Вслед за тенью. Книга вторая

Ольга Смирнова, 2023

Совсем недавно в моей жизни появился смысл и возродилась надежда найти отца. Но в игру вступили обстоятельства. Поначалу они показались мне розыгрышем – лёгкой безобидной шуткой. Но в любой шутке есть только доля шутки. Я убедилась в этом, попав в ловушку. И мне не справиться без твоей помощи, Кирилл Андреевич… Но могу ли я на нее рассчитывать после всего того, что натворила?

Глава 9 Один секрет на двоих

«Ясно. Слушай, а давай договоримся, что никому не скажем о том, что ты стянула с меня парик».

«А что это — «парик»?»

«Вот эта штуковина», — поясняет он, вертя у меня перед носом своими вторыми волосами.

«Аааа поняла. Не скажем даже маме?»

«Ни—ко—му! — говорит он по слогам. И спрашивает: А, кто у нас мама?»

«Ее зовут Ольга Громова. Она здесь работает».

«Вот как! Ей — в первую очередь! Так ты и есть Котёнок?»

«Так меня только мама и бабушка называют. Иногда — дедушка. Только совсем иногда—иногда».

«Ясно. А папа принцессой зовет?»

«Нет. Принцесской. Это мой позывной. Он секретный, — хвалюсь я. — А ты кто?»

«Давай договоримся: ты будешь называть меня блондином, хорошо?»

«Что это — «блондин»?»

«Так называют человека со светлыми волосами».

«Но у тебя они чёрные! Значит ты не блондин!»

«В логике тебе не откажешь, — с досадой бросает он. И добавляет, подумав: — Давай, так: то, что я на самом деле не блондин — будет нашим с тобой секретом?»

«Самым секретным секретом?»

«Да».

«Нет».

«Нет? Почему?» — удивляется он.

«Потому что у меня секрет бывает только с папой. А ты — не папа».

«Снова логично», — вздыхает он.

И я чувствую, что он очень недоволен. Это какое-то холодное недовольство. Замораживающее. Мне становится зябко и неуютно. И ещё — мне почему-то жаль, что расстроила его. Мне он нравится. Он не повышал голоса, не приказывал — просто попросит. А теперь вдруг стал другим — совсем чужим. И это мне не нравится.

«Слушай, а ведь у нас с тобой уже есть один секрет! — вдруг заявляет он, — Про газировку. Но ты не волнуйся, я никому о нем не скажу».

«Даже дедушке?» — Гляжу на него с подозрением.

«Ему — ни под какими пытками!» — клятвенно заверяет он.

«Что это «пытками»?

«Ну… Это значит, никогда ему не скажу».

«Никогда—никогда?»

Он молча кивает.

«Ладно. Я тебе верю. А что я получу?» — решаю я согласиться. Чтобы он не был таким расстроенным.

«Если парик станет нашим секретом?» — спрашивает он, улыбаясь. Снова по-доброму.

Я молча киваю.

«А ты корыстная!»

«Что значит «коры — сная»?»

«Это такой человек, который во всем ищет выгоду».

«Что значит выгода?»

«Это значит, что человек всеми путями хочет получить что-то нужное. Только для себя».

«Разве это плохо?»

«Да нет… не то, чтобы плохо… просто не всегда хорошо».

«Как это? Вот ты же хочешь, чтобы никто не знал, что у тебя волосы другие. Значит хочешь получить выгоду».

«А с тобой приятно иметь дело!»

«Почему?»

«Схватываешь на лету».

«Папа тоже так говорит».

«Он прав. Значит так: давай договоримся: ты выполняешь мою просьбу и молчишь о парике, а я выполню одну твою».

«Всего одну?»

«Да. Это будет справедливо».

«Это слово я уже знаю. Оно хорошее. Мне дедушка объяснил».

«Отлично! Значит, баш на баш?»

«Это как?»

«Просьбу на просьбу. Одна просьба — моя, одна — твоя, договорились?»

«По рукам!» — соглашаюсь я, подумав, и протягиваю ему ладошку. Он негромко смеется, пожимает ее и спрашивает:

«Так какая у тебя будет просьба?»

«Сначала я хотела забрать у тебя эту штуку. Парик».

«Это — не вариант!»

«Нельзя?»

«Нет».

«Да я просто хотела примерить. Но уже не хочу».

«Это почему же?»

«Эта штука — как шапка. А шапку летом не носят. Потому что жарко».

«Права, — вздыхает он. И добавляет: — Мне недолго осталось носить эту штуку. Потом могу тебе подарить».

«Нее, не надо».

«Почему?»

«Туда мои волосы не залезут.

«Хмм. Догадливая. У тебя они густые».

«И вооот такие длинные!» — хвастаюсь я, отмеряя себе ладошкой по пояс.

«Круто!» — отвечает он, одобрительно кивая. — Ладно, какая у тебя просьба?»

«Хочу мороженое. Фисташковое».

«По рукам, — отвечает он. И уточняет: — с меня мороженое, с тебя молчание — лады?

«Лады. Папа тоже так говорит».

«Мы все так говорим», — заверяет меня он.

Подходит к зеркалу и надевает свой парик. И только он успевает это сделать, как заходит мама.

«Вот ты где! — обращается она к моему собеседнику, — И чем вы тут занимаетесь?»

«Мы с блондином разговариваем, мам. Он обещал мне мороженое».

«Вот как! И за что же?»

«Он сказал, что я все схватываю на лету».

«Котёнок ты мой любимый! Ты у меня не только красавица, но и большая умница!»

«Точно!» — отвечает блондин.

Я вижу, как он скрывается за дверью. А следом «кадр из фильма» моего детства на пару мгновений зависает… И вдруг разбивается вдребезги.

Меня окутывает пустота. Чувствую себя разочарованной. И очень несчастной. Нестерпимо хочется вернуться туда — в моё воспоминание. Занырнуть в него и прикоснуться к тому, чего больше нет — к моей прошлой счастливой жизни. Жизни, в которой мама с папой были рядом, в которой еще жива бабуля, в которой дедушка был не таким суровым. Мне настолько больно, что еле сдерживаю слезы и чувствую себя кустом любимых маминых роз, вдруг выдернутых из грунта и брошенных засыхать без воды и комфортных условий. Как же хочется заплакать! Громко, как в детстве. Чтобы мама погладила по голове. Чтобы папа сказал свое фирменное: «Не мороси, дочь!» Чтобы дедушка привычно сделал ему замечание «подбирать выражения». Чтобы вступилась бабуля и с улыбкой пригласила всех нас на вечернее чаепитие.

Но всего этого больше нет и никогда не будет.

«Надо жить дальше», — всегда говорит дед. И мы с ним живем…

Я медленно моргнула, прогоняя морок воспоминаний и взглянула на своего молчаливого собеседника. Он уже привычно всматривался мне в лицо, сидя в кресле напротив. Руки его покоились на подлокотниках кресла, а длинные ноги были вытянуты вперед — так, что я в подробностях могла разглядеть рисунок подошвы кроссовок «Найк» внушительных размеров.

— Так вот как мы познакомились… — прошептала я. Сил говорить громче я не чувствовала. — Только тогда я так и не узнала, как вас зовут… Когда мы возвращались с мамой домой, она передала мне мороженое и сказала: «Это тебе твой новый друг просил передать».

Орлов продолжал молчать.

— Андрей Валерьевич Орлов — ваш отец? — спросила я, вспомнив человека в форме, который встретился нам на проходной.

— Да, — ответил он через паузу, которой, казалось бы, не будет конца. И уточнил: — В каком контексте ты о нем вспомнила?

Я взглянула в лицо человека, сидевшего не более, чем в полуметре от меня, и осознала, что ему очень важно было услышать ответ на свой вопрос. Настолько важно, что он оторвал спину от комфортной спинки кресла и, чуть склонился ко мне, не вставая. Он смотрел на меня, не моргая. Удивленно. Столь пристальный, абсолютно неподдельный интерес показал мне, что человек, о котором я вспомнила, был для него авторитетом. Большим авторитетом.

Мне так не хотелось огорчать Кирилла Андреевича, разочаровывать его, ведь я не вспомнила ничего важного: просто человека в форме, который подошел к нам с мамой в то утро, ничего особо не значащий разговор… Странный ответ мамы… Ответ, на который я тогда так и не попросила дополнительных разъяснений. Ментально соприкоснувшись с тем днем, я всё еще остро ощущала, насколько не занимала меня тогда эта тема. Гораздо больше интересовал кабинет мамы, в который я тогда должна была попасть впервые. Держа ее за ручку и подпрыгивая в нетерпении, как строптивая козочка, я бежала чуть впереди, как бы подгоняя маму идти быстрее. Но мне тогда остро почудилось, что мама не очень жалует того человека в форме — Андрея Валерьевича. Почудилось по тону, которым она тогда ответила и по краткости самого ответа. Так что не факт, что мне удалось бы узнать, почему тот человек не всегда бывал добрым. Мама могла быть закрытой. Она не раз пресекала мои вопросы, которые считала лишними. Именно краткость ее ответов и говорила мне о том, что она не собирается мне что-то разъяснять. А я… Меньше всего я всегда старалась ее обидеть. Или как-то испортить ей настроение.

Кирилл Андреевич продолжал сидеть все в той же заинтересованной позе. Он не задавал наводящих вопросов, просто ждал ответа. Терпеливо…

И я решила передать ему наш разговор. Слово в слово. Прикрыв глаза, я снова «переместилась» в то утро, благо мой мозг еще «не успел» его забыть, и выдала:

— Звучит сирена. Я дотронулась до турникета в мамином офисе… Не случайно… Специально… Мне было интересно. К нам подходит человек в форме. Я думаю, что это папа… Но это не он…

«Какой милый у нас диверсант?» — говорит человек, похожий на папу.

«Я не девесат! Я разведчик», — поправляю я его.

«Вот оно как! — отвечает он, смеясь. — У вас случился провал, дорогой разведчик».

«Как это?» — спрашиваю я у него и чувствую, как мама сжимает мою ладошку.

«Помолчи!» — тихо велит она. И достает из сумочки белый квадратик с полоской посередине.

«Что это у тебя, мам?»

«Пропуск», — отвечает она и касается им небольшого экрана. Сирена сразу смолкает.

«Я тоже такой хочу!» — заявляю я и слышу голос человека в форме:

«Какая смена у вас подрастает, Ольга Даниловна. Храбрая. Любознательная!»

«Еще — красивая, — добавляю я. И зачем-то уточняю: — Так папа говорит».

Мама снова сжимает мою ладошку, а человек в форме мне отвечает:

«Согласен — красивая. А какая уверенная в себе!»

«Извините, Андрей Валерьевич, — виновато говорит мама, — не с кем было оставить…»

«Уже в курсе. Разместите «разведчика» в своем кабинете и выдайте ему задание», — с улыбкой распоряжается человек в форме.

«Так точно!» — отвечает ему мама. Мы проходим через турникет, который больше не шумит, даже когда я ещё раз дотрагиваюсь до его «рога». Скрытно, чтобы мама не увидела. Мне не хочется еще раз ее расстраивать. А человек в форме видит, но маме ничего не говорит. Только подмигивает мне. А потом разворачивается и уходит. Я гляжу ему вслед и спрашиваю:

«Кто это, мам?»

«Мой начальник — Андрей Валерьевич Орлов», — отвечает она.

«Он добрый!» — замечаю я, наблюдая, как тот скрывается за поворотом. И слышу:

«Не всегда…» Это всё… Он, наверное, уже в отставке… Столько лет прошло… По возрасту… должно быть так… Знаете, мне бы хотелось с ним увидеться, — вдруг призналась я. И услышала негромкое:

— Это невозможно…

— Почему? — разочарованно спросила я, совсем не подумав, что моя просьба могла показаться бестактной. — Извините… Должно быть есть причины… нам не встретиться… Секретность там или что-то еще… Понимаю…

— Что-то еще.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я надеялась, что он продолжит и объяснит это «что-то еще», но он не спешил. О чем он думал, не знаю, но смотрел на меня как-то по-новому: без пренебрежения, которое время от времени демонстрировал в течение этих двух дней, без иронии, ставшей привычной в нашем общении, без подозрительности, которую я порой замечала. Он смотрел на меня по-новому: не как на простой ребус, который можно разгадать в два счета, а как на более сложную головоломку. Как на уравнение с несколькими неизвестными.

— Его нет в живых, — вдруг поделился Кирилл Андреевич.

— Погиб? Как мама? — совсем не подумав выпалила я.

— Сердечный приступ, — бросил он.

— Как жаль… — проговорила я и расстроилась. — Соболезную…

— Благодарю, — негромко проговорил он.

— Зачем вам было нужно, чтобы я вспомнила о парике?

Продолжая сидеть в своем объемном кожаном кресле, легонько постукивая костяшками длинных пальцев по левому подлокотнику, Орлов всё также смотрел на меня в упор. Молча.

— Вы левша? — вдруг спросила я.

Подумав с секунду, он коротко бросил:

— Амбидекстр.

— Это… это человек, одинаково хорошо владеющий обеими? — уточнила я, вспомнив, как в школе усердно училась писать «правильно»: не левой, а правой рукой. Чтобы не быть белой вороной среди одноклассников, ни один из которых не был левшой. Мне так хотелось хоть в чем-то быть как все, и я старалась. Старалась, прекрасно осознавая, что как все я все равно не стану. Хотя бы потому, что жила в специфических условиях: к семи годам уже имея печальный бэкграунд, я росла без обоих родителей и мало того, что семья моя была неполной, так еще и порядки в этой семье были далеки от среднестатистических.

— О чем задумалась?

— Пытаюсь понять зачем вы дирижируете моими воспоминаниями…

— И как? Успешно?

— Пока никак… Ума не приложу, зачем вам это. Решили выдрессировать обезьянку, чтобы потом выпустить на арену? Хоть намекните, на какую?

— У тебя богатое воображение… В моих планах нет выпускать тебя на арену. На какую бы то ни было…

— Правда? Интересно, почему же? Это могло бы быть… забавно…

— На арене ты будешь находиться на всеобщем обозрении… Это все равно, что принадлежать всем сразу…

Мы смотрели друг другу в глаза: он — с лёгким прищуром, я — снова в ожидании того, что он продолжит развивать свою мысль. Но он замолк и вскоре мне стало ясно, что развивать ее он не собирался.