Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

У постели больной

Вдова купчиха Домна Тихоновна Каленова была больна, сидела у себя в спальне на двухспальном ложе, вся обложенная подушками, и охала. Около кровати помещалась на стуле пришедшая ее навестить сестра ее. По комнате от стены к стене, заложа руки под фалды сюртука, ходил сын купчихи — Мишенька, молодой человек лет двадцати пяти.

— Что же это вы, маменька, стонете… Словно вас режет кто или будто кожу с вас сдирает… — говорил сын, морщась.

— Да режет и есть — так как же не стонать-то?.. Вот под этим самым местом словно кто ножом пыряет, — отвечала купчиха.

— Нутренний риматизм самой главной жилы в требухе — вот и все, — сказала сестра.

— А ноги-то отчего опухли? Опять же, с чего меня то знобит, то в жар? — спросила купчиха.

— Ноги у тебя, сестра, от сидения, а знобит — так уж это от лихорадки, — тут ничего не поделаешь. Шутка ли, ты теперича ден шесть как наседка на яйцах… А ты промнись по комнате… Ведь болезнь можно иногда и разгулять.

— Ах, Дарьюшка!.. Уж ежели бы я могла променажи делать, то давно бы в баню сходила да потельдоком на полке в легком паре вымазалась. И как рукой сняло бы у меня всю болезнь. А вот в том-то и горе мое, что, как встану я на дыбы, так меня сейчас к земле и притянет. Словно у меня утроба-то свинцом налита.

— Что же вам, мамашенька, доктор-то говорит? — спросил сын.

— Да ничего не говорит, а только какое-то мычание либо хрюкание… Я ему про ноги — мычит, я ему про озноб — хрюкает, я ему про жар да про попорченность моего нутра, а он опять мычит. Ему что ни говори — у него всегда одно направление.

— Знаменитая известность… Ничего не поделаешь. Такой уж у них порядок. Чем знаменитее, тем больше дурости на себя напускают, — сказал сын.

— Уж и знаменитость! — проговорила сестра купчихи. — Вот мы про него даже и не слыхали.

— Мало ли вы чего не слыхали! А он на Калашниковой пристани так знаменит, что хоть отбавляй. Все купцы-хлебники у него лечатся. К господам он не ездит, потому что и лечить их не умеет, а вот ежели из купеческой нации кто, то в лучшем виде… На купце-то уж он привык. Он только издали взглянет на купца, так сейчас видит, что у него в нутре попорчено.

— Так не оттого ли, Мишенька, он мне и помочь не может, что он только на купце привык? — спросила сына купчиха. — Может быть, он мужской доктор.

— Нет, нет… Он и женщин лечит, а только чтобы непременно она была купеческого звания. Купеческого звания — понимает болезнь, а ежели барин или барыня перед ним — сейчас у него затмение на ум находит. К купеческой натуре привык, — пояснил сын и спросил: — Что же он прописал вам сегодня?

— Да вот что-то в трех бутылках… «Пейте, — говорит, — три раза в день по стакану. Утром из одной бутылки, в обед из другой, а на ночь из третьей». Вот надо пить сейчас, да боюсь пить-то я.

— В каких же это смыслах? Что тут такого страшного?

— А думается мне, что не тараканий ли это настой. Нынче знаменитые-то все вон тараканьим настоем лечат.

— А коли тараканий настой, то смело пей, — подхватила сестра. — Значит, это простое средство. А простое средство всегда пользительно. Только не больно-то любят ученые доктора простыми средствами лечить. Так и этот доктор. Ну станет ли он тараканами лечить!

— Боткин лечит-с, тетенька… — возразил сын купчихи.

— Тот даже живых тараканов дает глотать. А ведь тоже ученость и знаменитая известность. Вы про Боткина-то слыхали ли?

— Нет, не слыхала. А тебе, сестра, вот мой совет: чем тебе у ученых докторов лечиться, пошли-ка ты лучше к нам на Лиговку за Астафьичем. Он доктор из простых, из скрипинских коновалов, а чудеса делает. У подрядчика Смородинова все нутро было кверху ногами повернуто, а Астафьич в неделю всякую кишку ему на место поставил. И чем выпользовал-то! Лошадиной дугой тер да наговоренные корки с арапскими словами есть давал.

Купчиха задумалась.

— То-то я думаю: не переменить ли мне, Мишенька, доктора-то? — проговорила она. — Не взять ли другого какого. А то этот вторую неделю ходит, и никакой через него пользы. Придет, пощупает, похрюкает, лекарство пропишет, мадеры полбутылки выпьет, да и уйдет.

— Уж ежели менять, маменька, то менять не на коновала Астафьича, а на гомеопата, — отвечал сын. — Все-таки, по крайности, новомодность.

— На кого? — переспросила сестра купчихи.

— На гомеопата. Тут уж можно без всякой боязни.

— Это что же такое?

— А такой доктор, который ничем лечит. Таких теперь много развелось.

— То есть как же это так — ничем?

— Очень просто. Придет, пощупает, деньги возьмет и скажет: уповай на Бога.

— Это из духовенства, что ли?

— Нет, из немцев, как быть следует. Ведь у каждого доктора своя сибирь. Обыкновенные ученые доктора так лечат, чтоб чем больше лекарством напичкать, тем лучше, а гомеопаты на свою собственную модель — они ничем лечат. Уповай — вот с тебя и довольно.

— Да они ученые или простые?

— Нет, не ученые, а только из немцев. Из простых немцев. Кто часовых дел мастер, кто портной, кто слесарь… Науки они не знают, а своим умом дошли до всего этого, — старался пояснить сын.

— Ну, все-таки, они что-нибудь нюхать дают, что ли? — спросила купчиха.

— И нюхать не дают.

— Так, верно, словесами таинственными заговаривают…

— Ни боже мой, никаких слов. А только ежели уж человек умирает, то дадут ему вот эдакую маковую крупинку чего-то и скажут: вот тебе, раскуси надвое и съешь половину утром и половину вечером. А крупинка маленькая такая… Ну, одно слово — маковое зерно. И ежели больной человек может эту крупинку пополам раскусить, то жив останется, а не может и всю проглотит, то сейчас же умрет.

— Фу, какое лечение страшное! — махнула рукой купчиха. — Нет, я такого доктора не хочу. Лучше уж я за Астафьичем на Лиговку пошлю.

— Да ведь вам гомеопат такой крупинки, маменька, не даст, потому вы, слава богу, не при смерти… А он придет и только скажет вам: уповай на Бога. Уж от этого ничего не сделается.

— Сестра! Как ты думаешь, послать?

— Мой совет: за Астафьичем пошли.

— Ну, так я и за Астафьичем пошлю, да и за немцем, который ничем лечит. Да и мой-то доктор пускай меня пользует. Втроем-то уж они меня наверное выпользуют, — закончила купчиха.