Прощённая

Нэн Джойс

Ничего не предвещало беды, когда Алиса с Антоном собирались на романтическое свидание. Но роковая случайность перевернула всю жизнь. Теперь Алису обвиняют в преступлении, и под угрозой не только её свобода, но и безопасность мамы. Правда, есть особенный способ искупить вину. Алисе придётся на месяц остаться в чужом доме. Она должна делать всё, что захочет его хозяин. А хочет он больше, чем просто проучить её.

Глава 12

Илья

Алиса застыла со странным выражением лица. Какая-то смесь разочарования и стыда. Я слежу за её взглядом. Она уставилась на мои руки.

Вот идиот! Забыл снять кольцо, когда выходил оттуда.

— Когда-нибудь ужинала без трусиков?

Она поднимает взгляд, растерянно мотает головой.

— Не волнуйся ты так. Тебе часто придётся делать то, что ты ещё никогда не делала, пока будешь со мной. И разгуливать по моему дому без белья по сравнению с этим — пустяки.

Убираю руки под стол, и снимаю кольцо. Прячу в карман. Может, есть шанс, что она подумает, будто ей показалось? Впрочем, я не должен перед ней оправдываться. Да она и не будет спрашивать.

Я уверен, что та Алиса, которую мне пытается подсунуть эта первоклассная притворщица, будет трагически молчать. И изображать чувство вины от того, что спит с женатым мужчиной. Но той Алисы не существует. Есть маленькая обманщица, игры которой меня цепляют.

Нам подают грибной суп с мягким чёрным хлебом.

— Как я и сказал, мы поужинаем и выберем тебе новые вещи.

— У меня есть вещи, в спортивной сумке. Она была у Влады в машине. В комнате, которую Вы мне выделили, я её не обнаружила.

— Думаю, Влада уже давно их выкинула. Ты кушай, кушай. Тебе нужно набираться сил.

— Мне не в чем спать, — пробормотала она, погружая в ротик ложку с супом.

— Это всего на одну ночь.

Дальше мы ужинаем молча. Я не без удовольствия наблюдаю, как эта хрупкая девочка с аппетитом поглощает кусочки мяса. Режет пухлый стейк быстрыми и частыми движениями, на тонюсенькие лоскутки. Она сильно прижимает к себе плечики, орудуя ножом и вилкой. И с подозрением поглядывает на многочисленные столовые приборы. Готов поспорить, что ни Антон, ни её клиенты, ни разу не водили девочку в ресторан.

Навязчивой мыслью становится желание узнать, сколько у неё было мужчин до меня. Любила ли она своего первого? По глупости ли отдала свою настоящую девственность, или тоже по расчёту?

Хотелось бы верить, что их было не много.

Да, я бы сводил её в ресторан. В элегантном вечернем платье она смотрелась бы как редкий и чистый бриллиант в простой оправе. Жаль, что не могу этого сделать.

— Нет, спасибо, — она накрывает ладонью бокал, который Карина собирается наполнить вином. — Я бы предпочла кофе.

— В этом доме кофе не подают, — Карина говорит это непозволительно надменно. Влада постаралась, чтобы даже прислуга обращалась с Алисой унизительно.

Когда Карина проходит рядом со мной, я перехватываю её запястье:

— Будь повежливее с Алисой. Влада преувеличила. Она наша гостья, не менее, и не более. Ок?

Та испуганно кивает.

— Хочешь сок, Лисёнок? — перевожу взгляд на Алису.

— Д-да, — тянет неуверенно.

— Апельсиновый?

— Любой. Спасибо.

Сам делаю несколько глотков превосходного красного. Рассматриваю Алису совершенно бестактным образом. Бедная, не знает, куда себя деть. Прячет руки под стол. Ловлю себя на мысли, что завидую ей. Она может прикасаться к своей излучающей свет коже когда угодно. И сейчас её пальчики на бёдрах, в приятной близости от её мягкого лона.

Девушка делает вид, что с любопытством разглядывает обои столовой.

— Мы ведь сегодня закончим то, что начали?

Вздрагивает от моего голоса. Смотрит непонимающе.

— Ты говорила, что никогда не ласкала себя сама.

Её взгляд становится стыдливым, она опять краснеет. Но, судя по затравленному взгляду, брошенному на служанку, уже не столько от моих слов, сколько от присутствия при таком разговоре Карины. А та с невозмутимым видом собирает со стола тарелки.

— Это правда?

Алиса кивает.

— А ты разглядывала себя там в зеркале?

Лисёнок сглатывает, поджимает губы.

— Не надо стесняться Карину. Она сделает вид, что ничего не слышала. Расскажи. Разглядывала? — делаю долгий глоток.

В следующий раз можно прикончить побольше алкоголя, чтобы сбить собственную чувствительность. И трахать эту девочку всю ночь, до изнеможения, пока она не потеряет сознание. А потом очнётся от того, что я снова заставляю её кончать.

— Вы сказали, — тихо и с обидой говорит Алиса, — чтобы Карина была со мной повежливее. Что она, по-Вашему, будет думать обо мне, после всего, что Вы здесь говорите.

— А об этом никто не узнает. Карина ведь очень воспитанная, правда?

Служанка довольно улыбается мне и кивает.

Алиса складывает руки на груди и, смотря мне прямо в глаза, с вызовом говорит:

— Да. Я никогда себя не ласкала. И не разглядывала там. Довольны?

— Видела бы ты себя сейчас, — я растягиваюсь в улыбке. — С таким лицом это говоришь, будто этим стоит гордиться.

— Почему бы мне не гордиться тем, что я не пробовала делать что-то плохое или неправильное?

— Хотя бы потому, что в этом нет ничего плохого или неправильного. Наоборот. Это приятно. Верно, Карин?

— Простите, Илья Сергеевич, но в отличие от Алисы, мне за откровенность не доплачивают.

— А если я доплачу, ты расскажешь Алисе?

— Если доплатите, могу даже научить.

— Я не собираюсь в этом участвовать, — Алиса решительно отодвигается от стола и встаёт. — Отдайте мне мои вещи. Пожалуйста. Я не могу расхаживать по чужому дому без белья и в халате. Меня не так воспитывали.

Встаю и иду к ней. Она слабеет и теряется на глазах, мякнет с каждым моим шагом.

— Я знаю, как тебя воспитывали. Отец-военный. Дисциплина, скромность, чистые идеалы, — подхожу вплотную. Трогаю её подбородок, заставляя поднять на меня лицо. — Мать — учительница русского и литературы. Сама поднимала дочь на ноги после того, как умер муж. Лепила из тебя тургеневскую барышню, учила быть терпеливой и отзывчивой, честной. А затем маленькая Алиса взбунтовалась. И выбрала противоположную стратегию. Так вот, — глажу кончиками пальцев её щёки, лоб, губы. Всё больше поражаясь, как эти черты напоминают мне лицо другой женщины. — Я изломаю их обе. Только так я смогу добраться до тебя настоящей. И вот когда доберусь — изломаю уже тебя. И буду наслаждаться хрустом каждой косточки скелета твоих убеждений. Потому что каждый твой надлом — срыв одной моей цепи. Я освобожусь только тогда, когда от тебя ничего не останется.

Она смотрит на меня влажными глазами. Смотрит и шепчет:

— За что Вы меня так ненавидите?

И я словно прихожу в себя. Я же сейчас не с ней разговаривал. Я же её ломать не хочу. Не хочу. А делаю.