Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

Кое-что о разводе

Вечер. Седой старик-купец, остриженный по-русски, очень благообразный, со строгим лицом, обрамленным густой бородою, читал около лампы газету сквозь большие круглые серебряные очки, иронически улыбался и потрясал головой.

— Пожалуйте чай кушать, папенька… Самовар давно уже подан… — сказала старику молодая, красивая невестка, звякнула связкой ключей и направилась в столовую.

— Сейчас идем, — отвечал старик, сложил газету, снял с носа очки и, покрякивая, стал подниматься со стула, на котором сидел. — Все об разводе нынче в газетах-то пишут, все об разводе… — говорил он, обращаясь к сыну, молодому человеку с русой бородкой. — На баб жалуются; жены, вишь ты, мужьям своим не верны стали, полюбовников от мужей заводить начали.

— Да ведь это и взаправду-с… — откликнулся сын. — Ужасти, какую нравственность на себя замужние женщины нониче взяли! Так подчас действуют, что с ними и не сообразишь.

— А кто виноват? Сами мужья виноваты, что сообразить трудно. Слишком много воли дали женам.

— Ничего не поделаешь-с… Современность того требует, чтобы волю давали.

— Врешь… Какая тут современность! Держи жену в строгости — и не посмеет она баловаться.

— Хуже-с… Алексей ли Панфилыч, кажись, свою супругу в строгости не держит? А какие она колена-то супротив него выкидывает! То офицер, то дьякон, то околоточный…

— Что Алексей Панфилыч! Алексей Панфилыч — пьющий человек. Да и когда ему строгостью заниматься, коли он с одново по трактирам мотается?

— Однако же, каждый день от него Марье Потаповне потасовка… Без электрического освещения под глазами она месяца одного не ходит.

— Не в этом сила! — махнул рукой старик. — Пойдем чай пить, — сказал он.

В столовой на столе весело пыхтел самовар. Сели.

— Вам, папашенька, внакладку прикажете? — спросила невестка.

— Знаешь ведь, что первый стакан я всегда внакладку пью, так чего же спрашиваешь, — отвечал старик. — Вот Алена у нас загуливать не станет, коли мы ее в строгости держим, — кивнул он на невестку.

— Зачем же я буду, папашенька, от мужа загуливать, ежели муж меня ужасти как любит? Ведь ежели Марья Потаповна начала от мужа каламбуры на стороне делать, так это оттого, что Алексей Панфилыч сами перестали себя соблюдать и на стороне арфянку завели. Они арфянку, а она околоточного…

Старик нахмурился.

— А вот за эти самые слова, коли бы муж совре менности-то не придерживался, за косу тебя следует, — сказал он.

— За что же-с? Помилуйте… — удивленно раскрыла глаза невестка.

— Как же ты смеешь мужа с женой сравнивать! Мало ли, что муж делает… И какую такую собственную праву имеет жена, чтобы мужу на отместку?..

— Да ведь всякую жену горе возьмет, ежели муж на стороне с другой гуляет.

— Верно. Я мужа и не оправдываю. Женатый человек должен содержать себя солидарно, от посторонних баб отплевываться. Но ежели уж с мужем такой грех случился, а жену горе взяло — то ты проси мужа честью, чтобы он оставил свое баловство, плачь, тер зайся, приласкайся к нему, как следовает доброй жене, прельсти его прелестию и лукавством — и забудет он разлучницу свою. А то вдруг в отместку самой раз лучника заводить! Нет, уж это не модель. За это вашу сестру по головке гладить нечего, а расказнить вас мало.

Молодая женщина заморгала слезливо глазами. Муж подошел к ней и обнял ее.

— Ну, полно, Аленушка… Что ты… Чего ты испугалась? Ведь все эти папашенькины слова не к тебе относятся, а к женам, которые от мужей своих загуливают, — сказал он.

— Верно, — согласился старик. — Но и она должна все это чувствовать и на нос себе мотать. Ты, примерно, поедешь летом в Нижний на ярмарку, а ей вдруг в голову вступит, что ты там гульбу затеял с арфянками, да она и вздумает завести себе друга милого… Тогда что?.. Конечно, у нас этого случиться не может, потому что мы живем все вкупе, не поделимшись, — прибавил он. — Ты уедешь, так я останусь и следить буду… А ежели я умру?.. Так вот, значит, и лучше дело-то, коли она мое наставление послушает.

— Никогда мне ничего этого вздуматься не может, потому я на верность Петра Митрофаныча вот как на эту каменную стену надеюсь… — отвечала молодая женщина и улыбнулась, отерев слезы.

Муж, увидя оборот дела со слез на улыбку, шутливо погрозил жене пальцем.

— Смотри, Еленушка! — сказал он. — Как что услышу про тебя — сейчас разведусь с тобой. Ты ступай в сторону, а я — в другую.

— Врешь, брат, не разведешься, — сказал старик. — Что раз связано, то уже не развергается. Вот оттого-то бабы и балуются, что им разные мысли о разводе внушают. Не развод тут нужен, а запереть спервоначала жену в темную на недельку, а потом из хорошей-то жизни да в черное тело и пересадить впредь до исправления. Была барыней — пусть взаместо кухарки действует. Сидела в чистой горнице с кедровыми орехами в руках — в кухню ступай и возись около печки с ухватом.

Сын вздохнул.

— Так-то оно так, папашенька, а только ежели такой грех с женой случится, то мужу-то после всего этого и глядеть на нее противно будет. Ведь такого грехопадения с ихней женской стороны чувствительному мужу и забыть нельзя, так, стало быть, самое лучшее — паспорт в руки и с глаз долой, на все четыре стороны.

— А ты не допускай до грехопадения. Как завидишь первые коварные улыбки с ее стороны — сейчас и осаживай ее в черное тело. Осадил — тут ей и есть время в размышление о себе прийти. Поверь, с двух недель опалы шелковая будет.

— Нет, папашенька, я с вами не согласен. Лаской надо, ласка лучше.

— Ласка лаской, а строгость строгостью. Знаешь, из-за чего у нас в женском сословии все эти грехопадения теперь завелись? — спросил старик. — Из-за того, что семьи дробиться начали. Как сын женится — сейчас от отца в сторону и кустиком жить. Когда в старину сыновья женатые от отцов не отделялись, и жены у них страх Божий помнили, потому — семья была огромная, каждый друг за другом смотрел и следил, а над семьей старик начальствовал. Во многолюдии заневолю не сблудишь, все на виду. Сидели больше дома, по клубам и театрам не мотались, чужих людей видели мало, так заневолю и соблазна не было. А теперь, как молодые муж да жена, от главного древа отделившись, как два перста живут да по клубам мотаются — так вот и баловство пошло. Муж в лавке или на должности, а жена дома одна — вот у ней сейчас и начинаются мечтания о клубском кавалере. А от мечтаниев и до греха недалеко. А старших-то в доме нет, а присмотреть-то некому. Вот отчего женские-то безобразия у нас начались, — закончил старик, придвинул к невестке свой стакан и сказал: — Нацеди.

— Внакладку или вприкуску прикажете? — спросила она.

— Второй стакан, так уж, знамо дело, вприкуску. Неужто моего порядка не знаешь? — отвечал старик.