Плакальщица

Геннадий Фридрихович Халитов, 2005

Тяжёлая обыденность нулевых. Выживание. Семейная драма. Обычные люди…

Светлана, обычно сразу угадывала или видела, в каком подъезде дома будут проходить похороны. И люди толпились, и машины стояли. Но всё равно сверилась с адресом, и вошла в подъезд.

Адрес ей сообщал Петрович, который и предложил Светлане работу на похоронах. Всё, что было связано с похоронами, у Светы вызывало неприязнь, где то страх и даже брезгливость, как, наверное, и у всех нормальных людей, но другого выбора не было. Совсем. Около десяти долларов за день, бутылка водки, то же валюта, да продукты с собой всегда домой несёшь. Колбаса обязательно, пол батона минимум, овощи, и часто целую банку мяса — гуляш с картошкой — это с одной стороны. А двое детей? Ксюхе уже пятнадцать лет, невеста, и Дашка восьмилетняя, и главное муж парализованный, Илюха, — это вторая сторона.

Поднялась на лифте, пятый этаж. На площадке стояли трое мужчин и женщина. Курили. Один из мужчин держал в руках пустую консервную банку — пепельницу."Из под оливок", — зачем то отметила Светлана. Она тихо поздоровалась, краем глаза увидев, что ей ответили, и прошла в квартиру.

В прихожей было темно. С кем то, разминувшись, Света вошла в зал. Темно и запах. И жарко. И душно. Темно было от полировки и ковров, от закрытых зеркал и тяжёлых, тёмно — бордовых штор, затянувших все окна. Запах. Запах похорон. Света села на свободное место на скамейке слева от гроба. Напротив сидела Алевтина, её коллега. Света передвинулась. Рядом подсел мужчина. Светлана посмотрела на усопшего.

"Ухоженный.. Лет сорок пять. В расцвете. Покойный в расцвете, это я сильно сказала, — подумала Света. — А Алевтина с ночи здесь. И как она выдерживает? Нет, тяжело".

Светлана почти сразу отказалась от ночной работы. Хотя конечно денег больше, но неудобств ещё больше. Очень неуютно, что ещё мягко сказано, себя чувствуешь сидя одна ночью у покойника. Очень не уютно. Конечно, время поспать есть, но мало, не хватает, и целый день с больной головой, и сама разбитая и весь день разбитый.

Душно. Народу много и жарко. Запах. Освежитель воздуха и свечи. По чему обязательно надо пользоваться цветочным освежителем? Этот сладко — тошнотный, обволакивающий запах. Через десять минут сама будишь так пахнуть, от волос до нижнего белья, а через час голова заболит. Будит стучать изнутри в затылок. Бум — бум.

А по чему её Алевтина зовут? Лет то ей около сорока, а имя, старорусское какое то. Надо спросить, как ни будь. И макияж опять у неё яркий. И много. Всё познакомится хочет.

Запах. Раньше, запах свежих, струганных досок ассоциировался с.. А с чем? Ну что — то такое… свежее. С табуреткой, в конце концов. Столярный цех в школе. У мальчишек на занятиях по труду. Забежишь к ним на перемене, а они все в стружках, в опилках. Свежий запах. А сейчас? Запах свежего дерева, запах досок, ассоциируется только с гробом. Освежитель этот ещё. Сирень по моему. Точно. Сирень. Хорошо, что хоть не роза.

Светлана передвинулась ещё на одно место. Душно. Алевтина уже у изголовья сидит.

Девчонки на каникулы скоро пойдут, надо тоже в ночь поработать. За Ильёй они и присмотрят. Если бы не девчонки, Светлана бы не знала, что делать. Ксюха молодец, да и малая то же. Ксюха у отца постоянно, а Дашка по дому, по магазинам. Дети взрослые сразу стали, после того как отец с инсультом свалился. А родители его постарели. То же сразу. Сильно сдали. На глазах.

Запах. Света передвинулась к изголовью покойного. Не смотреть на покойника, при её работе не получалось, и она старалась смотреть размыто, не фокусируя взгляда. Раньше боялась, что покойник будит сниться, да же держалась за ноги покойного, по поверью, что бы ни снился. Ерунда. И так не снится.

Алевтина встала и вышла из комнаты. На перекур.

Нет, пока девчонки не на каникулах в ночь работать не пойду. Школа, уроки. Ксения вчера спрашивает:

— Мам, а ты кем работаешь? Нам анкеты в школе дали. Надо заполнить.

— Психологом в школе, — и усмехнулась. — И сколько я получаю, то же напиши.

— А сколько?

— Тысячу триста. Квартиру оплатить хватит.

Ксюшка умница. В выходные надо с ней по магазинам пройтись. Сама ведь ничего не попросит, а поизносила уже всё. Невеста. Моё бельё уже примеривает.

Блин, запах. Голова начала болеть.

Света встала и вышла на кухню. От яркого света на кухне стало больно глазам. Она попросила у женщины, стоявшей на кухне, стакан воды, и запила таблетку анальгина.

— Может карвалолу накапать? — сочувствующе предложила женщина.

— Нет, не надо. Спасибо.

— Горе то какое.

— Да что тут говорить, — глаза уже привыкли к яркому солнечному свету. Светлана посмотрела на свою собеседницу. Не родственница, и не соседка. Наверное, жена сослуживца.

— Я своему говорю. Всех денег не заработаешь. Так нет. И днем и ночью в конторе, да еще и выпивать ему приходится постоянно с клиентами. Еле живой приходит. А то и не приходит во все. Не отпускают, говорит, с работы. Ох, — она шумно выдохнула, — совсем себя не берегут.

— Да, да.

Света допила воду, поставила стакан и, за чем то кивнув, собеседнице вышла. Потолкавшись в прихожей ей, наконец удалось выйти из квартиры. Через минуту она была на улице. У подъезда по прежнему толпились. На скамейке курила Алевтина. Увидев подружку, она подошла к Свете.

— Как ночь? Поспала?

— Ночь нормальная. Прикорнула не много. Да бабка, какая то пришла посидеть, соседка что ли, и уснула. Её уложили, так она храпела до утра, децибел семьдесят пять выдавала. А так, как обычно. А как ты?

— По тихоньку.

— Дома? Как муж?

— Лучше, спасибо.

— Ты смотри, какая жара стоит в мае. А? Пух тополиный уже скоро полетит. Из квартиры вышла, а облегчения ни какого.

— Жара ужасная. Хоть запаха этого здесь нет.

— Какого запаха? — Не поняла Алевтина.

— Освежителя воздуха. Я уже вся сиренью пропахла, до головной боли.

— А я не чувствую. Я вчера духи новые купила на рынке. Ими облилась, и мне всё равно. Понюхай.

Аля наклонилась к Светлане. Свету обдало сладким, душным, дешёвым ароматом. Как и освежитель воздуха, только пахнет ещё хуже, розами.

— Классно.

— Ну, — Алевтина была довольная. — Французские. Вчера на рынке купила. Лемур называются.

— Лемур? Обезьяна что ли?

— Ты чё? Лемур — любовь по французски. Ладно, — она затоптала окурок. — Пойду. Время уже. Скоро начинать.

Стрельнув взглядом по стоящим у подъезда мужчинам, она прошла сквозь них призывной походкой.

Свете стало полегче. Хоть и жарко, но запаха нет. А запах уже до вечера будет. Пока не ополоснешься, и не сменишь одежду.

"А тополиный пух уже начинается. Опять малая с аллергией месяц будит ходить. Сопливить, да чихать."

Света поднялась в квартиру. Народу было уже битком. Она прошла на кухню сполоснула руки и лицо под краном и услышала громкие причитания.

"Алевтина уже начала. Пора идти"

Аля стояла рядом с гробом, прислонившись к стене, и с завыванием причитала, промокая сухие глаза белоснежным шёлковым платком, почти флюэрисцентным в полумраке, который невольно притягивал взгляды. Света присела на диван, стоявший в углу залы. Она не могла начинать работу стоя. Ей нужно было сначала сесть. Затем она начинала тихонько покачиваться, и как бы найдя ритм, приступала к работе. Плакать о покойном.

В первый раз, когда пришла на работу, думала что не сумеет, не получится. Оказалось легче, чем думалось, условия располагают. Жалко их, усопших то. Светлана начала покачиваться.

Вдова у изголовья. Красивая. Правда, полновата. Глаза красные, но выглядит хорошо. Чёрный цвет ей идёт. Рядом с ней, наверное, родители усопшего сидели. Еще не старые. Мать плохо выглядит, в полуобморочном состоянии склонила голову на плечо к мужу. А он держится. Только нижняя губа чуть подёргивается.

— Да что ты с нами наде-е-ла — а-л, — начала свой плач Света, почти в унисон Алефтине, заставив вздрогнуть от неожиданности сидевшего рядом мужчину. Через мгновение к причитаниям присоединился, чей то старческий, скрипучий голос.

У отца покойного стала сильнее подёргиваться губа. Он вытащил большой клетчатый платок, вытер им мокрые глаза, и сложил руки на колени как школьник.

— Да и на кого ты нас пок — и — и — ну — у — л, надёжа ты наша.

Рядом засопели и зашквыркали носы. Женщины заплакали. Вдова положила руку на лоб бывшего мужа и опустив голову на грудь тихо заплакала. Сопение рядом усилилось.

В комнату вошла пожилая женщина, ведя за собой мальчугана лет десяти.

"Малой совсем" — подумала Света, увидев его.

Пацана подвели к матери.

— Пусть с отцом попрощается.

Мать молча прижала его к себе и поцеловала в лоб. Дед взял мальчика за руку. А он, с заплаканными глазами, в новом большеватом, строгом костюме, боялся смотреть на своего мёртвого отца. Он не знал, куда деть свой взгляд. Только не на гроб, только не на покойника. От напряжения он да же выгнулся.

— Да, ты посмотри на своего сыночка, — чуть громче продолжала Аля.

Мальчуган вздрогнул, повернулся к матери и прижался к ней, испугавшись, наверное, что умерший отец действительно, сейчас откроет глаза и посмотрит на своего сыночка.

Мать, чуть тихо прошептала:

— Всё, сыночка, нету нашего папки, — и заплакала ещё горше.

Отец покойного закрыл лицо платком, и, сотрясая плечами, беззвучно заплакал, а мать, всё так же сидела потерянная.

— Да что мы будим делать то без тебя — я — я — а..

Мальчик разрыдался. В коридоре возникла суета, в зал вошёл мужчина.

— Пора, — бросил он.

Светлана встала. Хорошо, что есть распорядитель. Наверное, родственник дальний. Как обычно. Как дружка на свадьбе, или тамада. И со справками, и с кладбищем решать, и с поминками. Свете кто то протянул венок, с которым, вместе с другими женщинами — венконосицами, она стала медленно спускаться по лестнице, оборачиваясь, и поджидая процессию с гробом. Мужчины вынесли гроб из квартиры, и обтирая тёмными рубашками и пиджаками извёстку со стен подъезда, стали спускаться по лестнице, перехватывая гроб между лестничными маршами.

— Тяжёлый хозяин, — кто то сдавленно произнёс.

— Ребята, осторожнее на перехватах, не наклоняйте сильно. Он уже потёк, — раздался тот же голос. Ответом было только громкое сопение.

На улице, у подъезда расставили табуретки. Оркестр уже ждал. Света кивнула Михаилу, знакомому тромбонисту. Они часто пересекались на похоронах, и здоровались, хотя так и не были знакомы. У Михаила не было трех пальцев на правой руке. Он их отморозил прошлой зимой, когда после похорон сильно перепомянули клиента, и Миша уснул на морозе, на кладбище. Теперь играет левой. Переучился. А что бы было кому будить, если что, да и вообще следить за порядком, в оркестре стала играть его жена. На большом барабане.

Аккорды грянули с выносом гроба, как всегда неожиданно, до вздрагивания, резко и громко. Хозяин прощался с домом. Дом с хозяином. Людей стало больше, подтянулись соседи. Вдалеке стайка мальчишек, ровесники пацана — безотцовщины, с испугом и с интересом вытягивали шеи, и тихо что то обсуждали. Наконец оркестр замолчал.

Света прислонилась к стене, и покачиваясь, почти одновременно с Алей, продолжила работу.

— Что ж ты бросил нас соколик…

— Да встань же ты, да посмотри на жену свою красавицу.., — перехватила строчку коллега.

Конец ознакомительного фрагмента.