Он будто выгорал изнутри и никто не мог понять, что за огонь его пожирает, какой бес толкает его на провокации, жизнь на грани фола.
Девушек это завораживало. Многие смотрели на него с нескрываемым интересом и хотели бы свести близкое знакомство. Но тот мало кого подпускал к себе. И то, совершенное не подходящих — того же слабака Гриню или придурка Наруто — маленького, верткого, некрасивого, помешанного, словно девчонка, на анимэ.
Такое окружение было минусом Скифу… если б не показательные бои, в которых что грейдеры не сумятясь шли по физиономиям, что его уже прославленные перчатки с железными набойками, которые врезались в плоть оппонентов как стрелы в фанеру. И дрался, говорили, он мастерски. А это заставляло его уважать, во всяком случае, лишний раз обходить. Горячечность свойственна многим парням из параллели, но Скиф и в этом фору давал — заводился в пол оборота, пер как танк.
Одни его окрестили больным, другие лихим. И то и другое играло на руку имиджу Скифа, завоевывая без боя толпу желающих попасть в друзья и подруги.
И каждого очень интересовало — кто он и откуда. Предположения строились самые бредовые, но им верили.
Ходила легенда, что Скиф был отчислен из мореходки, за то, что покалечил зарвавшегося командира. Другая гласила, что Скифу грозил срок за убийство, и родители кое-как отмазав его и переведя в другой техникум в другой город, надеются, что сын возьмется за ум. Третья версия вовсе приписывала ему год психушки, где от него отказались даже светила, признав конченным, асоциальным элементом. А выпустили за большой откат, который отец, тоже психиатр по одной версии и генерал-полковник МВД по другой, передал врачам.
И никто не знал, какая из этих легенд верная, а соответствовала истине вроде бы каждая.
Никто не знал, чем занимается Скиф вечерами, где тусуется, какие девчонки ему нравятся, чем увлекается, где бывает. Но знали, что у него есть черный спортивный «ягуар» и улейбланый «харлей». И даже неряшливость и вызывающая одежда парня были, казалось, дорогой, очень экстравагантной, новомодной примочкой. И все считали, что за его спиной стоит толпа богатой и влиятельной родни, поэтому Скифу и сходит с рук любая эскапада. И сам он реинкарнация Печорина и Дракулы одновременно.
А Скиф лежал на учебнике и смотрел в окно, не мигая. Ему было все равно на шепотки, на вдалбливание учебного материала, на взгляды девчонок, «косяки» парней.
Люся ерзала пол урока, вспоминая как эффектно Скиф отправил Кравцова на пол, и не выдержала, написала записку: «пойдем после занятий в „Бакс“»? Сунула ее новенькой.
Девушка недоуменно уставилась на Люсю.
— Скифу! — цыкнула та: о чем ты подумала, дура? Ты кто такая, чтобы я тебе записки писала?
Маша опустила взгляд и положила под руку парня свернутую бумажку. Скиф нехотя приподнялся, развернул и минут пять изучал одну строчку. Маше очень не понравилось его отношение, его поведение и эта манера высокомерничать. Но вроде как он спас ее от насмешек, поэтому девушка не стала осмысливать его характер и делать выводы. Рано.
Влад же уперся на руку, развернувшись всем корпусом к Люсе и, оглядел ее, будто взвесил и оценил. Скривился и выдал, наплевав на речь преподавателя:
— Платишь ты.
Маша бы умерла, но с таким бы не пошла не только в бар, но и на выход из аудитории. А Люся игриво улыбнулась:
— Идет.
Девушка покосилась на Логинову: гордость-то есть у нее?
А Скиф масла в огонь подлил, прищурил глаз:
— Сейчас. Люся вспыхнула, несмело глянула на учителя и решилась.
— Идет, — улыбнулась, пытаясь показать себя ему парой — такой же рисковой пофигисткой, королевой жизни.
— Вперед, — сгреб учебник со стола и двинул меж парт, Люся за ним, с превосходством поглядывая на подруг.
— Я не понял, — протянул учитель.
— Живот скрутило, — бросил Скиф, вываливаясь за дверь.
— Очень, — с милейшей улыбкой поддакнула Люся, игриво глянув на мужчину: а ты бы так смог? Не — а. Ничтожество!
И выплыла в коридор.
Скиф тут же повис на ее плече и оглядел от бровей до носиков гламурных сапожек:
— Ну, что, смелая, — выставил ей пачку сигарет, предлагая. Люся взяла одну и получила зажигалку. Скиф прикурил свою тут же, наплевав на то, что еще в здании, где не курят. Девушка, сделав затяжку, поняла, что это травка и подавилась, закашлялась. Влад засмеялся, утягивая ее на улицу.
— В «Бакс» не пойдем, отстой, — заметил уже на крыльце. Осмотрел периметр оголенных деревьев, листвы и забор, решая куда лучше направиться.
Люся курила, давясь дымком, но пыталась выглядеть под стать Скифу, и готовой на любой подвиг. Ей хотелось стать его девушкой. Эту славу не затмила бы и пара Кабан и Любавина. К тому же быть девушкой Скифа, значит первой узнать все его тайны, влиять на него, иметь на поводке даже не добермана — вурдалака, вампира. Свой личный вампир! — круто, — уже смело шагнула за парнем вниз по ступеням навстречу приключению.
Страшно было лишь одно — пролететь, оказаться не на уровне.
Максим освободился только после обеда. Сделка благополучно прошла, и он получил приз — возможность уединиться в своем кабинете, спокойно пообедать. К кофе и сигарете вспомнилось про дневник. Мужчина вытащил его из ящика стола и открыл на первой странице:
«Отец считает, что мне нужно вести дневник, он спасет меня.
Он или дурак или меня за дуру держит — от чего спасать? От произошедшего? Оно уже было. И хоть забегайся, хоть головой об стену бейся — бы-ло.
Тогда от чего? От жизни? От жизни меня спасла бы пуля: но видно и ее я не заслужила…
Отец всегда знает, что лучше другим. Всегда. Даже когда другим не нужна его помощь, даже когда хотят, чтобы их просто оставили в покое.
У меня нет сил сопротивляться, нет сил вообще ни на что. Писать? Пишу. Но о чем? Зачем? В угоду ему, опять ему, потому что таковы правила мужского мира, таковы мужские законы…
Отец сказал: записывай что чувствуешь, что думаешь.
Но как можно записать боль, что раздирает душу на части, как можно записать мысли, которые как грозовые тучи укрывают с головой, и нет им просвета. Какими словами можно описать чувство, когда ты ежедневно, ежечасно ощущаешь себя меньше сверча, что запихнули в спичечную коробку и держат в кармане для своей надобности, и ты, тот сверчок, ничего не можешь, нет твоей воли и тебя нет — есть клетка коробки, в которую ты и не просился, но вынужден находиться…
Отец спасет меня от дурдома и не понимает — я уже в психушке. В одной огромной психбольнице, где полно Наполеонов и Жозефин, я ни то, ни другое. Была ли я, что я? Кто? И отчего меня может спасти дневник? От смирительной рубашки? От вскрытых вен? От жизни?
Не я придумала ее такой, не я установила правила и не я смогу их обойти. Они согнут, сомнут любого. Явись в этот дурдом сам Господь и его сунут в смирительную рубашку, закроют в камеру для буйнопомешанных…
Как глупо записывать обрывки мыслей, погребенные чувства, вспоминать себя, ту, умершую, раздавленную, запятнанную, обманутую, никому ненужную. Обычную игрушку в чужих руках. Мужских…
А ведь я хотела такую малость — любить, и была настолько глупа, что любила сама, не понимая, что верить в ответное чувство все равно, что верить в НЛО и йети, Дед Мороза и Бабу Ягу…
Почему так случилось? Почему оглядываясь назад, я не могу воспринимать себя собой. Внутри нарастает протест до крика, до воя, и хочется рвать зубами вены и сдохнуть, наконец-то умереть!».
Макс потер висок: ничего себе мысли у девушки, ничего себе начало. И все ровным, каллиграфическим почерком, очень красивым. И мысли не сумбурные — стройные. А все равно ощущение неадекватности, какого-то надрыва.
Мужчина хлебнул кофе и подкурил еще одну сигарету.
«…но как умереть мертвой?
Отец сказал: дневник поможет тебе жить. Может быть, он все перепутал? Дневник поможет жить ей, той что была?
Как же она жила? Как все началось, когда?
Наверное, с рождения.
Мама… Она назвала ее Варварой. Какое глупое имя — Варваре нос оторвали. И вырвали душу. Кому она была интересна?
Дома, милый дом. Там всегда был погром. Всегда, когда отчим собирался на вахту, калымить на Север. Финансов особо в семье от этих вахт не прибавлялось — мать Вари, Полина Яковлевна, женщина прижимистая, старалась отложить на доплату, чтоб обменять маленькую жилплощадь на большую. Но чем дольше она откладывала, тем выше поднимались цены на квартиры, и все начиналось сначала: сборы, отъезд, надежда и ожидание, приезд, подсчет денег и… опять в путь. Это напоминало бесконечный бег по кругу.
Варвара в затею совершенно не верила, но не ей им советы давать, поэтому и молчала. Привыкла, что ее все равно не слушают, даже возьми выскажись.
Молча обошла две дорожных сумки, занявших почти все коридорное пространство, прижалась к стене, пропуская пробегающего отчима, и нырнула на кухню, чтобы перекусить. Мама как раз пекла отчиму в дорогу пирожки.
— Руки вымой, — буркнула дочери вместо „здравствуй“.
— Уже, — заверила, беря с большой тарелки поджаристый пирожок. В комнате раздался шум и грохот, словно отчим снес антресоли. Варя с матерью влетели в комнату: так и есть — антресоли распахнуты, и все вещи из них валяются на полу.
— Что тебя туда понесло?! — мгновенно разозлилась Полина Яковлевна.
— Документы мои где?! — рявкнул в ответ Николай Петрович.
— Да в ящике комода! Склероз, что ли?! — и умчалась спасать выпечку, а Варя принялась складывать вещи обратно, понятия не имея, зачем это делает, ведь половину из них нужно было бы на свалку отнести, а не в шкаф пихать. Зачем, например, сотню лет пылятся ее старые коньки, которые стали малы ей еще в пятом классе? А Жаннина вязанная шапка, тетрадки за десятый класс, старый заяц с ободранным ухом? Но выкинуть хоть одну вещь без маминого согласия, Боже упаси — кричать, ворчать и дуться будет неделю. А через месяц снова вспомнит и начнет заново — ворчать, обижаться.
Варя со вздохом запихала все обратно вглубь антресолей, тут отчим, наконец, нашел документы и закричал из коридора, объявляя об этом всем.
— Дядя Коля, — подошла к нему Варя, решив объявить о свадьбе пока не уехал. Матери сказать было страшно. А отчим никогда не вмешивался, Варя была для него непременным атрибутом его семьи, как кошка или те же хранящиеся на антресолях коньки. — Я замуж выхожу.
— Чего? — нахмурился не понимая. И закричал в сторону кухни. — Полина, слышала?! Варька замуж собралась!
— Это за кого?! — вырулила из кухни мать.
— За Диму.
— Ах, за Диму! — всплеснула руками женщина. — А не рано ли невестишься? Техникум сначала закончи!
— Мам, мы решили на следующей неделе подать заявление. Я ставлю вас в известность, чтобы отец приехать успел на свадьбу.
— Ах, ты нас в известность ставишь! — завелась Полина Яковлевна, но высказаться не успела, муж влез.
— Ты, это, Варь, не торопись. Зачем тебе Димка? Где вы жить-то собрались, на что? Не — е, ты, это, глупостями не занимайся. Молоды вы еще — погуляйте с годочек, себя проверьте, на ноги встаньте.
— Мы скромную свадьбу сыграем. Дима на работу устроился.
— И куда это?
— Менеджером в салон бытовой техники. Пока оклад небольшой, но после испытательного срока обещали вдвое больше.
— Вот, значит, как! Нет, ты глянь — без нас все решили, постановили!
— Мам, пирожки горят, — учуяла запах гари Варя. Женщина проворно юркнула в кухню, выкрикивая:
— Ты мне брось „Димы“, „свадьбы“! Слышала, что отец сказал?! На ноги сначала встаньте! Доучись! А дитё будет?! А?! На кого кинешь?! На меня?! Я вам что, трехжильная?!
— Мам, мы не собираемся пока детей заводить да и учиться всего ничего осталось!
— Не, не, ты это, права мамка, дети-то вне планов появляются. Нет, Варюха, погоди со свадьбой, отучись сперва.
— Мы любим друг друга, и все уже решили.
— Это когда ж вы решить успели?! — опять появилась в коридоре Полина Яковлевна, встала, подперев бока руками. — Ни сватовства значит, ни знакомства с женихом — решили они. А наше согласие не нужно?
— Мам, я сегодня поговорю с Димой на счет сватовства. В выходные планировали.
— Ах, вон как! Отец из дома, а ты мне мужика в дом!..
— Мы у Димы жить будем. Его родители согласны. Николай Петрович почесал затылок и пожал плечами:
— Ну, чего мать? Если так, то это… чего б нет?
— Но, чтоб в воскресенье жениха привела! — постановила Полина Яковлевна. — А там поглядим. Может обормот какой?
— Мама, Дима очень воспитанный молодой человек. Хозяйственный, умный. Я с ним год переписывалась, ты же знаешь.
— В письмах я тебе сама хоть че напишу. Ты мне его не расхваливай, не товар! Приведешь, я лично погляжу, что за умница твой Дима.
— Во! — нашелся отчим. — Ты это, Варюха, мамку слушай. Она женщина мудрая, знает, что говорит.
Мать, гордо вскинув подбородок, ушла на кухню.
— Полин, они в воскресенье это, придут, — крикнул мужчина в сторону кухни, забыв о Варваре и о разговоре. — Куртка-то где, Поля?! Мне выходить уже!
— Подожди ты с курткой! Пирожки сейчас сложу!
Тут зазвонил телефон и Варя, взяв трубку, силилась понять, сквозь поднятый родителями крик, что говорит ей Дима:
— Я выхожу! Выхожу! Через пять минут буду у твоего подъезда! — кричал в трубку парень.
— Поняла! Я тоже выхожу! — крикнула Варя.
— Да куртка-то где?! — надрывался Николай Петрович.
— Не дом, а дур дом! — буркнула Жанна, освободив ванную комнату. Силой хлопнула дверью, и проплыла в комнату.
Жанна… Может с нее все началось? С того момента, как она родилась, а я стала чувствовать себя лишней?..»
Макс вздохнул — сериал, какой-то: отец, отчим, Жанна, Полина — мама, еще и жених.
Девушка точно неадекватна.
Но перед глазами всплыл тот тинейджер, что пнул дневник в воду, и мужчина решил пойти наперекор его поступку — все-таки дочитать и понять, стоило ли это делать.
« — Дима, я сказала сегодня своим, что мы собрались пожениться. Мама ждет тебя в воскресенье на семейный ужин.
— Решено, буду ровно в семь. Твоя мама, какие конфеты любит?
— Шоколадные, — рассмеялась девушка.
— А цветы?
— Считает их излишним расточительством. Купи лучше фруктов.
— Идея. Так и сделаю. Николаю Петровичу — водки, вина?
— Дядя Коля уехал на вахту, теперь явится через три месяца.
— Но мы же не будем его ждать, Варенька? — испугался парень.
— Нет, он сказал — как мама скажет.
— Задачу понял. Будем очаровывать твою маму. А сестра? Ей что нравится?
— Ей косметика и тряпки нравятся. Что ты хочешь от пятнадцатилетней девочки?
— А сладкое?
— Она у нас фигуру бережет, сладкого вообще не ест, даже чай без сахара пьет. Так что, о Жанне не думай. И не будет ее скорей всего, опять усвистит куда-нибудь: в кино или на танцы, на тусовку очередную.
Дима кивнул и обнял девушку:
— Ну и ладно, пускай бежит на свою тусовку, без нее обойдемся. Мама-то как вообще настроена?
— Не понять. Познакомиться с тобой — определится. Ты ей понравишься, уверена.
Парень смущенно улыбнулся:
— Надеюсь. Тещи, говорят, самый жуткий народ.
— Свекрови тоже, но мы же с Наиной Федоровной нашли общий язык. И ты с моей мамой найдешь.
— Ты меня пугаешь. Складывается впечатление этакой фрекен Бок. Но ведь как бы она ко мне не отнеслась, это не имеет значения, правда? Жить-то нам с тобой, а не с моей или твоей мамой. Давай не будем сейчас о родителях? Успеем еще их достоинства и недостатки обсудить. Я скучал, Варенька, — прижался к ней. — Весь день о тебе думал.
— А что думал? — полюбопытствовала. Как он ей нравился, глупой девчонке, какой бездной достоинств она его наделяла…
— Хорошее. Какая ты у меня замечательная, как здорово, что любишь меня. И за что? Такого неуклюжего, не супермена, не Рокфеллера, не Ньютона. Ты ведь такая умница, красавица. Я как на службе целый день твои письма мысленно декламировал и все думал, как же это замечательно, когда ты любишь, и тебя в ответ любят, когда есть к кому идти, а значит, есть к чему стремиться и ради кого. Я даже стишок сочинил: Варенька, любимая моя, ты как солнышко в моей судьбе, и спасибо милая тебе, за сиянье глаз, за чудную улыбку, за тепло души. Я с тобою ангел мой, на веке.
— Не Петрарка, — улыбнулась Варя.
— Увы, — вздохнул Дмитрий. — Был бы им, посвятил тебе целые тома стихотворений и поэм. Но может все впереди? — улыбнулся, и крепко обнял. — Я люблю тебя, Варенька, если б ты только знала, как я тебя сильно люблю.
— Я тоже тебя, Димочка, очень, очень.
Парень, щурясь от солнца, посмотрел на убегающие за окнами строения, прохожих, расцвеченные весенним солнышком и зеленью улицы и сказал:
— Представляешь, мы еще в самом начале нашей жизни, в самом-самом. Почти на старте. И впереди нас ждут долгие счастливые годы. Пройдет пять лет, десять, изменятся улицы, изменимся мы, а наша любовь станет лишь крепче и ярче.
Господи, неужели он так говорил? Неужели я серьезно в это верила?..
Ах, да — дети. Она же так их хотела! Как любая дурочка, чья голова забита главным в жизни женщины — семья, дом, дети… Как там в немецкой формуле женского счастья? „Киндер, кирхе, кухня“. Только на эти три „ка“ может претендовать женщина, только в них она имеет право существовать. Только существовать. Жить — привилегия мужчин».
Макс закрыл тетрадь: может и прав парень, отправив эту «Мексику в розовом соусе» в воды Фонтанки?
Но каковы перепады?
Мужчина взял в руки кружку с кофе и повернулся в кресле к окну: девушка явно больна — пишет о себе, но словно о другой, потом путается и на миг как озаренье — это же я, затем снова дистанцируется от себя самой и пишет от третьего лица. Клиника.
За окном намечался ливень и Макс вздохнул: придется переждать. Идти по КАДУ через стену дождя не хотелось. Не такой уж он любитель экстрима. Хотя, можно и не ездить в «Мегу» сегодня — завтра затариться.
Взгляд опять упал на потрепанную обложку тетради.
А чем еще заняться, коротая время до прояснения в небе?
«Они выскочили из автобуса и двинулись в сторону ворот рынка. Шли, взявшись за руки и, молчали. А что говорить — им было хорошо вместе без слов.
— Странно, мы с тобой даже не разу не поссорились, — задумчиво протянула Варя.
— Зачем?
— Не за чем, просто. Другие ругаются, у них как-то бурно все проходит.
— Ну, хочешь, повздорим? Только зачем?
— Не про то я. Не хочу ссорится. Удивляюсь — как же мы с тобой влюбились так друг в друга, что даже тем для ссор нет.
— Потому что подходим. Ты любишь что я, я — что ты. И мнения на вопросы сходные. Чего ругаться? Тема?
— Обои например.
— Что „обои“?
— Ты какие в комнату хочешь?
— А ты? Варя рассмеялась — вот и поспорили!
— В цветочек.
— Идет!
— Нет, я передумала, возьмем с геометрическим рисунком.
— Да хоть с арифметическим. Ты хозяйка, женщина, тебе виднее.
Девушка с благодарностью прижалась к своему будущему мужу и на миг зажмурилась — до того хорошо стало — она станет хозяйкой! Будет стирать Диме рубашки, гладить, готовить ужин, завтрак, убираться в их, только их совместной с любимым комнате, обустраивать ее, как ей нравится. И ни мамы, ни отца, ни сестры — ворчуньи со своими завихами и указаниями — только она и Дима. Что захотела, то и сделала. Она!
Дима вышагивал гордо, видно тоже распирало его, что без пяти муж, в предвкушении самостоятельной жизни плечи сами расправлялись. Будущая ответственность не воспринималась тяжелой ношей и потому не гнула — окрыляла, вознося в заоблачные дали иллюзий. И казался он себе в этот момент не худым, невысоким и невзрачным пацаном, а сильным, огромным и высоким красавцем. Ему сейчас что стокилограммовую штангу одной левой толкнуть, что толпу хулиганов раскидать — легко — взгляд Вари тому порука: восхищенный, влюбленный, доверчивый, наделяющий предмет своего обожания невиданными достоинствами. Как им не соответствовать?
И Дмитрий соответствовал. С серьезным видом долго копался вместе с любимой в рулонах обоев, придирчиво оглядывал упаковки, читал внимательно инструкцию к клею, дотошно выспрашивал продавщицу, о том какие обои лучше, какие хуже. Варя молчала, млея от его вида: какой же он хозяйственный, какой умный, смелый, ответственный, и от доставшейся ей роли: преданной, доверчивой женщины, которая не станет перечить по пустякам и лезть в то, чего не знает. Дима умнее, ему виднее.
Кислицин выбрал недорогие обои в блеклый цветочек, которые девушке совсем не понравились, но стоит ли спорить и портить себе и ему настроение из — за ерунды? Он выбирал, старался. И Варя кивнула: по душе — бери.
Влюбленные довольные „уловом“ вышли из магазинчика.
— Начало положено, — провозгласил Дима. — Холодильник и телевизор возьмем в кредит, а диван купим на то, что подарят на свадьбе. Стол мама даст.
— Кресло и магнитофон из дома заберу, — поддакнула Варя.
Здорово-то как планировать будущую семейную жизнь! Девушка ликовала, она почти летала и мысленно уже обустроила комнату, наклеила обои, расставила мебель, цветы, книги.
— Ты посчитай, сколько человек будет с твоей стороны. Надо думать, где торжество устраивать будем.
— Мама, отца попытаюсь пригласить, Жанна, Люба, Катя, Лена. Тетя Аля и дядя Ваня…
— Это уже семь человек.
— Много? — чуть испугалась девушка. Но она же еще не всех близких перечислила.
— Варенька, свадьба удовольствие дорогое. Я предлагаю скромное торжество, по минимуму, а деньги потратим на необходимое.
— Тогда все, семеро.
— Подожди. Люба кто?
— Моя подруга, она свидетельницей будет.
— Ладно. А эти: Клара…
— Катя и Лена мои подруги, мы вместе в школе учились.
— Ну — у, когда это было? Они кто сейчас?
— Студентки, как и я. Одна в политехе, другая в медучилище.
— И что с них взять? Дадут копейку, погуляют на десять.
— Не в этом дело. Причем тут, сколько и чего они подарят? Они мои подруги!
— Ладно, ладно, хочешь — приглашай. Пусть будут. Я все равно друзей зову, а им без девушек будет скучно.
— Кого приглашаешь?
— Володю и Алексея ты видела. Еще Рома — рыбак, его не обойти — сосед и вообще, незаменим по части электрики и электроники. Сваять, спаять что — мигом. Пригодится. В комнате проводку менять надо, приглашу его на свадьбу и он бесплатно поможет. Потом Михаил, сегодня познакомились…
— Зачем же незнакомого приглашать?
— Варюша, доверься мне, я знаю, что делаю. Мне расти надо, а он может помочь. Работает всего год, а уже старший по залу. Мало ли: прикрыть, подсказать. Нужный человек, опять же все входы выходы знает, кто, что из себя в коллективе представляет. Нам же нужно подниматься, Варюша. Будет повышение, будет прибавка к зарплате, а деньги лишними не бывают.
Девушка помялась и согласилась.
Парень сжал ее руку, довольно улыбнувшись.
— Еще Горика придется пригласить. Мы учились с ним вместе, в соседних домах живем.
— Давай весь класс! — не сдержалась.
— Ну, не обижайся, я же не просто так, а с дальним прицелом. Горик мой ровесник, а уже третью машину меняет. Дела у него катят. Сейчас форд купил, утром его видел, сиял, вокруг машины крутился. Как раз в ЗАГС отвезет. Не пешком же пойдем?
Логично, — вздохнула. Ну и пусть со стороны Димы много человек будет, зато как он рассчитал — все нужные. И поморщилась — противно отчего-то. С другой стороны, что делась, если сами „маленькие“ и небогатые? Только на „больших“ и богатых полагаться, за счет них выбираться. К тому же Дима не только о себе заботиться — о ней тоже, о их общем будущем.
Одно в цвет — Люба довольна будет: такой контингент набирается — мечта ее.
— Еще Резаковых хоть как придется приглашать.
— Это кто? Я их не знаю.
— Наши дальние, дальние родственники. Богатые, а жмоты. Правда, на Новый год всегда подарки шлют. Если пригласим, на свадьбу, думаю, тоже раскошелятся. Глядишь, не диван — мягкий уголок купим.
Варя лишь вздохнула. С одной стороны хорошо, что Дима дальновидный, а с другой не о том ей слышать и говорить хотелось. Любовь и расчет не складывались, хотя вроде и не сходились. С ней-то он не по расчету — по любви, а что в будущее заглядывает, фундамент крепкий готовит, вроде бы даже отлично. Но ни сердцу, ни душе то непривычно, и царапают слова его, как наждак по батареи.
— Выходит с твоей стороны человек двадцать будет…
— Тридцать в общей сложности. Нормально. У нас посидим. И обнял в пылу девушку, чуть не раздавив рулонами:
— Заживем! Варенька, как же мы здорово заживем! — попытался подхватить любимую на руки, но обои перевесили и общий вес ноши, оказавшийся в руках, превосходил вес Кислицина. Дима не устоял и неуклюже шлепнулся на газон, придавливая рулоны, сверху Варя приземлилась.
— Фу, ты, — с трудом поднялся парень. Спину и бок свело от боли.
— Ты чего? — забеспокоилась девушка.
— Ерунда, — отмахнулся, но, судя по искаженному болью лицу, хорохорился. Варя обои взяла и его поддержала:
— Ничего не сломал?
— Вот еще, — улыбку вымучил. — Я крепкий, не смотри, что хлипкий.
— Ничего ты не хлипкий!
— Ладно, ладно, я — Турчинский. Ой!
Один шаг и Дима вновь бы упал, если бы Варя его вовремя не подхватила.
— Ты ногу повредил.
— Спину, — поморщился. — Неудачно приземлился. Пройдет сейчас, подожди.
Минут пять тревожного ожидания, и Дима при помощи Вари поковылял к остановке. В автобусе его разогнуло и он даже отобрал у любимой обои, подтверждая образ крепкого и сильного мужчины. С
Наверное, ему было страшно, что такая девушка уйдет от него, отвернется, если узнает, какой он слабый и больной. И прощай тогда мечты, будущее. Как был для всех вокруг „соплей“ так и останется. Тогда Варя его обидную кличку еще не знала, как не знала, как он служил, до армии жил. Его счастье, что вместе с ним Юрка служил, такой же доходяга, но поэт, в отличие от Димы. Он письма девушке писать помогал, романтику по линованным листам разливал, так что вся рота заслушивалась, в десять рук его опусы переписывала и во все концы страны своим подругам рассылала. По десять, двадцать писем одного формата, слово в слово…
К чему это кому-то знать, тем более Варе?
Главное выходило все ладно и складно, романтично — и разве подло? Обычно. Привычно…
— Дима, все хорошо? — с беспокойством заглядывая ему в глаза, спросила девушка.
— Замечательно, Варенька, — обнял ее, вымучив улыбку. И было видно, что спина нещадно болела, вызывая тревогу. Может, действительно позвоночник повредил? Но думать о том не хотел, вид показывать тем более. А то подумает Варя, что он как стеклянный человечек от любого ушиба рассыпается, пошлет вдаль светлую и будет она темной. Одному хоть вблизи, хоть вдали нерадостно.
Встретит ли он еще красивую, умную и хозяйственную, чтобы любила вот так же, безоглядно, чтобы рядом с ней себя Ильей Муромцем чувствовать — не факт. Это он сразу смекнул, а как только фото Вари получил — подумал — женюсь. Снимок ее по казарме ходил, любовались бойцы, правда и подтрунивали, не без этого. Не верилось им, что такая лапочка к такому доходяге прилипла. Да и сам Дмитрий не верил, и слово себе дал — если правда, влюбилась, если дождется и все у них срастется, семья будет. От добра добра не ищут. Не дурак за журавлем в небе бегать, когда вот он, сам в руки дался.
Хорошо все складывается: Варя к нему вроде прикипела, мать слова против ранней женитьбы не сказала. Осталось заявление подать и будущую тещу приручить. Авось. Дрессировщик из него, конечно, так себе, но первый шаг уже сделан — у матери комната вытребована — забот и хлопот меньше. Любому ясно — чем дальше от тещи, тем жизнь спокойней. Осталось ее согласие на брак получить, а нет, ну и нет. Все равно поженятся. Совершеннолетние, он работает, комната для жизни есть — что еще надо?
Если бы я знала все это до того, как все произошло…
Почему я верила ему, почему любила, почему не видела, что всего лишь выгодна?
Да любила ли — полно!
Игрушка. Даже тогда еще я уже была игрушкой, вещью, выгодной или не выгодной, и тем либо привлекательной, либо отталкивающей.
Господи, почему я была такой дурой! Почему нами так легко пользуются?!»
Макс захлопнул дневник — хватит.
Прочитанное отчего-то вызывало щемящее чувство то ли стыда, то ли брезгливости и оставляло привкус обмана, которому дано свершиться и которому не противостоять. Хотя он-то причем? Зачем ему чужие тайны, чужие метания и души изыскания? Что ему до этой пары?
Наверняка обманутая невеста решила, что «все мужики козлы» и вылила это на листы бумаги, а он, вот уж кто действительно, дурак, подумал, что стряслась беда и нужно помочь…
Фу, ты! Рождаются же на свет идиоты!
Да плевать ему на Варь и хитро-мудрых Дим, что еще маются детством.
Его детство закончилось семнадцать лет назад, в тот день, когда умерла мама. И он понял, что никому не нужен. Совсем. Даже родному отцу.
Семнадцать лет назад, почти семнадцать лет на момент. Точка отсчета. Она есть у каждого, просто не каждый понимает, что она неизбежна и многие остаются за ее гранью, теми же что были, и уже не изменятся, не изменят свою жизнь. Так и будут сопли лить на страницы вместо того, чтобы взять себя в руки и пойти дальше.
Каждому свое.
Он — пас. Он не отец этой Вари лечить взросление. Предательство, конечно, тяжело, но не смертельно и бывает опять же, с каждым. Оно даже в чем-то необходимо, чтобы урок впредь пошел на пользу и помог распознать «своих» и «чужих», способных на подлость и предательство, не способных, потенциально готовых к этому. Только такими уроками можно обрести реальное зрение и понимание кто на что способен, отсюда и ждать что-то от человека.
Не нужно питать иллюзий на счет людей, а если питаешь — их не вини. Они как раз в этом не виноваты. Это твои трудности, твои проблемы.
Выживают только сильные, слабые ломаются.
Он не думал — правильно ли это, потому что знал — иначе не бывает.
