Тело с историей

Николай Леонов, 2022

Недалеко от своего коттеджа найден мертвым известный панк-музыкант и худрук театра Михаил Ситдиков по прозвищу Сид. Смерть выглядит насильственной – покойный, несмотря на мороз, раздет, на теле имеются множественные ушибы и порезы. В самом коттедже полковник МВД Гуров находит следы бурного застолья. Не исключено, что причиной трагедии стал алкоголь или наркотики… Сыщик пытается выяснить, с кем провел свои последние часы погибший. Однако, подробный допрос свидетелей еще больше запутывает следствие. И вдруг на глаза Гурову попадается неожиданная подсказка… Николай Леонов, в прошлом следователь МУРа, не понаслышке знал, как раскрываются самые запутанные уголовные дела.

Глава 3

Группа выгрузилась, следователь козырнул:

— Здравия желаю, господин полковник. Какими судьбами к нам?

Выяснилось, что они как-то уже пересекались в области по одному из дел, но Лев Иванович никак не мог вспомнить, как его имя-отчество. Фамилия — Рожнов, физиономия хотя и флегматичная, но по-своему приметная, узкое худое лицо, набрякшие веки, длинный нос и плотно сжатые губы. Ни дать ни взять — великий инквизитор из местных. Однако, кроме шуток, в том деле следак показал себя с наилучшей стороны, как в кабинетной работе, так и тогда, когда пришлось руки крутить.

Итак, о руках. Гуров пояснил, пожимая одну протянутую, вторую, третью:

— Да вот, случайно. Супругу подвозил…

Выпустили повизгивающую от возбуждения и предвкушения собаку, которая немедленно утащила девчонку-кинолога в сторону от дороги. Они обе ухнули в овраг, да так лихо, что лишь кусты затрещали. Было слышно, как они скатываются все ниже и ниже, довольно ловко, так что была надежда, что до дна ущелья доберутся благополучно.

В ожидании медиков тело не трогали, только невысокого роста, худощавый сержант, откинув куртку, горестно качал головой.

— Твою ж… дядя Миша, дядя Миша…

— Фанат? — спросил Гуров. Старался, чтобы получилось необидно, но мальчишка все-таки насупился.

— Фанатизм — понятие нездоровое, господин полковник, показатель глубоко подавленного комплекса неполноценности и страха, — вежливо, хотя без должного уважения заметил он, — а вот на песнях его многие выросли.

— Упаси бог, — от чистого сердца ужаснулся Лев Иванович, припоминая ряд слышанных образчиков.

–…И в органы пошли именно для того, чтобы вот этих всех ужасов не допускать, — назидательно закончил сержант.

Почему-то стало очевидно, что молодому человеку несвойственно проявлять почтение к старшим по званию. Следователь Рожнов призвал к порядку:

— Зубков, прикрывай диалектику и звякни медикам, где они запропали.

Сержант Зубков четко, по чину козырнул, но выполнять приказание не помчался, напротив, обратился к Гурову:

— Товарищ полковник, так чего, около дома связи нет?

— Практически нет, — подтвердил Гуров, с интересом разглядывая его. Судя по всему, это с ним беседовал по телефону.

— И в самом доме?

— И в самом доме нет.

— Опять сбил, что ли, — пробормотал он, — стало быть, придется к шоссе чапать…

— Чапать… — повторил Гуров, — а что сбил? Или у него тут усилитель сигнала имелся?

— Ну а чего не иметься, имелся. Сами видите, низина же, — пожал плечами сержант, вздернул подбородок — ровно настолько, чтобы показать пренебрежение, но в рамках субординации.

«Какой товарищ интересный. Блатной, что ли? За место не держится, авторитетов не признает. Или просто дожил, полковник, не вызываешь в нижних чинах ни почтения, ни трепета», — посетовал про себя Гуров и уточнил:

— То есть дядя Миша не такой дремучий был? В телефон-интернет умел, и вполне?

— Чего это — дремучий? Не хуже нас с вами. В доме у него расположена репетиционная база, приезжают музыканты — свои и сессионные, к тому же и партии присылали по интернету. Ну, дома записывают и присылают, а он тут сводит…

Снова прервал следователь, что характерно, вежливо и без мата:

— Не про искусство, а про интересное. Зубков, где медики?

Совершенно определенно сержант услышал в голосе старшего сто первое китайское предупреждение. Во всяком случае, на этот раз он, козырнув, припустился в горку.

Следователь снял с лежащего куртку:

— Ваша, господин полковник? Или побрезгуете?

— Глупости, — поморщился Гуров, облачаясь. Еще не хватало, хорошую куртку в расход.

— Обнаружили в таком натуральном виде, раздетым-разутым?

— Именно. Сам я его не разоблачал, можете поверить.

— Угу… и рядом?

— Нет, никого.

Один из полицейских подал голос:

— Тут вот тапки. И кофта.

«Тапки? Какие тапки?»

Оказалось, что самые обыкновенные, пластиковые шлепки.

«Что с тобой сегодня, полковник? — отругал себя Гуров. — Ну как так-то, не увидеть?»

С другой стороны, с чего он-то должен смотреть. К тому же вещи порядком занесло снегом. Так они и жались сиротливо у чужого забора — бережно сложенная спортивная куртка «Рейма» и пара этих самых «тапок» с ближайшего рынка.

Сверху спускались сержант Зубков, врач и двое санитаров с носилками.

— Ну наконец-то, — проворчал следователь, — за смертью только посылать.

— А мы, Степа, съезжать не стали. Знаем мы тутошние элитные дороги, — пояснил доктор, пожимая руки, и пояснил Гурову, как единственному лично незнакомому: — Мы еще прошлой зимой знаешь как сиживали. И чего только прямо в машине делать не приходилось. Тут и роды принимали, и реанимировали. Да и каталку — ну ее, на носилках вернее. Да. Колея уже, смотрю, глубокая, и не развернуться…

— То есть там и внизу нет разворота? — уточнил Гуров.

Врач усмехнулся:

— Есть аж сквозной проезд, на шоссе выходит, километрах в шести ближе к Москве. Только заперто на железный шлагбаум, на цепь да на кодовый замок. А код от замка сторож — чекист старый — каждую неделю меняет. Уж сколько ругались с ним — как об стенку горох. Вишь, чтобы чужие пробки не объезжали. Чего тут?

— Плохо тут, — встрял Зубков, — вот.

— У-у-у… мать честная.

— Эх, Миша, Миша, — подхватил санитар номер один.

— Да-а-а-а, — подтвердил номер два.

Как-то это уже начинало раздражать. Что они, в самом деле? Точно помер некто для всего мира родной и знакомый.

— Вы его нашли? — Врач выслушал Гурова вполуха, качая головой, быстро осматривая тело. — Жаль, жаль. До слез. Хороший человек был, только-только в себя приходить начал. Так, ну что, по ходу, ребро, да не одно. А это… что это за?.. Похоже на итоги потасовки, но какой-то несерьезной…

На белой восковой скуле проступал кровоподтек.

— Ну допустим… чего это он такой исполосованный? Посветите.

Быстро обследовал царапины на спине, боках и животе.

— Свежие, — доктор взял гибкую еще руку, осмотрел вены, длинные пальцы с куцыми ногтями, — чисто… ага. Вот это, на спине, это пикантное, от маникюра. Эти, остальные, попроще, — он провел пальцем по открывшемуся дорожному щебню, — оттаяло…

Не церемонясь — не перед кем и ни к чему, — приспустил на погибшем штаны:

— Ага, тут исколото все. И вот еще один кровоподтек, скорее всего, от удара. Так, и он же лежал как есть, неглиже? И босой?

Его заверили, что так и есть.

— Что предварительно скажете? — спросил следователь. — Сам замерз?

— Да, конечно, что ж еще-то. Все ж таки не девка же красная у общаги гастарбайтеров, подозревать насилие нет оснований. Голый, пятна розовые — чего тут придумывать. Сорвался, напился, рванул куда-то на мороз. Все. Печально, конечно, — вздохнул он, — печально. Степа, приступаем?

Следователь кивнул, они принялись за работу, констатируя, что личность установлена в результате показаний свидетелей, а равно и:

«…осмотр проводится в ночное время, при искусственном, недостаточном освещении.

Труп расположен поперек проезжей части улицы Овражной, головой в сторону Канатного оврага, в лежачем положении, лицом вниз, лбом упираясь в землю (см. схему).

…левая рука согнута, ладонь под животом, правая рука вытянута вперед. На руке, от запястья до предплечья, имеется татуировка — колючая проволока, тачанка, знак анархии, надпись «Воля або смерть» (см. фото).

…черные штаны плотной ткани, шесть карманов, с биркой «Военторг»… остальная одежда, обувь, носки отсутствуют.

…кожные покровы синюшные, местами имеются кровоподтеки и царапины. На расстоянии сорока семи сантиметров от ног обнаружены черно-красная куртка спортивная фирмы «Рейма», шлепанцы домашние, размер сорок пять.

Язык в полости рта, глаза закрыты, с левой стороны на скуле имеется кровоподтек. Следы крови обнаружены в левой ноздре.

На верхних сторонах обеих ягодиц — множественные следы, предположительно от инъекций. С левой стороны спины, на ребрах и подреберной области — обширное подкожное кровоизлияние».

Быстро и толково завершив осмотр и описание, врач дал команду забирать. Не без почтения, даже торжественно, уложив тело на носилки и прикрыв простыней, медики отправились обратно к шоссе, покорять снежную вершину.

— Ну а мы в дом, — распорядился следователь Степа.

— Если позволите, я с вами, — подал голос Лев Иванович, — там документы супруги.

— Вы имеете в виду — ее документы?

— Не ее, но для нее.

— Это понятно. Но как же я вам их отдам-то, с места… — начал было Степа, но тут снова вклинился сержант Зубков. Молодой человек отличался не только острым слухом и беспардонностью, но и любовью к искусству и потому совершенно определенно разглядел, кто там куксится в полковничьей машине.

— А я могу отксерить в отделении — и копию выдадим.

— В целом не возражаю, — подумав, разрешил следак, — но все-таки, для общего развития: что за документы?

— Ничего сверхсекретного, сценарий новой постановки, — небрежно пояснил Гуров, прикидывая, на какую пачку бумаги сейчас выставит отделение.

— Тогда, конечно, не возражаю, — легкомысленно позволил полицейский, — пока осмотр проведем, Зубков как раз управится — и мухой обратно.

— На машине? — въедливо осведомился сержант. — Мухой ногами не поспею.

— На машине быстрее поспеешь? Ладно, бери.

Обеспечив дежурных понятых — на эту сторону поселка ни одна дверь, ни одна калитка более не выходили, отыскать соседей не представлялось возможным, — группа начала осмотр дома.

Гуров скромно держался в сторонке, тайно радуясь тому, что не принимает в этом участия.

«Давайте, давайте, благословясь. Самая нужная и одновременно самая похабная часть — влезши с ногами в чужой дом, в чужую жизнь, пусть и прервавшуюся уже, рассматривать, хватать, вынюхивать, пальцами в самую блевоту залезать. Выйти, покурить, а то и вытошнить все вот это, мучительно, с кишками, — а потом обратно копошиться. Хорошо археологам, у них-то все уже окаменело, аккуратненькое, а тут по живому, точнее, тому, кто совсем недавно был таковым… Так, отставить. Что за упадничество, неужели заразила меня Мария? Не иначе».

Скрупулезно описывали-переписывали то, что Гуров уже видел, облекая в удобоваримую форму и наукообразные термины следы условно-совместной попойки и безусловно коллективного творчества, шприц, использованный, что наиболее вероятно, не для введения витаминок.

Никакого эдакого сыщицкого азарта он не испытывал. В принципе не переваривал эти сопливые метания «по горячим следам». Горячку вообще не надо пороть. Никогда. Особенно в первые двадцать четыре часа после того, как случилось несчастье, можно таких выводов наделать — не разгребешься.

Люди — существа, склонные к тому, чтобы реальность под себя подбивать, а если что не вписывается в привычную картину — изгонять с позором. Проверено: даже если сам по себе тот же пострадавший был лично незнаком и неприятен, нет-нет да будешь испытывать и гнев, и азарт, если помоложе — то стремление найти и покарать паскудника (а то и отличиться).

А тут сила всех вышеперечисленных эмоций, накал их куда больше. Погиб человек, напротив, лично симпатичный, скончался некрасивой, злой смертью и вроде бы по своей вине, но ощущается желание отыскать того, кто виноват. Причем это не могут быть, скажем, среда, собственные дурные привычки, распущенность — это именно нехорошая личность.

Хотя, казалось бы, с чего вы взяли, что он вообще существует, этот виноватый?

К тому же есть в этих метаниях «по горячим следам» немалая опасность. В первые двадцать четыре часа в глаза бросается очевидное. Велик соблазн предположить, что убийца вот он, стоит за углом и зловеще хихикает, выдавая себя за свидетеля. Обнаружили его, уличили — полный виват и ура. Не бывает такого, если только убивец — не дурак набитый и не псих. Это идеальная ситуация, для боевиков.

Сейчас станет ясно, что ловить и уличать некого, появится подозрение, а потом и стойкое ощущение, что и криминала никакого нет. Придет осознание и смирение перед бесспорным фактом: и хорошие люди напиваются и замерзают в сугробах.

Подъем и буря эмоций сменятся нормальным, спокойным течением, рутинной работой, к тому же в районе множество всего происходит, придется — хочется того или нет — соскочить с громкого дела на повседневные…

«Давайте, давайте, трудитесь. Как все-таки хорошо, что я стою тут такой незаинтересованный, спокойный, томный и рассудительный, и нет мне ни малейшего дела ни до чего…»

Враки. Полностью абстрагироваться от происходящего хронический профессионализм не позволял. И вот уже помимо воли сами лезут в глаза какие-то новые, не замеченные ранее (за ненадобностью) детали и детальки: теплые вещи — пальто, шарф, — оставшиеся на вешалке, просторные валенки с калошами, которые наверняка было принято надевать для быстрых перебежек до ворот, а то и просто снег почистить. Почему нельзя было надеть все это — а потом уже выскакивать на мороз?

Тут же, под зеркалом, притулились выходные высокие, до блеска начищенные «гриндера» с удивительными шнурками. Точнее, шнурки были самые обычные, просто зачем-то связанные в узел и бережно убранные внутрь.

Шнурочки, аккуратно завязанные, шлепки, по линеечке выстроенные у забора, куртка, сложенная на снегу… «Что за темное это существо? Замерзая и умирая, привычно укладывает вещички. И вообще, охота была время тратить каждый раз на развязывание. Странноватые привычки для панка».

Уникальные были «гриндера», лет двадцати, а то и более, старые, исцарапанные, сбитые, поношенные, но не сломленные. Из тех, что зовутся вечными и передаются из поколения в поколение с легендами о том, как ими давили бутыли в Петровском парке или на концерте в Горбушке.

Небось и подкладка не стерлась. Заглянув внутрь, сыщик заметил, что внутри одного из ботинок что-то блестит. Из любопытства подсветил фонариком — внутри оказалась небольшая стеклянная баночка, похожая на те, с резиновыми крышечками, в которых содержатся всякие растворы для инъекций.

В прихожую вышел следователь Степа, держа папку «Мои документы».

— Нашли что-то увлекательное?

— Да вот, флакончик.

— Убийца — санитарка, перед преступлением ела яичницу и была одета в красный пуховик. Все, можно расходиться, дело раскрыто, — пробурчал Степан, но эксперта, конечно же, позвал.

— Вот это, надо понимать, для вашей супруги, — он протянул папку, вынув оттуда два листочка и оставив прочие, — неподписанный договор.

— Что-то не щедро, — пошутил Гуров.

— Да мне не жалко, но остальные не ее, это точно. Она же не Яковлев и не Лопарев, нет?

Полковник утешил:

— Нет, конечно.

— И не ударник с гитаристом. Стало быть, не ваши договоры.

— Великая вещь — дедукция.

— А вот и я, — доложился сержант Зубков, вытирая ноги и протягивая Гурову одну пачку, а следователю — вторую, сброшюрованную.

Степан запоздало возмутился:

— Это ж сколько бумаги ушло?

— Не переживайте, пришлю вам с нарочным, — отшутился Лев Иванович.

— Только не обманите, — проворчал полицейский.

— Да я свою потратил, законную, — подал голос Зубков с интонацией «взрослые ж люди, как не совестно».

Войдя в гостиную, он уверенно отправился к винтовой лестнице, взобрался на второй этаж. Частый гость он тут был, и это очевидно.

Гуров прошел в гостиную — и снова, осматривая обстановку, не мог избавиться от мысли, что наблюдает некий диссонанс. Вроде бы все должно предполагать богему и беспорядочный образ жизни. И все-таки какой-то не такой тут бардак. Все указывало на то, что это жилище одинокого мужика, — и одновременно очевидны регулярные уборки. Возможно, приходит домработница.

Вот сколько минусов в этой элитности-уединенности таких вот поселков. В многоквартирном доме обязательно уже толклись бы соседи и знакомые, у которых можно уточнить массу моментов, установить множество фактов и фактиков. А тут не удалось даже найти соседские калитки, пришлось своих понятых подтаскивать.

Хотя дело привычки. Никого все эти нюансы не тревожили, и работали ребята отлично.

Нравился Гурову следователь Степа Рожнов, спокойный, неторопливый, грамотный, без подобострастности. Группа, несмотря на очевидную вовлеченность, трудилась профессионально, по-хорошему механически, не пропуская мелочей, от элементарного к сложному.

Можно было смело предположить, что хотя дело простое и очевидное, а человек многим знаком не хуже родного брата, последуют и выяснение личностей, и выявление связей, родных и соседей этих толстопятых да заносчивых опросят.

Разумеется, ничего нового, никаких супердедуктивных методов и искусственного интеллекта, все ножками да языком. Ножки нужны крепкие, язык — гибкий, а обладатель их должен быть практически дипломатом, способным не просто выудить информацию из человека, не просто расположить к себе, но и сделать его своим сотрудником.

Однако сейчас — пока, по крайней мере, — достаточно было немого свидетельства вещей. Следователь Рожнов быстро писал, эксперт, завершив эволюции, укладывал свои вещи и бережно упакованные образцы. Поймав взгляд полковника, он по-свойски кивнул:

— Отпечатки имеются, хозяина и еще четверых людей. Мужчин.

— Мужские?

— Да, только мужские, женских, годных к идентификации, пока не обнаружено. Имеется такого рода наблюдение: избирательно протерты поверхности и ручки…

— Дверные?

— И дверные, и на кухонном гарнитуре, и, пардон, в уборной.

— А выключатели?

— Выключатели тут сенсорные, прикасаться не надо, достаточно руку поднести.

— Да, любопытно.

— Есть над чем подумать при желании.

— А чего там за окурки?

— Окурки как окурки, больше всего «Донского табака», по всей видимости и по количеству судя, это хозяина. Гости — или гость — предпочитали «Парламент». Степа, забирать окурки-то? — адресуясь к следователю, спросил эксперт.

— Да возьми, чего нет, для полноты картины, — без особого интереса отозвался следователь.

И снова Гуров внутренне порадовался. Иной раз раздражало, когда коллеги — особенно молодняк — придавали какое-то магическое значение «мелочам», втайне полагая, что жвачка, прилепленная к обратной стороне стола, обязательно приведет злодея на скамью подсудимых.

Однако многолетний опыт свидетельствует о том, что куда скорее приведут на эту самую скамью — более того, за решетку — результаты кропотливой, скучной и обязательно неторопливой работы, поисков свидетелей, очевидцев, атомов и молекул, если повезет, то и крупиц истины.

Возможно, что-то про молекулы подумал и следователь, поскольку напомнил:

–…Пробы из флакона и бокальчиков. И шприц.

— На сенсацию не надейся, — предупредил эксперт, — практически стопроцентная гарантия — это лидокаин.

— Лидокаин?

— Самый обычный и безобидный. Конечно, проверим, но вряд ли.

Со второго этажа спускался Зубков, озадаченный, почесывающий затылок:

— Не, и там нет.

— Чего потерял-то? — спросил следователь.

— Усилок. Нет нигде. Кронштейн ходил смотреть.

— Да с чего ты вообще взял, что он был? — спросил эксперт.

Тот пожал плечами:

— Так я сам монтировал. Дядя Миша попросил — я и сделал.

— Доиграешься, Зубков, — заметили ему с подколкой.

Сержант мигом сник, надулся, официально козырнув и даже щелкнув каблуками, вышел.

«Что ж, и мне пора», — решил Лев Иванович, отправляясь на выход.

Обиженный нижний чин, пригорюнившись, курил у крыльца. Полковник похлопал парня по плечу:

— Что ты, Зубков, такой нежный. Не бери в голову.

— Я и не беру, больно надо, — проворчал он, сплевывая, — чего они со своими подколами. Сколько раз он его сшибал, столько я обратно прилаживал… — И твердо завершил: — И ни копейки в карман не положил! Хотя дядя Миша и пихал.

— Сшибал-то зачем? — попытался выяснить Гуров.

— А кто его разберет? Взбредет что в голову или достанут все — он и кидается. Удобная отмазка, если вдруг позвонит кто не тот, то не слышу ничего.

Сержант указал вверх:

— Видите? Кронштейн пустой.

— Да, ветер вряд ли бы снес.

— Какой ветер, елки кругом. Он это, самолично. Найдет, треснет палкой — антенна в сугроб. О, а вот, похоже, и она. — Сержант пошевелил носком сапога какие-то проволочки и рожки, торчащие из сугроба.

— Уединенно жил человек. И видеокамер не было, — как бы мимоходом заметил полковник.

— Как это не было, были. Только ведь они без интернета не пишут.

— Понятно. Слушай-ка, Зубков, а ты откуда вообще такой сведущий? И почему в полиции, а не, скажем, на вольных хлебах?

— Чем плохо? — пожал плечами сержант. — Интересно же. Попал как все, политех-шарагу окончил, из армии пришел — поработал участковым, потом подзадолбался, теперь вот дежурю. А что?

— Да нет, так просто интересуюсь, не для протокола. И ты, конечно же, местный.

— Так точно.

— Скажи мне тогда, ну а в доме-то как обстановка была, все тихо?

— Конечно.

— Конфликты с соседями были?

— Что вы, с чего?

— Шум, гам, музыка-то… нетихая.

— Так и не многоквартирка. Большие участки, лес, у всех новые, хорошие дома, и фасадом на главную дорогу. Тут и захочешь поссориться — не доорешься.

— Это да. Я почему спрашиваю, — решил пояснить полковник, — сам я к такого рода творчеству касательства не имею, а вот супруга моя должна была принимать участие в одном из его спектаклей…

Сержант расплылся в улыбке, довольной:

— Не обознался я.

— Не обознался. Ну так что по части закона и правопорядка? Не шалили? Я же должен быть уверен.

— Здесь тишь да гладь, — заверил тот, — вы, должно быть, думаете, раз Сид — то оргии с гетерами. Не, стереотипы, будьте уверены, ничего тут неформального и плохого. Прошли те времена. И потом, он не шпана подзаборная, люмпен-пролетариат. Это дача еще его деда. — И значительно поднял палец.

Гуров, подождав продолжения (и не дождавшись), напомнил:

— Ты не забывай, что я в ваших краях — птица залетная. Деды у каждого имеются, в той или иной мере. Или у него некий пращур особенный?

— Генерал. Дядя Миша из семьи потомственных военных.

Ну что ж, простая разгадка странной тяги к условному порядку и тапкам по ранжиру. По физиономии Зубкова было видно, что эффектом, произведенным его заявлением, он доволен.

— Погоди. Главная шпана нашей эстрады?

Сержант поднял палец:

— А-а! Сид не эстрадник.

— Хорошо, хорошо, не это главное. То есть потомственный военный — и панк.

— У нас не Англия, потомственным панкам откуда взяться? А вот дедушка-генерал — это факт. Его и дача. Вот как дядя Миша перебрался из Питера в Москву, так и обосновался.

Лев Иванович, мельком глянув на часы, заторопился. Мария-то, наверное, уже извелась вся, взаперти сидючи.

— Спасибо. — Он пожал парню руку, тот ее задержал.

— Товарищ полковник, а можно автограф… ну, супруги вашей?

— Да уж понятно, что не мой, — беззлобно поддел Гуров, кивком пригласил с собой.

Получив стопку листов и выслушав пояснения по поводу того, благодаря кому они получены, молчаливая и мрачная Мария немедленно приободрилась, милостиво улыбнулась и черканула на протянутом листочке: «На добрую память сержанту Зубкову».

— Меня Сергей зовут.

Она, улыбнувшись, добавила скобочки и приписала: «Сереже».

Не хотелось корячиться, разворачивая машину и мешая людям, поэтому Лев Иванович все-таки доехал до шлагбаума, о котором врач говорил. В самом деле, такому объекту место разве на переезде — бескомпромиссный, цельносварной монстр, обмотанный якорной цепью. И замок имел место — огромный, кодовый, еще советских времен, заботливо прикрытый от непогоды обрезком пластиковой бутылки.

Да уж, граница тут на замке. До самого шлагбаума, судя по следам разворотов, кто-то, но доезжал, по ту же сторону шел лишь один след. Прорвался тот, кто пароль ведал. Полковник подлез под шлагбаумом, огляделся: к сожалению, ни тени сторожки. И в самом деле, зачем она тут? Чужие-то здесь не ездят. Странновато показалось, что вроде бы машина ехала не от шлагбаума, не со стороны дома Сида, а от него. Однако след несвежий — да и как он может быть свежим, на таком-то снегу. Разберутся, ничего.

…До дома добрались без приключений и в полном молчании и затем, насколько хватило сил, корпели каждый над своими бумагами: Гуров — над бухгалтерией, Мария — над полученными листками. В доме царила тишина, торжественная, как при покойнике.