Хирурги человеческих душ. Книга вторая. Моё время. Часть первая. Вторая оттепель

Олег Владимирович Фурашов, 2023

Книга о судьбе следователя, а затем прокурора Подлужного и его семьи на закате Советского Союза и в годы становления Новой России. О том, как властители наших дум становятся властителями страны, а затем ломают наши судьбы. О том, как важно сохранить верность самому себе. Ибо измена собственным идеалам равнозначна смерти. А животное существование – это отнюдь не человеческая жизнь. А меж тем миллионы советских людей, россиян, следуя за очередным мессией, теряли своё "я". Но как, как определить, для чего же создан каждый из нас? Как не допустить роковой ошибки?

Глава вторая

1

От прокуратуры до райкома — рукой подать. И два дня спустя Подлужный и Потыквеоком шагали туда для представления нового прокурора Первому. И то был не тривиальный акт местной дипломатии по «вручению верительных грамот». То был устоявшийся ритуал, согласно которому органы прокуратуры, осуществлявшие по Конституции СССР высший надзор за соблюдением законов и, казалось бы, подотчётные только Советскому Народу и Его Величеству Закону, фактически признавали верховенство КПСС.

Нет, непосредственно в регионах прокуроры по положению не подчинялись партийной номенклатуре. Да и как могло быть иначе, если прокуроры городов и районов назначались прокурором России, а прокуроры областей — ещё и по согласованию с генеральным прокурором СССР? Зато сам прокурор Союза и подчинённые ему республиканские коллеги назначались соответствующими Верховными Советами, где заправляли коммунисты. Где на них находились «железные рычаги воздействия». Тем паче, что прокурор любого уровня в обязательном порядке состоял в партии. И ему, только как члену КПСС, могли учинить первичный спрос даже в низовой партячейке.

Вот почему, случись глубокий конфликт между райкомом и районной прокуратурой, в девяноста девяти случаях из ста столица была на стороне первой инстанции. И лишь если райком явно «зарывался», его вежливо «поправляли на перспективу». А вот уходить приходилось всё же прокурору, переводившемуся на равноценную должность. Так делали, чтобы не обострять инцидент, чтобы не страдали интересы дела и «строительство социализма». Вот почему при принципиальном столкновении «несгибаемые законники» предпочитали «гнуть шею» перед партийными чиновниками. Вот почему процедуре представления придавалось немаловажное значение.

В приёмной Потыквеоком и Подлужный сняли плащи, поправили прически, одёрнули мундиры, и их пригласили в кабинет первого секретаря. В апартаментах визитёров ждал солидный осанистый мужчина лет пятидесяти.

— Утро доброе, Дмитрий Анатольевич! — вкрадчиво кося левым глазом, елейным тенорком обратился Потыквеоком к хозяину кабинета, с которым он прежде мимоходом видался пару раз.

— Здравствуйте! С приездом на Сылку,…Вадим Данилович! — заглянув в перекидной календарик, уверенным басом отвечал ему тот, выходя из-за стола и приветственно протягивая руку.

— Вот, прошу любить и жаловать: наш новый прокурор Подлужный Алексей Николаевич, — в льстивой интонации проговорил начальник отдела кадров, заискивающе тиская длань партийного босса.

— Гайда, — не без труда освободившись от липких ладоней Потыквеокома, поздоровался тот и с новичком.

— Прокурор Красносыльского района Подлужный, — акцентированно подчеркнув свою должностную принадлежность, назвался Алексей, которому страшно не понравилось выражение Потыквеокома «наш прокурор».

«Что ещё за «наш»? — сердито подумал он. — Карманный, что ли? Дяденьки Гайды, что ли?»

И потому Подлужный крепко и с некоторой показной независимостью пожал руку первого лица Сылки.

Гайда, вероятно, проникся его состоянием, ибо отстранился и окинул приезжего внимательным изучающим взором. Аналогичным образом отреагировал и его визави, неуступчиво не отводя глаза.

«Мальчишка. Неоперившийся. Пороху не нюхал…, — рассудил про себя первый секретарь райкома. — Уж тебя-то, сынок, я в два приёма оберну в куль-рогожу».

«Старая гвардия. Кондовая лесина. Комель, немного топором обтёсанный, — мелькнуло в голове Алексея сравнение. — Если что, с таким придётся повозиться».

Прокурорское резюме родилось не на пустом месте: широкий, мощный и кряжистый Гайда действительно напоминал лесоруба в третьем поколении. Лесоруба, которого выхватили непосредственно с лесной делянки, втиснули в цивильный костюм и усадили в руководящее кресло.

Столь симптоматично протекало дебютное противостояние двух характеров. Таким образом Гайда и Подлужный некоторое время постояли друг против друга, с одинаковым приценивающимся прищуром. Затем они оба внезапно заулыбались, а чуть погодя — негромко и проницательно засмеялись. Так бывает, когда людей, настроившихся на одну эмоциональную волну, вдруг осеняет догадка о мыслях собеседника. И лишь Потыквеоком непонятливо пялился на развеселившуюся парочку.

Переключаясь на деловую волну, Дмитрий Анатольевич жестом пригласил гостей к столу. Они расселись, и начальник отдела кадров принялся рассказывать первому секретарю об официальной карьере Подлужного.

Выслушав его, Гайда обратился к молодому прокурору:

— Значит, с понедельника у нас?

— Да.

— Ну и как вам Сылка?

— Природа очень красивая, — признался Алексей. — По городу немного побродил. Ну и — вхожу в должность. Аресты, следствие, судебный надзор, поддержание государственного обвинения — для меня относительно привычны. А вот с так называемым общим надзором я пока не на короткой ноге. Хотя одну внеплановую и экстренную проверку уже наметил.

— Да что вы говорите?! — деланно изумился Гайда, подмигивая Потыквеокому. — И не секрет, где и у кого? А то, может статься, кому-то пора сухари сушить?

— Кгм-кгм, — посерьёзнев, откашлялся Подлужный, не поддержав его шутки. — Прочитал я в позавчерашнем номере газеты «Красная Сылка» заметку под лихим заголовком «Вакуумный агрегат — импортный, отсос — наш». В ней редактор газеты Медовухин и председатель КНК⁷ Ухваткин пишут про то, что в деревне Сюзьва совхоза «Сыльский» на новой ферме устанавливают импортную вакуумную установку для доения. И часть уникального оборудования, якобы, уже сломали, а часть растащили. Так что, завтра я еду в Сюзьву вместе с директором совхоза Намазовым.

— Читывали мы эту статью, — недовольно поморщился Дмитрий Анатольевич. — Сам я уже разбирался. Медовухин с Ухваткиным и привра…И преувеличить горазды. За красное словцо втридорога сдерут. Что ж, гляньте незамыленным оком. А у меня,…Алексей Николаевич, — глянув за подсказкой в календарик, оживилась важная персона, — вот какой к вам интерес: вы не могли бы по щепетильному вопросу проверить учреждение В-52?

— В-52? — удивился Подлужный. — Так за ним же надзирает так называемая спецпрокуратура. Полное название: прокуратура по надзору за исполнением законов в учреждении В-52. Её возглавляет…м-м-м…, — нетерпеливо щёлкнул Алексей пальцами правой руки, — Рылов. Младший советник юстиции Рылов. Мне же поручен весь район, за вычетом этого самого учреждения.

— Да знаю я Рылова, — досадливо скривился Гайда. — Так он же под Шварцем ходит. А вы бы спросили и с Рылова, и со Шварца. Каково?

И заключительная буква, прозвучавшая в вопросительно-восклицательной интонации, заключала в себе некий укоризненный смысл. Типа: «Что, брат, слабо?!»

— Не имею права, Дмитрий Анатольевич, — развёл руками Подлужный. — Учреждение мне не поднадзорно.

— Так-таки и нельзя? — не поверил Гайда. — Ведь вы же поставлены следить за всем районом, а Рылов — только за В-52.

И он с надеждой повернулся к Потыквеокому, ища поддержки.

— Кхе-кхе-кхе, — мелко закашлялся тот. Уж больно ему не импонировала роль правдоруба, а приходилось её играть. — Кхе-кхе-кхе…Тут, уважаемый Дмитрий Анатольевич, Алексей Николаевич прав. А если Рылов где-то недорабатывает, то ему сделают внушение. По возвращении я недавно назначенному прокурору области товарищу Лубову о вашем замечании обязательно доложу.

И от реплики кадровика обильно повеяло архаичной и старорежимной, но вечно живой угодой.

— Жаль. Очень жаль, — разочарованно произнёс первый секретарь. — А то, понимаешь ли, Шварц тут таких дел наворотил, а ему орден на грудь повесить хотят. Э-эх, огорчили вы меня!

Вскоре визитёры отбыли восвояси. Гайда же про себя подытожил состоявшуюся встречу: «А этот Подлужный, на первый взгляд, самостоятельный и не трусоватый. Не то, что те: Рылова Шварц подмял, Смыслов мне в рот заглядывал, каждое слово ловил. Никакого толку от них».

И Дмитрий Анатольевич вспомнил, как однажды экспромтом заглянул в райпрокуратуру. В приёмной он увидел Смыслова. Его Гайда опознал только по мундиру, поскольку на голову прокурор натянул противогаз, поверх которого надел шляпу. При этом главный районный законник кривлялся перед зеркалом, а Царёва и прочие умирали со смеху. Правда, при виде первого секретаря райкома всем им стало не до веселья. А Первому стало противно.

«М-да-а-а, — протянул Гайда. — Не забывается такое никогда. Не зря в милиции втихаря надсмехались, что заспанный Смыслов балду гоняет».

2

Пока Подлужный, выкроив время в напряжённом прокурорском графике, отправился на перекус в кафе «Сылка», читателю придётся мысленно перенестись туда, где кафетериев «не бывалоча в помине от времён Адама и Евы».

Сылка — самый север Среднегорской области. А на самом севере самой Сылки расположился небольшой таёжный посёлок Вёпс на три сотни человек. Хотя ещё недавно он насчитывал шестьсот жителей. Тут функционировал лесопункт объединения «Сылкалес». С появлением В-52 из селения постепенно мигрировала наиболее деятельная и свободолюбивая часть ёпсовцев — те, кого выжила новая командно-административная структура. Зато прямо на окраине посёлка выросла колония-поселение для лиц, ранее осуждённых за умышленные преступления, но твёрдо вставших на путь исправления. Насчитывала она триста лиц спецконтингента. Так что, формально «демографический баланс» оказался соблюдён.

А вот задолго до описываемых событий, ещё в сталинскую эпоху, на одной из улочек Вёпса был срублен бревенчатый домишко. Его поставил вёпсовский лесоруб и ветеран Великой Отечественной войны Василий Кобза. Придя с фронта, белокурый белорус Василий не стал тянуть со свадьбой, и женился на черноглазой и симпатичной татарке Зульфие Алиевой. Не затянул Кобза и с сыном, который родился у них в 1947 году. В так называемые застойные годы Василий умер от старых фронтовых ран, а Зульфия — от женской болезни. И остался в домишке их сын Григорий.

Если Василий был героем самой страшной из войн, то его сын стал кавалером ордена Трудового Красного Знамени и знатным лесорубом, бригадиром лесозаготовительной бригады. В чём-то повторяя отцовский путь (как и многие из нас), Григорий обручился с красавицей-татарочкой Альфиёй Ахметовой. И в 1979 году в семье Кобзы появилась девочка. Дочь назвали Ксюшей. Радость родителей по этому поводу вскоре была омрачена тревожностью: выяснилось, что у ребёнка врождённая эзотропия⁸, осложнённая близорукостью. К тому же, у Ксюши имелся ещё один врождённый дефект — «заячья губа». Ныне уж и неведомо, чем так провинились перед Всевышним Григорий с Альфиёй, но как было, так было.

Семь лет тому назад ёпсовцы ощутили на себе диктат полковника Шварца, печально охнув: «Вё-ёпс!». И тонкой вереницей, точно стая журавлей осенью, потянулись в поисках лучшей доли в иные края. Причём покидали посёлок самые квалифицированные кадры, которых принимали с распростёртыми объятьями в других лесных регионах. Вынужденно мирились с новыми порядками лишь не самые инициативные и классные лесозаготовители. В новые места их никто не звал. И укоренившаяся на Сылке жёсткая исправительно-трудовая структура вытесняла оставшихся в так называемую «обслугу»: почтальонами, уборщицами, на коммутатор…Либо же нужно было получать специальное образование, аттестоваться и работать в качестве кадровых сотрудников учреждения со «спецконтингентом».

Герой труда Кобза долго терпел перемены. Он не изменял Сылке, потому что слишком любил свою маленькую родину. Да, он хозяйствовал в тайге. Но всегда это делал бережно. С сохранением молодняка, приспевающих полос, семенных групп. Так, чтобы делянка не превратилась в вечную пустошь, валежник да бурелом. Так, чтобы на месте ухоженной лесосеки со временем вновь зашумел корабельный бор. А вот для нагрянувших колонистов главным было «хапнуть мильён кубов», отчего Григорию Васильевичу становилось невмочь.

А месяц тому назад Кобза получил очередное приглашение от бывшего директора Вёпсовского лесопункта Асауленко, который ныне руководил леспромхозом в Нижнезаводском районе. Тот звал знатного бригадира к себе. И терпение Григория лопнуло. Он в одночасье взял расчёт и уехал к Асауленко.

Сегодня Альфия и Ксюша получили от главы семейства письмо. Тот расхваливал новое место и твёрдо обещал: «А недельки через две заберу вас к себе хорошие мои». Сейчас мать и дочь сидели за кухонным столом и ужинали. Взбудораженные известием о предстоящем переезде, они никак не могли успокоиться. И всё строили планы на будущее. Альфия рассуждала о том, что в Нижнезаводске есть хорошая клиника, где Ксюше сделают косметическую операцию. А заодно обследуют у высокопрофессионального глазного врача: возможно, Бог даст, не всё так безнадёжно и со зрением.

— Ну что, ласточка моя, — ласково провела рукой воодушевлённая Альфия по роскошным косам Ксюши, — давай я тебе волосы расчешу, да станем ложиться спать. Да запереться надо, а то поздно уже.

— Мама, прочитай ещё раз папино письмо, — попросила её счастливая дочь.

— Ладно, — согласилась Альфия, снова извлекая исписанный тетрадный листок из конверта. — Слушай.

Восьмилетняя Ксюша внимала маме и грезила о том, как разительно изменится жизнь, когда её вылечат. Её детское сердечко не предчувствовало, что ей уготована совсем другая участь.

3

Осуждённые Вёпсовской колонии-поселения Жерздев, Сидорчук и Мелюзик закончили колоть дрова во дворе дома прапорщика Растащилова к вечеру. Жена «прапора» до отвала накормила их прямо в сарае-дровянике белым хлебом, жирным борщом и котлетами. «На посошок» Растащилов, которого от запаса дров растащило, сунул Сидорчуку и Мелюзику по пачке чая, а Жерздеву, как «бугру»⁹, — поллитровку самогонки.

— Хлопцы, — попросил их успевший «принять на грудь» Растащилов, — чур, уговор: пить станете в таком загашнике, чтоб ни одна тварь вас не прижучила. А так всё тип-топ — на КПП¹⁰ вас шмонать не станут, и с ДПНК¹¹ я договорился.

— О`кей, командор, — успокоил его Жерздев, пряча бутылку за пазуху.

И осуждённые цепочкой двинулись через посёлок в направлении колонии. В первом же тёмном закоулке Жерздев не выдержал и тоном, не терпящим возражений, не столько предложил, сколько распорядился, извлекая поллитровку:

— Ну, чё, глотанём, братва?

— Засекут, — поопасился было Сидорчук, оглядываясь вокруг.

— Не засекут, — сказал Жерздев, заходя за какой-то сруб и делая знак остальным следовать за ним.

За срубом Жерздев взболтнул бутылку и на мах через горлышко выпил ровно половину. Отмерянную им пайку собутыльники восприняли как должное, потому что «бугор» был громилой, ростом под два метра и мускулистой массой за центнер. В зоне у него были две «кликухи»¹²: официальная — «Каратист», и неофициальная — «Джек-петушитель или Смерть пидорам». По уголовному статусу он не принадлежал в полной мере к «блатным»¹³, отнюдь, впрочем, не нуждаясь в том. Во многом он был сам по себе, подобно всякой сильной личности или хищному зверю. Ведь места лишения свободы отнюдь не изолированы от гражданского общества непроницаемой стеной. И здесь тоже началась своя перестройка, связанная с перегруппировкой структур и наполнением «понятий»¹⁴ новым содержанием. Каратист являл собой такого законченного садиста и циника, что, подчас, даже криминальных авторитетов оторопь брала. Таких в зонах обзывали «беспредельщиками», а позднее окрестят «отморозками».

В отличие от него коренастый Сидорчук принадлежал к «мужикам», то есть к той основной категории осуждённых, что не рвутся ни в активисты, и не тяготеют к злостным нарушителям режима. Это рабочие волы, что безмолвно тянут свою лямку, мечтая о воле, о возвращении в семью. Тщедушный же Мелюзик и вовсе относился к «шестёркам»¹⁵.

Изрядно хлебнув самогона, Жерздев, протяжно закряхтев, протянул поллитровку Сидорчуку:

— Кха-кха-а-а…Захор-рошело! На, пей, чудак на букву «мэ».

— Да я не хочу, — отшатнулся было Сидорчук.

— А ну, пей! — приглушённо прикрикнул на него Каратист. — Ишь ты, Сидорчук на букву «пэ». А то я тебе щас твой обвисший одночлен на многочлен раскидаю.

И он обозначил удар ногой в пах «отказника». Тот вздохнул, принял бутылку и сделал глоток. Мелюзик отведал спиртного безропотно — выражая приверженность круговой поруке. Затем вожак «прикончил» поллитровку, и троица вновь двинулась к зоне.

Сидорчук и Мелюзик шагали сгорбившись. Привычно чуть заводя руки за спину. Жерздев же беспрестанно егозил и чего-то высматривал, чего-то вынюхивал. Когда подходили к последним домам, он скомандовал: «Стоп!». Осуждённые остановились.

— Это чья хибара? — указал Каратист на рубленый домишко, одно окошко которого светилось и сквозь стекло виднелось два женских силуэта.

— Эта? — переспросил Мелюзик. — Да это же этого…Ых…Как его…Ну…А-а-а! Кобзы же. Кобзы.

— Который…х-хе…герой труда? — уточнил Жерздев.

— Ага, — угодливо «подшестерил» Мелюзик.

— Он же, кажись, за длинным рублём куда-то подался? — сняв рукавицу, припоминающе прикусил грязный палец Каратист.

— Да-да. Всё-то ты знаешь, — «метал бисер» перед ним Мелюзик. — А его мочалка… Эта…Альфия — вона сидит.

— Которая с коммутатора?

— Она, она, — поддакнула «шестёрка».

— Орденоно-о-о-сец…, — приценивающе протянул Жерздев. — У меня деда красные пидоры раскулачили, а герои труда, вишь ты, деньгу зашибают да красную икру жрут. А ну, айда, пощупаем его мочалку.

И он решительно свернул с накатанной и широкой снежной дороги на узенькую тропинку, ведущую к домику Кобзы.

— Ну, вы, мужики, как хотите, а я айда до хаты, — вполголоса пробормотал Сидорчук, и продолжил было движение к колонии.

Если Сидорчук дважды «залетал» по пьянке на нары из-за воровства, то Каратист, тоже «мотавший вторую ходку», — за злостное хулиганство. Его из Выйской колонии строгого режима, где он отбыл три четверти срока, вывели на поселение исключительно потому, что нашёлся и там свой растащилов. Естественно, «не за просто так». В результате Жерздев, фактически не вставший на путь исправления и являя собой «отрицалово» — то есть, отрицательно настроенного осуждённого, оказался на Вёпсе. Ясно, что «мужику» Сидорчуку вовсе «не улыбалось», «идти прицепом» за ним. Быть «подельником» с таким «оторвой» — участь крайне неблагодарная. Тем паче, что у того, видимо, от давно не пробованного самогона «крыша поехала».

— Куда! — волчком «крутанулся» Каратист, различив последние слова «отказника». — Куда, чудак на букву «мэ»! Урою, нах-хер, паскуда!

И он так сжал ворот «телаги» Сидорчука, что у того шейные позвонки захрустели. Захрипев от удушья, тот задёргался в его руках. Да не тут-то было: от Жерздева «за просто так» не вырвешься. Лишь когда «мужик» начал обмякать в его смертельных объятиях, Каратист ослабил железную хватку.

— Усёк!? — напоследок «отвалил» он Сидорчуку оплеуху.

— Кха-кха…Кха…У-усёк, — полузадушено прохрипел тот.

— А ну пош-шёл! — неожиданно и ни за что ни про что Жерздев пнул под задницу Мелюзику, который и в мыслишках не порывался ему перечить.

«Шестёрку» подбросило на полметра, и он покорно и поспешно, путаясь в собственных ногах, в полуприседе засеменил по тропинке, ведущей к домику. Так передвигаются проштрафившиеся и обмаравшиеся шкодники. За ним следовал морально сломленный Сидорчук, а замыкал «шествие сутулых», привычно сцепивших руки «в замок» за спиной, Каратист.

4

— Вишь, чё буран-то разгулялся! — глянула в окно Альфия, услышав, как хлопнула наружная дверь в сенях. — Заболтались мы с тобой, Ксюшенька. Айда закрываться, да ложиться спать.

— Айда, — согласилась с ней дочка.

Женщина открыла двери, ведущие из избы в сени, и в ужасе отпрянула, различив в темноте мужскую фигуру. То был Мелюзик.

— Ой!…О-ой-ё-ей! — заголосила Альфия, захлопывая дверь и судорожно пытаясь накинуть на петлю крючок.

Ан не тут-то было! Жерздев в прыжке отбросил Мелюзика прочь, и с такой бешеной силой рванул дверь на себя, что Альфия пробкой вылетела в сени и сбила с ног сторонившегося Сидорчука.

— Чего ж, ты,…хозяюшка, так гостей дорогих привечаешь? — хищно ощерился Каратист, небрежно поднимая женщину с пола и мощным тычком, вталкивая её в дом. — Не гоже так-то!

И он пинками «простимулировал» Сидорчука и Мелюзика, копошащихся на полу, отчего те поспешно последовали за беспредельщиком.

— Мама!…Мамочка!…Что там такое? — вскочив с табуретки, меж тем нервно, с паузами принялась выкрикивать девочка. — Что там?

— Не «что», а «кто», — поправил её разозлённый колонист, проходя внутрь. — Тоже мне, грамотейка. Бескультурщина неотёсанная. Дичь лесная.

— Мама!…Мама, ты где?! — не унималась испуганная Ксюша, не слыша материнского отклика. — Мамочка, где ты?

— А ну, уйми этого…гнусного ублюдка! — угрюмо скомандовал Жерздев женщине, брезгливо всматриваясь в уродливо вздёрнутую губу девочки. — Или я сам ей…пасть заткну.

И он от порога бросил рукавицей в Ксюшу, угодив той в лицо. Несчастное дитя подавленно замолчало, не понимая, что происходит. Альфия, приходя в себя, подскочила к дочурке, прижала её головку к своей груди и принялась гладить девочку по густым волосам, успокаивая её:

— Не бойся, Ксюшенька. Не бойся…Я с тобой…

— Мама, мамочка, кто к нам пришёл? — вся дрожа, прильнула к ней девочка, обхватив мать за талию.

— К нам…К нам…К нам дяди пришли, — не могла подобрать нужных слов Альфия. — Не бойся. Они…Они…хорошие дяди.

— Мы хорошие! Мы очень хорошие! — хохотнул главарь сброда, приближаясь к кухонному столу и въедливо изучая облик Ксюши. — Она чево, ещё и косая?

— Да, она плохо видит, — прошептала женщина.

— Ну и разнесло же карлику…жабу! — осклабился Каратист, принимаясь шнырять бесовскими глазами уже по жилищу. — Гля-ка ты, снаружи хибара хибарой, а внутри ничё так — разжился герой труда на народной кровушке, хе-хе.

Скромное жильё Кобзы состояло из кухни-прихожей, располагавшейся сразу за порогом, а также просторной гостиной и маленькой спаленки. Зато обстановка по тем временам впечатляла, поскольку хозяин очень прилично зарабатывал, а централизованное снабжение позволяло лесозаготовителям жить безбедно. На кухне стоял большой холодильник, а в зале — мебельный гарнитур из натурального дерева, импортный цветной телевизор и, что тогда и вовсе было в диковинку, — японский видеомагнитофон.

— Попили кровушки, — довольно подытожил Жерздев, завершив беглый обзор. — Теперя мы у вас отсосём.

И он, скинув телогрейку, по-хозяйски расположился за обеденным столом.

— Гулять, братва, — распорядился главарь в адрес Мелюзика и Сидорчука, скованно переминавшихся у входа.

— Может, отвалим? — робко предложил Сидорчук.

— Я те щас люлей отвалю! — зычно рявкнул главарь, а когда запуганные компаньоны сели на табуретки, приказал Альфие: — Водяры и жратвы. Живо! И эту…отрыжку несвоевременно вынутого члена, — брезгливой отмашкой указал прожжённый циник на девочку, — убери отсюда, убери.

Мать, от греха подальше, поспешно увела дочку в спаленку. Вернувшись, она откинула ковёр, постеленный у порога, и под ним в полу обнаружилась крышка люка, ведущего в подполье. Спустившись туда, она извлекла две запотевших бутылки водки. Выставив их, Альфия стала накрывать стол, трясущимися руками щедро доставая закуску из холодильника.

Бутылку водки «Столичная» и львиную долю закуски Жерздев, практически один, «уговорил» за пять минут. Его собутыльникам спиртное «не лезло». Те понимали, что вечер приобретает дурной оборот. Они «вляпались». И за то, что они уже «отчебучили», им «светит» прибавка к ещё не отбытому сроку. Если не уладить инцидент по-мировому.

— Может тово…, извинимся перед хозяюшкой, да и отчалим? — робко предложил Сидорчук. — А то…

— Ну-ка ты, Сидорчук на букву «пэ», заткнись! — оборвал его Каратист. — И не шевели губами, а то у меня член встаёт. Ещё пикнешь, я из тебя петуха сделаю. И взлетишь на мою каркалыгу. Усёк?

— Усёк, — поник тот.

Пользуясь тем, что осуждённые не обращают на неё внимания, Альфия отлучилась в гостиную. Она надеялась позвонить сменщице на коммутатор и шепнуть про распоясавшихся колонистов. К несчастью, женщина до того волновалась, что выронила, поднятую было, трубку, и та громко звякнула о телефон. Заслышав звон, Жерздев зверем влетел за ней и тотчас обо всём догадался.

— Ты чё, в натуре,…подстилка коммунизма! — рявкнул он, хватая Альфию за длинные волосы и наматывая их на руку. — Или тухлой веной на член сесть захотела? Я те хоть щас организую это удовольствие.

— Ой-ё-ёй! — заойкала та. — Я пыль, пыль протирала…

Колонист ухватил телефон свободной рукой и так хватил им об пол, что тот разлетелся на мелкие осколки.

— Вдругорядь я тебе также пыль на башке вытру, — более чем реалистично пообещал он женщине.

— Мама! Мамочка! — вся в слезах появилась перепуганная Ксюша из спаленки, водя перед собой ручонками.

— Ну-ка ты, леди на букву «бэ»! — исступлённо заорал на Альфию Каратист, отпуская её. — Убери эту отрыжку. Или я за себя не ручаюсь!

Мать снова принялась успокаивать дочку, уведя её в спаленку. Жерздев же возвратился на «паханское» место за столом.

— Ничё, пацаны! — подбодрил он Сидорчука и Мелюзика, удручённо втянувших забубённые головёнки в плечи. — Всё путём! Щас дёрнем по стакану, и жизнь забьёт ключом. И всё по голове! Га-га-га! В жилу я базарю? — обратился он к «шестёрке».

— В жилу, в жилу, — льстиво поддакнул Мелюзик по прозвищу Вантуз, поднимая наполненную стопку.

— Ну, будем, — опрокинул стопку в рот главарь, обретая былое довольство. — А не поговорить ли нам, господа мазурики, о прекрасном? Вот, к примеру, у тебя, Вантуз, есть вши?

— Вши-ы? — разинул тот рот от неожиданного оборота. — Нет. Чего нет — того нет.

— Ну, вот и прекрасно! Га-га-га! — жеребцом-тяжеловозом заржал Каратист.

— Хи-хи-хи! — в тон ему мелко и дробно захихикал Мелюзик.

— А вот скажи, Вантуз, гры-гры-ы-ы, — громко и сыто рыгнул Жерздев после очередного куска заливного мяса с чесноком, — чево это такое: маленький мальчишка в сером армячишке по дворам шныряет, крохи собирает, по полям рыщет, коноплю ищет?

— Коно-плю и-щет?… — пережёвывая дармовую «закусь», — рассуждал подхалим. — Дык это же наркоман! — осенило его.

— Сам ты наркоман, — пренебрежительно щёлкнул его по лбу «интеллектуал». — То воробей.

— Воробей?

— Воробей.

— А-а-а, воробе-е-ей! — дошло до «шестёрки».

И они на пару загоготали.

— А чичас твой черёд, Каратист, — хитро прищурился Мелюзик. — Чево такое: голосистая певица никогда не устаёт, то толстеет, то худеет, громким голосом поёт.

— То толстеет, то худеет, — забормотал Жерздев. — Хым…То толстеет, то худеет… Голосистая певица…Хым…А-а-а, допёр, — обрадовался он. — Да то ж Алла Пугачёва!

— Сам ты — Алла Пугачёва! — давился хохотом Мелюзик. — Хи-хи-хи! Гармошка это. Гармошка.

— Хым, — помрачнел «интеллектуал», не любивший оставаться в дураках. — Щас я тебя, мелочь пузатая, точняк наколю. Чево это за бутерброд такой: чтобы спереди погладить, надо сзади полизать?

— Хе-хе, — похабно заухмылялся собутыльник, не затрудняясь размышлением. — Ну, ты даёшь! Хе-хе-хе. Тот «бутерброд» промеж ног…у Альфии затесался. — И он большим пальцем, оттопыренным от кулака, не глядя, ткнул за спину — в сторону спаленки, где укрылись несчастные дочка с матерью.

— Дур-рак ты, Вантуз! — «уел» его Каратист. — То ж марка. Почтовая марка.

— Марка?

— Марка.

— А-а-а, ма-арка! — наконец-то сообразил тугодум.

И распустившаяся парочка опять смачно и двусмысленно загоготала.

— Но по большому счёту ты прав, Вантуз, — первым прервался Жерздев. — Разве ж может быть прекрасное без баб-с? Не-а. То-то и оно-то! — назидательно воздел он указательный палец. И, выдержав характерную паузу, позвал: — Альфия, а ну геть до мэнэ.

— Ась? — обеспокоенно ёжась, выглянула та из спаленки.

— Ась, — скорчив гримасу троглодита, передразнил её похабник. — Ну, дерёвня! А ну, поди сюда.

— Да не, — боязливо отказалась, было, женщина, — мы туточки…

— Туточки, — язвительно хмыкнул Каратист. И угрожающе прикрикнул: — Поди быстро, а не то я за твоего ублюдка примусь!

Альфия присела на край табуретки близ стола. Жерздев по-хозяйски выставил из кухонного буфета четвёртую стопку и налил туда водки из початой второй бутылки.

— Пей.

— Не, не пью я, — попыталась отнекиваться телефонистка.

— Пе-е-ей! — прохрипел главарь, ухватывая её за густые волосы и наматывая их на руку.

И женщина, давясь от усердия, выпила спиртное. Колонист отпустил её волосы, прицениваясь, окинул прищуренным взглядом, и спросил:

— А что, Альфия, люди не бздят, что твой муж — герой труда?

— Пе-передовик, — съёжилась та, со страхом ожидая очередной выходки жуткого непрошенного гостя.

— Тащи, — распорядился осуждённый. — Тащи сюда его звезду.

— Дык, — выгадывая время, заикнулась телефонистка. — Дык…У него ж не звезда, а орден. И он с собой её забрал.

— Тащи, лярва! — вскакивая, взревел Каратист. — Что ещё за кипеж?!

Он выхватил из буфета хороший фарфоровый чайник и так «саданул» им о стену, что тот разнесло вдребезги, а осколки разлетелись по всему дому. Сидорчук и Мелюзик по-бабьи взвизгнули, и запоздало прикрыли головы руками, точно при взрыве атомной бомбы.

— Щас расхерачу, нахер, всю эту богадельню! — орал буян, бегая по кухне.

Он выхватил из буфета фарфоровую чашку и со звериным рыком: «И по башке! И по башке!» — замахнулся на женщину. Все, кто был на кухне, зажмурили глаза и повторно инстинктивно прикрылись руками…Однако в последний момент злобный хулиган хватил чашкой об пол.

— Я чичас…Я принесу…Я принесу…, — забормотала Альфия, лицо которой от ужаса покрылось восковой желтизной.

— Чичас, чичас, — собезьянничал Жерздев, чуть остывая. — Тащи, шаболда, а не то я из тебя и из твоего выродка…чайник сделаю…

Кобза убежала в гостиную. Там в выдвижном ящичке мебельной стенки взяла коробочку с наградой и принесла её.

— Х-хо! — довольно осклабился мучитель, раскрыв коробочку. — Ни хиля себе штукен. Хотя…так себе цацка. Фуфло!

Уголовник нацепил на мышиного цвета колонистскую робу-униформу орден. Затем он взлохматил и насупил брови, раздул щеки, сочно почмокал губами и по-стариковски пропыхтел: «Догогой Геонид Игьич Бгежнев»¹⁶. Карикатурное изображение покойного генсека ему удалось, поскольку Мелюзик, несмотря на напряжение, захихикал, и даже Сидорчук, не сдержавшись, хмыкнул.

Напопугайничав и накривлявшись вдосталь, Каратист сказал Альфие:

— Врубай музон.

— Ка-какой музон? — не поняла та.

— Какой музон, какой музон, — исходил желчью уголовник. — Да музыку врубай, музыку! Поняла, недоделок генитальных органов?

— А…А какую музыку? — прошептала женщина.

— Любую! — отрезал осуждённый.

Кобза снова поспешила в гостиную. Там она включила проигрыватель и поставила пластинку с записью песни «Я люблю тебя, жизнь!» в исполнении Владимира Трошина.

— Бля! Что за…фигню ты запустила? — капризно бросил ей Жерздев из кухни.

— А чё надо-то? — с готовностью подалась ему навстречу Альфия.

— Чё надо-то, — передразнил её Жерздев. — Дерёвня!

Громила нервно поднялся из-за стола, прошёл в гостиную и сам принялся выбирать из стопки пластинок нечто подходящее. То, что ему не подходило, он давил ногами. Но разве пуританский и аскетичный советский эстрадный репертуар мог усладить его извращённый вкус? Наконец он удовлетворился тем, что подобрал виниловый диск с песней «Наш сосед» и настроил звук на полную мощность. «Как теперь не веселиться, не грустить от разных бед, в нашем доме поселился замечательный сосед…», — раздался из динамика бодрый голос певицы.

— Ну, засекут же нас, век воли не видать! — простонал Сидорчук, бросая взгляд на настенные часы с ходиками, когда главарь вместе с Альфиёй возвращался на кухню. — Девятый уже. Хватятся нас. Запалимся же…

В ответ Каратист походя заехал ему кулачищем в ухо, чтоб неповадно «возникать» было. От удара Сидорчук с табуретки улетел к входу в спальню. Урезонив таким образом «тихую оппозицию», Жерздев подвёл телефонистку к обеденному столу и приказал:

— Лезь на стол.

— За-зачем? — для проформы спросила та, внутренне готовая и не к такому обороту.

— Канкан танцевать будешь.

— Я…Я не знаю, что это такое, — залилась краской стыда Кобза уже не от того, что её унижают, а от того, что она вправду не знала, что такое «канкан».

— Вантуз, покажь ей, — повелительно дёрнул шеей дебошир.

Мелюзик без промедления соскочил с табуретки и, пыхтя от усердия, козлом обскакал стол, высоко задирая ноги под припев певицы: «Пап-пап, паба-дап-дап, пап-пап…»

— Лезь, — кратко повелел главарь женщине.

Поскольку та малость замешкалась, осатаневший колонист «с мясом» выдрал из своей спецовки нацепленную награду, отшвырнув лоскут с орденом прочь. Он одним маховым движением руки смёл со стола всю посуду, и прошипел: «Лезь, сука подзаборная! Лезь, подстилка коммунизма! Или я твоего ублюдка тухлой веной на перо¹⁷ посажу!». И остервенело всадил в центр столешницы нож для резки хлеба.

Альфия послушно забралась на стол и, стыдливо придерживая короткий подол халатика, принялась неуклюже махать ногами. Каратист, усевшись на табуретку, снизу плотоядно смотрел на полные икры и бёдра бедной горе-танцовщицы. «Сеанс, Вантуз! Смотри, какой сеанс!» — периодически по-звериному ревел он.

Едва песня отзвучала первый раз, как Мелюзик по сигналу Жерздева включил её вторично. Главарь сорвал с окаменевшей от кошмара женщины халат, плавки и лифчик, располосовав их прямо на ней ножом, и заставил изображать канкан в голом виде. Теперь на уже мало что соображавшую Кобзу пялились не только Каратист и «шестёрка», оравшие: «Сеанс!…Сеанс!…», но даже и Сидорчуку оказалось не по силам отвести от неё глаза.

Наконец музыка отзвучала. Альфия замерла, руками прикрывая груди и лобок. Громила без усилий, будто пушинку, опустил её на пол и рявкнул подручным:

— Вантуз и ты, Сидорчук на букву «пэ», уберите отсюдова эту…ну…отрыжку поздно вынутого члена. Туда…Туда…, — махнул он в сторону окна. На улицу. Чтоб аппетит не портила. И шустрите там на стрёме.

— Доченьку…Ксюшеньку мою не трогайте! — прорвало немоту у женщины, по лицу которой потекли слёзы.

— Стоп! — передумал Жерздев. — Ты, Вантуз, убери выродка, а ты, Пидарчук, марш в комнату. Так-то оно понтовей будет. И бойтесь у меня! А то я вас самих отпетушу.

Мелюзик кое-как одел плачущую девочку и вывел в сени. В домике стало тихо. Безмолвие прерывалось лишь всхлипами Ксюши, доносившимися извне, да бурным сопением злодея. Тот уже уложил навзничь нагую Альфию, впавшую в чугунный бесчувственный ступор, прямо на пол, усеянный многочисленными битыми осколками, и тщился совершить с ней половой акт. Но у него ничего не выходило.

Сидорчук косился на них из гостиной через раздвинутые пальцы рук, прижатых к глазам, и в бессильной ненависти шептал: «Сам ты сука и козь-зёл! Сука и козь-зёл!»

Уголовник меж тем «беспонтово» (как обсмеяли бы его уголовники) тыкался в тело женщины дряблым и обвисшим членом и непонимающе похрюкивал. Потом до него дошло, в чём загвоздка, и он перевернул Альфия ягодицами кверху. Так ему подсказал порочный сексуальный стереотип, выработанный зоной.

И едва у него нечто стало получаться, как женщина неожиданно затрепыхалась, пытаясь встать на четвереньки, и замычала: «Нет! Нет! Вася! Вася!». Тогда злодей схватил с пола пустую бутылку из-под водки и нанёс ею удар жертве по голове. От удара бутылка лопнула, а Кобза обмякла, бесформенной массой распластавшись на полу.

От увиденного Сидорчука прослабило. Он разом перестал бормотать и гаденько возмущаться. Он понял, что не до жиру, а быть бы живу. Что его самого способен спасти лишь животный анабиоз. Что нужно затаиться и притвориться мёртвым. Подобно жуку-короеду в минуту опасности. И он залез в гостиной под стол. И уже оттуда полуобморочно наблюдал, как садист потянул тело женщины к себе, а потом вдруг отбросил его и заорал: «Бля-а, да она ж сдохла, с-сука паскудная!»

Но тут в отборный мат Жерздева влился вопль Мелюзика, донёсшийся из сеней…

Когда Мелюзик вывел Ксюшу в сени, то она сначала безутешно плакала. Однако, затем девочка вспомнила слова своего папы про то, что слезами горю не поможешь, и стала придумывать выход. И придумала. Она вспомнила, что в их холодном туалете, вход в который открывался прямо из сеней, у задней стенки отодвигается одна доска. Папа был в отъезде, а мама так и не собралась приколотить доску.

И девочка попросилась в туалет. «Шестёрке», тайком подглядывавшего за Каратистом, даже понравилась её просьба. Он завёл Ксюшу в отхожее место и запер за ней дверь на наружную задвижку. Оставшись одна, девочка нащупала доску и, затаив дыхание, принялась отодвигать нижний конец. Как назло, ей мешал верхний гвоздь, предательски скрипевший. И один раз скрипнувший особенно резко. «Эй, ты чего там?» — насторожился охранник девочки, услышав шум. Но Ксюша специально закряхтела. Тогда Мелюзик сказал: «А-а-а…», и успокоился.

Отодвинув доску, бедняжка потихонечку скользнула в лаз, оказавшись в огороде. Она совсем плохо видела в темноте, и потому больше по памяти вышла на тропинку, ведущую к калитке. Теперь ей оставалось только выйти за ограду, перебежать через дорогу к дому соседки тёти Тони Кичигиной, и тогда можно было бы спасти и себя, и маму.

Но тут беглянка вздрогнула от ругани Мелюзика, обнаружившего пропажу. Девочка заторопилась, оступилась и упала в кювет. Ксюша судорожно стала выбираться из канавы, и тут…И тут она различила грузные и грозные шаги. Кто-то большой-пребольшой и страшный-престрашный приближался к ней. И ей стало ясно, что убежать не удалось. Она вся сжалась, свернулась клубочком, приобретая позу, в какой лежат дети всего мира в утробах своих матерей, и замерла от охватившего её ужаса. А большой-пребольшой и страшный-престрашный остановился возле неё, потыкав носком обуви. И зловеще просипел: «Ну что, маленькая леди на букву «бэ», отбегалась?» И злорадно загоготал.

И тогда Ксюша догадалась, кто этот страшный великан, и тонко и жалобно закричала: «Мама! Мамочка! Он на букву «бэ»!…Он на букву «бэ»! Мама! Ма…»

5

Подлужного, до того как его предшественник освободит квартиру, поселили в гостинице. В настоящее время он сидел за столом в одноместном номере и поздним вечером изучал сложное двухтомное уголовное дело, расследованное начальником следственного отделения милиции Хохолковым Егором Григорьевичем. Не изучалось. Не изучалось потому, что за стеной неведомый постоялец включил магнитофон. Звучало «откровение музыкального сезона» 1987 года: шлягер «Яблоки на снегу» в исполнении Михаила Муромова. И душещипательные строки: «Яблоки на снегу — розовые на белом» навевали Алексею грустное настроение, ибо ассоциировались с тем, что он сотворил с любовью к Татьяне.

Наконец магнитофон замолчал. Мало-помалу затихал гостиничный народ. Подлужный, утвердив обвинительное заключение по уголовному делу, на сон грядущий намеревался дочитать бестселлер той поры — «Мастера и Маргариту» Булгакова. Не дали. В половине одиннадцатого раздался телефонный звонок.

— Да! — в обычной напористой манере бросил в трубку Алексей.

— Дежурный по отделу старший лейтенант Усков, — доложили ему. — Товарищ прокурор, на Вёпсе двойное убийство. Опергруппу собрали. Машину за вами выслали.

— Кгм…Хорошо, — озабоченно прокряхтел Подлужный, так как и в самом деле предстоящая ночь ничего хорошего не предвещала.

В далёкий лесной посёлок, который от Красносыльска отделяло сто шестьдесят километров, выехали вшестером на милицейской «буханке»¹⁸. Помимо водителя и прокурора в машине разместились: начальник уголовного розыска Мудрых Владимир Степанович, начальник следственного отделения милиции Хохолков Егор Григорьевич, эксперт-криминалист Завьялов и судебно-медицинский эксперт Старцев. Поскольку начальник милиции Жур заболел, то Мудрых представлял одновременно и руководство милиции. Подлужный тоже ехал «за двоих», так как следователь прокуратуры Цыганков находился в командировке. Хохолков следовал «по своим делам»: поступило сообщение о совершении в лесном посёлке ещё и кражи.

— Из Вёпса позвонил председатель сельсовета Гёте и сообщил о двух трупах, — излагал прокурору начальник угро исходные данные, покачиваясь от быстрой езды. — Убили жену малолетнюю дочь передовика Кобзы. Женщина убита в доме. Ударили чем-то тяжёлым по голове. Перед тем, предположительно, изнасиловали. Или пытались. Девочка задушена на улице, рядом с домом. Её предсмертный крик услышали соседи. Но пока они собрались, пока ружьишко прихватили, преступники успели скрыться. Зэки орудовали.

— Почему такая версия? — повернулся на переднем сиденье Подлужный.

— Кто ж, ещё, — знающе усмехнулся Мудрых. — Судите сами: с вводом Бэ-52 из гражданских в посёлках остались битый да грабленый. «Почерк» тоже зэковский. Чтоб так зверски…Я их за версту чую. Они и крадут, не как все. Им же тащить нахапанное некуда. Потому они задарма нахаваются, а потом шкодят и гадят: разломают, разворошат, разбросают…Рабская психология. Гёте сразу определил: «Поселенцы». И ещё: председатель сельсовета в доме углядел рукавицу — зэковская. Такие шьют в Выйской зоне строгого режима для тех, кого на лесоповал выводят.

— Так-так, — принял информацию к сведению прокурор.

— Раньше в посёлках кражи были экзотикой, — подключился к разговору Хохолков. — Все ж свои. А как учреждение появилось, они и полезли, что грибы после дождя. А раскрыть их трудно. Ведь поселенец — тот же лазутчик из осаждённой крепости. Сделал вылазку, и юркнул обратно в норку. В колонию. А оттуда его попробуй выманить на раскрутку — закрытая структура. Государство в государстве.

— Угу, — постигал местную специфику Алексей.

Дальше ехали молча. Милиционеры и эксперты дремали, а Алексей смотрел в окно, не столько глядя на горный пейзаж (местные красоты были укрыты темнотой), сколько думая о Татьяне и сыновьях.

Сотню километров преодолели за полтора часа, добравшись до большого таёжного посёлка Выя. Там следственно-оперативная группа забрала участкового инспектора милиции Порошина, в участок обслуживания которого входил Вёпс, и двинулась дальше. Рельеф становился всё более гористым. Ещё через тридцать километров достигли перевала. И это сразу ощутил не только двигатель машины, натужно зарокотавший на горных кручах, но и пассажиры. Несмотря на середину сентября, здесь уже тонким слоем лежал снег

— Перевал, — ленивым голосом прокомментировал перемены проснувшийся Мудрых. — Дальше, километров через сто, ещё один перевал, а дальше — открытая местность аж до Карского моря.

— Да-да, — откликнулся Алексей, подумав: «А в Среднегорске зимой ещё и не пахнет».

На шестьдесят километров от Выи до Вёпса потратили два часа.

6

Председатель сельсовета Гёте и двое понятых, предусмотрительно подысканных им же, встретили оперативную группу возле домика Кобзы. Гёте — исполинских габаритов мужчина — живо напомнил Подлужному о Гайде. Только если Гайда был похож на медведя, то юридический хозяин лесного посёлка запросто вместил бы в себя настоящего косолапого хозяина тайги.

Гёте пожал прокурору руку так, что у спортивного Подлужного косточки затрещали. Затем он, горестно ссутулясь, жестом показал на небольшой комочек, лежавший в кювете. Комочек был заботливо укрыт детским красным одеяльцем. Гёте поднял стёганое покрывальце, и Алексей увидел трупик девочки. Его отцовское сердце ощутило острый укол.

— Это Ксюша Кобза, — со слезами на глазах произнесла женщина, подошедшая сзади. — Я около десяти вышла в сенки и услышала её крик. Она кричала «Мама! Мамочка!». И ещё такое странное: «На букву «бэ»! На букву «бэ». По голосу я Ксюшеньку сразу узнала. Сказала мужу. Он взял ружьё, а я — ломик. Сейчас же опасно. Колонисты. Мы оделись и выбежали. Но эти сволочи уже смотались…Я соседка ихняя. Кичигина, — в заключение пояснила свидетель.

— Точнее можете указать время, когда вы услышали крик? — осведомился Подлужный.

— Точнее…Минут без пятнадцати — без двадцати десять.

— Значит, девочка — финал их злодеяния, — глухо проговорил прокурор, загоняя пронзительную, но неуместную сейчас жалость внутрь и обретая профессионализм. — Что ж, начнём с дома.

Экспресс-осмотр места происшествия подсказал сотрудникам правоохранительных органов, что действовал не убийца-одиночка. Характер расправы с жертвами, картина погрома, рукавица, впопыхах забытая на кухне, действительно наводили на версию о причастности осуждённых к исключительному по жестокости акту. Причём эти колонисты должны быть пьяными или с остаточными явлениями алкогольного опьянения, а на их одежде и телах, не исключено, — пятна крови и порезы. Время их возвращения в колонию — перед отбоем либо сразу после него.

С тем прокурор и отправил в зону сотрудников милиции и председателя сельсовета, чтобы те произвели первичный отбор подозрительных лиц. Сам же с понятыми и экспертами Завьяловым и Старковым он остался в доме Кобзы для производства более детального обследования места происшествия и доказательной протокольной фиксации юридически значимых обстоятельств. После осмотра придомовой территории, они перенесли мёртвую Ксюшу в тепло. Фёдор Николаевич деловито согрел два ведра воды на газовой плите, обмыл тела потерпевших и тут же приступил к их вскрытию, чтобы не возить трупы в районный центр — практика, обыденная для Сылки.

Прокурор, задокументировав обстановку и изъяв одежду пострадавших, рукавицу, горлышко от бутылки, окровавленный нож, а также образцы выделений и крови из разных мест, не поленился на пару с Завьяловым вторично проверить закоулки домика. Теперь уже осторожно ползая на коленях. И не зря! На кухне под сервантом эксперт-криминалист обнаружил орден Трудового Красного Знамени на сером лоскуте, определённо выдранном из колонистской спецовки. На лоскуте имелся мазок, похожий на кровь — ценная находка.

Алексей занёс свежие данные в протокол, и вознамерился уж было позвонить в колонию, вооружая опергруппу новыми сведениями о вероятных особенностях внешнего вида преступников, да с досадой вспомнил, что телефонный аппарат разбит вдребезги. «Чёрт побери!», — стукнул он себя ладонью по лбу. И повернулся к понятым, которым перед тем демонстрировал находку, чтобы осведомиться о месте нахождения ближайшей точки связи.

Однако, реализация задумки ему не понадобилась, поскольку по крыльцу дробно забарабанили чьи-то ноги, и в дом вбежал запыхавшийся участковый Порошин.

— Товарищ прокурор! — возмущённо отрапортовал он. — Дежурный по колонии отказывается допускать нас до зэков.

— То есть, как отказывается!? — поползли кверху брови у Подлужного.

— Так. Говорит, что без указания сверху он не допустит. Мудрых ему чуть морду не расквасил, а он всё равно своё толмит. Кое-как их растащили.

— Вперёд! — решительно бросил Порошину Алексей, складывая материалы дела и вещественные доказательства в следственный чемодан. — Сейчас мы наведём на морде этого дежурного глянец социалистической законности…Я скоро. — Отдал он указание экспертам и понятым, выходя наружу. — Подписывайте протокол и охраняйте место происшествия.

Меж тем на дворе поднялась настоящая метель. Сквозь ненастье и снежную кутерьму слабо пробивались огни периметра колонии-поселения, к которым и направился прокурор вслед за участковым.

— А что не на машине? Что пешком? — прокричал Подлужный Порошину, прикрываясь воротом плаща.

— Да тут два шага шагнуть, — ответил ему тот.

От дома Кобзы до места лишения свободы и вправду оказалось не более сотни метров.

— Так близко?! — поразился прокурор, отряхивая одежду на крылечке КПП. — Зона прямо в черте населённого пункта!

— Бардак, — согласно кивнул Порошин, нажимая на кнопку электрического звонка. — Гёте про то на всех совещаниях жалуется.

Первая дверь прохода в колонию отворилась, и они вошли внутрь. В тамбуре их поджидали Мудрых, Пылёв и председатель сельсовета. Из караульного помещения через окошко на вошедших взирали собственно постовой в звании прапорщика и офицер в чине капитана с нарукавной повязкой красного цвета, на которой белели буквы «ДПНК». Мудрых подался к Подлужному, но тот остановил его жестом, давая понять, что ситуация ему известна.

— Прокурор Красносыльского района Подлужный, — представился капитану Алексей и предъявил удостоверение.

— Дежурный помощник начальника колонии Плющёв, — назвался офицер.

— Это верно, товарищ капитан, что вы препятствуете доступу к спецконтингенту оперативных сотрудников, участвующих в расследовании убийства двух жителей Вёпса? — корректно осведомился Подлужный.

— Мы же учреждение. Мы же не проходной двор, — внешне высокомерно вздёрнул нос тот. Ан из-под его жеста неявно пробивалась нервозность. — Кого попало, не допустим. И у нас свой прокурор.

— Мы — не кто попало. Мы представители власти, — надеясь на взаимопонимание, сдержанно повёл рукой Алексей в сторону присутствующих, находившихся с ним «по одну сторону баррикад». — Мы расследуем убийство. И те, кто противоправно нам препятствует в производстве следствия, ответит по всей строгости закона. Вы хотя бы это сознаёте?

— Не пугайте — пуганый, — с театральной аффектацией, в которой сквозила напряжённость, отмахнулся офицер. — Это ваш Мудрых ответит за то, что хватал меня…за мундир при исполнении. А о происшествии я доложил по инстанции. Сказали, что нет оснований.

— Простите, кому вы доложили?

— Начальнику колонии майору Сырцову.

— Соедините меня с ним, пожалуйста.

— Хым…Пожалуйста.

Дежурный кивнул постовому, и прапорщик через коммутатор позвонил абоненту. Заслышав голос последнего, он поспешно передал через окошечко телефонную трубку Алексею.

–…Слушаю. Чего опять? — раздавался из трубки недовольный руководящий рык.

— Здравствуйте, товарищ Сырцов. С вами разговаривает прокурор Красносыльского района Подлужный.

— Хрюк-хрюк…, — поперхнулся невидимый собеседник на той стороне эфира. — Начальник колонии майор Сырцов. Слушаю вас.

Подлужный принялся было лаконично и сухо излагать известные обстоятельства, но Сырцов перебил его:

— Я в курсе, товарищ прокурор. Мне докладывали.

— В чём же дело? — нахмурился Алексей. — Почему нам препятствуют?

— Так ваш же хитромудрый Мудрых требует, чтобы подняли всех осужденных, — в манере, характерной для кадрового состава системы исправительных учреждений, сделал в последнем слове ударение на букву «у» Сырцов. — Представляете? Это ж триста блатных и приблатнёных гавриков! А сейчас…, — закряхтел он, и ушей Подлужного достигли звуки колыхания тяжёлого тела и скрип кровати. — А сейчас начало пятого часа утра.

— Ладно, — моментально сориентировался прокурор. — Давайте поднимем лишь тех, кто вернулся в зону после двадцати одного часа.

— Хрюк-хрюк, — снова донёсся до Подлужного горловой клёкот. — Я докладывал по инстанции. Не велено.

— Шварцу? — осведомился Алексей. — Шварцу докладывали?

— Ему.

— Что ж, я сейчас выйду на него.

— Попробуйте. Но на меня не ссылайтесь. И знайте: я посредником между ним и вами не буду.

И иронически хмыкнув, Сырцов отключил связь.

— Соедините меня, пожалуйста, с коммутатором, — попросил прокурор дежурного.

Капитан скептически поджал губы и кивнул прапорщику. Тот с аналогичной миной на лице нехотя выполнил просьбу.

— Коммутатор? — услышав в трубке женский голос, спросил Алексей. Получив подтверждение, он продолжил: — С вами говорит прокурор Красносыльского района Подлужный. Соедините меня, пожалуйста, с начальником учреждения полковником Шварцем.

— Не велено, — равнодушно отозвалась женщина. — Шварц велел его беспокоить только по звонку Сырцова.

И голос телефонистки звучал до крайности невыразительно и бесстрастно. Как у той мадамочки из известной байки, которая постоянно путала успокоительные таблетки с противозачаточными. Скоро она имела семерых по лавкам, но ей было а-абсолютно всё равно!

— Послушайте, — в повышенном тоне попытался образумить её Подлужный. — Вы соображаете, что позволяете себе? С вами говорит прокурор района!

— Не велено, — равнодушно повторила женщина, и положила трубку.

«У-у-у!…Дура фригидная!» — взвинчено подумал Алексей.

Круг замкнулся. На Вёпсе была только ведомственная линия связи, принадлежащая Сылкаспецлесу. И меж тем время, отпущенное для преследования нелюдей по горячим следам, неумолимо истекало. А неведомые изверги трезвели, прятали испачканную одежду, зализывали скотские раны.

— Закон — тайга, медведь — хозяин, — отводя от Подлужного взгляд, со злорадством «подвёл черту» капитан Плющёв. — До Советской власти — сто шестьдесят километров. Если не больше: меряйте до Среднегорска, а то и до Москвы.

— Алексей Николаевич! — аж вскипел от негодования начальник уголовного розыска, доселе молчавший. — Чего с ними цацкаться? Давайте разнесём ко всем чертям этот кичман Чёрного полковника! Штурмом возьмём. У них же оружия нет, а у нас — три ствола, — похлопал он себя по левому боку, где у него, само собой, имелся пистолет в оперативной кобуре.

В эту критическую минуту Мудрых готов был действовать совсем не рассудительно. И чрезвычайно напоминал горячего и импульсивного Колю Бойцова.

По установленному порядку администрация такого места лишения свободы как колония-поселение действительно осуществляла надзор за осуждёнными и не имела огнестрельного оружия. В этом смысле оперативная группа имела несомненное преимущество. Только ведь тремя пистолетами спецконтингент не обуздаешь.

— Ага, шлёпните нас, — словно подтверждая размышления Алексея, издевательски осклабился Плющёв. — А на три сотни уркаганов в татуировках у вас патронов хватит? Вы же для них — никто. А то и похуже, чем никто. Я уже предвкушаю, — захлёбывался от вожделения он, — что сегодня вечером передаст радио «Голос Америки»: «Красносыльский прокурор с кучкой недоумков спровоцировал массовые беспорядки в Вёпсовской зоне…».

— За мной! — подал команду оперативной группе Подлужный, поворачиваясь к выходу и не желая предоставлять дальнейшего повода для сарказма дежурному по колонии.

— Куда мы, Алексей Николаевич? — разочарованно спросил его Мудрых.

— За мной, — повторил прокурор.

В его сознании забрезжил выход из тупика. В анархистской эскападе начальника уголовного розыска о штурме «кичмана» Чёрного полковника содержалось и рациональное звено.

7

— Куда мы, Алексей Николаевич? — разочарованно повторил Мудрых, следуя из проходной КПП за прокурором.

— Брать телеграф, почту, банки и мосты, — обретая трезвую рассудительность, ответил Подлужный. — Где тут у вас коммутатор? — обратился он к председателю сельсовета.

— Коммутатор? В серёдке посёлка, — взмахом руки обозначил искомое направление тот.

— Вперёд! — подал прокурор сигнал на посадку оперативной группе и Гёте.

Они сели в милицейский УАЗик, который стоял «под парами», и поехали к центру населённого пункта. Через пару-тройку минут Мудрых уже стоял на невысоком крылечке и властно стучал в металлические двери особнячка, в котором располагались коммунальные службы Вёпса.

— Кто там? — вскоре отозвался изнутри уже знакомый Алексею бесстрастный голос.

— Прокурор района Подлужный, — вступил он в свои права. — Впустите нас.

— Нельзя, — всё с той же поражающей пассивностью отвечала невидимая женщина. — Посторонним нельзя.

— Я требую именем закона! — повысил тон её оппонент. — Откройте, или мы ворвёмся силой.

— Посторонним нельзя, — не желала внимать его увещеваниям телефонистка.

По ту сторону послышались удаляющиеся шаркающие шаги, хлопнула внутренняя дверь и всё стихло.

— Ломайте! — оглянулся Алексей на массивную, широкоплечую фигуру Мудрых. — Ответственность я беру на себя. История нас оправдает!

За металлическую преграду сначала взялся далеко нехилый начальник уголовного розыска, а за ним — исполинский Гёте. Они поочерёдно то били в неё плечами, то с разбегу в прыжке, будто в боевике, наносили удары ногами, однако дверь им не поддавалась. С молчаливого одобрения прокурора, выраженного кивком, Мудрых выстрелил из пистолета во врезной замок. И эта мера тоже не принесла желаемого результата: должно быть, внутри имелась задвижка.

— Буде тараном попробовать, — предложил находчивый и, вероятно, не раз попадавший в сложные переделки, Гёте.

— Это как? — хором спросили его Мудрых и Подлужный.

— Подопрём дверку торцом бревна, а с другого конца даванём УАЗиком, — пояснил глава поселковой Советской власти.

— А чего? Толково! — на лету ухватил его задумку Владимир Степанович.

Так и поступили. Несмотря на возражения шофёра, жалевшего машину. С третьего приступа металлическая преграда рухнула внутрь. Штурмовая группа ринулась в освободившийся проём. Запертую хлипенькую внутреннюю дверь Мудрых вынес ногой в один приём. Ворвавшись в помещение коммутатора, штурмовики обнаружили там внешне симпатичную женщину средних лет, бестрепетно взиравшую на них.

— Прокурор Красносыльского района Подлужный, — в очередной раз за текущую ночь изрёк словесный штамп Алексей. — Срочно соедините меня со Шварцем, или я незамедлительно арестую вас за противодействие следствию.

— Я соединю, — каким-то потухшим взглядом окинула его фигуру телефонистка. И её лицо не выразило эмоций испуга, уважения, потрясения. — Соединяю с дежурным по учреждению. Прямого выхода на Шварца у меня нет.

Дорвавшись таки до Чёрного полковника, Подлужный в сжатом лапидарном стиле передал тому суть ситуации и свои требования. Вопреки предположению, Шварц разговаривал с ним без апломба и корректно. Выслушав напористого законника, он размеренным скрипучим и противным тенорком отказался допустить оперативную группу к работе с осуждёнными. Впрочем, некую уступку начальник В-52 всё же сделал, сообщив, что высылает в Вёпс своего заместителя Пенкевича с неограниченными полномочиями. «Он и распорядится. По ситуации», — завершил переговоры «без пяти минут генерал». И повесил трубку.

Столь наглая волокита не могла устроить прокурора. И он развил просто таки бешеную по своей энергетике деятельность. Разрывая тёмное пространство ночи звонким голосом, он в течение четверти часа последовательно связался через Красносыльскую районную телефонную станцию с ответственными дежурными по областной прокуратуре и ГУЛИТУ МВД СССР¹⁹, по республиканской и союзным прокуратурам. Причём, не выжидая того, достигнет ли цели вмешательство каждой из перечисленных инстанций, поскольку реакция дежурных была заторможенная.

Невзирая на чины, лица и звания, Подлужный требовал незамедлительного принятия мер по восстановлению законности и острастке зарвавшегося Шварца. «Если через пятнадцать-двадцать минут нас не допустят к отработке спецконтингента, — кричал он в трубку, — я доберусь и до генпрокурора, и до Горбачёва! И гарантирую вам, что в случае саботажа и уклонения убийц от возмездия, вся полнота ответственности ляжет, в том числе, и на вас тоже!»

Нет никакого сомнения в том, что окажись «в шкуре» Подлужного другой законник его ранга, он ни за какие коврижки не отважился бы на столь экстремистский выверт. Прокуроры вышколены действовать строго по инстанции и по субординации. Да вот на Подлужного сия закономерность не распространялась. Во-первых, кредо служения идеалам справедливости у него подавляло чувство персонального благополучия. Во-вторых, призывы генсека партии Горбачёва о том, чтобы подкрепить борьбу с бюрократами «сверху» встречным движением «снизу» он всегда стремился превратить в руководство к действию. В-третьих, у него имелся удачный опыт побед над местечковыми столоначальниками посредством федеральных структур.

И гигантский государственный механизм, спесиво огрызаясь на беспрецедентное своеволие провинциала, осмелившегося сверх прочего ещё и потыкать и шпынять их (!), маститых корифеев аппаратных игрищ, пусть со скрипом и скрежетом, но, преодолев силу покоя, закрутился. В телефонном эфире поднялась нужная Подлужному вакханалия и свистопляска. А сам возмутитель бюрократического спокойствия в союзном масштабе, «отзвонившись по полной», умиротворённо откинулся на спинку стула. Он вообразил то, как потревоженные чинуши «вытрясают пыль затхлости» друг из друга. И ему полегчало.

Ан угомонился дерзкий и непочтительный «пуп Земли», заставивший внезапным кавалерийским наскоком вращаться «птолемеевскую систему» по выдуманным им законам, ненадолго. Он вскочил и принялся мерить шагами небольшое помещение коммутатора в ожидании известий при всеобщем насторожённом молчании. Нервы Алексея были до того напряжены, что, когда раздалась резкая и продолжительная трель зуммера, он аж подпрыгнул по ходу движения и в воздухе извернулся в направлении телефонистки.

Последняя неспешно подняла трубку и заторможено стала внимать абоненту. По расположению вспыхнувшей на пульте лампочки стало ясно, что звонят из управления В-52. Получив указание, женщина растянуто проронила: «Соединяю вас, товарищ полковник, с майором Сырцовым». И воткнула стерженёк штеккера в нужное гнездо.

Обладавший технической смёткой Мудрых моментально сориентировался. Он метнулся к пульту и включил переговорное устройство «громкой связи». Пространство коммутатора тотчас густо заполнилось «эфиром отборного армейского мата». В ненормативном сленге изощрялся Шварц. Вежливость с него как рукой сняло. Отцедив бранный «мусор», заинтересованные слушатели уловили главное: полковник приказал начальнику колонии немедленно допустить «этого придурка» к работе с осуждёнными.

— А за «козла» ответишь! — азартно выкрикнул Подлужный, едва диалог между Шварцем и Сырцовым прервался.

И он под общий смех погрозил указательным пальцем далёкому и невидимому противнику. Даже телефонистка, показалось, оживилась.

Непродолжительное веселье прервал звонок от Сырцова. Тот уведомил Подлужного, что ждёт группу на КПП. Начальник колонии в бессильном раздражении также предупредил прокурора, что за возможные массовые беспорядки Подлужный ответит лично.

— Вперёд! — лихо взмахнул рукой Алексей. Точно шашкой швартовочные канаты корабля в шторм отрубил. — Ещё пугать нас будут! Скоты!

8

На КПП оперативно-следственную группу встречал целый эскорт. Помимо начальника колонии Сырцова и уже знакомых постового и ДПНК Плющева, здесь также были два дежурных контролёра и несколько поднятых по тревоге прапорщиков. Оперативно-следственную группу впустили в караульное помещение, и Сырцов с Подлужным принялись обсуждать детали того, каким образом и где будет производиться оперативный отбор осуждённых, имеющих остаточные признаки опьянения и повреждения на теле и одежде.

Внезапно и не по уставу в диалог двух руководителей вклинился один из дежурных контролёров — невысокий мужчина средних лет в чине старшего сержанта.

— Извините, товарищ майор, товарищ прокурор…Разрешите обратиться. Старший сержант Антипов. Зачем нам отсматривать всех поселенцев, если известно, кто из них прибыл в колонию с опозданием и «под градусом»?

— Да-а?! — приятно поразился Алексей. — И кто же это?

— Это осужденные Жерздев, Мелюзик и Сидорчук. Прибыли перед самым отбоем.

— Почему они так поздно вернулись?

— По разнарядке они числились на ремонтных работах в посёлке. Но по факту после обеда кололи дрова у прапорщика Растащилова, — «крыл правду-матку» старший сержант под злобное пыхтение майора Сырцова. — Поэтому мы с капитаном Плющевым сразу позвонили Растащилову.

И Антипов указал на рядом стоящего прапорщика, помятую и похмельную физиономию которого перекосило от страха.

— Так-так, — подбодрил его Алексей.

— Растащилов доложил, что осужденных он отпустил в семь часов. К ужину.

— Что пояснили осуждённые по этому поводу? Где они пропадали более двух часов?

— Жерздев сказал, что они за складами пили «самопал», которые им дал Растащилов.

Тут все присутствующие повернулись к прапорщику, у которого подленькая натура загнанно металась, не находя выхода. И Растащилов понял, что апокалипсис уже наступил. И объявился конкретно для него.

— Я…кха-кха…до ветру, — придавленным кочетом заклекотал он, а его откормленная рожа налилась багровой краской натуги. — Я до ветру…

— Куды?! — рявкнул Сырцов.

Но было поздно. Растащилов на прогибающихся ногах стремглав выскочил наружу. Там его начало беспощадно «полоскать». В караульном помещении было слышно, что недобродившая и несварившаяся блевотина подлеца хлещет о дощатый помост трапа. Сюда же примешивалась столь же отвратительная «анальная канонада», из которой становилось ясным, что презренный «прапор» смердит в вёпсовскую атмосферу не только ртом.

— Где сейчас Жерздев и…двое других? — брезгливо скривившись, продолжил опрос прокурор.

— Жерздев и Мелюзик в ШИЗО, то есть в штрафном изоляторе, — докладывал Антипов. — Жерздев был пьян, а Мелюзик — подвыпивши. И мы их туда водворили. А Сидорчук должен спать во втором бараке. Он был трезв. До вчерашнего он нарушений режима не имел, и за опоздание его решили не наказывать. Ясно, что его Жерздев придержал. Он же в авторитете.

Антипов закончил исчерпывающий монолог, и сотрудники колонии посмотрели на него как на самоубийцу. Как на оригинального самоубийцу, который решил свести счёты с жизнью, протестуя по поводу присуждения ему дискредитированной Нобелевской премии. Зато Подлужный признательно пожал его мужественную длань. И тотчас распорядился, обращаясь к майору Сырцову:

— Меняем алгоритм действий. Отведите нам кабинет, где бы я мог допросить товарища старшего сержанта. А затем поочерёдно туда доставьте Сидорчука, этого… Мелюзика и, напоследок, Жерздева. Прошу для всех троих приготовить сменные робы, обувь и нижнее бельё. Одежду и прочее у них мы изымем, судмедэксперт их освидетельствует, а я их допрошу. Плющеву и прочим также быть наготове. К допросу. На первых порах…Пока, всё.

9

Для производства следственных действий отвели комнату свиданий (в просторечии — «свиданка»), также находившуюся при караульном помещении. В ней Алексей и допросил Антипова. Едва последний подписал протокол, как Подлужный его искренне похвалил:

— Какой же вы молодец! Без вас нам бы тяжко пришлось. Вы — не то, что Плющев и иже с ними. Что за негодяи? Казалось бы, убили женщину и ребёнка.. А телефонистка — тоже женщина и, наверняка, мать…Так нет — туда же.

— Никакой я не молодец, — потупился Антипов. — Я же местный. От совести не скроешься. И на зоне я — без году неделя. Не моё это. Ну, уволят и уволят. Шут с имя. Махану в Нижнезаводский район. Зовут меня в леспромхоз. Опять на трелёвочник трактористом сяду. А Плющев — совсем другой оборот. Аттестованный офицер. Пришлый. Чужак. Ему до пенсии по выслуге лет — четыре года. Вот он и прогибается. Против командно-административной системы не попрёшь. Что до телефонистки Шуры, то вы про неё плохо не думайте. У неё семейные проблемы. И она щас сама не своя.

Следом за Антиповым в «свиданку» привели Сидорчука. Поселенца не пришлось подвергать изнурительному психическому прессингу. Печальную историю расправы над женщиной и девочкой он поведал без давления и полно.

Да и следовавший за ним Мелюзик не слишком запирался. Он «раскололся», едва Мудрых, присутствовавший при допросе, грозно изрёк: «Станешь херовину городить — погибнешь при попытке к бегству». И показал рукоять пистолета Макарова, торчавшую из подмышки. Посеревшее от нерадужной перспективы «подметало с зоны» в поисках спасения заискивающе посмотрело на прокурора. Однако Алексей сделал вид, что что-то ищет в следственном чемодане и не слышит инфернальных намерений начальника сыска. Тут-то Мелюзика и обуял словесный понос признания.

10

В ожидании Жерздева, коего должны были доставить из ШИЗО, Подлужный вышел из комнаты свиданий через КПП наружу, на площадку перед зоной. Убийца фактически был изобличён. Напряжение спало. Захотелось подышать свежим воздухом.

Ворота колонии были распахнуты. Уже наступило восемь часов утра, и при свете фонарей шёл так называемый развод. То есть распределение и вывод осуждённых на работы. Ввиду неординарности ситуации на разводе, кроме колонистов и дежурного состава администрации, присутствовало также и руководство колонии.

ДПНК Плющев называл производственный объект и выкрикивал фамилии осуждённых, стоявших рядами на территории зоны. Очередной поселенец, услышав себя, отзывался и переходил из отряда в состав рабочей бригады, стоявшей перед воротами.

Подлужный отвлёкся от развода, так как увидел, что сбоку от рядов осуждённых появилось два прапорщика, сопровождавших высоченного и плечистого детину к пропускному пункту. «Жерздев, — догадался он. — Здоров, гусь!»

Для допроса Жерздева должны были провести через КПП. Однако случилось непредвиденное. Непредвиденное для тех, кто недооценил Жерздева. Того самого Жерздева, которому терять было нечего. Того самого Жерздева, для которого чужая жизнь — ничто в сравнении с собственным «я». И потому на него не распространялась общая закономерность: «в зоне зэк, что щука в ведре с карасями».

На подходе к КПП Каратист двумя рассчитанными ударами уложил обоих контролёров наземь, точно прихлопнул двух мух полотенцем. Освободившись от опеки, он играючи перемахнул через символический хилый забор, разделявший проход к КПП и внутренний плац перед воротами, где сейчас теснились ряды колонистов. Расталкивая их, беглец ринулся к воротам. Там его манёвр уже засекли тяжеловесный Сырцов и крепыш Антипов. Они кинулись наперерез.

Однако Жерздев двигался напролом, подобно ледоколу, таранящему льды. В высоком прыжке он так «звезданул» в челюсть хозяина колонии, что тот с клацаньем отлетел прочь, попутно сбив пару прапорщиков и роняя «на бреющем полёте» костяное крошево из собственных зубов. Вторым движением Каратист наотмашь нанёс разящий удар ребром ладони по боковой поверхности шеи Антипова, и сержант рухнул, как подкошенный, сложившись смятой в гармошку картонной хлопушкой.

«Стоя-а-ать!», — преодолев оцепенение, заорал Подлужный, бросившись наперерез дерзкому беглецу. Ан в обиходе законники далеко не всегда бьют жуликов. Это им не санкцию на арест давать…Выпад Алексея не приостановил Жерздева и на полсекунды. Монолитный верзила всего-то резко, маятником, качнулся чугунным плечом ему навстречу (так сталкиваются футболисты в борьбе за мяч), отчего прокурора отбросило обратно — на дощатый помост перед КПП. И будто постыдно обмаравшегося на ковре кота задницей по наждачной бумаге протащило. Ему даже почудилось, что он угодил под скорый поезд «Среднегорск — Москва».

На болельщицкий гвалт поселенцев и обалделый гомон сотрудников колонии из комнаты свиданий выскочил Мудрых. Он в два счёта смекнул, что к чему, и бросился вдогонку за Каратистом, мерившего дорогу к посёлку четырёхметровыми прыжками. За ними с воем, проклятиями и отборным интернациональным матом, удивительно полно передававшим многогранность переживаний советского человека, устремилось не менее дюжины офицеров и прапорщиков всех мастей. И уже «в третьей волне» преследующих двигались участковый Порошин, Пылёв и очухавшийся Подлужный. Короче говоря, картина трагикомически напоминала типичную милицейскую операцию по плану «Перехват».

Жерздеву до посёлка оставалось всего ничего. А там, среди стариков, женщин и детей, загнанный в угол зверюга мог натворить много новых бед. Видимо, об этом же подумал и Мудрых. Потому он на бегу достал из подмышки пистолет, произвёл предупредительный выстрел вверх, а затем открыл огонь на поражение. Третья пуля «нашла» Каратиста. Она угодила в спину, сбив его с ног.

Когда преследователи настигли беглеца, то увидели кровь, стремительно и обильно пропитывавшую одежду колониста. Жерздев быстро терял силы. На УАЗике его доставили в вёпсовский фельдшерско-акушерский медпункт в бессознательном состоянии. Там Каратиста осмотрел поселковый фельдшер и беспомощно развёл руками: выстрелом был повреждён подключичный отдел артерии. Требовалась срочная хирургическая операция и переливание крови, что в почти таёжных условиях не представлялось возможным.

…Жерздев умер от острой кровопотери. Судмедэксперт Старков здесь же произвёл вскрытие трупа — третье за три часа. Тело Каратиста передали по акту администрации колонии для захоронения. Поскольку после вскрытия фельдшерский стол не успели привести в порядок, то Подлужный присел за тумбочку, на которой от руки и под копирку написал постановление о прекращении уголовного преследования по факту правомерного применения оружия Мудрых Владимиром Степановичем, что повлекло смерть Жерздева. В действиях начальника уголовного розыска он усмотрел необходимую оборону и крайнюю необходимость. Один из экземпляров постановления он вручил «под роспись» беззубому Сырцову.

Приговор человеконенавистнику был вынесен. Однако проблема Сылкаспецлеса всё более властно заявляла прокурору Красносыльского района о себе. Её надо было решать. И частным проявлением этого стало задержание прапорщика Растащилова, которого Подлужный вместе с Мелюзиком повёз в Красносыльск.

11

В город оперативная группа возвратились уже под вечер. В том числе и начальник следственного отделения Хохолков Егор Григорьевич. На Вёпсе он тоже не терял времени даром, раскрыв кражу, совершённую ещё одним колонистом.

И когда члены группы, уладив все неотложные следственные вопросы, стали расходиться из милиции, Хохолков предложил Подлужному:

— Алексей Николаевич, я только что жене звонил, она борщец знатный сварганила и котлеты. Да свежую картошечку с нашими сылкинскими боровичками пожарила. И прочие местные деликатесы…Всё кипит и шкворчит. Давайте ко мне. Вы же пока в гостинице обитаете? Так чего вам столовский ширпотреб хлебать? И Володя к нам присоединится.

— Хотелось бы с вами сегодняшний выезд обсудить, — подтвердил Мудрых, стоявший рядом.

— Даже и не знаю, — ответил прокурор, застигнутый врасплох. — Боюсь помешать. У вас же дети, наверное, есть?

— Трое, — подтвердил Егор Григорьевич. — Парням — семь и пять лет, дочке — два года.

— Что вы говорите! — оживился Алексей. — А у меня два сына: старшему — семь лет, а младшему ещё и года нет.

— Тем более, — подмигнул Хохолков начальнику угро. — Общая тема для разговора найдётся. У Володи — тоже трое по лавкам.

— Ладно, — определился Подлужный. — Но прежде давайте в магазин завернём. Я для детишек сладостей каких-нибудь прихвачу.

Так Алексей оказался в гостях. Он познакомился с женой Хохолкова Еленой Ивановной и с детьми. Затем взрослые расположились на кухне за уже накрытым столом и стали ужинать. Подлужный искренне нахваливал кулинарные шедевры хозяйки, а Егор Григорьевич рассказывал жене перипетии выезда на Вёпс.

— Да уж, если бы Владимир Степанович не срезал Жерздева, — в нужном месте поддержал монолог хозяина Алексей, — то страшно даже подумать, что мог ещё натворить этот изувер.

— Алексей Николаевич, так может по рюмашечке за Володин прицел, за вас? Вы ж вдвоём знатно за Сылку постояли? — неожиданно предложил Хохолков.

— Нет — нет, — категорично отказался гость. — У меня спортивный режим.

— По чуть-чуть, — подключился к диалогу Мудрых. — За настоящее боевое крещение. Вы, Алексей Николаевич, себя настоящим командиром показали. И всех, кого надо, по каким надо углам посадили. А я сколько нервов потратил? Ведь впервые в жизни оружие применил. Этот Каратист хоть и порядочная сволочь, но стрелять по живому…Тоже, знаете ли, испытание…

— Понимаю вас…, — замялся прокурор.

— Тем более что мы выпьем-то по-нашенски, по-сылкински, — оценив колебания Алексея, подключился Егор Григорьевич.

— Это как? — недоверчиво осведомился Подлужный.

— У нас про этот способ говорят так: сначала — чо-о-о? потом — ничё-ё-о! — выставляя на стол бутылки и расставляя между тарелками с борщом стаканы и

стопарики²⁰, зачастил Хохолков.

Продолжая просвещать важного гостя насчёт местных обычаев, он налил Елене Ивановне вина, мужчинам в микроёмкости — водку, а в стаканы — красивую на вид тёмно-тёмно-вишнёвую (почти коричневую) густую жидкость.

— А это что такое? — не без прокурорской подозрительности осведомился Подлужный, кивнув на стакан.

— Это пиво…Ну, или бражка. Кому как больше нравится называть, — усмехнулся Егор Григорьевич. — Не сомневайтесь, Алексей Николаевич! Экологически чистая вещь. Настоянна на пророщенной ржи, смешанной с овсом, и на закваске из хмеля. Да с медком от горных пчёлок!

— Ладно, — взялся за стопарик тот. — За боевое крещение грех не выпить.

— Ту-ту-ту, — остановил его начальник угро. — Надо по порядку, Алексей Николаевич. Сначала пьётся на «чо-о-о?». Стало быть, сначала берёте стакан и делаете два глотка бражки, а потом, без передыху, сдабриваете её водочкой. Вот так.

И Владимир Степанович синхронно с Хохолковым продемонстрировал новичку в области северных традиций, как это делается.

Подлужный под стимулирующим взглядом трёх пар глаз последовал примеру. Прохладное кисло-сладкое пиво оказалось столь же приятным на вкус, что и на цвет. Но когда Алексей «сдобрил» его противной, раздирающей рот водкой, то у него поневоле вырвалось: «Ёк-кэ-лэ-мэ-нэ!»

— Вот это и есть «чо-о-о?!», — засмеялась Елена Ивановна.

— Бр-р-р, — передёрнуло прокурора, и он потянулся за закуской.

— Извините, Алексей Николаевич, — остановил его Мудрых. — А сейчас, опять же без передыху и закуси, мы с вами пьём уже на «ничё-ё-о!». В обратном порядке: сначала водочку, а заглаживаем пивком.

И начальник угро с начальником следственного отделения дружно опрокинули стопочки, «заполировав» «сорокоградусную» самодельным деревенским напитком.

Тяжко вздохнув и покачав головой (угораздило же вляпаться!), Алексей на волевом усилии опрокинул второй стопарик, который сходу запил медовой настойкой. В сравнении с первым актом контраст был разительным…В хорошую сторону.

— Ну? Как? — в напряжении уставилась на него «дружная парочка», опасаясь, что опростоволосилась.

— Так ведь это…, — щёлкнув пальцами, не смог сразу подобрать нужные слова прокурор. — Так ведь это — совсем другое дело!

— А мы что говорили?! — выдохнув с облегчением, отрепетировано выпалили два милиционера. — Ведь взаправду — ничё-ё-о!

И компания дружно расхохоталась. А когда все успокоились, Подлужный перешёл к мучавшему его вопросу.

— Владимир Степанович, Егор Григорьевич, мне хочется, чтобы после сегодняшнего «чо-о-о?!» на Вёпсе, наступило «ничё-ё-о».

— Это как? — дружно отозвались милиционеры.

— Как же вы, товарищи, впустили В-52 чуть ли не в дома граждан?

Примечания

7

КНК (аббревиатура) — комитет народного контроля, орган Советской власти. КНК был призван организовать взаимодействие между государственными инстанциями и гражданами в борьбе с бесхозяйственностью, разгильдяйством и нерачительным использованием соцсобственности.

8

Эзотропия — косоглазие.

9

Бугор (уголовный жарг.) — бригадир; в данном случае — неформальный лидер.

10

КПП (аббревиатура) — контрольно-пропускной пункт.

11

ДПНК (аббревиатура) — дежурный помощник начальника колонии.

12

Кликуха (жарг.) — прозвище.

13

Блатные (жарг.) — высший слой, главари в неофициальной иерархии осуждённых.

14

Понятия (жарг.) — неписанные категории и нормы поведения криминальной среды.

15

Шестёрки — один из низших слоёв осуждённых, обычно выполняющий функцию «обслуги»; ниже них располагаются только «опущенные» (обиженные) или «петухи» — изгои криминального сообщества, удовлетворяющие сексуальные потребности осуждённых.

16

Л.И. Брежнев (1906–1982 гг.) — генеральный секретарь ЦК КПСС с 1964 по 1982 год. В последние годы жизни из-за ряда заболеваний его речь была невнятной.

17

Перо — лезвие ножа.

18

Автомобиль повышенной проходимости УАЗ-452, в народе прозванный «буханкой» за сходство с буханкой хлеба.

19

ГУЛИТУ — Главное управление лесными исправительно-трудовыми учреждениями МВД СССР.

20

Стопарик — маленькая стопка (ёмкостью от 30 мл и меньше).