Божья коровка. Книга 2

Анатолий Дроздов, 2023

Анатолий Фёдорович Дроздов – известный писатель-фантаст, работающий в разных жанрах. Представляем роман «Божья коровка», написанный в смешанном жанре «попаданчества» и альтернативной истории. Смерть ещё не конец. А для героя книги – это не просто начало новой жизни, но и возможность изменить жизнь другого человека, перевернув её полностью. Погибнув в наше время, герой оказывается в 1967 году, в Советском Союзе, в теле умственно отсталого юноши по имени Борис Коровка. Опекуны давно прибрали к рукам его имущество и полагающиеся от государства деньги, а сам парень не имеет никаких шансов на достойную жизнь. Однако теперь всё поменяется, ведь внутри него человек с умом, образованием, а главное, жизненным опытом и знанием истории. Борису чудесным образом отменяют диагноз, он идёт служить в элитные в ту пору погранвойска, а там, как знать, возможно, герою удастся изменить судьбу не только одного человека, но и целой страны. Во второй книге Коровка увольняется в запас, получив во время службы звание Героя Советского Союза. Вскоре он обретает известность как художник, музыкант, певец. Казалось бы, живи и наслаждайся, но знание о дальнейшей судьбе страны не даёт Борису покоя. Может ли песчинка постараться изменить ход истории, или лучше остаться в стороне и просто наблюдать за происходящим, обеспечив себе комфортные условия существования? Подробности – в книге.

* * *

1

Летним днем 1969 года в сквере, что напротив Белорусской консерватории, было необычно многолюдно. Девушки в нарядных платьях, юноши в костюмах группами стояли у скамеек и деревьев, перекрыв проходы по дорожкам. Студенты — а они все являлись ими — гомонили, шутили и смеялись. Учебный год закончился. Сессия с ее экзаменами и волнениями осталась позади, впереди каникулы. Руководство вуза проведет собрание, огласит итоги, пожурит, похвалит и распустит по домам. До начала сбора осталось полчаса. Отчего не провести их не в стенах здания, а в сквере, на чистом воздухе? День-то выдался хороший…

К группке щебетавших у скамейки девушек подошла приехавшая на автобусе студентка — стройная, красивая, с длинными ногами. Ее милое лицо с острым подбородком светилось торжеством. Подойдя к подругам, она вступила в круг и обвела всех многообещающим взглядом.

— Зинка прибыла! — воскликнула кругленькая конопатая студентка, сидевшая на скамейке. — Ну, разведала?

— Разумеется, — хмыкнула прибывшая. — Или ты меня плохо знаешь, Галя?

— Не томи! — взмолилась конопатая.

— Значит, так, — начала Зина. — Борис Михайлович Коровка. 1949 года рождения…

— Всего двадцать лет? — удивилась Галя.

— Девятнадцать, — уточнила Зина. — Двадцать будет первого июля.

— Мне он показался старше…

— И мне тоже, — подключилась симпатичная студентка в платье в голубой горошек. — Взрослый и солидный парень, а не то, что наши.

— Ну, так сколько пережил, — развела руками Зина. — Воевал, был ранен.

— И поет-то так! — вздохнула Галя. — Прямо в душу западает.

— Точно! Правда! — зашумели остальные.

— Мне продолжить или вам достаточно? — спросила Зина, недовольная тем, что ее перебили.

— Говори, конечно! — поспешила Галя. — Что еще узнала?

— Он минчанин, сирота, проживает в однокомнатной квартире на улице Седых. Не женат. Адрес, телефон имеются, — Зина помахала извлеченной из сумочки бумажкой.

— Как смогла? — изумилась Галя.

— Что тут трудного? — усмехнулась Зина. — Для начала в справочном бюро узнала адрес. Имя, отчество, фамилию Бориса нам сказали перед его выступлением в консерватории. Год рождения, понятно, не назвали, но прикинуть можно было. Только не понадобилось — у него фамилия довольно редкая. С таким именем и отчеством в Минске он единственный. Зная адрес, по «09» раздобыла телефон в квартире, но звонить ему не стала. Неизвестно, что ответил бы. Позвонила в ЖЭК и представилась сотрудницей паспортного стола.^[1]

— Ну, даешь! — покачала головой девушка в платье в голубой горошек. — Вдруг узнают?

— Каким образом? — ответила ей Зина. — Не думаю, что в жэке номер телефона паспортного стола есть.^[2] Я им сказала, что сверяю данные в учетной карточке. Вот они и сообщили: месяц, день и год рождения, а еще — семейное положение, кто прописан на его жилплощади. Рассказали, что он признан инвалидом и пока что не работает. А квартира, кстати, ничего. Я сказала: однокомнатная, но на деле-то — полуторка. Зал и спальня без окна. Нет балкона, к сожалению. Но жених завидный, в Минске поискать такого, чтобы без родителей в квартире. Да еще Герой Советского Союза!

— А тебе бы только выгода, — укорила Галя и вздохнула. — Он красивый и талантливый.

— А глазищи-то какие! — поддержала девушка в платье в голубой горошек. — Васильковые, ресницы словно крылья. Глянет — сердце замирает.

— По чужим квартирам поскитаешься — про красоту забудешь, — усмехнулась Зина. — Нет, девчонки, у мужчины должно быть жилье. А еще — зарплата, должность, положение. Вот тогда — жених. А иначе…

— Для тебя тогда он не подходит, — усмехнулась Галя. — Есть квартира, зато нет зарплаты с должностью.

— Это ненадолго, — покачала Зина головой. — Для него найдут и должность, и зарплату. В Минске все Герои старые — на войне награды получили, а молодой всего один. В сентябре сами все увидите — он учиться будет с нами.

— Правда? — ахнула студентка в платье в голубой горошек.

— Информация из первых уст, — покровительственно усмехнулась Зина. — Ректор лично предложил Коровке поступить в консерваторию. Как Героя его примут без экзаменов, не считая творческого испытания. Ну, так с ним проблем не будет: сами слышали, как играет и поет. Еще песни сочиняет… Я вам более скажу: быть Борису нашим комсомольским вожаком. Ему это тоже предложили. А теперь представьте перспективы. К окончанию консерватории он вступит в партию. Не задастся с музыкой — по партийной линии пойдет. Для начала в комсомоле поработает, а потом — в райкоме партии или министерстве. Для Героя двери распахнут везде. Все понятно? Замечательный жених!

— Меркантильная ты, Зинка, — укорила ее Галя. — Наверное, уже планы строишь, как Бориса охмурить.

— Я не строю, — улыбнулась Зина. — Я добьюсь! Или кто-то в этом сомневается?

Она снисходительно взглянула на подруг.

— Это еще как сказать! — возразила собеседница в платье в голубой горошек. — Выбирать-то будет он.

— Думаешь, тобой заинтересуется, Оля? — спросила Зина. — Ну, давай, попробуй. Потом все вместе посмеемся.

— Ты красивая, конечно, — согласилась Ольга. — Парни с тебя глаз не сводят, но не все, заметь. Помнишь, как поэт сказал? И она продекламировала:

А если это так, то что есть красота,

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?^[3]

— Считаешь, я пустышка? — хмыкнула Зина. — Ну, ну. Кто лучшая скрипачка курса? Кто член комитета комсомола консерватории? Кто отличница и любимица преподавателей? У кого конспекты просите посмотреть перед экзаменами? Дальше продолжать?

— Не злись, Зинка! — поспешила Галя. — Ольга не со зла. Ты — все про квартиру с должностью, ну а мы хотим любви. Чтоб большая, настоящая, как о ней в романах пишут. Ты ж в нее не веришь.

— Почему? — не согласилась Зина. — Думаешь, Борис мне не запал? Еще как, подруги! Я с ним рядышком стояла, когда он петь закончил и сошел со сцены. Глянул он, — и я как будто воспарила. У него глаза, как луч гиперболоида,^[4] прожигают до души. Сам красивый, даже шрам на лбу его не портит! В девятнадцать не пацан — мужчина. Жизнь с таким связать — большое счастье. А квартира с должностью его упрочит. Так я думаю. Ладно, — она посмотрела на наручные часы. — Поспешим, подруги, через пять минут начнется.

Девушки вспорхнули с лавки, словно птички, и цветною стайкой потянулись через улицу к консерватории. Впереди шагали и другие студенты. Плотною толпой поднимались на крыльцо с колоннами, заходили в широко распахнутые двери здания. Зина и ее подруги и представить не могли, что их сегодняшний разговор окажется пустышкой. Что запавший в сердца многих молодой Герой не придет к ним осенью учиться. Помешают непредвиденные обстоятельства.

* * *

Конец июня в Минске выдался дождливым: гремели грозы и хлестали ливни. Но июль, как будто специально ко дню рождения Бориса, разогнал на небе тучи. День обещал быть солнечным и теплым. Только этот дар природы именинник оценил потом. Его сорвала с постели трель телефонного звонка. Как был, в трусах, Борис добежал до аппарата и подхватил пластмассовую трубку.

— Алло? — промолвил сонно.

— Что, дрых? — в трубке раздался смех. — Отвык от дисциплины, старшина? Расслабился ты, Боря, на гражданке.

— Привет, Сергей, — Борис вздохнул. — Вчера немного зачитался, спать лег после полуночи. Могу себе позволить: отвоевались мы с тобой. Подъемы больше не для нас.

— Я в семь встаю как штык, — сказал Сергей. — Потом сижу, грызу гранит науки. Экзамены в университет не за горами, а я на службе почти все забыл. Учебники достали до печенки. Тебе завидую — сдавать не надо. Ладно, Боря, я чего звоню? Хочу поздравить с днем рождения. Теперь ты взрослый парень — целых двадцать лет.

— Сказал старик, которому полтинник, — Борис невольно засмеялся. — Сам-то когда двадцатилетие отметил?

— Три месяца назад, — сказал Сергей. — Как ни крути, но я постарше. Здоровья тебе, Боря и успехов, большого счастья в личной жизни. Красивого и доброго. Ты его достоин.

— Спасибо, — поблагодарил Борис. — А сам-то как? Подругу не нашел?

— Какие тут подруги? — вздохнул Сергей. — Родители следят, чтоб я зубрил, всех посторонних отгоняют, словно мух от меда. Как в тюрьме сижу.

— Ко мне отметить день рожденья отпустят?

— Сказали, чтобы ехал к нам. Так и велели передать.

— Отмечать свой день рожденья в гостях? Вы стол накроете, а я прибуду на готовое — дескать, поздравляйте? Волюнтаризм какой-то.

— Ты нехорошими словами не ругайся, — хохотнул Сергей. — Есть ряд причин. Во-первых, нам ты не чужой. Мать тебя родным считает — дескать, сына спас от смерти. Еще ты сирота, и стол приличный не накроешь, — так она сказала. Предложишь гостю водку с плавленым сырком, — друг снова засмеялся. — Но главное не в этом, Боря. Я стер культяшку до крови. Вчера гулять пошел, да так увлекся, что забыл: ноги-то нет. Домой вернулся, снял протез, а носок-то весь в крови. Мать увидала — хвать за сердце. Попричитала для начала, а потом пилила. В гости не отпустит, так что ждем тебя к шести. Придешь?

— Раз так, конечно.

— Ну, тогда до встречи.

В трубке запиликали короткие гудки. Борис положил ее на рычаги и занялся собой. Сложил постель в диван, оделся и умылся. Едва поставил чайник на плиту, как затрещал дверной звонок. Он побежал в прихожую. За дверью обнаружилась директор гастронома, Валентина Алексеевна, с заведующими отделами. В руке она держала тяжелый сверток, упакованный в бумагу.

— Здравствуй, Боря! — улыбнулась имениннику. — Принимай гостей.

— Проходите, — Борис отступил в сторону.

Директор с подчиненными прошли в зал и развернулись.

— С днем рождения тебя, Борис! — сказала Алексеевна и вручила ему сверток. — С двадцатилетием! Мы тобой гордимся: Героя воспитали. Здоровья и успехов, счастья в личной жизни. Прими от нас подарок, — она протянула ему сверток.

Борис взял его и развернул. В свертке оказались коробка шоколадных конфет и бутылка молдавского «КВВК», что означало «Коньяк выдержанный высшего качества». Это подтверждали напечатанные ниже цифры: «10 лет».

— Спасибо, — поблагодарил Борис, сгрузив подарки на стол. — Будем пить за именинника? — он щелкнул ногтем по бутылке.

— Что ты! — засмеялась Алексеевна. — С утра? Нам работать нужно.

— Тогда чаю?

— Это можно, — согласилась Алексеевна. — Но недолго, — дел полно.

Посидели, попили чаю с шоколадными конфетами, но не задержались — у людей работа. Проводив гостей, Борис прошел на кухню, сел на табуретку и задумался. Прошло всего два года, как его сознание погибшего в Попасной офицера переместилось в тело юного дебила в Минске. Но сколько же событий вместилось в этот небольшой, в общем-то, срок! Он перестал быть инвалидом по рождению, сдал экзамены за десять классов средней школы, поработал грузчиком у Алексеевны. Был призван в пограничные войска, где пережил два боя на Даманском. Там был тяжело ранен и три дня лежал в беспамятстве. Но все ж очнулся и встал на ноги. Из армии его комиссовали — левая рука теперь короче — и дали инвалидность, но это ненадолго. На ВТЭК сказали, что скоро снимут. Это не существенно — учиться в вузе не мешает. Таскать мешки и ящики он более не будет — Герою не к лицу.^[5] Осталось выбрать вуз: Героя везде примут без экзаменов. Его зовут в консерваторию и Суриковский институт^[6]. Куда пойти?

Еще недавно он бы ответил, что хочет стать художником: хорошо рисует. Талант достался по наследству от юного дебила, в которого вселился офицер — верней, его душа. А музыкой он заинтересовался сам: играет на гитаре и поет. В консерватории кричали «Браво!» — им понравилось. И сам Борис (когда-то Николай) почувствовал, какой это восторг — петь для большого зала! Когда тебе внимают, затаив дыхание, ты управляешь слушателями, пробуждая в них желанные тебе эмоции. Теперь он понимал, почему многие в его прошедшей жизни так стремились на эстраду. Желали славы, денег? Разумеется. Но что, к примеру, подвигло стать певицей дочку олигарха? Прежде чем пробиться на сцену, она работала как вол, — за деньги популярности не купишь. Так что ее вело? Не это ль единение с огромным залом, где ты становишься объектом обожания? Словами этих чувств не передать.

Вздохнув, Борис решил оставить думы и заняться другим. Звонок Сергея поломал ему все планы. Он собирался посидеть с другом в ресторане, выпить, хорошо поесть, потанцевать с девчатами. Но Сергей натер культю и ходить не может — не то что танцевать. Позвал к себе. Ситуация довольно неудобная: явиться в гости просто так неловко, с собою нужно что-то принести. Ну, хорошо, возьмет бутылку коньяка — подарок Алексеевны и ее заведующих. Но это для Сергея и его отца. А матери его, а сестре? Купить конфет? Что ж можно, но как-то мало…

Почесав в затылке, Борис переместился в зал, где положил на стол альбом с карандашами. Он подарит им рисунки. Но не банальные портреты, а другое, к чему здесь не привыкли. На заставе он рисовал боевые листки, вот этот подход и возьмет на вооружение.

Сюжеты в голове рождались сами. Павла Леонидовича, отца Сергея, Борис изобразил в профессорской мантии и академической шапочке-ермолке с квадратной доской сверху. В СССР такие облачения не носят, но заведующий кафедрой поймет. Щербаченя-старший стоял в окружении студентов и указывал им на дорогу, по которой брели каторжники в полосатых робах. В пузыре, вылетавшем изо рта профессора, написаны слова: «Они не чтили Уголовный Кодекс». На другом рисунке Тамара Николаевна, жена профессора, несла большой поднос с горою снеди. Жареные куры, окорок и кольца колбасы — ее куски свисают по краям. На лице женщины — радушная улыбка, в пузыре слова: «Немножко перекусим, а?» Кормить гостей мать Сергея просто обожает… Сам друг сидел перед книгой, высеченной из камня, с надписью «История» на обложке и надкушенным немного уголком. Лицо тоскливое, а снизу подпись: «Грызу гранит науки». А вот как изобразить сестру Сергея — подростка, школьницу? Она болтушка еще та. Подумав, Борис нарисовал ее вещающей перед семьей. Отец, мать и брат давно уснули на диване, но в пузыре у Светы подпись: «А вот еще был случай…». Лица у всех изображенных на рисунках гротескно увеличены, но в то же время симпатичные.

Борис не подозревал, что только что нарисовал четыре шаржа, но он не знал такого слова. Теорию рисунка он не пытался изучать, разумно полагая, что всему обучат в институте, а постигать ее самостоятельно — напрасно тратить время. К тому же он пока не определился с вузом. Консерватория или художественный институт в Москве? А, может, что другое? Везде Героя примут без экзаменов. Временами он завидовал санитарке Вере, с которой познакомился в госпитале, где лежал после ранения. Она-то точно знала, куда ей поступать, и зарабатывала медицинский стаж. А вот Борис пока в сомнениях…

Отложив готовые рисунки, он отправился на кухню, где доел сваренный вчера рассольник. Помыл посуду, надел рубашку, брюки и отправился гулять. День выдался на редкость ясный. Светило солнце, но не припекало, дышать было легко. Хлеставшие два дня ливни насытили атмосферу влагой, но она не уплотняла воздух, как перед дождем, а делала его свежим. Борис добрел до киоска «Союзпечать», где купил местные газеты — московские все разобрали, кроме «Правды». Еще купил журнал «Техника — молодежи». Его только-только завезли в киоск, иначе бы не досталось. Довольный, Борис отправился к себе, где и засел за чтение. Газеты просто пролистал, а вот к журналу буквально прилип. Читать было безумно интересно. В июньском номере нашлась статья об американском проекте «Аполлон». В другой интересно писали о разведении китов. Очерки об абхазских неграх (офигеть!) и о добыче нефти. Борис увлекся так, что едва не прозевал время выдвигаться. Подхватившись, он надел костюм, взял рисунки и бутылку коньяка. Поместив их в сумку из джинсовой ткани — ее он сшил сам, — вышел из квартиры. Заглянул в знакомый гастроном, прикупил конфет и пошел к трамвайной остановке…

Его рисунки вызвали восторг. Павел Леонидович хохотал, Тамара Николаевна смеялась, демонстрируя симпатичные ямочки на щеках, Сергей улыбался, и лишь Светлана поначалу дулась, но затем и она подключилась к общему веселью. Подобного здесь не дарили, по крайней мере — семье Сергея.

— В рамочку вставлю и на кафедре повешу, — сказал Павел Леонидович, любуясь своим шаржем. — Пусть завидуют. Никому такого не рисуют! И студентам покажу: пусть знают, что ждет тех, кто не знает уголовного права. Угодил, Борис. У тебя талант! Я ничего подобного не видел.

— И я, — подтвердила Тамара Николаевна. — В школу отнесу подругам показать.

— А вот я видел, — хмыкнул Сергей. — Борис на заставе боевые листки рисовал. Не такие, как этот, — он потряс рисунком, — но ребятам очень нравились.

— Не удивлен, — сообщил Павел Леонидович. — А сейчас прошу всех за стол. Тамара постаралась, — он плотоядно потер руки.

Посидели, выпили, поболтали. Борису вручили подарок — транзисторный приемник «Спидола-10». Целых 10 транзисторов! На его робкое замечание, что подарок чересчур дорогой^[7], Павел Леонидович лишь рукой махнул:

— Ерунда! Не бедствуем. Мы тебе более обязаны — ты нам сына сохранил.

После ужина Сергей попросил сестру подать гитару — натерев культю, он ходил на костылях. Инструмент вручил Борису.

— Спой! Что-нибудь новенькое, а то мой репертуар всем надоел.

— Да, да, — поддержала Тамара Николаевна. — У тебя, Борис, душевно получается.

Что на него нашло, Борис не мог сказать — наверное, выпитый коньяк сказался. Не стоило этого петь, тем более, при девочке-подростке. Но он взял гитару, подстроил струны и начал:

На горе, на горушке стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке сапогами к солнышку

С растакой-то матерью наш геройский взвод.

Мы землицу лапаем скуренными пальцами,

Пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Митрия Горохова да сержанта Мохова

Эти вот воробушки взяли да нашли…

Борис не заметил, как благодушное выражение слетело с лица отца Сергея, а сам он подался вперед.

Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,

За сапог засовывал старенький наган.

"Славу"третьей степени да медаль отважную

С левой клал сторонушки глубоко в карман…

А на колоколенке сукин кот занервничал,

Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.

Да, видать, сориночка, малая песчиночка

В глаз попала лютому — дрогнула рука…

Горочки-пригорочки, башни-колоколенки…

Что кому назначено? Чей теперь черед?

Рана не зажитая, память неубитая —

Солнышко, да полюшко, да геройский взвод…

Борис умолк и поразился наступившей в комнате тишине. Он поднял голову. По щекам отца Сергея слезы прочертили влажные дорожки.

— Павел Леонидович?!

— Не обращай внимания, — Щербаченя-старший вытер лицо ладонью. — Просто вспомнилось. Мы вот точно так лежали, только этот сукин кот бил не с колоколенки, а с водонапорной башни. Полвзвода положил, пока наш танк не подъехал и не сковырнул его снарядом. Там меня и ранило.

— Ты не рассказывал, пап! — удивился Сергей.

— А чего там рассказывать? — махнул рукой Сергей Леонидович. — Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал — бить хотел фашистов. Ничему особо не учили — винтовку в руки и воюй. Ну, мы, хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались… В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел — вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись — в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, — он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: — Сам песню сочинил?

— Нет. Леонид Сергеев.

— Он воевал?

— Не знаю.

— Думаю, что воевал, — вздохнул Павел Леонидович. — Такое не придумаешь, это пережить нужно.

— Извините, — сказал Борис. — Не хотел вас расстроить.

— Ты не расстроил, — покачал головой отец Сергея. — Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы — коммунисты, как и мы… — Он махнул рукой. — Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.

Борис пробежался пальцами по струнам.

Отчего так в России березы шумят?

Отчего белоствольные все понимают?

У дорог, прислонившись, по ветру стоят

И листву так печально кидают…

Я пойду по дороге — простору я рад.

Может это лишь все, что я в жизни узнаю,

Отчего так печальные листья летят,

Под рубахою душу лаская…^[8]

— Да, талант! — сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. — И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.

— Ему в консерватории предложили учиться, — сдал друга Сергей. — У нас, в Минске. Без экзаменов берут.

— Ну, и что ты решил? — заинтересовался Щербаченя-старший.

— Не знаю, — развел Борис руками. — Пока не определился.

— Выбирай в консерваторию! — поспешил Сергей. — В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.

— Я не рубль, чтоб меня терять, — возразил Борис.

Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.

— Не уезжайте, дядя Боря, — заявила важно. — Я, как вырасту, за вас замуж выйду.

Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.

— Да, губа не дура, — заключил отец Сергея, когда смех затих. — Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.

— Вся в меня, — улыбнулась Тамара Николаевна.

— Ты не счет, — покачал головой Павел Леонидович. — За бедного как мышь студента замуж выходила.

— Ну, и что? Я разве прогадала?

— Нет, пожалуй, — согласился Павел Леонидович.

— То-то, — хмыкнула жена.

«А они ведь рано поженились, — сообразил Борис. — Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было…»

Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну, а он один, как дуб, растущий в поле, — всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся — прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений — как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было…

«Ладно, чего разнылся? — наконец, одернул он себя. — Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою — не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил — знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».

Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить — рукой достанешь. Завтра будет ясный день.

У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много — главным образом, на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили — и довольно эффективно.^[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона» — удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.

«Завтра буду загорать, — думал, засыпая. — Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь, прямо в городе, не очень принято. Это не на море. Хотя дети будут бегать — у них каникулы».

С этой мыслью он уснул, не забыв перед тем, как провалиться, выключить приемник.

Примечания

1

В то время паспортисток при ЖЭК-ах не имелось, и такой звонок удивления не вызывал.

2

Определителей телефонных номеров — АОН тогда не существовало.

3

Стихи Николая Заболоцкого.

4

Отсылка к популярному в то время роману Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Гиперболоид — предвестник современных лазеров.

5

Подробности см. в первой книге цикла.

6

Нынешняя художественная академия имени Сурикова в Москве.

7

«Спидола-10» в то время стоил 80 рублей 50 копеек, то есть больше средней зарплаты уборщицы или грузчика.

8

Автор слов Игорь Матвиенко.

9

В Минске до сих пор стоит башня, которая во времена существования СССР использовалась для глушения западных радиостанций. В настоящее время используется для мобильной связи.