Летаргия. Уставший мир

Павел Волчик, 2021

Представьте мир, где кофе больше не будит.Где сон больше не приносит отдыха.Где процент заряда человеческого аккумулятора стремится к нулю.Мы начнём совершать ошибки. Мы перестанем замечать, как ошибаемся.Её Величество Усталость пройдёт по планете невидимой тенью, коснувшись каждого.Многих она усыпит. И это начало катастрофы.Но останутся те, кто попытается ей помешать: не самые умные, не самые сильные, не самые выносливые – те, кто и так привык уставать.На них вся надежда. Только они не спят в городе, где царствует Летаргия."Летаргия. Уставший мир" – первая книга трёхтомного цикла.Продолжение в книгах "Летаргия. Уснувший мир" и "Летаргия. Пробуждение".Роман "Летаргия. Уставший мир" победила в литературной премии "Экраницзация-2022" и входит в лонг-лист премии "Электронная буква 2022".

Фельдшер

Только спустя неделю после того, как одна из клёпок «бочки Либиха» дала течь, некоторые люди начали замечать вокруг неладное.

Остап Назаров, студент Тамбовского областного медицинского колледжа, одним из первых обратил внимание на странные вещи, происходившие с пациентами. Но кто будет слушать двадцатилетнего практиканта из Мичуринска, который даже ещё не стал фельдшером…

Жизнь Остапа весь последний год напоминала жизнь груши в боксёрском зале. Это была не жизнь, а сплошное выживание.

Он не помнил, когда последний раз спал больше шести часов. Питался как придётся и где придётся и уже не замечал, что стал относиться к еде как к топливу, необходимому для дальнейшего движения. Задолго до того дня, как усталость пустила свои корни и настало четвёртое октября, молодой человек испытал на себе всю палитру её оттенков. От лёгкого головокружения и сонливости до полного обездвиживания и нежелания жить.

Как будущий врач, Остап понимал, что ничего хорошего из такого образа жизни не выйдет. Но самое плохое, что могло с ним случиться, это смерть, а смертей он видел достаточно. Можно сказать, он привык к смерти. Страх к ней как-то спрятался, притупился.

Первые полгода практики он проработал санитаром на машине скорой помощи. Если бы какой-нибудь журналист попросил Остапа рассказать об этой работе, он ответил бы очень просто: «Иногда люди умирают, иногда — нет. Чаще нет, чем да».

Но журналистам обычно нет дела до таких людей, как Остап, у них другие интересы.

Полдня экипаж скорой трясло по ухабам, когда они объезжали окрестности Мичуринска. В каком-нибудь отдалённом посёлке они спасали залитого кровью пьяницу, которому дружок-собутыльник всадил вилку в шею. Или успевали сделать укол от высокого давления древней старушке, которая через месяц-другой всё равно должна будет распрощаться с этим миром.

Попадались и дети с отёком Квинке, которых удавалось спасти в последнюю минуту, и фрезеровщик с завода, потерявший пару пальцев, и беременные женщины с открывшимся кровотечением.

Но чаще всего — это Остап отметил почти сразу, как начал практику, — люди сами становились причиной случавшихся с ними проблем.

Рабочий в цеху, впервые за десять лет стажа, почему-то решал, что он достаточно опытен, чтобы вовремя уклониться от крюка грузового крана, и с утра оставлял свою каску в раздевалке.

Юноша, только что сдавший на права, думал, что он уже вполне может водить так, как в игре Need for speed, и понимал, что это самообман, только в тот момент, когда столкновение с сонным водителем такси было неизбежно.

Суеверная болезненная женщина, побывавшая у местной знахарки, выпивала травяной настой, от которого ей должно было стать лучше, а становилось только хуже.

Конечно, люди страдали от инфекций, врождённых болезней и плохой экологии, но гораздо чаще они становились жертвами собственного невежества или беспечности.

И поэтому Остап, пока его молодые глаза ещё горели желанием изменить этот мир, по вечерам и в редкие выходные штудировал медицинские справочники и научные статьи в интернете, чтобы быть готовым ко всему.

Времени на это оставалось немного. Дома его ждала мать, которая поднималась с кровати, только чтобы дойти до туалета, кашляла по ночам и страдала от запущенного рака лёгких. При этом она продолжала курить и любила повторять Остапу, что когда её сынок станет врачом, вот тогда-то она и вылечится.

Три года назад Остап поступил в колледж именно с этой целью — найти какую-нибудь подходящую терапию и помочь ей. Он так серьёзно занялся этой проблемой, что мог бы утереть нос онкологу со стажем, хотя в медицинской среде студент колледжа считался жалким дилетантом. Получив диплом, он станет всего лишь фельдшером, а не доктором в полном смысле этого слова, как любили повторять ему старшие врачи.

Времени на то, чтобы стать настоящим профессионалом, не оставалось: мать угасала уже сейчас, да и у Остапа поубавилось пылу. Он скоро начал сомневаться в том, что у матери есть желание выздороветь, она, как тот рабочий со стройки без шлема или как ребёнок, не желающий идти к доктору, потому что «и так всё пройдёт».

Например, она была в силах подняться с кровати сама и приготовить себе еду. Но почему-то не делала этого.

Деньги, которые ей платили по инвалидности, и той жалкой стипендии, что получал Остап, едва хватало на оплату квартиры. Поэтому молодой человек был вынужден искать подработку.

Его практика давно закончилась, а он продолжал работать на скорой. Взяли его охотно — сотрудников, как всегда, не хватало.

Остап легко сходился с людьми, он любил пошутить, старался говорить правду, и его хорошо принимали.

Диспетчер скорой Тоня, называвшая всех санитаров лапочками и любившая барбариски, рассказала ему, что в терапевтическом отделении требуется помощник заведующего. А однокурсник Григорий Жбанов по кличке Градус, который учился на медицинском только потому, что имел в ДНК три поколения врачей и страшно страдал от этого, договорился, что Остап будет сменять его на дежурстве в психиатрической больнице за скромные откаты.

— А что скажет папа? — спросил Остап (отец Градуса был главврачом в «жёлтом доме»).

— Я обо всём договорился, мужик. Во-первых, ты же знаешь, у нас жёсткая нехватка врачей и санитаров. Во-вторых, как только батя узнал, что у тебя проблемы с мамой, он сразу согласился. У него ведь первая жена тоже умерла от рака.

Остап напрягся. И Градус неловко кашлянул.

— Прости, мужик. Я имел в виду: нелегко, когда приходишь домой после смены, а там ещё один больной. Ты словно живёшь в аду, мужик! Не знаю, как ты держишься. Я бы уже дуба дал… Чёрт, да ты вроде как пример для меня.

Градус похлопал приятеля по плечу. Остап махнул рукой:

— Ладно. Мы сегодня споём?

— А то. Собираемся в «Пароварке».

«Пароварка» была маленькой тропической оранжереей во дворе больничного корпуса. Там собирались те из санитаров, студентов и врачей, у кого не было семей и кому хотелось расслабиться после тяжёлой работы. Остап не курил, потому что слишком часто слышал, как кашляет мать, и почти не пил, потому что быстро пьянел. Но у него была одна слабость: раз в неделю он пел под гитару песни, а вернее, горланил их до тех пор, пока не начинал хрипеть. После этого он уходил домой спать с лёгкой и чистой головой — и хотя бы на несколько часов своей жизни забывал о болезни и смерти.

На одной из таких встреч он повстречал Лану — тонкую стройную второкурсницу, которая училась на медсестру. Он часто видел её в колледже и считал одной из тех девушек, что помешаны на учёбе. Лана давно смотрела на него. Она казалась робкой и ранимой. Поэтому Остап слегка опешил, когда в «Пароварке», в самый разгар веселья на его коленке под столом заплясала её рука, а затем начала поглаживать ногу.

Позже, когда они вышли вдвоём из душной оранжереи и прохладный воздух наполнил лёгкие, она сцепила руки за спиной и, медленно покачиваясь, произнесла:

— Мне нравится, как ты поёшь.

Остап устало пожал плечами:

— Может, это потому что мне нравится петь?

Она засмеялась немного нервно.

— Нет. Не поэтому, — сказала она чётко и взвешенно.

Молодой человек внутренне сжался, потому что теперь в её взгляде не было ничего робкого и даже появилось что-то хищное.

— Нет? — выдохнул он, пытаясь говорить хладнокровно. — Почему же?

Не должен он был спрашивать, потому что заранее знал, какой услышит ответ. Не любил он эти игры.

— Потому что мне нравится всё, что ты делаешь.

— Капельницу я ставлю хуже всех в группе, — сказал он без улыбки, глядя в тёмную глубину сквера с мягким ковром из опавших листьев и чёрными руками деревьев.

Она опять засмеялась, и снова он услышал эту нервную нотку в её голосе. Нотку, которой не найдёшь ни в одном произведении классической музыки, потому что издать её способна только одинокая девушка.

Лана хлопнула его по плечу:

— Не скромничай! Я слышала, ты сдал наркологию на отлично. Этой грымзе нелегко угодить!

Остап вздохнул:

— Она не грымза. Просто слишком давно преподаёт.

Он хотел вынуть руку из кармана куртки, но тут же почувствовал, как к коже прикоснулось что-то прохладное и мягкое.

— Прости, у меня руки замёрзли.

Она нашла в кармане его ладонь и бесцеремонно зарылась в неё, как птенец под крыло наседки.

Остап пристально посмотрел на девушку, и Лана на мгновение растерялась, глядя в его открытое и простое лицо.

— Тебе куда?

— На Пугачёва, это почти на самом берегу Каменки. Я живу с мамой и сестрой. Проводишь?

Он неловко кашлянул.

— Только до вокзала. Извини, меня дома ждут.

Они пошли. Под ногами, похожие на крылья летучих мышей, шелестели кленовые маслянистые листья.

— Это всё из-за твоей матери?

Остап нахмурился.

Она продолжила, и на этот раз в её голосе послышалось смущение:

— Я слышала, что она тяжело болеет. Могу я… хм, чем-то помочь? Может быть, нужно посидеть с ней или…

— Лана, — перебил он её ласково, — не нужно, спасибо. Она наотрез отказывается от сиделки.

— И при этом заставляет быть сиделкой тебя?

— Что?

— Извини, но это жестоко: в двадцать лет работать на износ и не иметь возможности даже…

— Даже что?

— Проводить девушку до дома.

Она хотела разозлить его или увидеть на его лице смятение, но он снова только пожал плечами:

— Ничего не поделаешь, я привык.

Они неловко замолчали. Пошёл мелкий дождик. В глазах поплыли огни фонарей. Кожу будто покалывали ледяные иголочки.

— Откуда это ты столько обо мне знаешь? — спросил он с улыбкой.

— Говорят, ты лучший на курсе. А я всегда выбираю лучших!

Он помрачнел и остановился, осторожно высвободил руку из кармана, отчего её рука бессильно упала. Нужно быть осторожнее с такими женщинами, как она, — не поймёшь, умная или дура, добрая или злая, говорит правду или лжёт. И самое главное — почему так привлекает?

— Лана, я никакой не лучший. Я живу в Мичуринске, в богом забытом месте, где полно возможностей для тех, кто занимается сельским хозяйством и плодово-ягодными культурами, но нет ни одного приличного медицинского вуза. Мне тесно здесь, как слону в тазу. В лучшем случае через три месяца я стану фельдшером и понятия не имею, что мне с этим делать и как жить. Каждый вечер я злюсь на мать и раздражаюсь по любому поводу, потому что меня тошнит от усталости. Зачем тебе такой человек?

— Но… — выговорила она, задыхаясь, — но я слышала про ту реанимацию, когда все сдались, а ты спас человека…

Остап усмехнулся. Они тогда с бригадой первой помощи приехали посреди ночи в офис к местному депутату. Странно было смотреть, как человек, наделённый большой властью, беспомощно лежит на полу и, словно большой сом, хлопает ртом. Он лежал посреди ковра в холле, выставив огромный живот, вращая красными глазами и давясь слюной. Вокруг бегала девица в шелковом халате, явно не его жена, и причитала.

Полчаса они откачивали его, и Остап действительно вспотел и вымотался, пока они возвращали несчастного к жизни. Молодой человек не сдался даже после того, как уже семь минут не билось сердце, и обозлённые санитары отказались «возиться с трупом». Но Остап просто не любил бросать начатое дело. И сердце вдруг ожило…

— Это мои обязанности, Лана. Вот и всё.

— Ну и ну… Скромник нашёлся.

Он снова нахмурился.

Она взяла его под руку, и они молча пошли по пустой улице дальше.

— Ты всё время такой разговорчивый?

— Стараюсь как могу, — буркнул Остап. — Не люблю трепать языком, что тут такого?

— Человек-загадка, — сказала она самой себе, отвернувшись. И облачко пара вырвалось из её губ.

«Кто бы говорил…» — подумал Остап, застёгивая молнию на куртке.

Первые заморозки уже чувствовались в воздухе.

— Ну, рассказывай… — продолжила Лана.

— Что рассказывать?

— О чём ты мечтаешь? Чего тебе хочется? Я не верю, что работа на скорой и уход за больной матерью — всё, чем ты живёшь. Так и свихнуться недолго. Наверняка у тебя есть какая-нибудь цель, идеал.

Остап ухмыльнулся. Никто не верит. Ему иногда казалось, именно потому, что у него не было цели, идеала и всех этих высоких мыслей, он пока ещё не свихнулся. Он просто день за днём делает своё дело. Вот и весь секрет.

— На работе у меня есть друзья, а с мамой тоже бывает весело.

Ну да, обхохочешься. Прошлой ночью, часа в четыре, пришлось делать уколы, которых она жутко боится, — так Остап посоветовал ей петь в голос, пока он вводит лекарство, и это сработало.

— Я спрашиваю про тебя, — сказала девушка с нажимом.

Остап задумался, и Лане, которая в этот момент взглянула в его лицо, на мгновение показалось, что сейчас он где-то далеко, за тысячи километров отсюда.

— Я бы хотел уехать из этого места, — сказал он наконец.

Она ехидно улыбнулась:

— Не ты первый, не ты последний. Только знаешь, я бывала в местах похуже. У вас хотя бы есть театр.

— Ну да, я могу пересказать тебе все спектакли. Мы ещё в школе пересмотрели весь репертуар.

Она подняла руки в знак протеста:

— Нет уж. Я здесь не так долго, как ты. Оставь мне немного утешения.

Он вздохнул:

— А ты не хочешь уехать отсюда?

— Я полжизни переезжаю с матерью и младшей сестрой. Хватит.

«Значит, у неё нет отца, — понял Остап. — Это многое объясняет».

Он давно уже заметил, что у девушек, которые росли без отца, есть какая-то нервность, надлом.

Ну что ж, он тоже с пяти лет не знал отца. Мать говорила, что тот был моряком, — уплыл, наверное…

— Долго ты собираешься работать на скорой? — прервала его размышления Лана.

— Вообще-то, как раз сегодня мне предложили новое место…

— Градус сказал мне, что по вечерам ты будешь работать в психушке вместо него. Это правда?

В её голосе прозвучала ирония.

Остап пожал плечами:

— Должен же кто-то там работать. К тому же психиатрия была моим любимым предметом.

Где-то неподалёку прогромыхал поезд. Из мглы выплыл железнодорожный вокзал.

Место, которое Остап помнил с детства. Беспокойное, пребывающее в вечном движении. Не выветривающийся запах табака. Пассажиры, выходящие из поезда в спортивных штанах, тапочках и куртках, накинутых на плечи, — покурить, купить беляш или дешёвую лапшу со вкусом курицы. Сорок минут остановки в городке, который они, наверное, считали неким перевалочным пунктом. Бронзовый бюст человеку с бородой и в шляпе — единственное, что они могли запомнить на этой станции, когда шли за соком в ближайший магазинчик. И вряд ли кто-нибудь из них всерьёз задумывался о том, что новые сорта фруктов и ягод для их сока вывел именно этот человек в шляпе — селекционер Иван Мичурин.

Поезда приходили сюда из городков поменьше Мичуринска, и Остап ещё мальчиком научился отличать тех, кто едет из таких городков, от тех, кто жил в северной или южной столице. Иногда он подолгу смотрел со старой водонапорной башни, как отбывает поезд в Москву или Петербург, и ему казалось, что в маленькой точке на путях, тающей на горизонте, собрались все его неясные надежды.

Хотя Остап с Ланой были далеко от вокзала, он даже отсюда чувствовал запах сигаретного дыма. Это разозлило его и напомнило о матери.

Пора домой, возможно, она так ни разу и не поднялась с кровати за весь день, чтобы поесть или сходить в туалет. В последнее время она хандрит.

Остап бросил последний взгляд на вокзал — его недавно отремонтировали, но вид всё равно был неважный из-за мелких магазинчиков, облепивших его со всех сторон. От этого нарядный фасад выглядел как новогодняя ёлка, на которую вместо игрушек навесили консервные банки и старые носки.

В сумерках ему показалось, что этот вокзал заколдован, уехать с него невозможно — поезда ходят по замкнутому кругу.

— Мне пора, — Остап неловко кашлянул, когда они подошли к перекрёстку.

Лана была начеку. Приблизилась к нему быстро и плавно, поцеловала прямо в губы.

Остап от неожиданности замер. Обычно девушки ждали его поцелуя. Да и вообще он ещё не решил, нравится она ему или нет. От её волос приятно пахло мёдом и цветами.

Лана обняла его за талию, вздохнула — и, когда он невольно ответил на её поцелуй, опустила голову и сделала шаг назад.

— До встречи, скромник.

Он ничего не ответил. Её прохладная рука скользнула по тыльной стороне его ладони.

Затем Лана посмотрела прямо ему в глаза и сказала строго:

— Пообещай мне, Остап…

Парень вздрогнул. Всё притворство будто разом слетело с неё.

— Что пообещать?

— Пообещай, что жизнь тебя не сломит, — прошептала она, волнуясь, — что ты не станешь серым скрюченным человечком, какими становятся трудоголики вроде тебя. Вроде моего отца, которого проклятая система раскатала в лепёшку. Пообещай мне, что не станешь рабом.

Она будто заглянула ему в самую душу. Он кивнул:

— Я постараюсь. Мне бы тоже этого не хотелось…

Лана открыла рот, чтобы сказать ещё что-то, но только неопределённо взмахнула рукой и пошла прочь через перекрёсток.

Дома его ждал сюрприз. Остап застал мать на их крохотной кухне: она не только поднялась на ноги, но и подогревала ужин.

— Я проснулась голодной, как людоед в последний день поста.

— Не думаю, что людоеды соблюдают пост, — заметил Остап.

Он, как был в куртке, сел на стул, с удовольствием откинулся на спинку и закрыл глаза.

— Сними верхнюю одежду, — сказала мать. — Что это ты такой довольный?

— Так, ничего.

Мать сегодня была разговорчивой и без остановки рассказывала обо всём, что видела в вечерних новостях. Только теперь, когда она поднялась на ноги, Остап увидел, как мать похудела за последние полгода. Сделав паузу, она подошла к окну, и её рука легла на пачку сигарет, лежавшую на подоконнике.

Невольно она бросила взгляд на сына.

— Мам, — нежно сказал Остап. — Может, пока не надо?

Он ещё помнил, как вчера ночью она заходилась очередным приступом кашля.

Мать пару секунд стояла в раздумье. Потом её пальцы начали ловко выуживать сигарету из пачки.

— От этого мне уже не станет хуже, а вот если я не закурю…

Остап вздохнул, опустил тяжёлую голову на ладони.

— Я не смогу тебе помочь, мам, если ты себе не поможешь.

— Когда у тебя выпускные экзамены? — сменила она тему, выпуская струйку дыма в приоткрытое окно.

— Должны быть через несколько месяцев, в конце декабря. Но, возможно, мне удастся сдать досрочно.

— Зачем тебе спешить?

«Для неё время дома тянется медленно», — подумал Остап.

— Я нашёл новую работу, мам. Но без диплома буду получать копейки.

Она задумчиво посмотрела в окно:

— В школе ты всегда обгонял программу, именно поэтому я просила перевести тебя из третьего сразу в пятый. В восьмом классе тебя сбили с толку эти ребята с Моховой улицы, из семей уголовников. Иначе ты уже учился бы в университете.

Остап подошёл и взял её за руку:

— Мам, я ещё поступлю в университет. Вот увидишь. Мы подкопим денег. Ты придёшь в себя, и рванём в Питер или Москву.

Она сминала губами сигарету, рассеянно глядя на жёлтый фонарь в короне осенних листьев.

— Я совсем тебе не помогаю, — произнесла она дрожащим голосом. — Что я за мать?

Он ласково обнял её, поцеловал в пробор, увидел в волосах несколько седых прядей.

— Тебе просто нужно выздороветь, мам. Нужно захотеть выздороветь. Например, «химия»…

Она всхлипнула носом, перебила сипло:

— У меня совсем нет сил. Даже на то, чтобы хотеть выздороветь, нужны силы. Но скоро я тебе не буду обузой, мой мальчик…

Остап разозлился:

— Перестань, мам!

Она обняла его. Её лицо медленно менялось, тревожные морщинки между бровями разгладились:

— Иди отдыхай. Завтра я приготовлю тебе сырники.

Он ещё раз поцеловал её и хотел уже идти, но она придержала его за руку и хитро взглянула в глаза:

— Передай своей девушке, что у неё приятные духи.

У Остапа покраснели уши.

— Она… У меня нет никакой девушки.

Мать сделала театральный жест и достала из пачки новую сигарету.

— Ну в таком случае я самый здоровый человек на земле.

Она хрипло рассмеялась, поглядывая на его смущённое лицо, затем её смех перешёл в тяжёлый грудной кашель.

Остапу разрешили сдать экзамены досрочно, не без помощи отца Градуса, который имел уйму знакомых в медицинском колледже и почему-то всего за пару разговоров проникся к молодому студенту доверием. Кто знает, может, он увидел в друге Гриши то, что так хотел видеть в собственном сыне, — задатки хорошего врача.

Для Остапа начался сложный период подготовки. Одновременно с этим он работал в двух больницах — готовиться к экзаменам приходилось либо ранним утром, либо поздней ночью. Он совсем не высыпался, но молодой организм пока ещё неплохо переносил лишение сна.

Время от времени, когда он шёл с одной работы на другую или наведывался в библиотеку, его отлавливала Лана. Иногда она приносила ему хорошие книги для подготовки, иногда бутерброды или пирожки. Последнему вечно голодный студент был особенно рад, и ему больше не казалось, что девушка действует слишком напористо, — он был вымотан и мысленно благодарил её за заботу.

В обычной больнице он проходил стажировку и помогал заведующему отделением неврологии: возился с кучей бумаг и ходил вместо него на регулярные осмотры пациентов. Эта должность досталась ему случайно из-за острой нехватки медперсонала.

В палаты чаще попадали тяжёлые больные, они подолгу лежали в койках. Остап был поражён, как мало им уделяется времени и как быстро развиваются осложнения у пациентов, которые почти не двигаются.

Медсестёр было мало, и работали они спустя рукава — подолгу не подходили к больным, даже когда те звали их. Остап часто видел, как они пьют чай в подсобке или сплетничают. Молодому человеку приходилось самому при обходах переворачивать больных, ставить им капельницы, менять утки и даже делать массаж, хотя по инструкции он не обязан был это делать. Через неделю он стал работать на автомате и даже не замечал, что пациенты начали обращаться к нему по имени.

Вечером он шёл дежурить в психиатрическую больницу. Изменённое сознание, душевные заболевания давно вызывали у Остапа исследовательский интерес. Он много читал об этом прежде и теперь мог наблюдать за пациентами с неврозами, шизофренией и биполярными расстройствами. Однако интерес этот несколько угас, когда он столкнулся с пациентами на практике. Психушка оказалась очень грустным местом, где бо́льшая часть персонала относилась к их странностям как к очередному неудобству, которое следует устранять любым способом: лекарствами, наказаниями, обездвиживанием.

Через пару недель Остап заметил, что пациенты, у которых есть занятия, ведут себя спокойнее других.

Два шизоида часто дрались по вечерам и заставляли остальных волноваться. В наказание их привязывали ремнями к кроватям.

Как-то Остап пришёл с гитарой. И полвечера они с пациентами пели. На следующий вечер повторилось то же, да ещё к концерту присоединилась пара санитарок. Отец Градуса сначала не одобрил подобные действия, но скоро смекнул, что так вечера на этаже проходят спокойнее, и решил поддержать идею Остапа. В общей палате появился пластилин, шашки, цветная бумага для оригами, небольшая библиотека. Даже здоровым людям становится плохо без занятия, что уж говорить о больных.

Однако новая работа довольно скоро превратилась в рутину. Остап вспоминал слова Ланы: «Пообещай, что ты не станешь серым скрюченным человечком, какими становятся трудоголики вроде тебя». Он всё время думал об этом и боялся, что уже стал таким «человечком». Некому было объяснить, что появление его — молодого студента, чуткого к людям и думающего несколько иначе, чем другие, — медленно улучшало жизнь пациентов, а некоторым даже незаметно спасало эту самую жизнь.

Наконец, наступило 4 октября 2021 года, день, когда Остап пришёл на досрочный экзамен к десяти часам утра в аудиторию № 5 Тамбовского медицинского колледжа.

В это утро в Петербурге кофейня «Письма» только-только открыла свои двери и хозяева знать не знали, что посетители сегодня, в обычный будний день, хлынут к ним потоком.

В тот же миг на другом конце планеты бразилец Карлос Сантьяго разминал запястья перед фокусом с метанием ножей, а его младшая сестра сидела у зеркала, зевая и расчёсывая волосы.

В тысячах километров от них московский футболист Фёдор Копьёв собирался сделать зарядку, но плюнул и вернулся в постель к своей подружке-фотомодели, которая спала мёртвым сном на широкой круглой кровати. Вечером на ответственном матче Копьёв поставит личный рекорд, промазав мимо ворот четырнадцать раз подряд.

Остап выдохнул и вошёл в аудиторию.

Его и ещё несколько студентов должна была ожидать комиссия из трёх преподавателей.

Однако их оказалось всего двое: третий, пожилой профессор, не явился по причине плохого самочувствия. Остальные выглядели так, словно накануне пробежали десятикилометровый марафон.

Высокий бледный инфекционист пил айран и потирал жилистыми пальцами виски.

Женщина в выцветшей блузке, с подёргивающейся щекой, лучший в городе нарколог, которую Лана несправедливо назвала грымзой, писала что-то в листах, веером разложенных по столу. Она то и дело отвлекалась от своего занятия и рассеянно смотрела на вошедших студентов. На её лбу блестели едва заметные капельки пота. Щёки горели нездоровым румянцем.

Молодой человек почти не волновался — на это у него уже не было сил. Его больше беспокоило, что он будет делать с новой работой и справится ли он со всем, что на него в последнее время навалилось.

Экзамен оказался формальным. Остап даже пожалел, что потратил столько сил и времени на подготовку. Порой создавалось впечатление, что комиссия его не слушает, — начни он говорить про розового слона с крыльями, они будут так же пялиться в бумажки, сопеть и качать головой.

Через пару дней он вышел из колледжа с дипломом, которого так долго ждал, и всерьёз задумался о том, что в его жизни, по сути, ничего не изменилось. Пока он так и не стал настоящим врачом. Менять утки, ставить капельницы, ухаживать за лежачими больными — неужели это всё, на что он способен?

«Тем не менее, — думал Остап, — экзамены сданы и самое сложное позади».

Он потянулся и радостно зашагал прочь от старенького здания колледжа.

Молодой человек не мог знать, что следующие несколько недель станут самыми сложными в его жизни.

Он шёл по городу, в котором с детства знал каждый закоулок. Он видел людей, по большей части знакомых ему, и не мог избавиться от странной мысли: что-то в них изменилось, что-то в них не так.

Это чувство становилось сильнее и набирало обороты, как снежный ком. Он думал одновременно о матери, о пациентах в больницах, о Лане и о людях, которых видел на улицах города. Что-то их связывало. Всех их и его самого. Что-то новое. Повисшее в воздухе тревожной невидимой паутинкой…

Его мозг судорожно пытался уловить нечто общее, какой-то неясный признак, симптом, который сопутствует началу многих болезней и который с недавнего времени объединял всех.

Мысли ворочались медленно. «Если бы я так не уставал, — думал Остап, — если бы так не загнал себя, то уже бы догадался. Нужно выспаться, отдохнуть».

«Отдохнуть… — снова подумал он и внезапно, как молния, в его сознание ворвалась догадка: — Усталые. Они все выглядят усталыми!»

В этой мысли вроде не было ничего необычного, но вместе с тем она ошеломила его. Почему? Ведь не все работают на двух работах, не все спят по пять-шесть часов!

Пока он не мог объяснить этого себе. Но он вдруг остро почувствовал усталость в других, быть может потому, что давно страдал от неё сам. И если его коллег она делала рассеянными, равнодушными и невосприимчивыми к чужой боли, то у него будто бы обнажились нервы.

Он остановился и закрыл глаза.

«Всё изменилось!» — ревела в его сознании чужая незнакомая мысль. «Что изменилось?!» — спрашивал он себя. «Всё. Весь привычный мир изменился. В одну секунду. Незаметно. Неуловимо. Пока незаметно. Пока неуловимо». — «Но почему? Почему?!»

Остапу захотелось всё бросить и сесть за книги, перерыть интернет в поисках ответа на вопрос: что творится в мире?

Но в его старом телефоне не было интернета. И ещё не скоро ему выпадет возможность сходить в библиотеку.

Он шёл, погружённый в тревожные мысли, и не замечал, что над городом в темнеющем небе раз-другой зажглись бледно-лиловые всполохи, прокатились волной по небосводу и погасли.