Тело с историей

Николай Леонов, 2022

Недалеко от своего коттеджа найден мертвым известный панк-музыкант и худрук театра Михаил Ситдиков по прозвищу Сид. Смерть выглядит насильственной – покойный, несмотря на мороз, раздет, на теле имеются множественные ушибы и порезы. В самом коттедже полковник МВД Гуров находит следы бурного застолья. Не исключено, что причиной трагедии стал алкоголь или наркотики… Сыщик пытается выяснить, с кем провел свои последние часы погибший. Однако, подробный допрос свидетелей еще больше запутывает следствие. И вдруг на глаза Гурову попадается неожиданная подсказка… Николай Леонов, в прошлом следователь МУРа, не понаслышке знал, как раскрываются самые запутанные уголовные дела.

Глава 4

Посвежевший и постройневший, вернулся с Домбая Крячко. И первым вызвал из небытия тень покойного панка.

— Наслышан, наслышан, — сообщил Станислав, выгружая мед и прочие сувениры, — ты, господин полковник, точь-в-точь как та самая эта…

— Так и говори — свинья, — хмыкнул Лев Иванович. — Дело-то как было…

Он обрисовал ситуацию с несостоявшимся расширением горизонтов.

— Марии, думаю, обидно, — согласился Станислав, — а по мне… ну и по тебе, куда ж тебя-то девать, и слава богу, меньше беспокойства. Конечно, гражданин Ситдиков по сравнению с иными культурными явлениями выглядел ангелом. Пусть и без крыльев.

Гуров вздернул бровь и закатил глаза.

— Ты что? — удивился Крячко. — Ни одного протокола за четверть века — это тебе не фунт изюма, а железный факт и большая редкость.

Лев Иванович возмутился:

— Да что вы, сговорились, что ли? Жена-то понятно, если ей что-то в голову взбредет, она и черта оправдает, а ты с чего взял? Разница-то есть между «ни одного» или «ни одного серьезного»?

— Лева, ты чего? — удивился Станислав. — Ну я же тебе говорю, что ни-че-го, то есть абсолютно.

— Да не бывает так. Порядочный неформал, который ни разу прилюдно не нажрался, не переломал мебели в гостинице…

— Ни-че-го, — повторил коллега.

–…не набил бы лицо репортеру…

— Да проверял я!

— В связи с чем? — требовательно вопросил Гуров.

— Да просто все, — проворчал Крячко, — доча как-то поставила ультиматум: иду на Сида в «Олимпийский». Мать в крик, я, понятно дело, — нет, и все, а она так индифферентно: некультурно так с детьми обращаться. Мы взрослые люди, так?

— Ну, ну?

— Вот и ну. Говорит: папуля, найдешь имя Сида хотя бы в одной оперсводке — тогда не пойду, договорились? Я и купился.

Станислав замолчал, потирая уши, и наконец угрюмо закончил:

— Только даром время потерял. Не нашел.

— И что же, пришлось отпустить?

— Щаз. Я с ней пошел.

— И что же?

— Ничего, нормально, — пожал плечами Крячко, — голос красивый, музыка ничего. Если бы не дергался, как эпилептик, — вообще было бы здорово. Правда, доча сходила как-то в его театр — вся в соплях вернулась, расчувствовалась. Талантище, драматический гигант, говорит.

— А что смотрела?

— Да я помню, что ли? В своем стиле, про какого-то брадобрея-потрошителя.

Отсмеявшись, Гуров призвал к порядку:

— Ну так и быть, пусть будет панк дисциплинированный и законопослушный.

И вернулся к текущим делам, и занимался этим до того, как по-хозяйски отворилась дверь кабинета и на пороге возникла секретарша генерала, Верочка.

— Трудимся, господа полковники? — поинтересовалась она, постукивая ноготками и поправляя локон.

Станислав солидно заверил, прихлебывая чай и по-купечески отдуваясь:

— Ой, трудимся, Верочка, семь потов сошло.

— Молодцы, — одобрила секретарша шефа, — вы, Станислав Васильевич, можете продолжать трудиться, а вы, Лев Иванович, извольте отправляться к руководству. Оно жаждет вас видеть.

— Он разве не в Питере? — удивился Крячко.

— С чего это вне графика? — с подозрением спросил Гуров.

Безупречная Верочка поджала тонковатые губки: мол, дела руководства излагает лишь руководство.

— Понятия не имею. Вот, только с поезда — и потребовал вас. Идите и спросите, там немедленно разъяснят.

–…Присаживайся, Левушка, — пригласил Орлов.

Старый разыскник, он терпеть не мог своего генеральского мундира и обычно ходил в добротном, сшитом в прошлом веке сером костюме. Сегодня он, нарушая протокол, был одет в костюм черный, в светлой рубашке и с черным же, траурным, галстуком.

И был он непривычно печален. И разнообразные возрастные мелочи — мешки под глазами, морщины, сетки красноватые и прочее — как-то больше бросались в глаза. Генерал выглядел таким старым и усталым, что Лев Иванович отвернулся. Совершенно не хотелось ничего этого видеть.

Тем более что в свете последних событий почему-то все чаще приходили на ум глупые мысли о таких условностях, как время и возраст.

«Легко всяким умникам-фантастам, живой воды налакавшимся, толковать о том, что время — людская выдумка. А поясница каменная по утрам — снится мне, что ли?»

Гуров почему-то вспомнил шприц из-под лидокаина и невольно хмыкнул. «А вы забавник, Лев Иванович, может у человека просто спина болеть? Или если шприц, то обязательно от развеселого раствора? Боритесь с подозрительностью».

Чтобы прийти в себя, Лев Иванович воспользовался надежным способом: оглядел старый кабинет. Это помещение на всех действовало смиряюще, как-то все уменьшалось в нем, и хорошее, и плохое. Может, из-за того, что времени тут просто нет? Уж сколько лет не меняется обстановка, все тот же длинный стол для многолюдных совещаний, выстроенные в ряд стулья с прямыми спинками. И опять-таки телефоны. К чему бы все эти телефонные батареи теперь, во времена интернета и сотовых, — но нет, стоят. Намекая тем самым, что по ним ведут не легкомысленные разговоры за жизнь, как по вашим глупым гаджетам, а важные беседы, и звонят по ним люди — не вам чета.

Осознавая, что «лекарство» подействовало, Лева занял свое излюбленное место, спиной к окошку, и приготовился выслушать некую историю, по всему видать, душещипательную. Все об этом говорило и подавало невербальные сигналы. Сколько лет вместе, тонкости, сигналы и детали изучены уж лучше собственного отражения в зеркале.

Опять-таки потупленные глаза, резкое, никчемушное перебрасывание листков календаря (не переваривает старый генерал новомодные настенные, с глупыми «бегунками»). И, наконец, глубокое погружение в недра сейфа.

— Есть одно дельце. Щекотливое, — наконец признал очевидное Орлов, прогудев из-за бронированной двери, — даже, точнее, не дело, а просто ситуация такая… ну ты понимаешь.

Гуров пока не понимал, но кивнул.

Генерал вынырнул из сейфа со средней толщины папкой, отложил ее деликатно в сторонку, до времени. Снова занес палец над ни в чем не повинным календарем и вроде бы собрался уже надругаться над чередой дней, откатив ее назад или заставив прыгнуть вперед, — сдержался, убрал руки за спину и принялся излагать, шагая взад-вперед:

— Точней, дела-то как раз никакого нет, а вот ситуация взята под контроль.

— Я понимаю, что наивен, и все-таки — это как же так?

— А вот так. Причем не только нашим руководством.

— Допустим. Почему же его нет, дела-то?

— Потому что официально пострадавший — не есть пострадавший, смерть его наступила от естественных причин. Естественных при его образе жизни… или нет. В общем, картина такова, что человек умер сам. В то же время не исключено, что этот же человек мог выступить ключевым свидетелем по делу о нецелевом использовании бюджетных средств. Или одним из подозреваемых.

— И что же, есть основания полагать, что ему помогли скончаться от естественных причин? Так?

Генерал кивнул, дернул подбородком, проворчал совершенно по-стариковски:

— Дичь какая.

Помолчали. Полковник, деликатно откашлявшись, предложил:

— Петр Николаевич, мы же с вами достаточно близко знакомы. Можете смело называть людей своими именами.

— Хватит язвить-то, — недовольно попенял Орлов, — назову имя, не беспокойся. Ситдиков, Михаил Юрьевич…

— То есть?

–…член Думского экспертного совета по развитию информационного общества и средств массовой информации, — твердо закончил генерал.

— Серьезно? — недоверчиво спросил Гуров.

— Да, — подтвердил Орлов, — именно.

Пауза. Лев Иванович уточнил:

— Мы с вами, Петр Николаевич, одного и того же человека имеем в виду?

— Да, да, — уже с раздражением подтвердил руководитель. — Ну меня-то ты что глазами пожираешь? Пробегись, легче станет.

— Не станет, пока не с чего.

— Сейчас будет, — пообещал Орлов, потер ладонями лицо и затих снова.

Гуров терпеливо ждал. В самом деле, бегать пока рано, хотелось бы в общих чертах понять причины начальственного раздрая.

— Еще раз. Помимо шуток, Ситдиков не просто входил в эту структуру, как можно было бы предположить. Работал на совесть, выдвигал по-настоящему полезные инициативы, особенно с трудной мелочью, подростками… ну кому, как не ему, виднее. Подростки верили всему, что бы он ни говорил. Ну и выступал, конечно.

Генерал снова замолчал. Гуров кивнул, давая понять, что пока все кристально ясно.

— То есть выступал, — повторил Орлов сердито, — не по делу выступал. Особенно после того, как окончательно бросил все, связанное со спиртом и наркотиками, на трезвую голову понесло его. То про русскую идею, то про необходимость идеологии. Несло иной раз и с анархизмом. Нес и про деньги, финансирование. На что, мол, тратятся народные копейки, что за саботаж в кинотеатрах, голубятня на книжных полках и всякое прочее в том же духе.

— Это, положим, любому нормальному человеку очевидно, — заметил Гуров. — Ну а сам-то он что, на свои творил?

— До недавних пор — именно. Однако за последний год… ну вот хотя бы помещение.

— Для театра?

— А, ты знаешь уже. Да, для театра. Предоставлено городом на льготных условиях в длительную аренду. И для спектаклей.

— Неужели деньги из бюджета? Учитывая тематику…

Орлов прищурился:

— А ведь я по адресу, не так ли, Лева? Ты, я смотрю, уже владеешь предметом, что ли?

— Бабушка рассказывала, в детстве, — нагрубил от неловкости, бывает. — Так что со спектаклями?

— Выделялись. И на постановку, и на ремонт помещения, и на рекламу. Вот эти штуки над дорогами, афиши…

— Баннеры.

— Да. И это за счет бюджета.

Орлов снова перекинул несколько листов на календаре.

— И тут, ближе к концу года, выясняется удивительная вещь. Вылезает, что Ситдиков покойный, оказывается, игрался с популяризацией современной культуры, изваял экспериментальный проект…

Гуров по-ученически поднял руку:

— Простите, Петр Николаевич, не совсем понимаю. Какой проект и какой культуры?

— Экспериментальной. Современной, — повторил Орлов, — что бы это ни значило.

— Он начал терять популярность?

Генерал возмутился:

— Я тебе что, искусствовед? Мне-то почем знать? — Он пододвинул наконец папочку, извлек из нее бумагу, пробежал по строчкам. — Смысл в том, что под его именем создана какая-то авторская платформа, зарегистрирована некоммерческая автономка, цель — многолетнее создание и демонстрация… как это там… театрально-музыкальных произведений различных форматов.

— Ну и финансирование…

— Да, за счет средств бюджета. И он же, оказывается, догадался подсовывать в Минкульт заведомо недостоверные списки представлений, с завышенными планами финансирования. И излишки, соответственно…

–…на счета техничек, то есть подконтрольных фирмочек и комбинаторов. С последующим выводом. Лишь удачная смерть от естественных причин помешала реализации преступного умысла, верно?

Орлов лишь рукой махнул.

— В таком случае, Петр Николаевич, тем более чего огород-то городить? Умысел-то не реализован.

— Да не совсем, Лева. Есть основания полагать, что интересы бюджета все же затронуты, и не исключено, что и следы потянутся… ты понимаешь. Наверх, к руководству.

— Ай-ай. Какому? — с шутовским ужасом спросил Гуров.

Орлов снова заворошил календарь, постучал пальцами по столешнице.

— Культура, понимаешь. Бочка бездонная. Там небось уже немало и подворовано, и отмыто. И возможно, если начать разматывать, то нити приведут на самый-самый верх…

— Понимаю.

–…а могут и не повести. Могут, напротив, привести совершенно в другую сторону, точнее, в сторонку от тех, кто довольно высоко сидит и кто на самом деле мог на этом всем нагреть руки. А выяснить это… очень было бы полезно. Понимаешь?

— Да не совсем, — честно признался Гуров, — есть аудиторы, УЭБиПК, почему бы им не заняться?

И снова Орлов как-то чрезмерно нервно перекинул многострадальные листки. Когда еще человек может так запросто распоряжаться течением дней?

— Во-первых, в своей сфере они уже работают. Иначе откуда у меня вся эта информация?

— Резонно.

— Во-вторых, человек скончался. Это не к нашим экономистам, нет?

— Нет. К наркологам, к патологоанатомам.

Орлов сделал знак, Гуров, пожав плечами, замолчал.

— В-третьих, из нас всех только ты имеешь в женах умную, тактичную и сведущую в театральных делах женщину, которая и кухню изнутри знает, и способна сориентировать, подсказать нужное направление. Связи Мариины ценны…

Снова повисла тишина, вязкая как смола. Гурова это устраивало, пока можно уложить в голове, что к чему, и при любом раскладе соблюсти субординацию. Ну а Орлов закончит, раз начал.

Расчет оправдался. Петр Николаевич, тяжело вздохнув, признал:

— Ну да, есть еще и в-четвертых, оно же и в главных. И это строго между нами. Мы с его отцом служили вместе. Что смотришь? Я этого, как вы его называете, Сида, Михал Юрьича то есть, вот с эдаких лет помню, — генерал показал рукой, получилось нечто размером с табуретку, — и я с Юриных похорон.

Лев Иванович осознал сказанное не сразу. Потом еще какое-то время ушло на то, чтобы попытаться как-то привести в порядок навалившиеся массивы информации, блоки — разнородные, угловатые, друг с другом не сочетающиеся. Ну вот как представить их вместе, скажем, за одним столом — подтянутого, строгого Орлова, человека-гору, и размалеванного, перекошенного «Михал Юрьича».

— Что, и отец умер? — наконец уточнил он.

— Да. Третий инфаркт, — сухо ответил генерал. — Так я к чему. Мишка был дурак, причем дурак честный. Игры с бюджетом, выстраивание цепочек-умыслов — не его это модус операнди. Мозгов бы не хватило. И я тебя, Левушка, не как подчиненного, как друга прошу: все-таки проверь свежим глазом, нет ли там чего… с двойным дном. Пакости какой.

— Несерьезно это, — помявшись, признал Гуров, — Петр Николаевич, я же сам его обнаружил. Замерз человек по пьяной лавочке. Хотя, честное слово…

Орлов мягко попросил:

— Лева, не надо «хотя». К тому же если его смерть была вызвана не совсем естественными причинами, спровоцирована…

— Ну как это возможно? В глотку заливали?

— Всякое бывает. Можно и без насильственных действий довести до самоубийства человека больного, после двух клинических смертей. Не исключено. Тогда тем более надо работать, делать свое дело, разбираться.

Гуров молчал.

— Лева, это твоя работа. Один раз отступишь, потом второй, потом уважение к себе потеряешь, а ты мужик…

–…ты должен. Очень, очень свежо и остро. И все-таки: дело финансовое, почему мы?

— Дело сложное. И именно потому. Вот возьмет его на контроль шеф — и будешь разбираться уже в кратчайшие сроки, и бегать, аки хорт за зайцем, — жестко посулил Орлов, — не задавая вот этих вечных ментовских вопросов. Теперь серьезно: нет никакого Сида, есть Михаил Ситдиков, член комитета Госдумы и тэ-дэ и тэ-пэ, вероятно, центральное звено в сети финансовых махинаций, скорее всего, сто пятьдесят девятая, часть четыре.

— Но ведь экономисты…

— Да, и они забегают, когда отмашка будет дадена. А ты не бегай, тебе незачем, у тебя уже все есть. Труп у нас имеется, документы — вот они, — он похлопал по папке, — дергать тебя никто не дергает… не дергает ведь?

— Некому, Петр Николаич.

— Вот и поработай спокойно, без горячки.

Он вздохнул.

— Прости, если резко. С тобой иной раз иначе нельзя.

— Да я понимаю, надо и рубануть сплеча.

— А вот надо! — Орлов выдвинул подбородок. — Потому что чем старше, тем мы терпимее, в любое положение входим, всех оправдываем — себя прежде всего! Возраст уже, на пенсию скоро, чего пупок рвать, проживем как-нибудь в хате с краю. А она, между прочим, всегда первой горит!

— Ничего, — примирительно кивнул Гуров, — я понимаю.

— Я о своих словах не жалею.

— Конечно. Зачем вам подчиненный, которому правду в глаза сказать нельзя.

Орлов дернул бровями, вхолостую поработал тяжелыми челюстями, точно продолжая речь. И, наконец, апофеоз: мягко, как кошачьей лапой орудуя, он пододвинул к гуровскому локтю папочку, извлеченную из сейфа.

— Покумекай, Лева, только без спешки да шума, не привлекая внимания. Решишь, что в самом деле нет никакого криминала, то и со спокойной совестью… пусть экономисты трюфеля копают. На этом и успокоимся.

Иной раз бывает так: вроде бы все понятно, если не вникать в личности и прочую психологию. Но вот стоит перед тобой пожилой, уважаемый тобой человек, искушенный в сыске (читай: людских подлостях, лицемерии, вероломстве), и человек этот свято уверен в том, что основной подозреваемый «ну никак не мог».

Почему? А вот потому. С отцом вместе служили, самого знал с пеленок. Дурак честный, мозгов не хватило бы.

Мало это или много?

И слово это — «успокоимся». Знает же, старый лис, отлично знает, что нет более верного способа завести Леву, кроме как призвать к спокойствию.

Что тут скажешь?

Вот и Гуров решил промолчать, вздохнув, взял материалы, щелкнул каблуками и вышел.

Папку он, подписав: «Сид. Разное», отложил в сторонку, из вредности решив, что на работе смотреть ее не будет.

Текущие дела привычно поглощали минуту за минутой, часы за часами, голову даже не затрагивая. Мысли же постоянно возвращались к этой проклятой кучке бумаг, и это раздражало.

«Допустим, смерть от естественных причин, и при чем тут я? Если не от естественных, то… я-то тут при чем?! Если речь идет о расхищении социалистической… пардон, конечно же, капиталистической собственности, разбазаривании субсидий — то тем более при чем тут я?

Притом что ты как был бесхребетным, полупрозрачным идеалистом, таким и остался, таковым и помрешь. И генерал твое это прекраснодушие знает: я тебе втолковываю, говорю, ты щеки надуваешь, надуваешь, возмущаешься — и совершенно справедливо, конечно, — а я все равно продолжаю. И будь спокоен, поступишь ты так, как угодно мне…»

Да не ленился он, не было ему все равно! Если бы было все равно, если бы мог он спокойно перешагнуть через очередное мертвое тело и не задаться вопросом: «Почему?..», да давно бы ушел на пенсию по выслуге, поучал бы двоечников в академии и трындел бы про старые добрые времена.

Да все бы ничего, только ведь вся эта бухгалтерия итальянская!

Гуров вспомнил свои давешние страдания, невидимые миру слезы бессилия, когда пытается умный, талантливый человек понять чужой поток сознания, и чуть зубами не заскрипел. Нормальный человек скорее дыру бы в голове проделал, чем этим всем заниматься.

«У меня ум за разум зашел, а пришел этот, из экономистов наших… как его? Сопляк высоколобый. И только очками сверкает, благодушный, как кулич на Пасху: «Лев Иванович, я вам сейчас все подробно разъясню, даже не переживайте…» Клоунство. Давайте каждый будет заниматься своим делом. Им же за это деньги платят — вот и пусть занимаются, поднимают документацию, берут в оборот бухгалтеров, терзают аудиторов, что там еще у них?»

Правильные были мысли, весомые, солидные. За ними, как за добротными кирпичами, можно было скрыться от того, что тебя не касается. Гурову почти это удалось, он уже практически решил, что, изучив папочку, честно доложит о том, что докладывать не о чем. «Почти» — потому что далее ждало новое испытание.